Воспоминания крестьянина села Угодичи Ярославской губернии Ростовского уезда 6 страница
Впрочем, случай все-таки привел несколько исполниться желанию моей матери: она женила меня на купеческой дочери ростовского купца Федора Федоровича Бабурина, с которой я счастливо прожил двадцать восемь лет. Она умерла в 1860 году ноября 10 дня. Вступить в другой брак я отказался и не увлекался выгодностию партий, сравнивая это с лотереей, где не все билеты бывают с выигрышами, а чаще всего пустые.
Но возвращаюсь последовательно к рассказу.
В ноябре месяце моя мать с зятем Гаврилом ездили в Питер гостить к своей дочери Грачевой и была там около двух недель; я оставался в это время в Тихвине на огороде со старухой Прасковьей Ивановной и сказочником Яковом Питерцем; это время я считал лучшее из моей жизни; сказки Якова Питерца, и притом все разные, лишь тогда и прекращались, когда я лягу спать или засну. Его сказки я слушал неутомимо и охотно.
При отъезде нашем в Ростов, в начале декабря месяца, мы ходили прощаться с Мартирием. Он благословил мать мою иконою Тихвинской Богоматери, которой, умирая, благословила потом и меня. Мне тогда Мартирий подарил письмовник в двух частях, «кому какие писать письма». На первой части была им сделана надпись следующего содержания: «Петра Егорова Грузина». Жалко, что эта первая часть утратилась, вторая же сохранилась и до настоящего времени; еще не знаю, каким-то чудом сохранились у меня многочисленной переписки Мартирия с отцом моим два письма своеручные Мартирия 1813 года с подписью «образной иеромонах Мартирий Грузин». В это лето Мартирий обходился со мной так же, как и при отце; раздача Мартириевой муки происходила у меня по-прежнему; различные подарки и новая экипировка тоже, как и прежде, шла от Мартирия.
|
|
|
За неделю до Рождества мы приехали в Ростов на своих лошадях в двух повозках. По отчетам зятя Гаврила, отданным моим опекуном, оказалось, что лето было самое плодотворное для всех огородных овощей. Приезд Государя в Тихвин был в самый сбор всех плодов, и потому расход на плоды слишком велик, прилив же разного рабочего народа в город был огромный. Это произошло оттого, что приводились в благовидное состояние трактовые дороги на тех пунктах, где поедет Государь, и в самом городе устраивались проспекты и красились обывательские дома. Все это для торговли огородными овощами было очень прибыльно, так что у нас за всем расходом оказалось пользы более 6000 рублей ассигнациями. На всю эту сумму зять без всякого видимого документа, по одному будто бы словесному желанию моей матери, взял себе, как и все огородное заведение; давно ведь уже сказано: «Греча не хлеб, а зять не кормилец».
В первой половине XVIII столетия в селе Угодичах был крестьянин Лaрион Ларионов Подуруев; он близ села Угодич в урочище, называемом ныне Меленки, имел мукомольную мельницу. Велика ли, мала ли была эта мельница — история молчит, только память об этой мельнице сохранилась в селе Угодичах и в настоящее время, если кто много говорит, тогда скажут об нем: «Ну, замолол, как Подуруева мельница!» Худо ли, хорошо ли она молола, история тоже об этом умолчала. Вот теперь и, я думаю, скажут обо мне: «Ну, замолол, как Подуруева мельница!» И немудрено: дядя мой Михаил Дмитриев был женат на дочери Лариона Подуруева, по имени Марфа. Она была мне восприемницей при св. крещении; но что кому до этого: я мелю свой помол, а не чужой. За хороший помол живые, может быть, скажут спасибо, Что помянул старину, которую они забыли, а потомки узнают о своих предках; крупно мелю, что делать, — посердятся, а все-таки как смолол, так и скушают.
|
|
|
Глава VI
В Тихвине. — Кончина архимандрита Самуила. — Новый архимандрит Иларион. — Его неосновательное подозрение на Мартирия. — Отказ Мартирия от обязанности образного старца. — Мартирий за монастырской оградой. — Разъяснившийся донос на Мартирия. — Дома, выстроенные Мартирием. — С. Грузино. — Аракчеевщина. — Легенда о князе «Перей Туча». — В Питере. — Происшествие с зятем. — Трагическая история громовского приказчика с купцом Парихиным.
