Глава I ДЖИВС ШЕВЕЛИТ МОЗГАМИ 30 страница
Я почувствовал, что она нуждается в помощи.
— Наглости, — подсказал я.
— …наглости указывать, кого мне принимать в моем доме? У вас хватает…
— …нахальства…
— …хватает бесстыдства, — поправила она, и я мысленно вынужден был признать, что так сильнее, — указывать мне, кто имеет право проживать в «Бринкли-Корте», а кто нет? Что ж, если вы не в состоянии дышать одним воздухом с моими друзьями, скатертью дорога. Полагаю, что в «Безрогом быке» в Маркет-Снодсбери вам будет удобнее.
— Об этой гостинице неплохо отзываются в «Справочнике автомобилиста», — вставил я.
— Хорошо, я уеду, — сказал Апджон. — Немедленно же переберусь в гостиницу. Надеюсь, вы будете так добры и велите дворецкому упаковать мои вещи.
Он решительно зашагал прочь, а она вошла в кабинет дяди Тома, все еще возмущенно фыркая, и я последовал за ней. Она позвонила, и на пороге появился Дживс.
— Дживс? — удивилась тетушка. — Я звонила, чтобы позвать…
— У сэра Родерика сегодня выходной, мадам.
— В таком случае, Дживс, может быть, вы соберете вещи мистера Апджона? Он нас покидает.
— Хорошо, мадам.
— А ты, Берти, отвезешь его в Маркет-Снодсбери.
— Ладно, — сказал я, и хотя мне это поручение было не слишком-то по душе, мне еще меньше хотелось перечить взрывоопасной родственнице в ее нынешнем состоянии духа.
Девиз Бустеров — безопасность прежде всего.
Глава XIX
От «Бринкли-Корта» до Маркет-Снодсбери рукой подать, поэтому, высадив Апджона у дверей «Безрогого быка», я покатил обратно к дому. Не скажу, чтобы мы расстались друзьями, но в общении с Апджоном есть одно преимущество — распрощавшись, уже не переживаешь, как он и что с ним, и если бы у меня не болела душа за Селедку, положение которого рисовалось мне все более и более безнадежным, я был бы вполне доволен жизнью.
|
|
|
Мне плохо верилось, что Селедке удастся без потерь выйти из сложной ситуации, в которую он угодил, точно кур в ощип. Во время нашей короткой поездки мы с Апджоном не обмолвились ни словом, но краем глаза я успел заметить, что вид у него самый суровый и решительный и что запас человеколюбия в его душе израсходован на несколько лет вперед. Я не видел никакой возможности заставить его изменить решение.
Я поставил машину в гараж и прошел в кабинет тети Далии убедиться, что она остыла после жаркой баталии и не представляет опасности в пожарном отношении — меня все еще беспокоило ее давление. Я не мог допустить, чтобы любимая тетушка сгорела, как стог сена в сухую погоду.
В кабинете ее не оказалось — как я узнал позже, она удалилась в свою комнату, чтобы натереть виски одеколоном и проделать дыхательную гимнастику йогов, зато я обнаружил там Бобби, и не одну, а в обществе Дживса. Я видел, как Дживс передал ей какой-то большой конверт, на что она сказала: «Я вам так благодарна, Дживс, вы спасли человека от гибели», — на что он ответил: «Не стоит благодарности, мисс». Я, честно говоря, не понял, в чем дело, да и некогда было разбираться.
|
|
|
— А где Селедка? — спросил я и с удивлением заметил, что Бобби приплясывает по комнате, издавая время от времени ликующие крики, напоминающие вопли ночных животных в джунглях.
— Где Реджи? — переспросила она, на секунду прервав свой дикарский танец. — Он пошел прогуляться.
— А он знает, что Апджону известно, кто написал статью?
— Да, твоя тетя ему все рассказала.
— По-моему, нам нужно собраться и обсудить план действий.
— Ты насчет этого иска о клевете? Апджон нам больше не страшен. Он лишился речи.
Я ничего не мог понять. Похоже, барышня задумала поиграть со мной в шарады. Я решил обратиться к более надежному источнику:
— Что это значит, Дживс? Апджон что — утратил способность говорить?
— Нет, сэр.
— Тогда что за бред несет эта рыжая бестия?
