ПЕСНЯ О СЕНТИМЕНТАЛЬНОМ БОКСЕРЕ

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 13Следующая ⇒

Удар, удар… Еще удар…

Опять удар – и вот

Борис Буткеев (Краснодар)

Проводит апперкот.

Вот он прижал меня в углу,

Вот я едва ушел…

Вот апперкот – я на полу,

И мне нехорошо!

И думал Буткеев, мне челюсть кроша:

И жить хорошо, и жизнь хороша!

При счете семь я все лежу –

Рыдают землячки.

Встаю, ныряю, ухожу –

И мне идут очки.

Неправда, будто бы к концу

Я силы берегу, –

Бить человека по лицу

Я с детства не могу.

Но думал Буткеев, мне ребра круша:

И жить хорошо, и жизнь хороша!

В трибунах свист, в трибунах вой:

«Ату его, он трус!»

Буткеев лезет в ближний бой –

А я к канатам жмусь.

Но он пролез – он сибиряк,

Настырные они, –

И я сказал ему: «Чудак!

Устал ведь – отдохни!»

Но он не услышал – он думал, дыша,

Что жить хорошо и жизнь хороша!

А он всё бьет – здоровый, черт! –

Я вижу – быть беде.

Ведь бокс не драка – это спорт

Отважных и т. д.

Вот он ударил – раз, два, три –

И… сам лишился сил, –

Мне руку поднял рефери,

Которой я не бил.

Лежал он и думал, что жизнь хороша.

Кому хороша, а кому – ни шиша!

1966

ПЕСНЯ О КОНЬКОБЕЖЦЕ НА КОРОТКИЕ ДИСТАНЦИИ, КОТОРОГО ЗАСТАВИЛИ БЕЖАТЬ НА ДЛИННУЮ

Десять тысяч – и всего один забег

остался.

В это время наш Бескудников Олег

зазнался:

Я, говорит, болен, бюллетеню, нету сил –

и сгинул.

Вот наш тренер мне тогда и предложил:

беги, мол.

Я ж на длинной на дистанции помру –

не охну, –

Пробегу, быть может, только первый круг –

и сдохну!

Но сурово эдак тренер мне: мол, надо, Федя, –

Главное дело – чтобы воля, говорит, была

к победе.

Воля волей, если сил невпроворот, –

а я увлекся:

Я на десять тыщ рванул как на пятьсот –

и спёкся!

Подвела меня – ведь я предупреждал! –

дыхалка:

Пробежал всего два круга – и упал, –

а жалко!

И наш тренер, экс– и вице‑чемпион

ОРУДа,

Не пускать меня велел на стадион –

иуда!

Ведь вчера мы только брали с ним с тоски

по банке –

А сегодня он кричит: «Меняй коньки

на санки!»

Жалко тренера – он тренер неплохой, –

ну бог с ним!

Я ведь нынче занимаюся борьбой

и боксом, –

Не имею больше я на счет на свой

сомнений:

Все вдруг стали очень вежливы со мной,

и – тренер…

1966

* * *

Каждому хочется малость погреться –

Будь ты хоть гомо, хоть тля, –

В космосе шастали как‑то пришельцы –

Вдруг впереди Земля,

Наша родная Земля!

Быть может, окончился ихний бензин,

А может, заглохнул мотор, –

Но навстречу им вышел какой‑то кретин

И затеял отчаянный спор…

Нет бы – раскошелиться

И накормить пришельца…

Нет бы – раскошелиться,

А он – ни мычит, ни телится!

Не важно, что пришельцы

Не ели черный хлеб, –

Но в их тщедушном тельце –

Огромный интеллект.

И мозгу у пришельцев –

Килограмм примерно шесть, –

Ну а у наших предков –

Только челюсти и шерсть.

Нет бы – раскошелиться

И накормить пришельца…

Нет бы – раскошелиться,

А он – ни мычит, ни телится!

Обидно за предков!

1966

ПЕСНЯ КОСМИЧЕСКИХ НЕГОДЯЕВ

Вы мне не поверите и просто не поймете:

В космосе страшней, чем даже в дантовском аду, –

По пространству‑времени мы прём на звездолете,

Как с горы на собственном заду.

От Земли до Беты – восемь дён,

Ну а до планеты Эпсилон –

Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.

Вечность и тоска – ох, влипли как!

Наизусть читаем Киплинга,

А кругом – космическая тьма.

На Земле читали в фантастических романах

Про возможность встречи с иноземным существом, –

Мы на Земле забыли десять заповедей рваных –

Нам все встречи с ближним нипочем!

От Земли до Беты – восемь дён,

Ну а до планеты Эпсилон –

Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.

Вечность и тоска – игрушки нам!

Наизусть читаем Пушкина,

А кругом – космическая тьма.

Нам прививки сделаны от слез и грез дешевых,

От дурных болезней и от бешеных зверей, –

Нам плевать из космоса на взрывы всех сверхновых –

На Земле бывало веселей!

От Земли до Беты – восемь дён,

Ну а до планеты Эпсилон –

Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.

Вечность и тоска – ох, влипли как!

Наизусть читаем Киплинга,

А кругом – космическая тьма.

Прежнего, земного не увидим небосклона,

Если верить россказням ученых чудаков, –

Ведь, когда вернемся мы, по всем по их законам

На Земле пройдет семьсот веков!

То‑то есть смеяться отчего:

На Земле бояться нечего –

На Земле нет больше тюрем и дворцов.

На бога уповали бедного,

Но теперь узнали: нет его –

Ныне, присно и вовек веков!

1966

В ДАЛЕКОМ СОЗВЕЗДИИ ТАУ КИТА

В далеком созвездии Тау Кита

Все стало для нас непонятно, –

Сигнал посылаем: «Вы что это там?» –

А нас посылают обратно.

На Тау Ките

Живут в тесноте –

Живут, между прочим, по‑разному –

Товарищи наши по разуму.

Вот, двигаясь по световому лучу

Без помощи, но при посредстве,

Я к Тау Кита этой самой лечу,

Чтоб с ней разобраться на месте.

На Тау Кита

Чегой‑то не так –

Там таукитайская братия

Свихнулась, – по нашим понятиям.

Покамест я, в анабиозе лежу,

Те таукитяне буянят, –

Все реже я с ними на связь выхожу:

Уж очень они хулиганят.

У таукитов

В алфавите слов –

Немного, и строй – буржуазный,

И юмор у них – безобразный.

Корабль посадил я как собственный зад,

Слегка покривив отражатель.

Я крикнул по‑таукитянски: «Виват!» –

Что значит по‑нашему – «Здрасьте!».

У таукитян

Вся внешность – обман, –

Тут с ними нельзя состязаться:

То явятся, то растворятся…

Мне таукитянин – как вам папуас, –

Мне вкратце об них намекнули.

Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!» –

В ответ они чем‑то мигнули.