|
|
|
По обычаю прошлых лет, в 1824 году зять Таврило собрался на пестрой неделе[287] опять в Тихвин с купленным в Ростове товаром: семенами и луком; поехал он вместе с рабочими и со мной, мать же моя осталась в Угодичах. Летом жизнь моя текла однообразно, как и в прошлые годы. Я опять более занимался игрой с товарищами, нежели делом. Весну торговал в лавке семенами, а рядом угольная семенная лавка была крестьянина села Угодич Ивана Алексеевича Истомина, тестя ростовскому купцу Петру Андреевичу Веснину; этот старик Иван Алексеевич, сидя в лавке, в свободное время учил меня арифметике и рассказывал о моих предках: об отце крестном, Андрее Иванове Никонове, отце моей матери и о брате его Иване Иванове Никонове, о том, как они под покровительством генерал-майора Василия Алексеевича Карра[288], брата помещика своего Филиппа Карр, открыли в городе Уральске торговлю панскими товарами во времена Емельки Пугачева.
Андрей Иванов после Пугача поселился в с. Угодичах, построил каменный двухэтажный дом, который и продал своему зятю Якову Артынову, моему отцу, а брат его Иван после Пугача поселился в Уральске со всем семейством, где и жил до самой смерти. В это время в Тихвинском большом монастыре произошла перемена: архимандрит Самуил по слабости здоровья был уволен на покой в том же Тихвинском монастыре, где он в непродолжительном времени и помер; вместо его вступил настоятелем архимандрит Иларион[289] из Валаамского монастыря, человек постный и скупой, щедрость Мартирия стала казаться ему что-то подозрительной, он начал с придирчивостью следить за поступлением доходов от иконы Богоматери, придираясь без всякого поводу к медным грошам. Каково должно было это казаться Мартирию? Правя 17 лет должность образного старца, он не только никем и ни в чем не бывши замечен, но, напротив того, всей братии было видно, что доход от иконы при нем с каждым годом умножался, ввиду же этих неосновательных подозрений архимандрита Илариона, во избежание нареканий, старец Мартирий от должности образного отказался сам. 17 лет назад он принял при иконе разного драгоценного имущества на 6000 рублей, а сдал драгоценностей в каменьях, золоте, серебре и жемчугах на 100 тысяч рублей. Всеобщий ропот братии смутил настоятеля и поставил его в неловкое положение; он было стал оставлять Мартирия опять по-прежнему в той же должности, но Мартирий остался непреклонен и не сдался ни на какие просьбы.
|
|
|
По условию с огородником монастырь отбирал для обители в число аренды известное количество гряд капусты. Казначей со старыми иеромонахами, числом человек 6, бывало, идут отбирать по договору капусту самую хорошую; после этого оставшуюся капусту огородник и будет уже продавать гражданам. В это время казначей в числе братии привел с собою и Мартирия; это всех очень удивило, как небывалое событие; точно как будто кто встал из могилы. По городу пошла молва, что Мартирий отбирал у огородника капусту; кто этому верил, а кто нет, зная хорошо, что Мартирий не выходил никогда и за первую ограду монастырскую, состоящую из жилых корпусов вокруг соборного храма внутри монастырской ограды, а не то чтобы Мартирий вышел за первую ограду, да еще на огород: так рассуждала публика. Каково же было Мартирию, который, точно живой мертвец, 17 лет не выходил за первую ограду монастыря, а тут вышел и за другую ограду да еще на огород? По отобрании капусты потрудившейся братии была предложена роскошная закуска и изобилие пития.
