Сон не кончится, пока белый карлик не споет 17 страница
Заметив вашу гримасу, Даймонд кивает.
– Да, согласен, сейчас слишком рано для «Путников в ночи». Будь у парня мозги, он сыграл бы что‑нибудь дневное. – С этими словами он запрокидывает голову и радостно поет: – Тум‑турум‑ту‑тум!
– Не понимаю, почему тебя развлекает эта деградация!
– Поздравляю, жабенок! Опять неправильное слово. Человеческий театр не обязан все время развлекать. Однако он всегда остается театром. А значит, им можно восхищаться, даже когда содержание спектакля грустно и жестоко. Ты ведь слышала о греческой трагедии?
Сами того не замечая, вы возражаете в духе Белфорда Данна:
– Ну знаешь, люди не актеры! Они не играют. Их страдания настоящие, взаправду!
– Люди всегда играют. Им только кажется, что это взаправду.
– Конечно!.. Еще один самородок мудрости, который ты откопал в Тимбукту? Расскажи это доктору Ямадрючи. Он тебе на радостях бесплатную клизму сделает!
Вы кидаете руль из стороны в сторону, чтобы избежать столкновения сначала с одним алкашом, потом с другим. Если бы «Титаник» был «поршем», он бы, наверное, плавал до сих пор. А если бы алкаши были айсбергами, то блохи ездили бы на коньках, а вши ходили бы с ледорубами.
– У меня есть друг, – говорите вы. – Он считает, что жалкое положение этих людей – наша вина. Мы за них в ответе, мы должны их кормить и согревать. В общем, правильная мысль. Однако сейчас их стало слишком много…
|
|
|
– Замечательно! Один‑два бомжа на углу – это лишь перчинка в салате, но когда их становится слишком много, все сразу меняется… Забавная логика! Даже если отвлечься от количественных несуразностей, твой друг – самонадеянный идиот, считающий, что ему дано обвинять и распределять ответственность. Твой друг оскорбляет бомжей, отказывая им в праве решать собственную судьбу, он унижает их, заявляя, что они не способны измениться. Существует множество способов превратить человека в жертву, Гвендолин. Самый эффективный – убедить его, что он жертва.
– Подожди, Ларри… – Вы пытаетесь, весьма лицемерно, стать на позицию Белфорда. – Я сильно сомневаюсь, что кто‑то из этих людей сознательно выбрал такой образ жизни. Ты представь, детишки после школы, где‑нибудь в салоне видеоигр, размышляют о будущем. Один говорит, что станет инженером, двое других хотят пойти в адвокаты, девчонка собирается учиться на врача. А один парнишка заявляет: «Ну а я буду бомжом. А не выйдет, так сделаюсь вонючим беззубым алкашом, который спит на голом цементе». Что‑то не верится в такую картину.
– Мне тоже. Но факт остается фактом: все эти бедолаги, за исключением врожденно слабоумных, оказались на улице в результате самостоятельно принятых решений. Тупых решений. Перед каждым из них Бог поставил два мешка и сказал: «Выбирай!» В одном мешке лежала колбаса пепперони, а в другом – кусок дерьма. Если бы у них хватило ума обследовать мешки, помять, понюхать – ведь пепперони на ощупь, по запаху, по весу отличается от экскрементного эквивалента, – то они бы… В общем, ты поняла. Однако мешок с дерьмом стоял ближе, не надо было тянуться; или казался меньше, легче нести; или, наоборот, выглядел крупнее, а значит, более перспективным; или они смотрели телевизор и не хотели отвлекаться – хотя те, кто любит смотреть телевизор, как правило, уже выбрали дерьмо; или мешок был окрашен в цвета их любимой команды…
|
|
|
– Может, за них выбрал кто‑то другой.
– Чаще всего так и происходит. Но мы всегда в состоянии выбрать сами.
– Легче сказать, чем сделать.
