Писательницы, поэтессы и переводчицы 10 страница
2. Повивальная Бабка должна во всякое время, днем или ночью, от кого бы призываема ни была, невзирая на лица, тотчас идти и по прибытии к родильнице поступать ласково и расторопно, наблюдая всегда молчаливость, особливо в таких случаях, кои не терпят разглашения.
3. Когда Бабка будет позвана к какой роженице убогой или низкого состояния, которая или только еще собирается родить, или уже точно мучится, то она не должна, ежели в то же время потребуется к какой богатой, почетной или знакомой своей, ни под каким видом, оставя первую, отлучаться, разве, по согласию родящей, другую присяжную (т. е. давшую присягу. – Е. П. ) и искусную Бабку вместо себя при ней оставить.
4. Также повивальная Бабка не должна оставлять роженицу прежде, нежели роды совершенно кончатся, и мать и дитя приведены в надлежащее спокойствие.
5. Когда Бабка приметит, что роды предстоят тяжелые, то должна или другую искусную Бабку, или повивальной науки Профессора, или подчиненного ему Акушера призвать в совет немедленно, дабы чрез долговременное тщетное ожидание оттоде не терялось время, а чрез то и опасность не увеличилась.
6. Долг бабки есть объяснить Акушеру или Врачу все происходившее и настоящее состояние родящей, и что он по своему благоусмотрению прикажет, то бабка повинна во всей точности исполнять.
7. Когда родится странный и необыкновенный урод, то бабка об оном немедленно и обстоятельно рапортовать должна по удобности места, или Медицинской Коллегии, или оной Коллегии Канторе.
|
|
|
8. Когда Родильница, не разрешась от бремени, скончалась незадолго до прибытия бабки, в таком случае должна сия немедленно об оном дать знать Акушеру либо близ находящемуся Доктору или Лекарю, дабы чрез искусное вскрытие утробы, вынув младенца, сохранить его жизнь, буде возможно.
9. Повивальные Бабки должны иметь при себе Помощниц, но оных без себя к родам не допущать, пока не получат о своем искустве свидетельства.
10. Дабы Помощницы вящее прилагали к повивальному делу рачение, должна бабка в подаваемом Профессору повивальной науки или Акушеру по прошествии каждаго месяца рапорте, показывать их имена, поведение и прилежность.
11. Бабка в ежемесячных рапортах обязана по присяжной должности показывать, при коликих числом родах была сама или ее помощница, сколько и какого полу родившияся, были ли из оных мертвые, и были ли трудные роды, требовавшие помощь Акушера.
12. Каждая ученица повивальнаго искуства должна знать Грамоту; не быть моложе осьмнадцати, ниже старше тридцати лет.
13. Как скоро ученица по отменной способности в повивальной науке довольно успеет, и знание свое на испытаниях и при действительных родах покажет, то, невзирая на кратковременность обучения, будет повивальною бабкою удостоена.
|
|
|
14. Бабкам позволяется в сходных данных им при обучении выписывать для роженицы и новорожденному самые легкие лекарства, как то розмарин, ромашку, миндальное масло, манну, ревенный сироп, коричную воду, также потребное на припарки и для промывательных.
15. В трудных родах не должна бабка отваживаться приступать к операции, а повинна немедленно от определенного на то Акушера, или в отлучке его по законным причинам, от Профессора Повивальной науки потребовать помощи.
16. Бабкам наистрожайше запрещается вступать в лечение других болезней.
17. Каждая Бабка не должна ни по чьей просьбе приступать к поспешествованию преждевременнаго от беременности разрешения и повинна о таковом беззаконном намерении доносить куда следует.
18. Каждая Бабка, усердно и верно звание свое исполняющая, имеет ожидать от Государственной Медицинской Коллегии надлежащаго покровительства; с нерадивою же и предписания, в сем Уставе изображенные, престутившею, поступлено будет по строгости законов.