— Мисс Уикем имеет в виду отпечатанный на машинке текст речи, которую мистер Апджон должен произнести завтра перед учениками средней школы в Маркет-Снодсбери, сэр.
|
|
|
— Так, значит, у него пропал текст?
— Именно так, сэр.
Я вздрогнул от страшной догадки.
— Не хотите же вы сказать…
— Именно это он и хочет сказать, — произнесла Бобби и вернулась к хореографическим экзерсисам в лучших традициях русского балета. — Твоя тетя попросила его упаковать чемоданы Апджона, и первое, что попалось ему на глаза, была речь Апджона. Он сунул ее в карман и принес мне.
Такого я от него не ожидал.
— Ну, Дживс, это уж… признаюсь.
— Я полагал, что это наилучший выход, сэр.
— И правильно полагал, — сказала Бобби, исполняя па-де-что-то-там из балета Нижинского. — Либо Апджон согласится закрыть дело о клевете, либо не получит назад эти, как он их называет, тезисы, без которых он не в состоянии издать ни звука. Ему придется согласиться на наши условия, чтобы вернуть свои бумажки. Верно, Дживс?
— Мне кажется, мисс, у него нет иного выхода.
— Разве что стоять на сцене и беззвучно открывать рот, как щука. Он у нас в руках.
— Так-то оно так, да вот только…
Мне не хотелось этого говорить. Я ни за что не стал бы отравлять юной деве миг душевного восторга, если бы не одно соображение.
— Я прекрасно понимаю ход ваших мыслей. Тетя Далия упоминала, что Апджон теряет свое хваленое красноречие, если перед ним не лежит печатный текст; но что если он скажется больным и не придет на выступление?
|
|
|
— Он этого не сделает.
— Я бы именно так и поступил.
— Но ты же не хочешь, чтобы тебя выдвинули кандидатом консерваторов в дополнительных выборах от Маркет-Снодсбери. А Апджон хочет, и для него жизненно важно предстать завтра перед широкими массами и произвести хорошее впечатление, поскольку у половины членов избирательной комиссии сыновья учатся в этой школе, и они придут лично убедиться, что он собой представляет как оратор. Прежний кандидат страдал сильным заиканием, а они обнаружили это, только когда пришло время выступать перед избирателями. Так что они боятся снова промахнуться.
— Теперь понятно, — сказал я, вспомнив, что тетя Далия рассказывала мне о политических амбициях Апджона.
— Значит, дело в шляпе, — сказала Бобби. — Его будущее зависит от этой речи, у него ее нет, а у нас она есть. Вот от этого и будем плясать.
— Но как ему об этом сообщить?
— Мы уже все продумали. Он должен позвонить с минуты на минуту, чтобы узнать, куда делся текст. Когда он позвонит, ты подойдешь к телефону и изложишь ему наши условия.
— Я?
— Разумеется.
— Но почему я?
— Дживс считает, что ты — лучший кандидат.
— От вас я этого не ожидал, Дживс! А почему не Селедка?
— Мистер Апджон не разговаривает с мистером Сельдингом, сэр.
— Подумай, что произойдет, когда он услышит по телефону голос Реджи. Он просто бросит трубку, и все придется начинать сначала. Тогда как тебя он выслушает с глубочайшим вниманием.
— Но, черт побери…
— Как бы там ним было, Реджи пошел прогуляться, и его здесь нет. Почему с тобой всегда так трудно, Берти? Твоя тетя говорит, что ты с детства такой. Когда тебе давали овсянку на завтрак, ты всегда топорщился, как еж, и упирался, точно ионова ослица в Библии.
Этого я не мог пропустить незамеченным. Всем известно, что в школе я получил приз за знание Священного Писания.
— Валаамова ослица. Иона — это тот парень с китом. Дживс!
— Сэр?
— Разрешите наш спор — ведь это валаамова ослица объявила nolle prosequi?
— Да, сэр.
— Я же тебе говорил, — сказал я Бобби и непременно стер бы ее в порошок, если бы в этот момент не зазвонил телефон и не отвлек меня от этой увлекательной темы. При звуке звонка у меня обмякли ноги — я знал, что он предвещает.
Бобби тоже не осталась безучастной.
— Ага! — вскричала она. — Если я не ошибаюсь, вот и наш клиент. Вперед, Берти, и ни пуха ни пера!