– Как и все в этой жизни. Если ты собираешься жаловаться, что обстоятельства мешают нам принимать решения, что нас заставляют выбирать мешки, когда мы еще слишком молоды и не знаем, что делаем, – то это не ко мне. Это к богам. Дядюшка Ларри не придумал нашу вселенную. Дядюшка Ларри всего лишь говорит, что человек должен отвечать за свои решения. Если всякий раз, когда человек выбирает дерьмо, общество с огромными убытками для себя позволяет ему менять дерьмо на пепперони, то он никогда не научится грамотно выбирать; более того, он вообще откажется от права выбирать, ибо выбор без последствий – уже не выбор. Готовность отвечать за последствия – наверное, это и есть цена свободы. А свобода для дядюшки Ларри важнее всего на свете, важнее крова и еды и даже чуть‑чуть важнее твоей маленькой мокренькой…
|
|
|
– Прекрати!
Конечно, «порше» с гораздо большим удовольствием делал бы сейчас двести по автобану, а не влачился по Первой авеню сквозь толпы враждебных пешеходов, приближаясь к центру бомжовой вселенной под названием рынок «Пайк‑плейс». Но вида он не показывает, спокойно жужжит мотором и вообще ведет себя так, будто потягивает бренди и курит сигару в библиотеке баварского охотничьего домика. Вам бы его невозмутимость! На протяжении многих лет вид умножающихся бездомных орд выматывал вам душу, а слезливые сентенции Белфорда заставляли чувствовать вину. И вот появляется парень, который говорит: раздражение и угрызения совести не оправданны; бомжи – просто актеры в великом спектакле, и роль их важна, даже необходима для раскрытия темы. По крайней мере вам кажется, что он имеет в виду именно это. Борясь – скорее из страха, чем из доброты – с желанием бибикнуть на запрудивших переход «актеров», вы говорите:
|
|
|
– Ларри, ты же не будешь спорить: среди этих людей есть такие, кто выбрал пепперони, а не дерьмо; кто не прогуливал уроков в школе, не грабил бензоколонок, не угонял машин, не рожал детей в пятнадцать лет, не увлекался спиртным и наркотиками; кто в детстве был счастлив или преодолел недостатки воспитания; кто честно зарабатывал на жизнь, преуспел в бизнесе, – и вдруг экономика пошатнулась, и коврик выдернули у них из‑под ног. Что делать с ними, Ларри? Они что, не жертвы?
– Только если они сами в это верят. Каждый может пожаловаться…
– На тяжелую судьбу. Эту песню я уже слышала. Воспользовавшись перебоем в веренице бомжей, вы жмете на газ и проскакиваете перекресток.
– Прости, если моя скука висит, как мельничный жернов на шее нашей беседы, но все эти вопросы кажутся мне социологией и шумом. Да, шумом и социологией. Хочу напомнить, однако, что власть – как и судьбу – всегда можно перехитрить. На каждую истинную жертву в нашей культуре приходится сотня фальшивых, которые сами записали себя в жертвы, чтобы купаться в депрессии и злости на весь мир. Тум‑турудум‑тум‑тум!
– И это все, что ты можешь сказать?
– Я бы и этого не сказал, если бы ты не была такой аппетитной маленькой маслинкой. Знаешь, масляная пипка…
– Перестань меня так называть!
– Ты, наверное, хочешь, чтобы я посочувствовал нашим братьям и сестрам из финансового сектора? Да скорее снеговик купит путевку в ад, чем в моей груди возникнет хоть один пузырек жалости к твоим обреченным коллегам! Обанкротившиеся брокеры, прогоревшие инвесторы – все они заслужили то, что с ними случилось, потому что поверили в Великую Ложь.
– Ах вот как? И что же это за ложь?
– Ложь прогресса. Ложь неограниченной экспансии. Ложь, говорящая: «Расти или умри». Подумай сама. Сначала мы разводим коммерческий костер, а потом, вместо того чтобы греться у огня, жарить колбаски и читать классику, мы пытаемся сделать его больше и жарче, больше и жарче, и постепенно это становится главной задачей, и мы бьем тревогу, если в каждом квартале пламя не поднимается выше, чем в предыдущем. А между тем любой мальчишка из племени бозо тебе скажет, что если бездумно кидать дрова в костер, то скоро спалишь все топливо в округе, и огонь погаснет. Или вырвется из‑под контроля и сожжет дома и уничтожит все живое. Природа всегда сдерживает рост, ставит ограничения на размеры животных, на численность популяций. Неужели мы думали, что капитализм не подчиняется законам природы? Неужели мы перепутали неограниченное потребление с неограниченным прогрессом? Бенджамин де Кассерес, француз, прочитавший несколько лекций в университете Тимбукту, определил прогресс как «победу смеха над догмой». Вот это, я понимаю, победа!