Из Государственной Медицинской Коллегии в Град Святаго Петра. Сентября 9 дня 1789 года».
|
|
|
После «испытанния в знаниях» будущая повитуха и приносила особую присягу:
«Я, нижепоименованная, обещаюсь и клянусь Всемогущим моим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что я должность мою, в которой я по Указу ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА определена, со всякой ревностию и исправностию против предписаннаго мне порядка данной Инструкции исправлять; к роженицам богатым и убогим, какого б чина и достоинства ни были когда востребована буду, днем и ночью, немедленно ходить, всякую возможную прилежность и усердие им оказывать, а ни которую злоумышленным образом пропускать, ниже пренебрегать, ежели родины продолжительныя будут, к муке напрасно не склонять и не принуждать, а буду с терпеливостию ожидать настоящаго времени, при том же бранливых слов, клятв, пьянств, непристойных шуток, неучтивых речей и прочаго, совершенно удерживаться; к выкидыванию младенца дачею проносных и изгонительных лекарств, или каким‑либо другим образом ни с кем и никогда соглашаться не буду, и к тому себя употреблять ни за что не дам, ежели же случится противной и опасной случай у какой‑либо рожаницы, то не только заблаговременно более градских повивальных бабок, но по требованию нужды доктора и акушера просить и к тому неотменно востребовать имею. Когда же в равномерных случаях и к другим роженицам призвана буду, то верно и прилежно к лучшему советовать буду, и ничего, что полезно, успешно и способно к рождению быть может, ни от какой‑либо злости, зависти, ненависти, ниже других причин ради, скрывать не стану; когда же я употреблена буду к такой рожанице, о которой или по месту, где находится, или по другим обстоятельствам, никому ведать не надлежит, и о такой рожанице не разглашать мне, и никому не сказывать; ежели же приключится странный и необыкновенный какой урод, то того ж часа Медицинскому начальству о том доносить буду, и ежели у которой‑либо рожаницы имеется какое увечье или какая иная скорбь, того всего никому объявлять не буду, а совершать буду в совершенной тайности разве одним пользующим ту особу доктору или лекарю, и то с осторожностию объявлять буду; сверх же сего над определенными при мне ученицами прилежно смотреть буду, чтоб были поведения тихаго, трезваго, честнаго и благонравнаго жития; притом же накрепко того наблюдать стану, чтоб оныя ученицы к учению прилежно ходили и от себя их со всякою ревностию и радением обучать и к тому побуждать буду, а о неприлежающих и непотребных Медицинскому Начальству представлять истину должна; по прошествии каждаго месяца во Врачебную Управу неотменно должна рапортовать письменно и без утайки имена и достоинства рожаниц, коим я в том месяце служила, и освободились или умерли, а ежели где уведаю, что неосвидетельствованная и неопробованная от Медицинскаго Управления женщина бабечье дело управляет, то тотчас о том с точным доказательством доносить не премину своему Начальству. В заключение же сей моей клятвы, аще все вышеписанное ненарушимо сохраню, Господь Бог да поможет мне в сем и будущем веке спасением и благополучием и в деле звания моего успехом; буде же что нарушать буду умышленныя, да последует мне противная, и в том целую слова и крест Спасителя моего. Аминь. (Собственноручная подпись)».
|
|
|
В столицах присяжная повивальная бабка числилась в штате каждой полицейской части наряду с пожарными, фонарщиками и т. д.
В 1784 году выходит первое в России руководство по акушерству, написанное Нестром Максимовичем Максимовичем‑Амбодиком, профессором акушерства, преподавателем родовспомогательного заведения при воспитательном доме (преобразованного в том же 1784 г. в Повивальное училище, а через два года – в Повивальный институт). Руководство назвалось «Искусство повивания, или Наука о бабичьем деле». В нем довольно подробно дается описание «телесных качеств новорожденного младенца». У доношенного ребенка «длина и величина тела его простирается около 21 дюйма или около 2 футов; а весу в целом его теле от 7 до 11 фунтов находится (таким образом, рост равняется от 53 до 61 см, а вес – от 2800 до 4400 кг. – Прим. ред.). Живой, созрелый и здоровый новорожденный младенец есть тот, который, пребывая через целые 9 месяцев в матерней утробе, получает совершенное образование всех членов телесных: у него все персты, как ручные, так и ножные, ногтями уже снабжены находятся; он чувствительно сдавливает перст, в его роток вложенный, а будучи приложен к матерним сосцам, может порядочно устами захватывать сосочки и матернее млеко высасывать; он видит и на предстоящие предметы смотрит открытыми очами; произносит явственный вопль и крик, как скоро узрит свет; вся поверхность его тела бывает бело‑красноватою; ручками и ножками довольно сильно движет».