Я уже говорил, что в отношениях с представителями сильного пола Бертрам Вустер тверже дамасской стали, но в женских руках он становится мягким, как воск, и данный случай не составил исключения из общего правила. Если не брать в расчет спуск в бочке по Ниагарскому водопаду, ничто на свете не пугало меня больше, чем перспектива беседы по телефону с Обри Апджоном, особенно на такую щекотливую тему, но, поскольку представительница лучшей половины человеческого рода попросила меня взвалить на себя эту тяжкую ношу, мне ничего не оставалось, как подчиниться. Назвавшись рыцарем без страха и упрека, приходится всю жизнь нести свой крест.
Поэтому я безропотно подошел к аппарату и снял трубку; я был далеко не в лучшей форме для поединка, а уж когда услышал голос Апджона на другом конце провода, последние остатки моего мужества лопнули, как мыльный пузырь. Ибо по голосу его я понял, что он зол, как черт. Злее, чем в тот день, когда в Малверн-Хаусе, Брамли-он-Си, я подсыпал в чернила порошок для приготовления шипучки.
— Алло! Алло! Вы меня слышите? Это мистер Апджон. Когда нервная система находится в состоянии стресса, советуют сделать пару глубоких вдохов. Я сделал шесть, что, естественно, заняло определенное время, и эта задержка еще пуще его разозлила. Даже на расстоянии я ощущал то, что принято называть животным магнетизмом.
— Это «Бринкли-Корт»?
Ответить на этот вопрос не составляло труда. Это действительно был «Бринкли-Корт», и я ему так и сказал.
— Кто говорит?
Я на секунду задумался. Потом вспомнил.
— Это Вустер, мистер Апджон.
— Слушайте меня внимательно, Вустер.
— Слушаю вас, мистер Апджон. Как вы устроились в «Безрогом быке»? Надеюсь, вам там удобно?
— Что вы сказали?
— Я спросил, как вам нравится в «Безрогом быке».
— При чем тут «Безрогий бык»?
— Абсолютно ни при чем, мистер Апджон.
— Речь идет о деле чрезвычайной важности. Мне нужно поговорить со слугой, который упаковывал мой чемодан.
— Дживс.
— Что?
— Дживс.
— Что такое «дживс»?
— Дживс.
— Что вы все время твердите: «дживс, дживс». Кто собирал мои вещи?
— Дживс.
— А, так это слугу так зовут — Дживс?
— Да, мистер Апджон.
— Так вот, он по халатности забыл положить в чемодан мои заметки для речи, которую я должен произнести завтра в школе в Маркет-Снодсбери.
— Что вы говорите! Могу представить, как вы переживаете.
— Перешиваю?
— Переживаете — через «ж».
— Что — через «ж»?
— Не «шить», а «жить».
— Вустер!
— Да, мистер Апджон.
— Вы что, пьяны?
— Нет, мистер Апджон.
— Тогда перестаньте нести околесицу, Вустер.
— Хорошо, мистер Апджон.
— Немедленно пошлите за этим Дживсом и выясните, куда он девал мои заметки.
— Да, мистер Апджон.
— Сию же минуту. Нечего стоять столбом и твердить: «Да, мистер Апджон»
— Да, мистер Апджон.
— Я требую, чтобы мне их вернули немедленно.
— Да, мистер Апджон.
Должен признать, что я не слишком успешно продвигался к поставленной цели, и со стороны могло даже показаться, будто я струсил и готов дезертировать с поля боя, но, как мне кажется, это ни в коей мере не оправдывает Бобби, которая в этот момент вырвала у меня из рук трубку и громко обозвала меня жалкой козявкой.
— Как вы меня назвали? — спросил Апджон.
— Я вас никак не называл, — сказал я. — Это меня кто-то как-то назвал.
— Я хочу поговорить с этим Дживсом.
— Ах, вы хотите с ним поговорить? — вступила в разговор Бобби. — Так вот, вам придется разговаривать со мной. Это Роберта Уикем, Апджон. Не могли бы вы уделить мне минуту вашего драгоценного времени?
Должен сказать, что при всем моем критическом отношении к этой Иезавели с морковными патлами, не могу не признать, что она в совершенстве владеет искусством разговора с бывшими директорами приготовительных школ. Крепкие выражения так и сыпались у нее с языка, животворным бальзамом лаская мой слух. Конечно, в отличие от меня, она не страдала комплексом Апджона, развивающимся у всякого, кому в самом ранимом и нежном возрасте довелось прожить несколько лет под крышей Малверн-Хауса, Брамли-он-Си, и близко общаться с этим Франкенштейном, когда он еще был в расцвете лет, но все равно ее мужество заслуживает всяческого восхищения.