Относительно подозрения архимандрита на Мартирия дело разъяснилось так: по словам иеромонаха и любимца Мартириева, эконома старца Антония, архимандриту было донесено иеромонахом, приехавшим с ним с Валаама, что Мартирий построил дом одной вдове не совсем хорошего поведения, и это показалось ему неприличным. На самом деле подобные постройки у Мартирия были не редкостью. О таких постройках знал прежде архимандрит Самуил и вся братия, но только архимандрит Иларион с своим доносчиком не знал то, что знал весь народ, и разговор об этом слыхал и я. Когда Мартирий выстроит кому дом, то не было примера, чтобы в нем повторился разврат; обитательницы этого дома изменяли навсегда свою жизнь и делались почти монахинями или честно выходили в супружество; рассказывали, что были примеры возобновляющих прежнее знакомство в доме, выстроенном Мартирием; подходя к нему, они видели или какое-нибудь страшное Видение, или при входе в дом с ними приключалась болезнь, которая долго заставляла помнить дом, выстроенный Мартирием. Событие это было с упомянутым выше мещанином Колтовским. У него, кроме моего любителя товарища Ивана, был еще старший сын Петр и две взрослые дочери: Александра и Марья; с одной из них тихвинский городничий имел тесную связь несмотря на то что у него была жена красавица, другая же дочь была тоже развратная девка. Ходя работать к нам на огород, она иногда служила моей матери, стирала и мыла белье. В прошлом 1823 году брат Петр выгнал их из дома. Они обратились к Мартирию, и он поставил им дом, и в нем молодые еще девки стали жить как в монастыре; безукоризненная жизнь их известна стала всем. Знали это и мы, так как они жили в этом доме недалеко от нашего огорода. Вот что значили Мартириевы дома. Они исправляли нравственность на всю остальную жизнь.
Мартирий оставил Тихвинский монастырь уже без нас, по нашем отъезде в Ростов. Он был переведен настоятелем в Филиппо-Ирапскую пустынь[290], в Череповский уезд. Но об этом я расскажу в свое время.
В конце ноября зять Гаврило поехал со мной в Питер на своей лошади; путь наш был на село Грузино, имение известного любимца Императора Александра Павловича, графа Алексея Андреевича Аракчеева; на пути туда мы проезжали большим рябиновым лесом, где на деревьях было видно такое множество ягод рябины, что и сказать нельзя. Этот дикорастущий рябиновый лес удален был от населенных мест; проезжие рубили деревья с корня и пользовались вдоволь ягодами рябины, которая зимой и прямо с дерева имела особо приятный вкус; мы тоже, смотря на других, срубили дерево и набрали столько ягод, что лакомились досыта всю остальную дорогу и еще половину плодов привезли в подарок в Питер. Это имение графа Аракчеева заинтересовало меня своею оригинальною своеобразностию; некоторые достопримечательные предметы удержались в моей памяти и до настоящего времени. Селения и деревни этого имения построены были весьма своеобразно, имея фасад домов на манер иностранной, но никак не русской архитектуры.
Дома были изящны и поместительны; по их виду вы думаете, что в каждом таком доме живет зажиточный крестьянин, а на деле совсем того не было, и теперь еще с ужасом и отвращением рассказывают про «аракчеевшину» потомки этих аракчеевских крестьян. Все дома построены были с большими, не крестьянскими окнами, с большими связями по лицу; сзади этих великолепных хором у крестьянина не было ни кола ни двора; особые люди ходили каждый день утром свидетельствовать домашний обряд хозяйки; чистота должна быть благородная: чашке, ложке и даже ухвату назначены были свои места; горе и истязание хозяйке, если дозор найдет что-либо против установленного правила. Каждое селение стояло в одну продольную линию, тянувшуюся иногда более версты; по обеим сторонам села или деревни были каменные, вроде городских, заставы со шлагбаумом и висящими на чугунных красивых приделках фонарями, и все это изящной и прочной работы. Столбовая дорога (шоссе) была обрыта канавами и поднята высоко. Версты гранитные, вроде пирамид, какие я видел в Петербурге по Царскосельскому проспекту времен Екатерины II. В каждом селении средину занимает полукруглая обширная церковь итальянской архитектуры, одинакового плана и фасада с высокой четырехугольной колокольней и высоким шпилем белого железа; полукруг площади ограничивают три каменные двухэтажные корпуса, покрытые железом. В одном из них помещается духовенство, во втором — вотчинное того села правление, тут же помещаются и судьи, если они другого селения или деревни; третий корпус — сельская больница, аптека и жительство фельдшеров. Проселочные дороги от деревни в деревню однообразные, столбовые только наполовину уже. Имение графа имело более 2000 душ мужеского пола, как передавал это хозяин постоялого двора села Грузина.