На Тау Ките

Условья не те:

Тут нет атмосферы, тут душно, –

Но таукитяне радушны.

В запале я крикнул им: мать вашу, мол!..

Но кибернетический гид мой

Настолько буквально меня перевел,

Что мне за себя стало стыдно.

Но таукиты –

Такие скоты –

Наверно, успели набраться:

То явятся, то растворятся…

«Вы, братья по полу, – кричу, – мужики!

Ну что…» – тут мой голос сорвался.

Я таукитянку схватил за грудки:

«А ну, – говорю, – признавайся!..»

Она мне: «Уйди!» –

Мол, мы впереди –

Не хочем с мужчинами знаться, –

А будем теперь почковаться!

Не помню, как поднял я свой звездолет, –

Лечу в настроенье питейном:

Земля ведь ушла лет на триста вперед

По гнусной теорьи Эйнштейна!

Что, если и там,

Как на Тау Кита,

Ужасно повысилось знанье, –

Что, если и там – почкованье?!

1966

ПРО ДИКОГО ВЕПРЯ

В королевстве, где все тихо и складно,

Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь,

Появился дикий вепрь огромадный –

То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.

Сам король страдал желудком и астмой,

Только кашлем сильный страх наводил, –

А тем временем зверюга ужасный

Коих ел, а коих в лес волочил.

И король тотчас издал три декрета:

«Зверя надо одолеть наконец!

Вот кто отчается на это, на это,

Тот принцессу поведет под венец».

А в отчаявшемся том государстве –

Как войдешь, так прямо наискосок –

В бесшабашной жил тоске и гусарстве

Бывший лучший, но опальный стрелок.

На полу лежали люди и шкуры,

Пели песни, пили мёды – и тут

Протрубили во дворе трубадуры,

Хвать стрелка – и во дворец волокут.

И король ему прокашлял: «Не буду

Я читать тебе морали, юнец, –

Но если завтра победишь чуду‑юду,

То принцессу поведешь под венец».

А стрелок: «Да это что за награда?!

Мне бы – выкатить портвейну бадью!»

Мол, принцессу мне и даром не надо, –

Чуду‑юду я и так победю!

А король: «Возьмешь принцессу – и точка!

А не то тебя раз‑два – и в тюрьму!

Ведь это все же королевская дочка!..»

А стрелок: «Ну хоть убей – не возьму!»

И пока король с им так препирался,

Съел уже почти всех женщин и кур

И возле самого дворца ошивался

Этот самый то ли бык, то ли тур.

Делать нечего – портвейн он отспорил, –

Чуду‑юду уложил – и убег…

Вот так принцессу с королем опозорил

Бывший лучший, но опальный стрелок.

1966

* * *

При всякой погоде –

Раз надо, так надо –

Мы в море уходим

Не на день, не на два.

А на суше – ромашка и клевер,

А на суше – поля залило, –

Но и птицы летят на Север,

Если им надоест тепло.

Не заходим мы в порты –

Раз надо, так надо, –

Не увидишь Босфор ты,

Не увидишь Канады.

Море бурное режет наш сейнер,

И подчас без земли тяжело, –

Но и птицы летят на Север,

Если им надоест тепло.

По дому скучаешь –

Не надо, не надо, –

Зачем уплываешь

Не на день, не на два!

Ведь на суше – ромашка и клевер,

Ведь на суше – поля залило…

Но и птицы летят на Север,

Если им надоест тепло.

1966

* * *

Один музыкант объяснил мне пространно,

Что будто гитара свой век отжила, –

Заменят гитару электроорганы,

Электророяль и электропила…

Гитара опять

Не хочет молчать –

Поет ночами лунными,

Как в юность мою,

Своими семью

Серебряными струнами!..

Я слышал вчера – кто‑то пел на бульваре:

Был голос уверен, был голос красив, –

Но кажется мне – надоело гитаре

Звенеть под его залихватский мотив.

И все же опять

Не хочет молчать –

Поет ночами лунными,

Как в юность мою,

Своими семью

Серебряными струнами!..

Электророяль мне, конечно, не пара –

Другие появятся с песней другой, –

Но кажется мне – не уйдем мы с гитарой

В заслуженный и нежеланный покой.

Гитара опять

Не хочет молчать –

Поет ночами лунными,

Как в юность мою,

Своими семью

Серебряными струнами!..

1966

* * *

У домашних и хищных зверей

Есть человечий вкус и запах,

А каждый день ходить на задних лапах –

Это грустная участь людей.

Сегодня зрители, сегодня зрители

Не желают больше видеть укротителей.

А если хочется поукрощать –

Работай в розыске, – там благодать!

У немногих приличных людей

Есть человечий вкус и запах,

А каждый день ходить на задних лапах –

Это грустная участь зверей.

Сегодня жители, сегодня жители

Не желают больше видеть укротителей.

А если хочется поукрощать –

Работай в цирке, – там благодать!

1966

* * *

А люди всё роптали и роптали,

А люди справедливости хотят:

«Мы в очереди первыми стояли, –

А те, кто сзади нас, уже едят!»

Им объяснили, чтобы не ругаться:

«Мы просим вас, уйдите, дорогие!

Те, кто едят, – ведь это иностранцы,

А вы, прошу прощенья, кто такие?»

Но люди всё роптали и роптали,

Но люди справедливости хотят:

«Мы в очереди первыми стояли, –

А те, кто сзади нас, уже едят!»

Им снова объяснил администратор:

«Я вас прошу, уйдите, дорогие!

Те, кто едят, – ведь это ж делегаты,

А вы, прошу прощенья, кто такие?

Но люди всё роптали и роптали,

Но люди справедливости хотят:

«Мы в очереди первыми стояли, –

А те, кто сзади нас, уже едят…»

1966

ДЕЛА

Дела!

Меня замучили дела – каждый миг, каждый час,

каждый день, –

Дотла

Сгорело время, да и я – нет меня, – только тень,

только тень!

Ты ждешь…

А может, ждать уже устал – и ушел или спишь, –

Ну что ж, –

Быть может, мысленно со мной говоришь…

Теперь

Ты должен вечер мне один подарить, подарить, –

Поверь,

Мы будем только говорить!

Опять!

Всё время новые дела у меня, всё дела и дела…

Догнать,

Или успеть, или найти… Нет, опять не нашла, не нашла!

Беда!

Теперь мне кажется, что мне не успеть за судьбой –

Всегда

Последний в очереди ты, дорогой!

Теперь

Ты должен вечер мне один подарить, подарить, –

Поверь,

Мы будем долго говорить!

Подруг

Давно не вижу – всё дела у меня, без конца всё дела, –

И вдруг

Сгорели пламенем дотла все дела, – не дела, а зола!

Весь год

Он ждал, но дольше ждать и дня не хотел, не хотел, –

И вот

Не стало вовсе у меня больше дел.

Теперь

Ты должен вечер мне один подарить, подарить, –

Поверь,

Что мы не будем говорить!

