ИДЕЙНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVI в. И ИХ ЛИТЕРАТУРНОЕ ВЫРАЖЕНИЕ

(СОЧИНЕНИЯ МАКСИМА ГРЕКА И МИТРОПОЛИТА ДАНИИЛА)

Борьба иосифлян с заволжскими старцами в сфере церковно-общественной выразилась ещё в первые десятилетия XVI в. в деятельности таких лиц, как князь Вассиан Патрикеев и Максим Грек, , с одной стороны, и митрополит Даниил — с другой. Вассиан Патрикеев, приняв монашество и став учеником и усердным последователем Нила Сорского, выступил в качестве энергичного противника монастырского землевладения, а также противника беспощадного преследования еретиков. За свою деятельность, между прочим, по исправлению сборника церковных постановлений и канонов — > «Кормчей книги» Вассиан в 1531 г. был осуждён церковным собором и сослан в Волоколамский Иосифов монастырь, где, видимо, через некоторое время и умер '.

В 1518 г. на Русь с Афона приехал Максим Грек (в миру Михаил Триволис) (1480—1556), до пострижения в монашество живший долго в Италии, общавшийся с тамошними гуманистами и хотя не воспринявший идей Ренессанса в их наиболее определяющих чертах, но тем не менее получивший очень большое богословское и филологическое образование. Он вызван был в Москву великим князем Василием Ивановичем для переводов и исправления книг его библиотеки, в первую очередь для перевода с греческого «Толковой псалтири», но вскоре же был вовлечён в сферу тех церковно-политических споров и столкновений, которые в ту пору на Руси продолжали оставаться очень напряжёнными, и из-под его пера вышло большое количество сочинений, в которых он выступал в качестве проповедника, публициста и обличителя разнообразных церковных и общественных непорядков, какие он усматривал в окружающей его русской действительности. В своих взглядах на вещи и в своих суждениях, если не считать безоговорочно враждебного отношения к еретикам, он примыкал к заволжским старцам, в частности был в очень близких отношениях с Вассианом Патрикеевым и с другими представителями боярской оппозиции. Критическое отношение его к текстам исправлявшихся им книг, а также к таким сторонам русской церковной и общественно-политической практики, которым покровительствовали и иосифлянская партия и государственная власть, навлекло на него гонение: он трижды был осуждён и с 1525 по 1551 г. провёл в заточении, сначала в том же Волоколамском монастыре, куда сослан был потом и Вассиан, а затем в тверском Отрочем монастыре, откуда вышел на свободу лишь за пять лет до смерти, тщетно перед этим несколько раз умоляя о разрешении ему вернуться на Афон.

В своих произведениях — догматических, полемических, нравоучительных, публицистических и пр.— Максим Грек проявил себя как очень незаурядный писатель, страстно откликавшийся на всё то, что волновало его самого и его единомышленников. Обладая большим литературным талантом и будучи очень образованным человеком, он заметно поднял самую культуру письменного слова, использовав средства словесного мастерства, новые по тому времени, и с этой стороны его произведения отдельными своими элементами содействовали дальнейшему росту у нас специально литературной культуры. В то же время дух критики и умственной пытливости, строгая логика в аргументации своих мыслей и, как следствие этого, стройность и последовательность в композиции произведений у Максима Грека неразрывно связаны были с высокими качествами его словесного искусства вообще, усвоенными его учениками и продолжателями его литературных традиций. Он даёт практические указания, как нужно писать и как отличить человека способного к писательской деятельности от неспособного к ней. От того, кто собирается заняться книжной деятельностью, он требует знания грамматики, риторики и прочих «внешних» наук. Для испытания желающих посвятить себя переводам или исправлению книг он составил шестнадцать греческих стихов, написанных гекзаметром и пентаметром. Только к обнаружившим понимание этих образцов рекомендует он относиться с полным доверием и вниманием. С большой похвалой и уважением Максим Грек отзывается о широком развитии в Париже философских и богословских наук, которыми могут заниматься бесплатно все желающие. Его восхищает то, что там преподаются науки, не только связанные с богословием, но и всякие «внешние», что со всех концов собираются туда для изучения словесных наук и «художеств» и дети простых людей и дети князей и царей, и все они, пройдя учение и возвра-, тившись к себе на родину, становятся украшением своего отечества, а также советниками, опытными руководителями и помощниками во всём добром, в чём имеется потребность. Такими же, по мысли Максима Грека, должны быть для своего отечества и русские люди.