О недоношенном ребенке Н. М. Максимович‑Амбодик писал: «Несозрелое, слабое и немощное дитя называется и есть то, которое прежде исполнения обыкновенного времени, т. е. в 7 или 8 месяцах рождается: оно редко живое, и то весьма слабосильное, выходит на свет; часто едва живое через несколько часов остается; удами (конечностями) своими отнюдь не движет; очи у него почти совершенно зажмурены; глас от него почти неслышен, хотя уста его зияют беспрерывно; у него на пальцах ножных и ручных нет ни единого ногтя; почти никакое биение ни в сосудах пупочной тетивы, ни около предсердия не примечается, и чем ранее оно родилось, тем менее телом и весом легче бывает. Однако дитя 8‑месячное, или в 8 месяцев родившееся, действительно может жить, воспитываться и возрасти…»
Московский акушер А. И. Данилевский настаивал на реанимации новорожденных, родившихся в асфиксии: «Не должно жалеть, – писал А. И. Данилевский, – ни о времени, ни о трудах, когда нужно несколько часов употребить на такое вспоможение младенцу; ибо не однажды случалось видеть, что при оказании таковой помощи полумертвые уже младенцы действительно снова воскресали».
Каковы были возможности врачей и повитух? Лучше всего об этом говорит тут факт, что еще в конце XIX века адвокаты считали, что беременной женщине разумно составить завещание прежде, чем у нее начнутся роды. Если роды протекали физиологически, женщина выживала и могла с успехом родить десять, а то и двенадцать детей. Но если женщина не могла «разродиться» сама, перед врачами стоял выбор: делать кесарево сечение, которое без соблюдения правил асептики очень часто приводило к гибели матери, или производить плодоразрушающую операцию на живом плоде. Выбор был сложный, но промедление грозило смертью обеим – и роженице, и ребенку. Так случилось с первой невесткой Екатерины – Натальей Алексеевной.
10 апреля 1776 года великая княгиня почувствовала первые схватки. Екатерина в письме так рассказывает о последовавших за этим событиях: «в Фоминое воскресенье поутру, в четвертом часу, пришел ко мне и объявил мне, что великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильныя, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней и нашла ее в порядочном состоянии и пробыла у ней до десяти часов утра и, видя, что она еще имеет не прямыя муки, пошла одеваться и паки к ней возвратилась в 12 часов. К вечеру мука была так сильна, что всякую минуту ожидали ея разрешения. И тут при ней, окромя самой лучшей в городе бабки, графини Катерины Михайловны Румянцевой, ея камер‑фрау, великаго князя и меня, никого не было; лекарь же и доктор ея были в передней. Ночь вся прошла, и боли были переменными со сном: иногда вставала, иногда ложилась, как ей угодно было. Другой день паки проводили мы таким же образом. Но уже призван был Круз и Тоде, их совету следовала бабка, но без успеха оставалась наша благая надежда. Во вторник доктора требовали Рожерсона и Линдемана, ибо бабка отказалась от возможности. В середу Тоде допущен был, но ничто не мог предуспеть. Дитя уже был мертв, но кости оставались в одинаковом положении. В четверг великая княгиня была исповедана, приобщена и маслом соборована, а в пятницу предала Богу душу. Я и великий князь все пятеры сутки и день, и ночь безвыходно у нея были. По кончине, при открытии тела, оказалось, что великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова, но часть та, кои должна быть выгнута, была вогнута и лежала дитяте на затылке; что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов. К сему еще соединялись другие обстоятельства, коих, чаю, примера нету. Одним словом, стечение таковое не позволяло ни матери, ни дитяте оставаться в живых. Скорбь моя была велика, но, предавшись в волю Божию, теперь надо помышлять о награде потери».
Госпоже де Бьельке Екатерина сообщила еще следующие подробности об этом несчастье: «Никакая человеческая помощь не могла спасти эту принцессу; ея несчастное сложение не позволило ей родить ребенка, которым она была беременна; случай с ней есть, может быть, единственный в своем роде. В продолжение трех дней ее мучили настоящия родовыя боли, и когда повивальная бабка объявила, что ничего не может сделать, позвали акушеров; но вообразите себе, что ни они, ни какие‑либо инструменты не могли помочь ей… После ея смерти, при вскрытии трупа, оказалось, что там был промежуток только в четыре дюйма, а плечи ребенка имели восемь. Два года тому назад покойная рассказывала нам, что, будучи ребенком, она подвергалась опасности сделаться кривою… поэтому ландграфиня призвала какого‑то шарлатана, который выпрямил ее при помощи кулаков и колен… Этим‑то и объясняется, что спинной хребет ея оказался изогнутым в виде буквы S, а нижняя часть позвоночника, которая должна быть выгнутою, у нея была вогнутою. Вот еще доказательство тому, что не из гордости, но вследствие невозможности она не могла нагибаться вперед; кулаки шарлатана, вероятно, и отправили ее на тот свет. <…> Я была очень огорчена потерею этой принцессы и сделала все, чтобы спасти ее; пять дней и пять ночей я не отходила от нея, но, в конце концов, так как дознано, что она не могла иметь живого ребенка, или, вернее, не могла вовсе рожать, то остается одно – перестать об этом думать».