В английском бытует крылатая фраза «делать хорошее время», означающая, как известно, «идти с легким опережением графика». Буквальный смысл этого коллоквиализма подразумевает, что время можно создавать, причем с разной степенью успешности: либо хорошо, либо плохо. Утверждение, кажущееся в равной степени и фантастическим, и абсурдным, но только если не принимать в расчет постулатов квантовой физики, согласно которым «время», измеряемое, скажем, обычными земными часами, является голой выдумкой, искусственным продуктом человеческого ума. Более того, согласно тем же постулатам, чем «лучшее» время мы «делаем» (иными словами, чем быстрее мы движемся), тем меньше его остается, так что «к тому времени», когда мы достигаем скорости света, оно вообще исчезает, из чего можно сделать спорный вывод: хорошее время – мертвое время. Заметим в скобках: учитывая то изящество, с каким современная наука наполнила смыслом популярную риторическую фигуру «делать хорошее время», можно предположить, что когда‑нибудь она объяснит и другую фразу: «сидящие брюки». Пока же ограничимся тем, что признаем: вы летите по Первой авеню, «делая хорошее время» по пути к пункту назначения – отелю «Сорренто».
Сбросив скорость, вы сворачиваете на Марион, и уже через несколько кварталов нищенский бедлам скрывается из вида. На смену караванам магазинных тележек приходят роскошные автомобили – пережитки прошлого, украшенные по случаю праздника пасхальными символами. Ваше сердце смягчается, обвиняющие нотки в голосе звучат глуше:
– Ларри, ты прямо какой‑то борец с деньгами.
Даймонд издает половинку «хи‑хи». Нижнюю половинку.
– Это все равно что сказать: ты борец с граблями.
– Но…
– Или сказать: ты борец с дублером.
– С каким еще дублером?
– С каскадером, выполняющим опасные трюки за главного героя.
– А‑а! – говорите вы, хотя и не понимаете, что он имеет в виду.
– Неужели я настолько тупой, что меня можно принять за аскета? За одного из этих саморазрушающихся нищих снобов? Ты когда‑нибудь встречала аскета, который выглядел бы так весело и беззаботно? Покажи мне хоть одного святого – только чтобы он был личностью яркой, творческой, привлекательной, а не сексуально обделенным эгоцентричным мазохистом, считающим себя лучше других лишь потому, что он живет в дерьме и мучениях! Люди, стремящиеся к нищете, столь же пусты и властолюбивы, как и люди, стремящиеся к богатству. И те, и Другие страдают острым недостатком воображения.
– Да, этим ты точно не страдаешь!
– Принимаю за комплимент. Тем более что в детстве, будучи аутичным ребенком, я вообще не знал, что такое воображение. К шести годам я был прозаичнее, чем бухгалтерские счеты.
– Правда? Я помню, ты говорил, что был аутичным ребенком… Но я думала, ты шутишь!
– Для тех, кто на особом листке, весь мир – шутка, даже аутизм. Однако шутки бывают хорошие и дурные; аутизм, например, дурнее, чем анекдот про двух червяков.
– Я мало что знаю об аутизме. А доктора, наверное, еще меньше.
– У меня есть своя теория, с которой вряд ли согласится хоть один доктор. В отличие от обычных эмоциональных отклонений, возникающих, как учил папаша Фрейд, вследствие какой‑нибудь детской травмы, аутизм – результат предродовой травмы, то есть события, происходящего, когда мы еще плаваем в околоплодных водах, как рыбешка. Я, кстати, употребляю слово «рыбешка» в буквальном смысле. Ты ведь знаешь, мы начинаем как морепродукты.
Не желая развивать эту тему, вы быстро спрашиваете:
– А как ты с ним справился? С аутизмом?
– Дельфины вылечили.