Наряду с традиционными поучительными и полемическими «словами» и посланиями Максим Грек пишет эмоционально насыщенные морально-философские сочинения в форме обращения _к своей душе или беседы ума с душой, составленные, наподобие платоновских диалогов, в диалогической форме. Тут же в изложе-ние вклинивается живая полемика против современных писателю общественных зол и предрассудков — лихоимства, влечению к астрологии и т. д. В форму диалога облечено прение об иноческой жизни между Филоктимоном (стяжателем) и Актимоном (нестяжателем), а также спор самого Максима с основными положениями апокрифической книги «Луцидариус». Встречаются у Максима Грека и короткие похвальные слова, а также медитации, проникнутые обличительным пафосом, вроде слов о «ненасытном чреве» или о «прелести сонных мечтаний». Обличительное поучение произносится иногда у него не от своего лица, а от лица богородицы или даже от лица амвона, на который восходят священники для проповеди. В «Слове, пространне излагающем, с жалостию, нестроения и бесчиния царей и властей последняго жития» Максим Грек, обличая корыстных и неправедных правителей, притесняющих подвластных им, аллегорически изображает Русь в виде неутешно плачущей вдовы, сидящей при дороге и окружённой дикими зверями. Она жалуется на свою полную беззащитность, на отсутствие рачителей, которые пеклись бы о ней, на сребролюбцев и лихоимцев, в обладании которых она находится. «Шёл я по трудному и исполненному скорби пути,— пишет Максим Грек,— и увидел жену, сидящую при дороге, которая, склонив голову на руки и на колени, горько и неутешно плакала. Одета она была в чёрную одежду, как подобает вдовам, и её окружали львы, медведи, волки и лисицы». На вопрос путника, кто она, как её зовут, почему сидит она на этом пустынном пути и какова причина её скорби, вдова сначала отказывается отвечать, потому что скорбь её не только трудно высказать, но она и неисцелима никакими человеческими средствами. Однако путник продолжает настаивать на том, чтобы вдова открыла ему свою скорбь и тем облегчила её, и она, будучи убеждена его просьбами, сообщает, что называют её различно — и начальством и властью, и владычеством, и господством. Настоящее же её имя, в котором объединяются все перечисленные,— Василия (т. е. царство), но многие, не понимая этого и правя делами своих подчинённых недостойно её, вместо царей делаются мучителями и тем и её бесчестят и себя ввергают в великие скорби и болезни, получая от бога достойное своего безумия возмездие. Услышав эти слова, путник упал к ногам жены, прося прощения у неё за то, что ранее, по неведению, не воздал подобающей царям чести, и просил, чтобы она подробнее объяснила ему причину своей печали. Тогда она, поняв, что путник, будучи воодушевлён нелицемерной любовью к человеческому роду, желает узнать о её судьбе для того, чтобы тем принести людям некоторую пользу, подробно рассказывает со ссылками на «священное писание» о том, что причиняет ей такую скорбь: её стараются подчинить себе все сластолюбцы и властолюбцы, но весьма мало таких, которые действительно радели бы о ней и которые достойно отца её и её имени устраивали бы положение живущих на земле; большая же часть подчинённых ей, побеждённые сребролюбием и лихоимством, всячески мучат подручных себе. Далее следуют энергичные обличения сильных мира, и в заключение Василия объясняет, почему она сидит одна на пустынном пути, окружённая дикими зверями: пустынный путь и дикие звери, терзающие её, олицетворяют собой последний окаянный век, когда уже нет благочестивых царей, а есть лишь такие, которые стараются об увеличении своих границ и из-за этого друг на друга вооружаются, друг друга обижают и радуются кровопролитию верных людей.