Начав, без лишних церемоний, с короткого «Послушайте, приятель», она с предельной ясностью широкими мазками набросала сложившуюся картину и, судя по ответному бормотанию, которое я прекрасно слышал, хотя и находился на некотором расстоянии от трубки, было очевидно, что смысл происходящего стал доходить и до Апджона. Бормотание постепенно стихало, он все яснее убеждался, что барышня крепко держит его за горло.
Наконец оно окончательно смолкло, и Бобби заговорила снова.
— Вот и прекрасно, — сказала она. — Я не сомневалась, что мы найдем общий язык. Я буду у вас в ближайшее время. И позаботьтесь, чтобы в вашей авторучке было достаточно чернил.
Она повесила трубку и выкатилась из комнаты, издав на прощание все тот же вопль ночного хищника в джунглях, а я повернулся к Дживсу, как нередко делал и прежде, когда хотел поговорить о непостижимости слабого пола.
— Женщины, Дживс!
— Да, сэр.
— Вы слышали весь разговор?
— Да, сэр.
— Насколько я понял, Апджон, клянясь… Как там дальше?
— «Клянясь, что не уступит, уступает[96]», сэр.
— Он отказывается от иска.
— Да, сэр. И мисс Уикем благоразумно обговорила, чтобы отказ был зафиксирован в письменной форме.
— Чтобы потом он не мог пойти на попятный?
— Да, сэр.
— Она все предусмотрела.
— Да, сэр.
— И проявила беспримерную твердость.
— Да, сэр.
— Рыжие волосы — видимо, в них все дело.
— Да, сэр.
— Вот уж никогда не думал, что мне доведется услышать, как кто-то обращается к Апджону «Послушайте, приятель»…
Я бы еще долго мог разглагольствовать на эту тему, но тут дверь открылась, на пороге появилась мамаша Артроуз, и Дживс молча выскользнул из комнаты. За исключением тех случаев, когда ему по каким-то причинам необходимо остаться, он всегда исчезает из комнаты, когда приходят, как он выражается, «господа».
Глава ХХ
Я сегодня еще не встречался с мамашей Артроуз — она уезжала обедать к друзьям в Бирмингем, и я бы с удовольствием вообще уклонился от встречи с ней, потому что, едва взглянув на нее, понял, что встреча эта не предвещает ничего хорошего. Она еще больше, чем прежде, была похожа на Шерлока Холмса. Наряди ее в халат, дай в руки скрипку — и она может смело отправляться на Бейкер-Стрит: никто даже не поинтересуется, что она там делает. Она бросила на меня проницательный взгляд и сказала:
— А, вот вы где, Вустер. Вы-то мне и нужны.
— Хотите со мной поговорить?
— Да. Может быть, теперь вы мне поверите.
— Простите?
— Насчет дворецкого.
— Что насчет дворецкого?
— А вот что. На вашем месте я бы села. Это долгий разговор.
Я сел. Причем с удовольствием, потому что внезапно ощутил слабость в ногах.
— Помните, я сказала вам, что он мне сразу не понравился?
— Да, как же. Именно так вы и сказали.
— Я сказала, что у него лицо преступника.
— Ну, он же не виноват, что у него такое лицо.
— А в том, что он мошенник и самозванец, тоже не виноват? Выдает себя за дворецкого! Ничего, в полиции его быстро выведут на чистую воду. Он такой же дворецкий, как я.
Я изо всех сил пытался спасти положение.
— Но у него же прекрасные рекомендации.
— Это ничего не значит.
— Он не смог бы работать мажордомом у сэра Родерика Глоссопа, если бы не был честным человеком.
— Он у него и не работал.
— Но Бобби говорила…
— Я прекрасно помню, что сказала мисс Уикем. Она сказала, что он многие годы прослужил у сэра Родерика Глоссопа.
— Ну, вот видите.
— И вы считаете, что это снимает с него подозрения?
— Разумеется.
