Галантное ухаживание: литературные образцы 11 страница
Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть; но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа отравы; он имел совершенно здоровый желудок, но умер он от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено.
После его отъезда из Петергофа мне советовали отправиться прямо в город. Я предвидела, что войска будут этим встревожены. Я велела распространить об этом слух, под тем предлогом, чтобы узнать, в котором часу приблизительно, после трех утомительных дней, они были бы в состоянии двинуться в путь. Они сказали: „Около 10 часов вечера, но пусть и она пойдет с нами“. Итак, я отправилась с ними, и на полдороги я удалилась на дачу Куракина, где я бросилась, совсем одетая, в постель. Один офицер снял с меня сапоги. Я проспала два с половиной часа, и затем мы снова пустились в путь. От Екатериненгофа я опять села на лошадь, во главе Преображенского полка, впереди шел один гусарский полк, затем мой конвой, состоявший из конной гвардии; за ним следовал, непосредственно передо мною, весь мой двор. За мною шли гвардейские полки по их старшинству и три полевых полка.
В город я въехала при бесчисленных криках радости, и так ехала до Летнего дворца, где меня ждали двор, Синод, мой сын и все то, что является ко двору. Я пошла к обедне; затем отслужили молебен; потом пришли меня поздравлять. Я почти не пила, не ела и не спала с 6 часов утра в пятницу до полудня в воскресенье; вечером я легла и заснула. В полночь, только что я заснула, капитан Пассек входит в мою комнату и будит меня, говоря: „Наши люди страшно пьяны; один гусар, находившийся в таком же состоянии, прошел перед ними и закричал им: „К оружию! 30 000 пруссаков идут, хотят отнять у нас нашу матушку“. Тут они взялись за оружие и идут сюда, чтобы узнать о состоянии вашего здоровья, говоря, что три часа они не видели вас и что они пойдут спокойно домой, лишь бы увидеть, что вы благополучны. Они не слушают ни своих начальников, ни даже Орловых“. И вот я снова на ногах, и, чтобы не тревожить мою дворцовую стражу, которая состояла из одного батальона, я пошла к ним и сообщила им причину, почему я выхожу в такой час. Я села в свою карету с двумя офицерами и отправилась к ним; я сказала им, что я здорова, чтоб они шли спать и дали мне также покой, что я только что легла, не спавши три ночи, и что я желаю, чтоб они слушались впредь своих офицеров. Они ответили мне, что у них подняли тревогу с этими проклятыми пруссаками, что они все хотят умереть за меня. Я им сказала: „Ну, спасибо вам, но идите спать“. На это они мне пожелали спокойной ночи и доброго здоровья и пошли, как ягнята, домой, и все оборачивались на мою карету, уходя. На следующий день они прислали просить у меня извинения и очень сожалели, что разбудили меня, говоря: „Если каждый из нас будет хотеть постоянно видеть ее, мы повредим ее здоровью и ее делам“. Потребовалась бы целая книга, чтобы описать поведение каждого из начальствующих лиц. Орловы блистали своим искусством управлять умами, осторожною смелостью в больших и мелких подробностях, присутствием духа и авторитетом, который это поведение им доставило. У них много здравого смысла, благородного мужества. Они патриоты до энтузиазма и очень честные люди, страстно привязанные ко мне, и друзья, какими никогда еще не был никто из братьев; их пятеро, но здесь только трое было. Капитан Пассек отличался стойкостью, которую он проявил, оставаясь двенадцать часов под арестом. В конной гвардии один офицер, по имени Хитрово, 22‑х лет, и один унтер‑офицер, 17‑ти, по имени Потемкин, всем руководили со сметливостью, мужеством и расторопностью.
|
|
|
|
|
|
И. С. Саблуков. Портрет императрицы Екатерины II. 1770‑е гг.
Вот приблизительно наша история. Все делалось, признаюсь вам, под моим ближайшим руководством, и в конце я охладила пыл, потому что отъезд на дачу мешал исполнению предприятия, а все более чем созрело за две недели до того. Когда бывший Император узнал о мятеже в городе, молодые женщины, из которых он составил свою свиту, помешали ему последовать совету старого фельдмаршала Миниха, который советовал ему броситься в Кронштадт или удалиться с небольшим числом людей к армии, и, когда он отправился на галере в Кронштадт, город был уже в наших руках благодаря исполнительности адмирала Талызина, приказавшего обезоружить генерала Девьера, который был уже там от имени Императора, когда первый туда приехал. Один портовый офицер, по собственному побуждению, пригрозил этому несчастному Государю, что будет стрелять боевыми снарядами по галере. Наконец, Господь Бог привел все к концу, предопределенному Им, и все это представляется скорее чудом, чем делом, предусмотренным и заранее подготовленным, ибо совпадение стольких счастливых случайностей не может произойти без воли Божией».
|
|
|
Став императрицей, Екатерина переписывается с Вольтером, откровенничает в письмах с бароном Фридрихом‑Мельхиором Гриммом, французским литератором, входившим в круг энциклопедистов. Она одна из первых русских женщин, кто так подробно и с юмором описывает свою личную и государственную жизнь, размышляет о своей роли в истории, лепит свой образ в глазах современников.
|
|
|
Создают записки и ее фрейлины, фиксируя и закрепляя для потомства портрет мудрой и простой, европейски образованной и глубоко понимающей русскую душу императрицы.