Показное благочестие, суеверие в различных слоях русского общества, неправосудие властей, испорченность духовенства, бедность и беззащитность простого люда — всё это нашло в лице Максима Грека сурового обличителя. Особенно часто восстаёт он против утеснения сильными и богатыми слабых и угнетённых. В таких случаях речь его, подчас сухая и многословная, становится захватывающей своей искренностью. Тут он поднимается до пафоса, и по адресу угнетателей у него вырываются негодующие угрозы и осуждения. «Страсти ради нищих и воздыхания убогих отмстити их возстану»,— приводит он слова «священного писания».

Нравственные пороки духовенства, в том числе стяжательство, вызывали особое негодование Максима Грека. В «Стязании о известном иноческом жительстье» и в «Повести страшной и достопамятной о совершенном иноческом жительстве» мы находим наиболее суровые обличения современной Максиму Греку иноческой жизни. Страсть к стяжательству и обогащению имениями, которая до этого так осуждалась заволжскими старцами во главе с Нилом Сорским и Вассианом Патрикеевым, находит в Максиме Греке ещё более энергичного обличителя '.

Очень энергичным противником Вассиана Патрикеева и Максима Грека, настойчивым преследователем позиций заволжских старцев и окончательно ещё, несмотря на физический разгром, непобеждённых течении, так или иначе смыкавшихся с учением «жидовствующих», был Даниил, занимавший митрополичью кафедру < с 1522 по 1539 г. Усердный выученик Иосифа Волоцкого, он в своём «богопремудростном коварстве» по отношению к своим против- i никам пошёл ещё дальше своего учителя. Человек очень дипломатичнын по натуре, внешне обходительный, он не пренебрегал ничем для достижения поставленной себе цели — сделать русскую церковь сугубо иосифлянской и, устраняя инакомыслящих, назначал на архиерейские кафедры и игуменские посты своих приверженцев и единомышленников. Перед светской властью, в лице великого князя Василия III, он обнаружил крайнюю угодливость, доходившую до прямого нарушения церковных канонов. От него дошло донас шестнадцать «слов» и ряд объединённых им самим в отдельный сборник посланий. Те и другие посвящены вопросам догматическим и обрядовым, а также вопросам нравственно-бытовым. Как типичный иосифлянин, Даниил в своих сочинениях опирается на широкий круг «божественных», или «святых», писаний, включая в это понятие всю церковную письменность, не обнаруживая к ней никакого критического отношения, на одну доску ставя и каноническое «священное писание» и апокрифические и даже подложные книги, подчас расходившиеся с христианской догматикой. В отличие от того, что мы имеем в писательской традиции заволжских старцев, писания Даниила не отличались ни стройностью ни логической последовательностью изложения, ни внутренним единством.

Для историка литературы особенный интерес представляют сочинения Даниила, написанные на темы нравственно-бытового характера. В отличие от сочинений догматическо-обрядовых, рассчитанных на искушённого в богословских тонкостях читателя, с их традиционно книжным стилем, произведения Даниила с бытовой тематикой, ориентировавшиеся на широкий круг слушателей и читателей, написаны живым, часто выразительным языком. Тут в суровых обличениях несимпатичного Даниилу быта сплошь и рядом выступают картины реальной жизни и достаточно яркие образы носителей тех пороков, которые особенно претили строгому церковнику, воспитанному на предписаниях консервативной, иногда чисто внешней аскетической морали. Здесь в качестве предшественников «слов» Даниила можно указать некоторые древнерусские анонимные «слова» о пьянстве и «слова» из «Измарагда» на различные бытовые темы. Отсутствие у иосифлянских и примыкавших к ним писателей, в частности у Даниила, той «академической», так сказать, словесно дисциплинированной культуры, которая присуща была заволжским старцам и их ученикам, в чисто литературном отношении имело и свою положительную сторону: она сказалась в свободе и смелости обращения с языком, благодаря которым писатели иосифлянского лагеря не боялись вводить в свои сочинения грубоватые с точки зрения книжных пуристов просторечные выражения и подчас реалистические образы и детали быта, подсказанные окружающей жизненной обстановкой. Такие тенденции не могли не сказаться на проникновении в самый литературный процесс элементов натурализма, постепенно всё более и более в дальнейшем себя заявлявших.