В одном из селений этого имения подле имения, подле церковной ограды, росло и зеленело огромное можжевеловое дерево, пересаженное графом на это место издалека, с расстояния нескольких верст; штамба[291] ровная и гладкая до его сучьев была около четырех аршин; толщина этой штамбы, как я сам мерил, без малого моих два обхвата (мне тогда было 11 лет); вершина его с самый большой стог сена, была густая и зеленая. Ограда церкви для этого дерева была сделана полукруглая. В самом Грузине водил меня престарелый хозяин постоялого двора, показывая мне достопримечательности. Впрочем, теперь я все уже забыл, даже не помню, какой был дворец гр. Аракчеева, как называл его мой вожатый, а помню только круглый бельведер этого дворца и флаг, высоко развевавшийся над бельведером, вероятно, хозяин был дома. Еще помню обширный парк и везде между флигелями дворца чугунные решетки, тесаный гранит и панели из плиты, посыпанные, как в Петербурге, песком; еще помню высокий в виде горы холм, на котором на чугунных столбах стоял круглый балдахин с железною невысокою по железным стропилам крышею. Под этим круглым балдахином, на гранитном пьедестале, стоял колоссальный бронзовый крест в виде римского X или русского X, на котором был распят св. ап[остол] Андрей Первозванный. Фигура его была колоссальная, много больше роста человека: это, как мне сказали, был дар Императора Александра I графу Аракчееву.
По словам моего путеводителя, на этом холме стоял терем новгородского князя Перея-Тучи[292], у которого сын был опасно болен; кто-то сказал отцу, что он излечится только кровью и водой; вследствие этого находящиеся тут жрецы убивали всех странных, плывущих рекой Волховом, и кровью их мазали больного, кровь потом смывали водою реки Волхова; в числе странных взят был и св. апостол Андрей Первозванный, едущий по реке Волхову в Ладожское озеро. Когда привели апостола к Перею, то болящий сказал отцу, что этот странний исцелит его от болезни. Так и сбылось. Апостол одним словом исцелил болящего, крестил в христианскую веру и приобщил телом и кровию Искупителя весь дом князя Перея-Тучи. Так исполнилось предсказание, что от воды и крови исцелен будет сын Перея-Тучи. После уже в 1840 году я, списывая рукопись стольника Андрея Богдановича Мусина-Пушкина[293], встретил в ней следующее: «Князь Перей-Туча получил себе имя Иоанна, которого апостол рукоположил во иерея новокрещенным им христианом, а брата княжего Мунга Германа апостол на корабль взял с собою и оставил его проповедовать веру Христову язычникам на острове Валаам на том же море Неве находящемся. Жрецы, изгнанные Переем-Тучей с бесчестием из дому, воздвигли против его в Новеграде великую крамолу, от которыя он ушел в Ростовскую область к другу своему князю Землесилу со всем домом своим и со всеми христианами паствы своей и поселился с ними на берегах реки Могилки». Спустя после этого несколько лет, случай привел меня списывать у ростовского гражданина Петра Васильевича Хлебникова список князей Ростовских, где они жили в своих уездах. Рукопись эта была в четвертку начала XVII века; там опять встретилось следующее: «На берегу речки Могилки на том месте, где стоит ныне деревня Перово, по преданию старины стоял терем князя, Землесила, в котором поселился новгородский князь Перей-Туча, которому на р. Волхове в его тереме св. ап[остол] Андрей Первозванный воскресил умершего сына и крестил князя Перей-Тучу со всем домом его; брата князя Перея Мунгу оставил проповедовать слово истины на море Неве, на острове Валааме. В этом же селении Перово в XV—XVI веках князь Борис Федорович Щепин построил терем, в котором старший сын его, кн. Федор Борисович, выдавал дочь свою Лукерью за кн. Ивана Ивановича Приимкова».