О боже! Вы так смотрите, что он говорит:
– Не надо так на меня смотреть! Прибереги этот взгляд назавтра, для патриотов «дискотеки». Когда мне было восемь, родители отвезли меня и сестер во Флориду, где можно было плавать с дельфинами. После первого же часа в воде я выбрался на берег и попросил бутерброд с ореховым маслом. До того момента я вообще не говорил, ни одного слова. На следующий день все повторилось, и на этот раз, выйдя из воды, я обнял своего отца. То есть впервые в жизни по своей воле прикоснулся к другому человеку. Отец взял отпуск, мы задержались в Грэссики на несколько месяцев, и я каждый день плавал с дельфинами. К девяти годам я стал, как говорится, «нормальным» мальчишкой. Большим хулиганом, да, но с психиатрической точки зрения вполне нормальным.
– А как…
– Аутичные дети погружены в себя. Дельфины прорвали оболочку, заплыли внутрь и вытащили меня на свет. Как им это удалось? Дело в том, что мы с ними общались на одном уровне. На потайном внутриматочном подводном уровне. Аутичные дети эмоционально продолжают пребывать в утробе матери. Под водой. Им не о чем говорить с сухопутными существами, жизнь на воздухе им чужда. Дельфины смогли показать мне, как перейти из жидкой среды обитания в газообразную, и сразу все стало на свои места. Известно, что от многих видов депрессии можно избавиться, разглядывая рыбок в аквариуме.
– Поэтому ты и…
– Номмофил? Ну, не совсем. Хотя по сравнению с другими я, пожалуй, более склонен делать далекоидущие выводы из древних водных традиций племени бозо… Но это тебе неинтересно. Ты хочешь поговорить о деньгах.
– Так нечестно. Деньги – не единственное, что меня интересует.
– Ну, не надо щетиниться. Было бы ненормально, если бы ты не стремилась к изобилию. Изобилие всех мастей – материальное, эмоциональное, интеллектуальное, духовное – должно быть целью каждой более‑менее стоящей личности. Но к какой из этих категорий отнести деньги? На первый взгляд – естественно, к материальной! Однако дядюшка Ларри не согласен. Дядюшка Ларри говорит: «к духовной». Деньги – наверное, величайший из наших гуру, более авторитетный, чем целый стадион индийских йогов. Ничто не в силах совратить святого паломника с пути быстрее, чем деньги. А ведь это одна из важнейших функций духовного учителя. Не наставлять на путь, а наоборот, сбивать с него. Сбивать, пока мы не научимся сами, без посторонней помощи держать направление, несмотря на тычки учительского посоха, несмотря на влекущий запах морковки. Лишь тогда наше путешествие к переменам не ограничится фальшстартами и истериками. Когда дело доходит до освещения внутренней структуры сознания, до выявления его слабостей и недостатков, ничто, даже любовь, не даст луч такой яркости, как деньги. Поступки, которые мы готовы совершить во имя их обретения и сохранения, эмоции, связанные с обладанием ими, с их утратой, – все это раскрывает нас донага.
Жадность и щедрость, по сути, очень близки: и то, и другое свидетельствует о неуверенности и эгоизме. Хочешь узнать, настолько ты труслив и неуверен, насколько раздуто твое «Я», есть ли у тебя шанс удержаться на пути, – посмотри на свое отношение к деньгам! Деньги – плохой слуга, но замечательный хозяин. Хорош был бы дядюшка Ларри, если бы стал между учеником и учителем!
Ну и как это прикажете понимать? Значит, он согласен подключиться к игре на нефтяных фьючерсах?
Вы продолжаете размышлять о нюансах даймондовской проповеди – но тут машина подъезжает к заграждениям вокруг отеля «Сорренто».
12:45
Ферст‑Хилл никаким образом – ни физически, ни тематически – не связан с Первой авеню. Между ними как минимум двенадцать кварталов. Более того, жители Сиэтла, говоря о Ферст‑Хилл, обычно называют его Пилюлькин‑Хилл, что связано, должно быть, с высокой концентрацией в этом районе больниц, поликлиник, медицинских учреждений и аптек. Здесь находится и психушка «Харборвью», куда грубияны Сесил и Смоки грозились вас упечь, и онкологический исследовательский центра Фреда Хатчинсона, а на северной стороне холма, нависая над центром города и заливом Пьюджет‑Саунд, расположился старый отель «Сорренто», небольшое опрятное заведение в средиземноморском стиле, пользующееся популярностью среди любителей уединения и тишины в сочетании с урбанистической роскошью. Не исключено, что доктора Ямагучи тоже привлекли эти параметры, хотя, вероятнее всего, его поселили в «Сорренто» потому, что рядом находятся лабораторные корпуса онкологического центра. Так или иначе, этот тихий отель, неоднократно укрывавший звезд шоу‑бизнеса от назойливой толпы, с приездом доктора Ямагучи разом утратил претензии на уединенность и спокойствие.