Указанные элементы натуралистического стиля нередки и в «словах» и в посланиях Даниила. Так, в третьем «Слове», укоряя человека, равнодушно относящегося к церковным преданиям и уставам, он пишет: «Егда бо слышиши прочитаемо божественное писание или кого глаголющаго от божественных писаний, затыкаеши, яко аспид, уши своя, помрачен сый прелестию сатаны, и егда услы-шиши сбирающихся в божественную церковь на молитвы и моления, отбегавши, яко зверь, и пронырствуеши, яко змий, и лаеши на братию, яко пес, и валяешися в нечистоте, яко свиния в тимении (грязи)... объядаешися и пьянствуеши, яко скот, и злопамятствуе-ши на братию, яко сатана. И егда срама ради внидеши в божественную церковь, и не веси, почто пришел еси, позевая, и протязаяся, и ногу на ногу поставляеши, и бедру выставлявши, и потрясавши, и кривляешися, яко похабный». Обличая в двенадцатом «Слове» похотливых развратников, Даниил говорит о них: «Ты же оби-адаешися, яко скот, и пианствуеши день и нощь, многажды и до блевания, якоже и главою болети и умом пленитися ...и паче мно-жае гордишися и превозношаешися, рыкаеши, аки лев, и лукавь-ствуеши, яко бес, и на диавольская позорища течеши, яко свинопас». Такой распутник для большего успеха в своих любовных исканиях обычно бывает большим щеголем и модником. Его Даниил изображает в том же двенадцатом «Слове» в следующих картинных словах: «Велий подвиг твориши, угожая блудницам: ризы изменявши, хожение уставлявши, сапогы велми червлены и малы зело, якоже и ногам твоим велику нужу терпети от тесноты сгнете-ния их; сице блиставши, сице скачеши, сице рыгавши и рзаеши, уподоблялся жребцу... Власы же твоя не точию бритвою и с пло-тию отъемлеши, но и щипцем из корене исторзати и ищипати не стыдишися, женам позавидев, мужеское лице на женское претворявши... Лице же твое много умываеши и натрываеши (трешь), ланиты червлены, красны, светлы твориши, якоже некая брашна дивно сотворено на снедь готовишися». Достаётся от Даниила такому щеголю и за пристрастие его к скоморошеским забавам, к игре на гуслях, сопелях и свирелях и к самим скоморохам.

Говоря о безучастном отношении знатных и богатых, предающихся тунеядству и расточительной роскоши во вред крестьянству, которое они обездоливают, Даниил в шестнадцатом «Слове» рисует следующую картину боярской поварни: «Вчера и днесь повари в поварню стекаются, и сию украшают, и свиты (одежды) изменяют, и руце простирают, и листы укрепляют, и ножи острят, и дрова накладают, и огонь вжигают, и котлы наставляют, к насыщению чрева пищу готовят...»

В результате такого широкого и беспорядочного образа жизни человек крадёт, насилует, грабит, ябедничает, берёт взаймы без возврата, нарушает клятву и делает много другого зла («Слово» тринадцатое). «Откуду бо многогубителныя разходы и долги? — спрашивает Даниил в пятнадцатом «Слове».— Не от гордости ли и безумных проторов и на жену и на дети, кабалы, и поруки, и сиротство, и рыдание, мичяние и слезы? Всегда наслажения и упите-ния, всегда пиры и позорища (зрелища), всегда бани и лежание... Всяк ленится учитися художеству, вси бегают рукоделия... вси поношают земледелателем... вси красятся и упестреваются и посту-пающе хупавятся (наряжаются), и в сих весь ум свой изнуриша и уже на небо не вем како взирают, вси кощуници, вси смехотвор-ци, вси злоглагольници, клеветници...» '.