— Я так не считаю, и сейчас объясню вам, почему. У сэра Родерика Глоссопа большая клиника в Чафнелл-Реджисе, в графстве Сомерсетшир, и там сейчас лечится моя подруга. Я написала ей с просьбой повидать леди Глоссоп и получить всю возможную информацию о ее бывшем дворецком по имени Макпалтус. Сегодня, вернувшись из Бирмингема, я получила от нее ответ. Так вот, леди Глоссоп утверждает, что у нее никогда не было дворецкого по фамилии Макпалтус. Как вам это нравится?
Я по-прежнему старался сделать все, что в моих силах. Вустеры никогда не сдаются.
— Вы ведь лично не знакомы с леди Глоссоп?
— Конечно, нет, иначе я бы ей сама написала.
— Очаровательная женщина, но память у нее, как решето. Из тех, кто всегда забывает перчатку в театре. Естественно, ей не под силу запомнить имя дворецкого. Она наверняка думает, что его звали Фотерингей или Бинкс, или еще как-то. Такие провалы в памяти — обычная вещь. В Оксфорде я учился с одним парнем по фамилии Робинсон, и как раз недавно я пытался вспомнить, как его звали, и в голове у меня всплыла почему-то фамилия Фосдайк. Его настоящую фамилию я вспомнил только вчера, когда прочитал в «Тайме», что Герберт Робинсон (26), проживающий на Гров-Роуд, Пондерс-Энд, доставлен в полицейский участок на Бошер-Стрит по обвинению в краже пары брюк в желто-зеленую клетку. Это, конечно, не мой приятель, но вы поняли, что я имею в виду. Не сомневаюсь, что в одно прекрасное утро леди Глоссоп стукнет себя по лбу и воскликнет: «Макпалтус! Ну, конечно же! А я была уверена, что этого честнейшего малого звали О'Map».
Она хмыкнула. Сказать, что мне понравилось, как она хмыкнула, значило бы намеренно вводить в заблуждение общественность. Такой звук мог бы издать Шерлок Холмс, перед тем как защелкнуть наручники на запястьях похитителя рубина махараджи.
— Честнейший малый, вы говорите? Тогда как вы объясните следующее обстоятельство. Я только что разговаривала с Уилли, и он сказал мне, что у него исчез дорогой серебряный сливочник работы восемнадцатого века, который он купил у мистера Траверса. И где он, вы спросите? В комнате Макпалтуса, спрятан под рубашками в ящике комода.
Я говорил, что Вустеры никогда не сдаются, но я ошибался. Слова эти подействовали на меня, как удар в солнечное сплетение, и мой боевой дух улетучился в мгновение ока, вместо прежней храбрости остался лишь отработанный пар.
— Ах, вот где, — сказал я. Не слишком умная реплика, но ничего умнее я не придумал.
— Да, сэр, именно там. Как только Уилли сказал мне, что сливочник пропал, я сразу поняла, куда он делся. Я пошла в комнату Макпалтуса, обыскала ее, и там он, естественно, и оказался. Я вызвала полицию.
Мне показалось, что я пропустил еще один удар — на этот раз это был чистый нокдаун. Открыв рот, я уставился на старую даму.
— Вы вызвали полицию?
— Да, они обещали прислать сержанта. Он будет здесь с минуту на минуту. И знаете, что я вам скажу? Я собираюсь встать на часах у двери в комнату Макпалтуса, чтобы никто не вздумал попытаться избавиться от улики. Я не из тех, кто полагается на волю случая. Не хочу сказать, что я вам совершенно не доверяю, мистер Вустер, но мне не нравится, что вы так рьяно защищаете этого типа. На мой вкус, вы чересчур ему симпатизируете.
— Просто я подумал, что, возможно, он поддался минутному искушению.
— Чепуха. Скорее всего, он промышляет этим всю жизнь. Могу поспорить, что он крал еще ребенком.
— Только печенье.
— Простите?
— В Америке его называют «крекеры». Он говорил, что в юные годы иногда таскал крекеры.
— Вот видите! Начинается с крекеров, а кончается серебряными сливочниками. Такова суровая логика жизни, — сказала она и понеслась на пост, а я мысленно обругал себя за то, что растерялся и не сказал ей, что «по принужденью милость не действует, а падает она — о чем вы, разумеется, знаете — как тихий дождь[97]», и напоминание об этом обстоятельстве могло бы смягчить ее душу.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 225; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!