1966, 1973

ПЕСНЯ О ДРУГЕ

Если друг

оказался вдруг

И не друг, и не враг,

а так;

Если сразу не разберешь,

Плох он или хорош, –

Парня в горы тяни –

рискни!–

Не бросай одного

его:

Пусть он в связке в одной

с тобой

Там поймешь, кто такой.

Если парень в горах –

не ах,

Если сразу раскис –

и вниз,

Шаг ступил на ледник –

и сник,

Оступился – и в крик, –

Значит, рядом с тобой –

чужой,

Ты его не брани –

гони:

Вверх таких не берут

и тут

Про таких не поют.

Если ж он не скулил,

не ныл,

Пусть он хмур был и зол,

но шел,

А когда ты упал

со скал,

Он стонал,

но держал;

Если шел он с тобой

как в бой,

На вершине стоял – хмельной, –

Значит, как на себя самого

Положись на него!

1966

ЗДЕСЬ ВАМ НЕ РАВНИНА

Здесь вам не равнина, здесь климат иной –

Идут лавины одна за одной,

И здесь за камнепадом ревет камнепад, –

И можно свернуть, обрыв обогнуть, –

Но мы выбираем трудный путь,

Опасный, как военная тропа.

Кто здесь не бывал, кто не рисковал –

Тот сам себя не испытал,

Пусть даже внизу он звезды хватал с небес:

Внизу не встретишь, как ни тянись,

За всю свою счастливую жизнь

Десятой доли таких красот и чудес.

Нет алых роз и траурных лент,

И не похож на монумент

Тот камень, что покой тебе подарил, –

Как Вечным огнем, сверкает днем

Вершина изумрудным льдом –

Которую ты так и не покорил.

И пусть говорят, да, пусть говорят,

Но – нет, никто не гибнет зря!

Так лучше – чем от водки и от простуд.

Другие придут, сменив уют

На риск и непомерный труд, –

Пройдут тобой не пройденный маршрут.

Отвесные стены… А ну – не зевай!

Ты здесь на везение не уповай –

В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала, –

Надеемся только на крепость рук,

На руки друга и вбитый крюк –

И молимся, чтобы страховка не подвела.

Мы рубим ступени… Ни шагу назад!

И от напряженья колени дрожат,

И сердце готово к вершине бежать из груди.

Весь мир на ладони – ты счастлив и нем

И только немного завидуешь тем,

Другим – у которых вершина еще впереди.

1966

ВОЕННАЯ ПЕСНЯ

Мерцал закат, как сталь клинка.

Свою добычу смерть считала.

Бой будет завтра, а пока

Взвод зарывался в облака

И уходил по перевалу.

Отставить разговоры!

Вперед и вверх, а там…

Ведь это наши горы –

Они помогут нам!

А до войны – вот этот склон

Немецкий парень брал с тобою,

Он падал вниз, но был спасен, –

А вот сейчас, быть может, он

Свой автомат готовит к бою.

Отставить разговоры!

Вперед и вверх, а там…

Ведь это наши горы –

Они помогут нам!

Ты снова здесь, ты собран весь –

Ты ждешь заветного сигнала.

И парень тот – он тоже здесь,

Среди стрелков из «Эдельвейс», –

Их надо сбросить с перевала!

Отставить разговоры!

Вперед и вверх, а там…

Ведь это наши горы –

Они помогут нам!

Взвод лезет вверх, а у реки –

Тот, с кем ходил ты раньше в паре.

Мы ждем атаки до тоски,

А вот альпийские стрелки

Сегодня что‑то не в ударе…

Отставить разговоры!

Вперед и вверх, а там…

Ведь это наши горы –

Они помогут нам!

1966

СКАЛОЛАЗКА

Я спросил тебя: «Зачем идете в гору вы? –

А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.–

Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…»

Рассмеялась ты – и взяла с собой.

И с тех пор ты стала близкая и ласковая,

Альпинистка моя, скалолазка моя, –

Первый раз меня из трещины вытаскивая,

Улыбалась ты, скалолазка моя!

А потом за эти проклятые трещины,

Когда ужин твой я нахваливал,

Получил я две короткие затрещины –

Но не обиделся, а приговаривал:

«Ох, какая же ты близкая и ласковая,

Альпинистка моя, скалолазка моя!..»

Каждый раз меня по трещинам выискивая,

Ты бранила меня, альпинистка моя!

А потом на каждом нашем восхождении –

Ну почему ты ко мне недоверчивая?! –

Страховала ты меня с наслаждением,

Альпинистка моя гуттаперчевая!

Ох, какая ж ты неблизкая, неласковая,

Альпинистка моя, скалолазка моя!

Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,

Ты ругала меня, скалолазка моя.

За тобой тянулся из последней силы я –

До тебя уже мне рукой подать, –

Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!»

Тут сорвался вниз, но успел сказать:

«Ох, какая же ты близкая и ласковая,

Альпинистка моя скалоласковая!..»

Мы теперь с тобой одной веревкой связаны –

Стали оба мы скалолазами!

1966

ПРОЩАНИЕ С ГОРАМИ

В суету городов и в потоки машин

Возвращаемся мы – просто некуда деться! –

И спускаемся вниз с покоренных вершин,

Оставляя в горах свое сердце.

Так оставьте ненужные споры –

Я себе уже все доказал:

Лучше гор могут быть только горы,

На которых еще не бывал.

Кто захочет в беде оставаться один,

Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?!

Но спускаемся мы с покоренных вершин, –

Что же делать – и боги спускались на землю.

Так оставьте ненужные споры –

Я себе уже все доказал:

Лучше гор могут быть только горы,

На которых еще не бывал.

Сколько слов и надежд, сколько песен и тем

Горы будят у нас – и зовут нас остаться! –

Но спускаемся мы – кто на год, кто совсем, –

Потому что всегда мы должны возвращаться.

Так оставьте ненужные споры –

Я себе уже все доказал:

Лучше гор могут быть только горы,

На которых никто не бывал!

1966

* * *

Свои обиды каждый человек –

Проходит время – и забывает.

А моя печаль – как вечный снег:

Не тает, не тает.

Не тает она и летом

В полуденный зной, –

И знаю я: печаль‑тоску мне эту

Век носить с собой.

1966

ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕ

Наверно, я погиб: глаза закрою – вижу.

Наверно, я погиб: робею, а потом –

Куда мне до нее – она была в Париже,

И я вчера узнал – не только в ём одном!

Какие песни пел я ей про Север дальний! –

Я думал: вот чуть‑чуть – и будем мы на ты, –

Но я напрасно пел о полосе нейтральной –

Ей глубоко плевать, какие там цветы.

Я спел тогда еще – я думал, это ближе –

«Про счетчик», «Про того, кто раньше с нею был»…

Но что ей до меня – она была в Париже, –

Ей сам Марсель Марсо чевой‑то говорил!