Возможно, истинной причиной деформации костного таза у великой княгини был рахит или костный туберкулез – две широко распространенные в XVIII веке болезни, а вмешательство «костоправа», если оно и было, только усугубило положение.
Вероятно, вас заинтересовала личность Екатерины Михайловны Румянцевой, которую Екатерина II называет «лучшей в городе бабкой». Но, к сожалению, никаких сведений о том, где, когда и у кого графиня обучалась повивальному искусству, мне обнаружить не удалось. Однако ее биография и примечательна и без этой информации. «Большая биографическая энциклопедия» сообщает о ней следующее: «…дочь знаменитого сподвижника Петра, фельдмаршала князя Михаила Михайловича Голицына, от брака его с Татьяною Борисовною Куракиной и родная сестра полководца времен Екатерины II князя Николая Михайловича Голицына…
Проживая в доме своих родителей, княжна получила хорошее для того времени образование, владела хорошо французским языком, знала также и немецкий, но хуже. О детстве и молодости ее сведений не имеется; известно только, что, имея 34 года, она вступила в брак с графом Петром Александровичем Румянцевым, в то время известным, впрочем, более различными неблаговидными своими приключениями, не безызвестными даже Императрице Елисавете Петровне: свою громкую боевую славу он приобрел гораздо позднее, а в 1740‑х годах он был только очень молодым полковником (благодаря своему отцу), имел небольшие средства, мог сделать блестящую карьеру в силу служебного положения возведенного в графское достоинство родителя своего, был красив собою, умен, любим женщинами и т. д. Все это делало молодого Румянцева желательным женихом для молодой княжны, которая обладала очень привлекательной наружностью, была умна, владела немалым состоянием и обширными, притом родственными, связями. Можно предположить, что княжну, по обычаям того века, не много расспрашивали о ее чувствах к будущему супругу – и родители обеих сторон, по взаимным переговорам, заключили в 1748 году брак своих детей, оказавшийся вскоре же неудачным… Граф и после супружества не воздержался от различных увлечений и приключений, которые вскоре привели к тому, что он совсем покинул супругу, оказавшуюся на деле образцовою, попечительною матерью, прекрасною, рассудительною хозяйкою, отлично управлявшею хозяйством, и притом верною и любящею супругою, добивавшеюся если не до самой своей кончины, то очень долго совместного супружеского житья с мужем „так, как жила первые годы“… Супруги Румянцевы жили согласно; вскоре у них родилась дочь, прозывавшаяся Танюша, но рано умершая, а затем родился сын Михаил – в 1750 году, потом Николай – в 1754, и Сергий – 17 марта 1755 года, чрез одиннадцать месяцев после рождения Николая. Вскоре после этого возникла в Европе Семилетняя война, на которую отправился и молодой гр. П. А. Румянцев. Война окончилась для него благополучно, и в продолжение ее он был произведен из полковников прямо в генерал‑аншефы, прославился взятием Кольберга и вместе с тем возымел намерение остаться в Данциге; он писал супруге, что болен, намерен оставить службу, а на самом деле, забыв супругу и детей, увлекся какою‑то обывательницею Данцига и намеревался ехать с нею за границу, на воды, на что требовал от жены денег. Супруга денег не дала и отвечала рядом писем, в которых упорно отстаивала свои права супруги, упрекала мужа в неверности, напоминала ему о детях и т. д. Граф, отдавая своей супруге должную справедливость за попечение о детях и о хозяйстве, в то же время всячески бранным образом писал ей, что видеть ее не желает. Прибыв в Петербург в 1762 году, он не сообщил ей о своем приезде, и графиня, стороною узнав о возвращении мужа в отечество, продолжала ему писать о совместной жизни, тем более необходимой, что дети подрастали, необходимо было давать им образование, средств же на это было недостаточно вообще, а при житье на два дома – еще затруднительнее иметь таковые. Она в каждом письме писала мужу о его детях, надеясь тем возвратить его к себе, но все это оставалось без успеха. Она даже предлагала ему жить в одном помещении только для видимости, pro forma, в отстранение разных толков и пересудов, но граф не соглашался и на это. К сожалению, письма самого графа П. А. Румянцева к его супруге до сих пор неизвестны: не только не напечатаны, но неизвестно, хранятся ли где‑либо.