«В шестнадцать лет я получила шифр фрейлин, – пишет Варвара Головина. – Их было тогда двенадцать. Почти каждый день я была при дворе. По воскресеньям бывало собрание „большого Эрмитажа“, на которое допускался дипломатический корпус и особы первых двух классов, мужчины и женщины. Собирались в гостиной, где появлялась Императрица и поддерживала разговор. Затем все следовали за ней в театр; ужина не было. По понедельникам бывал бал и ужин у Великого Князя Павла. По вторникам я была дежурной. Мы проводили вместе с подругой часть вечера в бриллиантовой комнате, названной так потому, что там хранились драгоценности и между ними корона, скипетр и держава. Императрица играла в карты со старыми придворными. Две фрейлины сидели около стола, и дежурные придворные занимали их.
По четвергам было собрание „малого Эрмитажа“ с балом, спектаклем и ужином; иностранные министры не бывали на этих собраниях, но остальные посетители были те же, что и по воскресеньям, кроме того, в виде милости, допускались некоторые дамы. По пятницам я была дежурной. По субботам наследник трона давал великолепный праздник. Приезжали прямо в театр и, когда появлялись Их Императорские Высочества, начинался спектакль; после спектакля очень оживленный бал продолжался до ужина, который подавался в зале театра; посередине залы ставили большой стол, а в ложах – маленькие; Великий Князь и Княгиня ужинали, прохаживаясь между гостями и разговаривая с ними. После ужина опять начинался бал и кончался очень поздно. Разъезжались с факелами, что производило прелестный эффект на скованной льдом прекрасной Неве.
Эта эпоха была самой блестящей в жизни двора и столицы: все гармонировало… Город был полон знати… Там бывало много иностранцев, приезжавших посмотреть на Екатерину Великую и подивиться ей; общий тон общества был великолепен».
Екатерина не упускала ничего, что могло бы произвести впечатление на знать, народ или иностранных послов. К Зимнему дворцу Елизаветы она приказывает пристроить Малый Эрмитаж, состоящий из Северного и Южного павильонов, соединенных Висячим садом. Рядом строится Большой Эрмитаж, в котором размещается художественная коллекция Екатерины, далее – Лоджии Рафаэля и Эрмитажный театр, напоминающий античные театры. Все эти здания возводятся в новом и модном стиле классицизма, который смело отказывается от подавляющей роскоши барокко и предлагает изысканное наслаждение античной гармонией.
В том же стиле возводится Камеронова галерея в Царском Селе. Екатерина писала скульптору Фальконе о своем увлечении античностью: «Я желала бы иметь проект античного дома, распланированного как в древности… Я в состоянии выстроить такую греко‑римскую рапсодию в моем Царскосельском саду». Позже, когда античный дом построили, Екатерина писала Ф.‑М. Гримму: «Я вернулась с моей колоннады, где я гуляла между бронзовыми бюстами, которые уже поставлены, так что если вам любопытно знать, кто эти почтенные люди, вот список, который я сделала для вас, прогуливаясь…».
В этом списке – римские императоры Юлий Цезарь, Флавий Веспасиан, Адриан Антонин Пий, Марк Аврелий, Люций Вер и Септимий Север, то есть те самодержцы, под властью которых Рим был наиболее силен и могуч. Здесь греческие мудрецы Гераклит, Сократ, Платон и Эпикур, «отец поэзии» Гомер, «отец истории» Геродот, создатель пасторальной поэзии Феокрит, великие греческие трагики Фесип и Софокл, знаменитый оратор Демосфен и автор «Искусства любви» Овидий. Здесь же бюст выдающегося русского ученого Михаила Васильевича Ломоносова работы Ф. И. Шубина.
Расчет Екатерины был верен. Уже после ее смерти фрейлина следующей императрицы Мария Муханова напишет: «Из окон своих Екатерина могла любоваться великолепным лугом, окаймленным прекрасными рощицами и украшенным колонною, которая воздвигнута в честь ее войска. Рабочий кабинет ее – очень большая и вовсе не веселая комната; китайские обои делали ее мрачною. Тут великая Государыня помышляла о благе народа, ею любимого и ее обожавшего. Утомившись и чувствуя нужду в отдыхе, она отворяла дверь и выходила прямо на галерею, уставленную изваяниями великих людей, украшающих собою человечество. Когда я прохаживалась по этой величественной колоннаде, мне всякий раз представлялась необыкновенная женщина, гением которой укреплена Россия и доведена до величия, в котором мы теперь ее видим. Я воображала себе Екатерину с ее ясным лицом, медленною и плавною походкою, в широком и своеобразном одеянии, посреди этих мраморных ликов, принадлежащих, как и она Всемирной истории».