Я бросил свой завод – хоть, в общем, был не вправе, –

Засел за словари на совесть и на страх…

Но что ей от того – она уже в Варшаве, –

Мы снова говорим на разных языках…

Приедет – я скажу по‑польски: «Прошу, пани,

Прими таким как есть, не буду больше петь…»

Но что ей до меня – она уже в Иране, –

Я понял: мне за ней, конечно, не успеть!

Она сегодня здесь, а завтра будет в беле, –

Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..

Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после, –

Пусть пробуют они – я лучше пережду!

1966

* * *

Возле города Пекина

Ходят‑бродят хунвэйбины,

И старинные картины

Ищут‑рыщут хунвэйбины, –

И не то чтоб хунвэйбины

Любят статуи, картины:

Вместо статуй будут урны

«Революции культурной».

И ведь, главное, знаю отлично я,

Как они произносятся, –

Но чтой‑то весьма неприличное

На язык ко мне просится:

Хун‑вэй‑бины…

Вот придумал им забаву

Ихний вождь товарищ Мао:

Не ходите, дети, в школу –

Приходите бить крамолу!

И не то чтоб эти детки

Были вовсе малолетки, –

Изрубили эти детки

Очень многих на котлетки!

И ведь, главное, знаю отлично я,

Как они произносятся, –

Но чтой‑то весьма неприличное

На язык ко мне просится:

Хун‑вэй‑бины…

Вот немного посидели,

А теперь похулиганим –

Что‑то тихо в самом деле, –

Думал Мао с Ляо Бянем, –

Чем еще уконтрапупишь

Мировую атмосферу:

Мы покажем крупный кукиш

СэШэА и эСеСеРу!

И ведь, главное, знаю отлично я,

Как они произносятся, –

Но чтой‑то весьма неприличное

На язык ко мне просится:

Хун‑вэй‑бины…

1966

ПЕСНЯ‑СКАЗКА О НЕЧИСТИ

В заповедных и дремучих

страшных Муромских лесах

Всяка нечисть бродит тучей

и в проезжих сеет страх:

Воет воем, что твои упокойники,

Если есть там соловьи – то разбойники.

Страшно, аж жуть!

В заколдованных болотах

там кикиморы живут, –

Защекочут до икоты

и на дно уволокут.

Будь ты пеший, будь ты конный –

заграбастают,

А уж лешие – так по лесу и шастают.

Страшно, аж жуть!

А мужик, купец и воин –

попадал в дремучий лес, –

Кто зачем: кто с перепою,

а кто сдуру в чащу лез.

По причине попадали, без причины ли, –

Только всех их и видали – словно сгинули.

Страшно, аж жуть!

Из заморского из лесу,

где и вовсе сущий ад,

Где такие злые бесы –

чуть друг друга не едят, –

Чтоб творить им совместное зло потом,

Поделиться приехали опытом.

Страшно, аж жуть!

Соловей – разбойник главный

им устроил буйный пир,

А от их был Змей трехглавый

и слуга его – Вампир, –

Пили зелье в черепах, ели бульники,

Танцевали на гробах, богохульники!

Страшно, аж жуть!

Змей Горыныч взмыл на древо,

ну – раскачивать его:

«Выводи, Разбойник, девок, –

пусть покажут кой‑чего!

Пусть нам лешие попляшут, попоют!

А не то я, матерь вашу, всех сгною!»

Страшно, аж жуть!

Все взревели, как медведи:

«Натерпелись – сколько лет!

Ведьмы мы али не ведьмы,

патриотки али нет?!

Налил бельма, ишь ты, клещ, – отоварился!

А еще на наших женщин позарился!..»

Страшно, аж жуть!

Соловей‑разбойник тоже

был не только лыком шит, –

Гикнул, свистнул, крикнул: «Рожа,

ты, заморский паразит!

Убирайся без бою, уматывай

И Вампира с собою прихватывай!»

Страшно, аж жуть!

… А теперь седые люди

помнят прежние дела:

Билась нечисть грудью в груди

и друг друга извела, –

Прекратилося навек безобразие –

Ходит в лес человек безбоязненно.

И не страшно ничуть!

1966 или 1967

ПЕСНЯ О НОВОМ ВРЕМЕНИ

Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги, –

Значит, скоро и нам – уходить и прощаться без слов.

По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,

Неизвестно к какому концу унося седоков.

Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!

И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед.

Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,

На скаку не заметив, что рядом – товарищей нет.

И еще будем долго огни принимать за пожары мы,

Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,

О войне будут детские игры с названьями старыми,

И людей будем долго делить на своих и врагов.

А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,

И когда наши кони устанут под нами скакать,

И когда наши девушки сменят шинели на платьица, –

Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!..

1966 или 1967

ГОЛОЛЕД

Гололед на Земле, гололед –

Целый год напролет гололед.

Будто нет ни весны, ни лета –

В саван белый одета планета –

Люди, падая, бьются об лед.

Гололед на Земле, гололед –

Целый год напролет гололед.

Гололед, гололед, гололед –

Целый год напролет, целый год.

Даже если всю Землю – в облет,

Не касаясь планеты ногами, –

Не один, так другой упадет

На поверхность, а там – гололед! –

И затопчут его сапогами.

Гололед на Земле, гололед –

Целый год напролет гололед.

Гололед, гололед, гололед –

Целый год напролет, целый год.

Только – лед, словно зеркало, лед,

Но на детский каток не похоже, –

Может – зверь не упавши пройдет…

Гололед! – и двуногий встает

На четыре конечности тоже.

Гололед на Земле, гололед –

Целый год напролет гололед.

Гололед, гололед, гололед –

Целый год напролет, целый год.

Зима 1966/67

* * *

Вот – главный вход, но только вот

Упрашивать – я лучше сдохну, –

Вхожу я через черный ход,

А выходить стараюсь в окна.

Не вгоняю я в гроб никого,

Но вчера меня, тепленького –

Хоть бываю и хуже я сам, –

Оскорбили до ужаса.

И, плюнув в пьяное мурло

И обвязав лицо портьерой,

Я вышел прямо сквозь стекло –

В объятья к милиционеру.

И меня – окровавленного,

Всенародно прославленного,

Прям как был я – в амбиции

Довели до милиции.

И, кулаками покарав

И попинав меня ногами,

Мне присудили крупный штраф –

За то, что я нахулиганил.

А потом – перевязанному,

Несправедливо наказанному –

Сердобольные мальчики

Дали спать на диванчике.

Проснулся я – еще темно, –

Успел поспать и отдохнуть я, –

Встаю и, как всегда, – в окно,

Но на окне – стальные прутья!

И меня – патентованного,

Ко всему подготовленного, –

Эти прутья печальные

Ввергли в бездну отчаянья.

А рано утром – верь не верь –

Я встал, от слабости шатаясь, –

И вышел в дверь – я вышел в дверь! –

С тех пор в себе я сомневаюсь.