С назначением графа П. А. Румянцева в 1765 году правителем Малороссии супруга его отправилась также в Глухов, – в то время местопребывание правителя Малороссии, – чтобы не подать повода к разным толкам об отношениях ее к супругу, который сам в 1765 и 1766 году почти не бывал в своей резиденции и находился в разъездах то по вверенной ему Малороссии, то в Петербург, то в Буртнев (его имение в Лифляндии). Графиня скучала, много писала своему мужу и, наконец, покинув Малороссию в начале 1767 года, возвратилась в Москву. С этого времени по день своей кончины в 1779 году она состояла только в переписке с супругом. Она, по‑видимому, уже потеряла надежду жить вместе с ним и писала ему преимущественно о хозяйственных делах, о детях и об их обучении, что всецело оказалось возложенным на нее одну: отец вовсе этого не касался… По мере того как сыновья ее подрастали, являлась для графини новая забота – об определении их на службу… Но еще ранее этого графиня была принуждена покинуть родную Москву: будущий Наследник престола, Великий Князь Павел Петрович достиг уже возраста для вступления в брак, и в супруги ему была избрана Принцесса Гессен‑Дармштадтская, позднее получившая, при святом крещении имя Наталии Алексеевны. Встретить Принцессу в Москве в 1773 году назначена была… графиня Екатерина Михайловна, которую Екатерина II встречала и ранее. Графиня исполнила возложенное на нее поручение – и в день бракосочетания Великого Князя, 15 августа 1773 года, была пожалована в действительные статс‑дамы и назначена гофмейстериною при малом дворе Великого Князя… По возвращении в Петербург в 1775 году она продолжала переписку с мужем, просила его о совместном сожитии, хотя только pro forma, и сокрушалась до слез, получив от него решительный в этом отказ. Она твердо решилась уже в это время оставить двор, почитая тягостным для себя сопряженные с ее должностью беспокойства. Но неожиданная кончина от неблагополучных родов Великой Княгини 15 апреля 1776 года удержала Румянцеву от исполнения ее намерения. Императрица была безмерно довольна понесенными ею при этом трудами и беспокойствами, убеждала ее остаться при дворе хотя бы на год и заявила, что коль скоро Великий Князь увидит свою невесту, то ей, Румянцевой, необходимо будет ехать со свитою встречать ее в Мемеле. Румянцева согласилась исполнить желание Императрицы… По прибытии с невестою в Петербург графиня продолжала отправлять при малом дворе обязанности гофмейстерины. Великий Князь составил своей супруге особую инструкцию, по которой предлагалось ей предоставить графине Румянцевой полную свободу относительно прислуги и других мелких домашних распоряжений, даже относительно гардероба Великой Княгини, и никогда не допускать, чтобы ей жаловались на супругу фельдмаршала, и т. д. Пребывая при дворе, графиня часто писала своему супругу, пребывавшему в Малороссии, сообщала ему придворные события, разные слухи и новости при дворе, а также о своем неудачном хозяйстве в деревнях, о невыгодной поставке вина в казну, о постройках и т. д. Но она не покидала мысли удалиться от двора, несмотря даже на богатые подарки, полученные ею при крестинах 21 декабря 1777 года первого сына Великого Князя – Александра. В начале 1778 года она уже формально просила увольнения от двора, воображая, какую блаженную жизнь будет вести в Кайнарджи – имении Румянцева под Москвою. Их Высочества не дали никакого ответа на ее просьбу об увольнении, но прислали графа Николая Ивановича Панина уговаривать ее остаться при дворе; однако, „он тщетно мучил ее сладкоглаголанием“; затем Великая Княгиня убеждала ее остаться, делая разные препозиции и обещания, но, видя непреклонность графини, приняла от нее письмо к Ее Величеству с изложением просьбы разрешить ей покинуть двор…
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 227; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!