Но возвращаюсь опять к Грузину. Помню еще великолепно сделанную из гранита пещеру, или грот, в котором стоял ветхий рыболовный челн, во многих местах замазанный глиной; в нем лежали ветхие же два весла; на этом челне император Александр Павлович один переехал через реку Волхов к графу Аракчееву, на правый берег с левого, где оставил свиту свою, сам греб этими двумя веслами и переехал реку благополучно. Спуск к реке Волхову на правом ее берегу, близ дворца графского, сделан весьма отлого и очень удобен; спуск [защищен] этот каменными высокими стенами и вместо перил покрыт чугунными плитами. Более про село Грузино я ничего не помню[294].
Приехавши в Питер, зять мой остановился на постоялом дворе у Мосягина под Невским близ Лавры, а я у сестры Грачевой, на собственном их огороде, подле Измайловского парада. Гостить мне было весело; три раза водили меня в большой театр, близ Николы Морского, в эти три раза играли пьесы: «Сын любви», «Гамлета» и комедию «Ябеда»[295]. Зять мой купил для Ростова в лавке Буренина сахару; Буренины в то время ездили на ярмарку в Ростов, где торговали сахаром, деревянным маслом и кубовой краской. Лавка их была в Питере у «пяти углов» близ Владимирской. Года через четыре нужда была мне быть у этих пяти углов; не зная хорошо местоположения улиц, я вместо пяти углов нанял подешевле деревенского неопытного извозчика везти себя на «шесть оглобель». Долго ездили мы с ним по Питеру и не могли найти места «шести оглобель», которого в Питере совсем и нет. Смотрел я еще, как под Исаакиевский собор устраивали деревянный бут, били сплошные сваи и на них настилали из толстых тесаных бревен плоты, а потом клали гранитный камень и плиту для фундамента[296]. Площадь Исаакиевского собора и близлежащие места завалены были мрамором, разобранным из бывшего построенного уже прежде собора.
Замечательное событие случилось в это время с зятем нашим Гаврилом в бытность его в Питере. В одно время он был в гостях у товарища своего по Ростову, Федора Максимовича Плешанова[297], который правил делами по Петербургу от фирмы Плешанова; квартира его была под Невским, близ Александровского деревянного рынка; зять просидел у него долго и поздно вечером пошел от него на постоялый двор. Дорогой на легковом извозчике[298] наехали на него два жандарма, набросили ему на голову толстое покрывало, посадили в сани и велели ему молчать, если хочет жив быть, и таким образом привезли его на небольшой двор, среди кругом обстроенного высокого Дома; там провели его по черной лестнице в довольно хорошую комнату, где сидели за столом с роскошной закуской генерал с густыми эполетами, с орденами и звездой; рядом с генералом сидела великолепно одетая дама и, весело смеясь, вела разговор, в углу на полу лежал без движения лицом вниз и стонал, вероятно, только что жестоко наказанный человек. Полотняная его сорочка была вся в крови и на спине вся в лоскутках; тела у лежащего было совсем не видно, оно было все избито и виднелась одна запекшаяся кровь.
Генерал приказывает моему зятю отвезти избитого на его квартиру, говоря что кучер знает ее, и затем велит молчать о виденном, говоря, «что и тебе то же будет».
Дама же с генералом в это время все шутила и смеялась над избитым говоря, что другой раз к ней не придет. Жандармы набросили на избитого какой-то старый ватный халат и, вынеся из дома, посадили в сани, велев зятю его поддерживать; кучер полетел стрелой по разным улицам и переулкам и наконец остановился перед одним тоже большим домом, сказав, что здесь квартира избитого седока. Дворник сразу узнал своего постояльца и со слезами понес с зятем в занимаемую им довольно просторную и чистую квартиру. Какой-то человек, вроде приказчика, очевидно ожидавший своего хозяина, увидел его в таком положении и с ужасом закричал, да и зять мой пришел в великое удивление и жалость, когда по снятии халата, он узнал в измученном своего знакомого, тихвинского купеческого сына Парихина, имевшего в Тихвине свои скотные бойни и торговлю свежей и соленой говядиной, которую он поставлял в Петербург; Парихин был человек зажиточный; я уже выше упоминал о нем при посещении Никольского монастыря.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 221; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!