В мире – тишь и безветрие,

Чистота и симметрия, –

На душе моей – тягостно,

И живу я безрадостно.

Зима 1966/67

* * *

Корабли постоят – и ложатся на курс, –

Но они возвращаются сквозь непогоды…

Не пройдет и полгода – и я появлюсь, –

Чтобы снова уйти на полгода.

Возвращаются все – кроме лучших друзей,

Кроме самых любимых и преданных женщин.

Возвращаются все – кроме тех, кто нужней, –

Я не верю судьбе, а себе – еще меньше.

Но мне хочется верить, что это не так,

Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.

Я, конечно, вернусь – весь в друзьях и в делах –

Я, конечно, спою – не пройдет и полгода.

Я, конечно, вернусь – весь в друзьях и в мечтах, –

Я, конечно, спою – не пройдет и полгода.

1967

СЛУЧАЙ В РЕСТОРАНЕ

В ресторане по стенкам висят тут и там –

«Три медведя», «Заколотый витязь»…

За столом одиноко сидит капитан.

«Разрешите?» – спросил я. «Садитесь!

… Закури!» – «Извините, “Казбек” не курю…»

«Ладно, выпей, – давай‑ка посуду!..

Да пока принесут… Пей, кому говорю!

Будь здоров!» – «Обязательно буду!»

«Ну так что же, – сказал, захмелев, капитан, –

Водку пьешь ты красиво, однако.

А видал ты вблизи пулемет или танк?

А ходил ли ты, скажем, в атаку?

В сорок третьем под Курском я был старшиной, –

За моею спиной – такое…

Много всякого, брат, за моею спиной,

Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!»

Он ругался и пил, он спросил про отца,

И кричал он, уставясь на блюдо:

«Я полжизни отдал за тебя, подлеца, –

А ты жизнь прожигаешь, иуда!

А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!

А ты водку тут хлещешь со мною!..»

Я сидел как в окопе под Курской дугой –

Там, где был капитан старшиною.

Он все больше хмелел, я – за ним по пятам, –

Только в самом конце разговора

Я обидел его – я сказал: «Капитан,

Никогда ты не будешь майором!..»

1967

ПАРУС

Песня беспокойства

А у дельфина

Взрезано брюхо винтом!

Выстрела в спину

Не ожидает никто.

На батарее

Нету снарядов уже.

Надо быстрее

На вираже!

Парус! Порвали парус!

Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Даже в дозоре

Можешь не встретить врага.

Это не горе –

Если болит нога.

Петли дверные

Многим скрипят, многим поют:

Кто вы такие?

Вас здесь не ждут!

Парус! Порвали парус!

Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Многие лета –

Всем, кто поет во сне!

Все части света

Могут лежать на дне,

Все континенты

Могут гореть в огне, –

Только все это –

Не по мне!

Парус! Порвали парус!

Каюсь! Каюсь! Каюсь!

1967

ПАРОДИЯ НА ПЛОХОЙ ДЕТЕКТИВ

Опасаясь контрразведки,

избегая жизни светской,

Под английским псевдонимом «мистер Джон Ланкастер

Пек»,

Вечно в кожаных перчатках –

чтоб не делать отпечатков, –

Жил в гостинице «Советской» несоветский человек.

Джон Ланкастер в одиночку,

преимущественно ночью,

Щелкал носом – в ём был спрятан инфракрасный

объектив, –

А потом в нормальном свете

представало в черном цвете

То, что ценим мы и любим, чем гордится коллевтив.

Клуб на улице Нагорной –

стал общественной уборной,

Наш родной Центральный рынок – стал похож на грязный

склад,

Искаженный микропленкой,

ГУМ – стал маленькой избенкой,

И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.

Но работать без подручных –

может, грустно, а может, скучно, –

Враг подумал – враг был дока, – написал фиктивный чек,

И где‑то в дебрях ресторана

гражданина Епифана

Сбил с пути и с панталыку несоветский человек.

Епифан казался жадным,

хитрым, умным, плотоядным,

Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.

В общем так: подручный Джона

был находкой для шпиона, –

Так случиться может с каждым – если пьян и мягкотел!

«Вот и первое заданье:

в три пятнадцать возле бани –

Может, раньше, а может, позже – остановится такси, –

Надо сесть, связать шофера,

разыграть простого вора, –

А потом про этот случай раструбят по “Би‑би‑си”.

И еще. Побрейтесь свеже,

и на выставке в Манеже

К вам приблизится мужчина с чемоданом – скажет он:

“Не хотите ли черешни?”

Вы ответите: “Конечно”, –

Он вам даст батон с взрывчаткой – принесете мне батон.

А за это, друг мой пьяный, –

говорил он Епифану, –

Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин!»

… Враг не ведал, дурачина:

тот, кому все поручил он,

Был – чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.

Да, до этих штучек мастер

этот самый Джон Ланкастер!..

Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек –

Обезврежен он, и даже

он пострижен и посажен, –

А в гостинице «Советской» поселился мирный грек.

1967

ПРОФЕССИОНАЛЫ

Профессионалам –

зарплата навалом, –

Плевать, что на лед они зубы плюют.

Им платят деньжищи –

огромные тыщи, –

И даже за проигрыш, и за ничью.

Игрок хитер – пусть

берет на корпус,

Бьет в зуб ногой и – ни в зуб ногой, –

А сам в итоге

калечит ноги –

И вместо клюшки идет с клюкой.

Профессионалам,

отчаянным малым,

Игра – лотерея, – кому повезет.

Играют с партнером –

как бык с матадором, –

Хоть, кажется, принято – наоборот.

Как будто мертвый

лежит партнер твой, –

И ладно, черт с ним – пускай лежит.

Не оплошай, бык, –

бог хочет шайбы,

Бог на трибуне – он не простит!

Профессионалам

судья криминалом

Ни бокс не считает, ни злой мордобой, –

И с ними лет двадцать

кто мог потягаться –

Как школьнику драться с отборной шпаной?!

Но вот недавно

их козырь главный –

Уже не козырь, а так – пустяк, –

И их оружьем

теперь не хуже

Их бьют, к тому же – на скоростях.

Профессионалы

в своем Монреале

Пускай разбивают друг другу носы, –

Но их представитель

(хотите – спросите!)

Недавно заклеен был в две полосы.

Сперва распластан,

а после – пластырь…

А ихний пастор – ну как назло! –

Он перед боем

знал, что слабо им, –

Молились строем – не помогло.

Профессионалам

по всяким каналам –

То много, то мало – на банковский счет, –

Анаши ребята

за ту же зарплату

Уже пятикратно уходят вперед!

Пусть в высшей лиге

плетут интриги,

И пусть канадским зовут хоккей –

За нами слово, –

до встречи снова!

А футболисты – до лучших дней…

1967

ПЕСЕНКА ПРО ЙОГОВ

Чем славится индийская культура?