Сочинения Даниила позже пользовались большим уважением в старообрядческой среде, и можно думать, что богатая элементами просторечного разговорного языка речь вождя старообрядцев > протопопа Аввакума сформировалась, между прочим, и под извест- < ным воздействием стиля писаний Даниила.

Деятельностью митрополита Даниила позиции иосифлянской церкви были прочно закреплены, и эти позиции в очень большой мере определяли идейное направление русской литературы после- i дующих годов, тем более, что почти вслед за Даниилом митрополичья кафедра в течение двадцати с лишком лет (1542—1563) была в руках деятельного и очень инициативного проводника иосиф-, лянской идеологии — митрополита Макария. Оппозиционные официальной иосифлянской церкви течения возникали и в эту пору, но они быстро и решительно ликвидировались при помощи админи-л стративно-церковного вмешательства. Так, в 1554 г. на церковном соборе были осуждены игумен Троице-Сергиева монастыря Артемий и член его кружка, сын боярский Матвей Башкин. Оба они восприняли учение заволжских старцев и, кроме того, были, особенно Матвей Башкин, видимо, близки к немецкому протестантизму. Между прочим, совесть Башкина смущало существование у нас рабства, и он всех своих холопов, кто этого желал, отпустил на волю. Духовнику своему он говорил: «Во Апостоле де написано: весь закон в словеси скончавается — возлюби искренняго своего, яко сам себя... а мы де христовых рабов у себя держим. Христос всех братиею нарицает, а у нас де на иных и кабалы, на иных — беглыя, а на иных — нарядныя, а на иных полныя. А я де благодарю бога моего: у меня де что было кабал полных, то де есми все изодрал, Да держу де, государь, своих добровольно: добро де ему — и он живет, а недобро — и он куды хочет». По приговору суда Артемий сослан был в Соловецкий монастырь, а Матвей Башкин заключён пожизненно в Волоколамский монастырь, но Артемию вскоре удалось бежать из ссылки в Литву, где он стал ревностным защитником православия.

Ещё дальше в своём протестантском вольномыслии пошёл беглый холоп, ставший потом монахом,— Феодосии Косой, против учения которого учёный монах Зиновий Отенский написал два сочинения — «Истины показание» и «Послание многословное». Феодосии Косой отрицал троичность божества, церковную иерархию, внешнюю обрядность, храмы, монастыри, иконы, церковные таинства, посты, а также гражданские власти и войны: «Все люди — едино суть у бога: и татарови, и немцы, и прочие языци»,— утверждал он. Осуждённый в 1554 г. на заключение в монастыре, Феодосии Косой, как и Артемий, бежал в Литву.

Вольномыслие Феодосия Косого может быть сближено с плебейской и крестьянской ересью, о которой Энгельс, противопоставляя её бюргерской ереси, говорил: «Совершенно иной характер носила та ересь, которая являлась прямым выражением потребностей крестьян и плебеев и почти всегда сочеталась с восстанием. Хотя она и разделяла все требования бюргерской ереси относительно попов, папства и восстановления раннехристианского церковного строя, она в то же время шла неизмеримо дальше. Она требовала восстановления раннехристианского равенства в отношениях между членами религиозной общины, а также признания этого равенства в качестве нормы и для гражданских отношений. Из «равенства сынов божиих» она выводила гражданское равенство и уже тогда отчасти даже равенство имуществ. Уравнение дворянства с крестьянами, патрициев и привилегированных горожан с плебеями, отмена барщины, оброков, налогов, привилегий и уничтожение по крайней мере наиболее кричащих имущественных различий — вот те требования, которые выдвигались с большей или меньшей определенностью как необходимые выводы из учения раннего христианства» '.

У всех троих вольнодумцев было много последователей и приверженцев, частично осуждённых собором 1554 г., и это свидетельствует о том, что дух критики и пытливости на Руси в середине XVI в. был ещё достаточно силён, несмотря на засилье официальной иосифлянской идеологии, утверждавшей себя и побеждавшей своих противников при помощи строгих карательных мер ².

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 205; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 31 32 33 34 353637 38 39 40 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!