Толпа, по крайней мере вчетверо превышающая аудиторию лягушачьей лекции, толчется перед входом в отель; конечно, четыреста человек нельзя назвать чудовищным скоплением, однако тесный гостиничный дворик с цветником, фонтаном и декоративными пальмами заполнен до отказа. Люди, пришедшие в поисках исцеления, бизнес‑партнерства или просто движимые любопытством, запрудили часть Мэдисон‑стрит и частично выплеснулись за угол, на Терри‑авеню. Утомленный и малочисленный департамент полиции соорудил вокруг отеля заграждения; два регулировщика работают на углу Терри и Мэдисон, чтобы обеспечить свободный проезд к отделению «Скорой помощи» Шведской больницы. Вы заезжаете на автостоянку неподалеку от Терри. Все места заняты, но вы не собираетесь оставаться; только высадить пассажира. Опустив окно, Даймонд спрашивает, что здесь происходит. Сморщенная старуха отвечает, что доктора Ямагучи увезли куда‑то обедать; вернется он в три.
– Что ты собираешься делать? – спрашиваете вы. На лбу у Даймонда вновь появляются округлые опалы пота; несмотря на желание поскорее от него избавиться, вы все же не лишены сострадания.
– Для начала попытаюсь пробиться в гостиничный холл. Если охрана не пустит в туалет, я вернусь на стоянку и присяду между машинами. – Он достает из внутреннего кармана целлофановый пакет с индейскими листьями. – Утомляет не столько боль, сколько банальность.
– Мне очень жаль, Ларри… – Рака у вас, слава богу, нет, но его эмоции понятны.
– Потом я подожду, потолкаюсь в компании страждущих. Может, удастся перекинуться парой слов с Ямагучи‑саном.
– Надеюсь, он тебя выслушает.
– В любом случае это будет интересный спектакль. – Даймонд поворачивается и смотрит вам в глаза. – Но прежде я хочу ответить на твои вопросы, пусть и не в порядке их поступления.
Наверное, вы выглядите очень удивленно, потому что он объясняет:
– Вопросы, которые ты задала на лекции.
– А, эти вопросы!
– Никто, кроме бозо и догонов, не упоминает о существовании Сириуса‑С. Однако им можно верить, в этой области их репутация весьма надежна. Бозо и догоны считают, что Сириyc‑C – третья, еще не открытая звезда тройной системы Сириуса. Если в будущем окажется, что они правы, значит, зыбкое тесто, которое мы называем реальностью, на самом деле действительно очень зыбко. Продолжая эту мысль – а также отвечая на второй вопрос, – отмечу, что все замки в «Гремящем доме» захлопываются автоматически, и без ключа их открыть невозможно. Понятия не имею, как Кью‑Джо Хаффингтон умудрилась выйти. Я не сказал тебе раньше, потому что не хотел пугать.
При этих словах вы глушите мотор. И уже не торопитесь заводить.
– Теперь о том, почему ты мне нравишься. С первых же секунд, увидев тебя, я хотел открыть твои ножки, как счет в оффшорном банке, где нет штрафа за превышение кредита. А еще больше – хочешь верь, хочешь нет – мне хотелось открыть твое сознание. Я сказал себе: «Прикинь, Ларри, вот было бы здорово, вот бы обрадовались земные народы и возликовала всякая живая тварь, большая и малая, если бы душа этой девчонки оказалась столь же спелой и ослепительной, как ее задница!» Конечно, вероятность мала, но вдруг… Сейчас, Гвендолин, ты похожа на дорогой высококачественный телевизор, принимающий всего два‑три канала. Я хочу воткнуть в тебя кабель, милая! Я хочу стать твоей спутниковой антенной.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!