Ну, скажем, – Шива – многорук, клыкаст…

Еще артиста знаем – Радж Капюра,

И касту йогов – странную из каст.

Говорят, что раньше йог

мог

Ни черта не брамши в рот –

год,–

А теперь они рекорд

бьют:

Всё едят и целый год

пьют!

А что же мы? И мы не хуже многих –

Мы тоже можем много выпивать, –

И бродят многочисленные йоги –

Их, правда, очень трудно распознать.

Очень много может йог

штук:

Вот один недавно лег

вдруг –

Третий день уже летит, –

стыд! –

Ну а йог себе лежит

спит.

Я знаю, что у них секретов много, –

Поговорить бы с йогом тет‑на‑тет, –

Ведь даже яд не действует на йога:

На яды у него иммунитет.

Под водой не дышит час –

раз,

Не обидчив на слова –

два,

Если чует, что старик

вдруг –

Скажет «стоп!», и в тот же миг –

труп!

Я попросил подвыпимшего йога

(Он бритвы, гвозди ел как колбасу):

«Послушай, друг, откройся мне – ей‑бога,

С собой в могилу тайну унесу!»

Был ответ на мой вопрос

прост,

Но поссорились мы с ним

в дым, –

Я бы мог открыть ответ

тот,

Но йог велел хранить секрет,

вот…

ПЕСНЯ‑СКАЗКА ПРО ДЖИННА

У вина достоинства, говорят, целебные, –

Я решил попробовать – бутылку взял, открыл…

Вдруг оттуда вылезло чтой‑то непотребное:

Может быть, зеленый змий, а может – крокодил!

Если я чего решил – я выпью обязательно, –

Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

А оно – зеленое, пахучее, противное –

Прыгало по комнате, ходило ходуном, –

А потом послышалось пенье заунывное –

И виденье оказалось грубым мужуком!

Если я чего решил – я выпью обязательно, –

Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

Если б было у меня времени хотя бы час –

Я бы дворников позвал с мётлами, а тут

Вспомнил детский детектив – «Старика

Хоттабыча» –

И спросил: «Товарищ ибн, как тебя зовут?»

Если я чего решил – я выпью обязательно, –

Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

«Так что хитрость, – говорю, – брось свою иудину –

Прямо, значит, отвечай: кто тебя послал,

Кто загнал тебя сюда, в винную посудину,

От кого скрывался ты и чего скрывал?»

Тут мужик поклоны бьет, отвечает вежливо:

«Я не вор, я не шпион, я вообще‑то – дух, –

За свободу за мою – захотите ежли вы –

Изобью для вас любого, можно даже двух!»

Тут я понял: это – джинн, – он ведь может многое –

Он же может мне сказать «Враз озолочу!»…

«Ваше предложение, – говорю, – убогое.

Морды будем после бить – я вина хочу!

Ну а после – чудеса по такому случаю:

До небес дворец хочу – ты на то и бес!..»

А он мне: «Мы таким делам вовсе не обучены, –

Кроме мордобитиев – никаких чудес!»

«Врешь!» – кричу. «Шалишь!» – кричу. Но и дух –

в амбицию, –

Стукнул раз – специалист! – видно по нему.

Я, конечно, побежал – позвонил в милицию.

«Убивают, – говорю, – прямо на дому!»

Вот они подъехали – показали аспиду!

Супротив милиции он ничего не смог:

Вывели болезного, руки ему – за спину

И с размаху кинули в черный воронок.

… Что с ним стало? Может быть, он в тюряге мается, –

Чем в бутылке, лучше уж в Бутырке посидеть!

Ну а может, он теперь боксом занимается, –

Если будет выступать – я пойду смотреть!

1967

ПЕСНЯ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ

Как ныне сбирается вещий Олег

Щита прибивать на ворота,

Как вдруг подбегает к нему человек –

И ну шепелявить чего‑то.

«Эх, князь, – говорит ни с того ни с сего, –

Ведь примешь ты смерть от коня своего!»

Но только собрался идти он на вы –

Отмщать неразумным хазарам,

Как вдруг прибежали седые волхвы,

К тому же разя перегаром, –

И говорят ни с того ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего.

«Да кто вы такие, откуда взялись?! –

Дружина взялась за нагайки.–

Напился, старик, – так пойди похмелись,

И неча рассказывать байки

И говорить ни с того ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего!»

Ну, в общем, они не сносили голов, –

Шутить не могите с князьями! –

И долго дружина топтала волхвов

Своими гнедыми конями:

Ишь, говорят ни с того ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего!

А вещий Олег свою линию гнул,

Да так, что никто и не пикнул, –

Он только однажды волхвов вспомянул,

И то – саркастически хмыкнул:

Ну надо ж болтать ни с того ни с сего,

Что примет он смерть от коня своего!

«А вот он, мой конь – на века опочил, –

Один только череп остался!..» –

Олег преспокойно стопу возложил –

И тут же на месте скончался:

Злая гадюка кусила его –

И принял он смерть от коня своего.

… Каждый волхвов покарать норовит, –

А нет бы – послушаться, правда?

Олег бы послушал – еще один щит

Прибил бы к вратам Цареграда.

Волхвы‑то сказали с того и с сего,

Что примет он смерть от коня своего!

1967

ЗАРИСОВКА О ЛЕНИНГРАДЕ

В Ленинграде‑городе

у Пяти Углов

Получил по морде

Саня Соколов:

Пел немузыкально,

скандалил, –

Ну и, значит, правильно,

что дали.

В Ленинграде‑городе –

тишь да благодать!

Где шпана и воры где?

Просто не видать!

Не сравнить с Афинами –

прохладно,

Правда – шведы с финнами, –

ну ладно!

В Ленинграде‑городе –

как везде, такси, –

Но не остановите –

даже не проси!

Если сильно водку пьешь

по пьянке –

Не захочешь, а дойдешь

к стоянке!

1967

ДВА ПИСЬМА

Здравствуй, Коля, милый мой, друг мой ненаглядный!

Во первых строках письма шлю тебе привет.

Вот вернешься ты, боюсь, занятой, нарядный –

Не заглянешь и домой, – сразу в сельсовет.

Как уехал ты – я в крик, – бабы прибежали.

«Ой, разлуки, – говорят, – ей не перенесть».

Так скучала за тобой, что меня держали, –

Хоть причина не скучать очень даже есть.

Тута Пашка приходил – кум твой окаянный, –

Еле‑еле не далась – даже щас дрожу.

Он три дня уж, почитай, ходит злой и пьяный –

Перед тем как приставать, пьет для куражу.

Ты, болтают, получил премию большую;

Будто Борька, наш бугай, – первый чемпион…

К злыдню этому быку я тебя ревную

И люблю тебя сильней, нежели чем он.

Ты приснился мне во сне – пьяный, злой, угрюмый, –

Если думаешь чего – так не мучь себя:

С агрономом я прошлась, – только ты не думай –

Говорили мы весь час только про тебя.

Я‑то ладно, а вот ты – страшно за тебя‑то:

Тут недавно приезжал очень важный чин, –

Так в столице, говорит, всякие развраты,

Да и женщин, говорит, больше, чем мужчин.

Ты уж, Коля, там не пей – потерпи до дому, –

Дома можешь хоть чего: можешь – хоть в запой!

Мне не надо никого – даже агроному, –

Хоть культурный человек – не сравню с тобой.

Наш амбар в дожди течет – прохудился, верно, –

Без тебя невмоготу – кто создаст уют?!

Хоть какой, но приезжай – жду тебя безмерно!

Если можешь, напиши – что там продают.

1967

Не пиши мне про любовь – не поверю я:

Мне вот тут уже дела твои прошлые.

Слушай лучше: тут – с лавсаном материя, –

Если хочешь, я куплю – вещь хорошая.

Водки я пока не пил – ну ни стопочки!

Экономлю и не ем даже супу я, –

Потому что я куплю тебе кофточку,

Потому что я люблю тебя, глупая.

Был в балете, – мужики девок лапают.

Девки – все как на подбор – в белых тапочках.

Вот пишу, а слезы душат и капают:

Не давай себя хватать, моя лапочка!

Наш бугай – один из первых на выставке.

А сперва кричали – будто бракованный, –

Но очухались – и вот дали приз таки:

Весь в медалях он лежит, запакованный.

Председателю скажи, пусть избу мою

Кроют нынче же, и пусть травку выкосют, –

А не то я тёлок крыть – не подумаю:

Рекордсмена портить мне – на‑кось, выкуси!

Пусть починют наш амбар – ведь не гнить зерну!

Будет Пашка приставать – с им как с предателем!

С агрономом не гуляй, – ноги выдерну, –

Можешь раза два пройтись с председателем.

До свидания, я – в ГУМ, за покупками:

Это – вроде наш лабаз, но – со стеклами…

Ты мне можешь надоесть с полушубками,

В сером платьице с узорами блеклыми.

… Тут стоит культурный парк по‑над речкою,

В ём гуляю – и плюю только в урны я.

Но ты, конечно, не поймешь – там, за печкою, –

Потому – ты темнота некультурная.

1966

ПЕСНЯ О ВЕЩЕЙ КАССАНДРЕ

Долго Троя в положении осадном

Оставалась неприступною твердыней,

Но троянцы не поверили Кассандре, –

Троя, может быть, стояла б и поныне.

Без умолку безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»

Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –

Во все века сжигали люди на кострах.

И в ночь, когда из чрева лошади на Трою

Спустилась смерть, как и положено, крылата,

Над избиваемой безумною толпою

Кто‑то крикнул: «Это ведьма виновата!»

Без умолку безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»

Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –

Во все века сжигали люди на кострах.

И в эту ночь, и в эту смерть, и в эту смуту,

Когда сбылись все предсказания на славу,

Толпа нашла бы подходящую минуту,

Чтоб учинить свою привычную расправу.

Без устали безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»

Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –

Во все века сжигали люди на кострах.

Конец простой – хоть не обычный, но досадный:

Какой‑то грек нашел Кассандрину обитель, –

И начал пользоваться ей не как Кассандрой,

А как простой и ненасытный победитель.

Без умолку безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»

Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев –

Во все века сжигали люди на кострах.

1967

СЛУЧАЙ НА ШАХТЕ

Сидели пили вразнобой

«Мадеру», «старку», «зверобой» –

И вдруг нас всех зовут в забой, до одного:

У нас – стахановец, гагановец,

Загладовец, – и надо ведь,

Чтоб завалило именно его.

Он – в прошлом младший офицер,

Его нам ставили в пример,

Он был как юный пионер – всегда готов, –

И вот он прямо с корабля

Пришел стране давать угля, –

А вот сегодня – наломал, как видно, дров.

Спустились в штрек, и бывший зэк –

Большого риска человек –

Сказал: «Беда для нас для всех, для всех одна:

Вот раскопаем – он опять

Начнет три нормы выполнять,

Начнет стране угля давать – и нам хана.

Так что, вы, братцы, – не стараться,

А поработаем с прохладцей –

Один за всех и все за одного».

… Служил он в Таллине при Сталине –

Теперь лежит заваленный, –

Нам жаль по‑человечески его…

1967

ОЙ, ГДЕ БЫЛ Я ВЧЕРА

Ой, где был я вчера – не найду, хоть убей!

Только помню, что стены – с обоями,

Помню – Клавка была, и подруга при ей, –

Целовался на кухне с обоими.

А наутро я встал –

Мне давай сообщать,

Что хозяйку ругал,

Всех хотел застращать,

Будто голым скакал,

Будто песни орал,

А отец, говорил,

У меня – генерал!

А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,

Говорил, будто все меня продали,

И гостям, говорят, не давал продыхнуть –

Донимал их своими аккордами.

А потом кончил пить –

Потому что устал, –

Начал об пол крушить

Благородный хрусталь,

Лил на стены вино,

А кофейный сервиз,

Растворивши окно,

Взял да выбросил вниз.

И никто мне не мог даже слова сказать.

Но потом потихоньку оправились, –

Навалились гурьбой, стали руки вязать,

И в конце уже – все позабавились.

Кто – плевал мне в лицо,

А кто – водку лил в рот,

А какой‑то танцор

Бил ногами в живот…

Молодая вдова,

Верность слову храня, –

Ведь живем однова –

Пожалела меня.

И бледнел я на кухне разбитым лицом,

Делал вид, что пошел на попятную.

«Развяжите, – кричал, – да и дело с концом!»

Развязали, – но вилки попрятали.

Тут вообще началось –

Не опишешь в словах, –

И откуда взялось

Столько силы в руках! –

Я как раненый зверь

Напоследок чудил:

Выбил окна и дверь

И балкон уронил.

Ой, где был я вчера – не найду днем с огнем!

Только помню, что стены – с обоями, –

И осталось лицо – и побои на нем, –

Ну куда теперь выйти с побоями!

… Если правда оно –

Ну хотя бы на треть, –

Остается одно:

Только лечь помереть!

Хорошо, что вдова

Все смогла пережить,

Пожалела меня –

И взяла к себе жить.

1967

ПЕСНЯ ПРО ПРАВОГО ИНСАЙДА

Мяч затаился в стриженой траве.

Секунда паузы на поле и в эфире…

Они играют по системе «дубль‑ве», –

А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».

Ох инсайд! Для него – что футбол, что балет,

И всегда он играет по правому краю, –

Справедливости в мире и на поле нет –

Потому я всегда только слева играю.

Мяч затаился в стриженой траве.

Секунда паузы на поле и в эфире…

Они играют по системе «дубль‑ве», –

А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».

Вот инсайд гол забил, получив точный пас.

Я хочу, чтоб он встретился мне на дороге, –

Не могу: меня тренер поставил в запас,

А ему сходят с рук перебитые ноги.

Мяч затаился в стриженой траве.

Секунда паузы на поле и в эфире…

Они играют по системе «дубль‑ве», –

А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».

Ничего! Я немножечко повременю,

И пускай не дают от команды квартиру –

Догоню, я сегодня его догоню, –

Пусть меня не заявят на первенство миру.

Мяч затаился в стриженой траве.

Секунда паузы на поле и в эфире…

Они играют по системе «дубль‑ве», –

А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».

Ничего! После матча его подожду –

И тогда побеседуем с ним без судьи мы, –

Пропаду, чует сердце мое – попаду

Со скамьи запасных на скамью подсудимых.

Мяч затаился в стриженой траве.

Секунда паузы на поле и в эфире…

Они играют по системе «дубль‑ве», –

А нам плевать, у нас – «четыре‑два‑четыре».

1967

* * *

У нас вчера с позавчера

шла спокойная игра –

Козырей в колоде каждому хватало,

И сходились мы на том,

что, оставшись при своем,

Расходились, а потом – давай сначала!

Но вот явились к нам они – сказали «Здрасьте!».

Мы их не ждали, а они уже пришли…

А в колоде как‑никак – четыре масти, –

Они давай хватать тузы и короли!

И пошла у нас с утра

неудачная игра, –

Не мешайте и не хлопайте дверями!

И шерстят они нас в пух –

им успех, а нам испуг, –

Но тузы – они ведь бьются козырями!

А вот явились к нам они – сказали «Здрасьте!».

Мы их не ждали, а они уже пришли…

А в колоде как‑никак – четыре масти, –

И им достались все тузы и короли!

Шла неравная игра –

одолели шулера, –

Карта прет им, ну а нам – пойду покличу!

Зубы щелкают у них –

видно, каждый хочет вмиг

Кончить дело – и начать делить добычу.

А вот явились к нам они – сказали «Здрасьте!».

Мы их не ждали, а они уже пришли…

А в колоде как‑никак – четыре масти, –

И им достались все тузы и короли!

Только зря они шустры –

не сейчас конец игры!

Жаль, что вечер на дворе такой безлунный!..

Мы плетемся наугад,

нам фортуна кажет зад, –

Но ничего – мы рассчитаемся с фортуной!

И вот явились к нам они – сказали «Здрасьте!».

Мы их не ждали, а они уже пришли…

Но в колоде все равно – четыре масти, –

И нам достанутся тузы и короли!

1967

АИСТЫ

Небо этого дня –

ясное,

Но теперь в нем – броня

лязгает.

А по нашей земле –

гул стоит,

И деревья в смоле –

грустно им.

Дым и пепел встают

как кресты,

Гнезд по крышам не вьют

аисты.

Колос – в цвет янтаря, –

успеем ли?

Нет! Выходит, мы зря

сеяли.

Что ж там, цветом в янтарь,

светится?

Это в поле пожар

мечется.

Разбрелись все от бед

в стороны…

Певчих птиц больше нет –

вороны!

И деревья в пыли

к осени.

Те, что песни могли, –

бросили.

И любовь не для нас, –

верно ведь,

Что нужнее сейчас

ненависть?

Дым и пепел встают

как кресты,

Гнезд по крышам не вьют

аисты.

Лес шумит, как всегда,

кронами,

А земля и вода –

стонами.

Но нельзя без чудес –

аукает

Довоенными лес

звуками.

Побрели все от бед

на восток,

Певчих птиц больше нет, нет

аистов.

Воздух звуки хранит

разные,

Но теперь в нем – гремит,

лязгает.

Даже цокот копыт –

топотом,

Если кто закричит –

шепотом.

Побрели все от бед

на восток, –

И над крышами нет

аистов…

1967

ЛУКОМОРЬЯ БОЛЬШЕ НЕТ

Антисказка

Лукоморья больше нет,

От дубов простыл и след, –

Дуб годится на паркет –

так ведь нет:

Выходили из избы

Здоровенные жлобы –

Порубили все дубы

на гробы.

Ты уймись, уймись, тоска,

У меня в груди!

Это – только присказка,

Сказка – впереди.

Распрекрасно жить в домах

На куриных на ногах,

Но явился всем на страх

вертопрах, –

Добрый молодец он был –

Бабку Ведьму подпоил,

Ратный подвиг совершил,

дом спалил.

Тридцать три богатыря

Порешили, что зазря

Берегли они царя

и моря, –

Кажный взял себе надел –

Кур завел – и в ём сидел,

Охраняя свой удел

не у дел.

Ободрав зеленый дуб,

Дядька ихний сделал сруб,

С окружающими туп

стал и груб, –

И ругался день‑деньской

Бывший дядька их морской,

Хоть имел участок свой

под Москвой.

Здесь и вправду ходит Кот, –

Как направо – так поет,

Как налево – так загнет

анекдот, –

Но, ученый сукин сын,

Цепь златую снес в торгсин

И на выручку – один –

в магазин.

Как‑то раз за божий дар

Получил он гонорар, –

В Лукоморье перегар –

на гектар!

Но хватил его удар, –

Чтоб избегнуть божьих кар,

Кот диктует про татар

мемуар.

И Русалка – вот дела! –

Честь недолго берегла –

И однажды, как смогла,

родила, –

Тридцать три же мужука

Не желают знать сынка, –

Пусть считается пока –

сын полка.

Как‑то раз один Колдун –

Врун, болтун и хохотун –

Предложил ей как знаток

дамских струн:

Мол, Русалка, все пойму

И с дитем тебя возьму, –

И пошла она к ему

как в тюрьму.

Бородатый Черномор –

Лукоморский первый вор –

Он давно Людмилу спер, –

ох, хитер!

Ловко пользуется, тать,

Тем, что может он летать:

Зазеваешься – он хвать! –

и тикать.

А коверный самолет

Сдан в музей в запрошлый год –

Любознательный народ

так и прет!

Без опаски старый хрыч

Баб ворует, хнычь не хнычь, –

Ох, скорей ему накличь

паралич!

Нету мочи, нету сил, –

Леший как‑то недопил –

Лешачиху свою бил

и вопил:

«Дай рубля, прибью а то, –

Я добытчик али кто?!

А не дашь – тады пропью

долото!»

«Я ли ягод не носил?! –

Снова Леший голосил.–

А коры по скольку кил

приносил!

Надрывался – издаля,

Всё твоей забавы для, –

Ты ж жалеешь мне рубля –

ах ты тля!»

И невиданных зверей,

Дичи всякой – нету ей:

Понаехало за ей

егерей…

В общем, значит, не секрет:

Лукоморья больше нет, –

Всё, про что писал поэт.

это – бред.

Ты уймись, уймись, тоска, –

Душу мне не рань!

Раз уж это присказка –

Значит, сказка – дрянь.

1967

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 214; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!