Свой Царскосельский парк она украшала памятниками, напоминавшими о победах русского войска в Турции и Греции. Позже Морейская колонна, Кагульский обелиск и Чесменская колонна будут вдохновлять юного Пушкина.
И, наконец, приказав Фальконе возвести знаменитого Медного всадника, императрица помещает на его пьедестале надпись «Петру I – Екатерина II», т. е. вопреки истории и генеалогии утверждает прямую преемственность с основателем Петербурга.
«Большими гастролями» была поездка Екатерины в завоеванный Крым. Варвара Головина делится по этому поводу следующим историческим анекдотом: «Потемкин, ехавший впереди, приготовил многочисленную стражу. Она отказалась от нее. Император Иосиф, присоединившийся к ней на дороге, был очень удивлен, что так мало принято предосторожностей. Императрица ничего не ответила на его замечание, но одно событие оправдало ее поведение. Только что покоренные татары принимали ее с энтузиазмом. Раз, когда карета Ее Величества находилась на очень крутой горе, лошади закусили удила и опрокинули бы ее, но жители окрестных деревень, сбежавшиеся, чтобы посмотреть на свою государыню, бросились к лошадям и остановили их. Многие при этом были убиты и ранены, но крики восторга раздавались непрерывно. „Да, я вижу, – сказал тогда император, – что вам не нужно стражи“».
Но подлинным триумфом стал великолепный праздник, состоявшийся 28 апреля 1791 года в только что построенном Таврическом дворце и посвященный взятию турецкой крепости Измаил. Героем праздника стал Григорий Александрович Потемкин.
Один из очевидцев отмечал, что «в день празднества сад весь был еще несравненно более обыкновенного украшен. Все окна оного прикрыты были искусственными пальмовыми и померанцевыми деревьями, коих листья и плоды представлены были из разноцветных лампад. Другие искусственные плоды в подобие дынь, ананасов, винограда и арбузов в приличных местах сада были представлены также из разноцветных лампад. Для услаждения чувств скрытые курильницы издыхали благовония, кои смешивались с запахом цветов померанцевых и жасминных деревьев и испарениями малого водомета, бьющего лавандною водою. Между храмом и листвяною беседкою находилась зеркальная пирамида, украшенная хрусталями, наверху которой блистало имя Императрицыно, подделанное под брильянты, и от которого исходило на все стороны сияние. Близ оной стояли другие, меньше, огромные пирамиды, на которых горели трофеи и вензеловые имена Наследника престола, Его Супруги и обоих Великих Князей, составленные из фиолетовых и зеленых огней».
Гавриил Романович Державин, написавший для праздника стихи для хора «Гром победы раздавайся», оставил такие воспоминания об этом событии: «Сто тысяч лампад внутри дома, карнизы, окна, простенки, все усыпано чистым кристаллом возженного белого благовонного воску. Рубины, изумруды, яхонты, топазы блещут. Разноогненные с живыми цветами и зеленью переплетенные венцы и цепи висят между столпами, тенистые радуги бегают по пространству, зарево – сквозь свет проглядывает, искусство везде подражает природе. Во всем виден вкус и великолепие <…> Как скоро высочайшие посетители соизволили возсесть на приуготовленныя им места, то вдруг загремела голосовая и инструментальная музыка, из трехсот человек состоявшая. Торжественная гармония разлилась по пространству залы. Выступил от алтаря хоровод, из двадцати четырех пар знаменитейших и прекраснейших жен, девиц и юношей составленный. Они одеты были в белое платье столь великолепно и богато, что одних брильянтов на них считалось более, нежели на десять миллионов рублей. Сие младое и избранное общество тем больший возбудило в Россиянах восторг, что государи великие князья Александр и Константин Павловичи удостоили сами быть в оном. Видели Россияне соприсутствующую веселию их любезную матерь отечества, кроткую и мудрую свою обладательницу; видели при ней мужественнаго ея сына и достойную его супругу, украшенных всеми добродетелями; видели младых их чад, великих князей и княжон, радостную и твердую надежду будущего империи блаженства, а притом последних в сообществе, с детьми их. Какою радостию, каким восторгом наполняло сие их чувства и что изображалося на их то удивленных, то улыбающихся лицах, того никакое перо описать не в состоянии; удобно было токмо сие видеть и чувствовать. Сия великолепная кадриль, так сказать, из юных Граций, младых полубогов и героев составленная, открыла бал польским танцем. Громкая музыка его сопровождаема была литаврами и пением…».
И, наконец, сама императрица описала праздник в письме к Ф.‑М. Гримму: «Да будет известно моему козлу отпущения, что вчера фельдмаршал князь Потемкин дал нам великолепный праздник, на котором я пробыла от семи часов вечера до двух часов утра… Праздник начался народным угощением, но я застала уже остатки, так как народ в минуту все растащил; почтенная публика долго дожидалась, стоя на дожде, который лил с двенадцати часов, и потому с великою поспешностью бросилась на угощение. Потом, вероятно, те, кому удалось что‑нибудь захватить, отправились восвояси, чтоб там насладиться плодами своих трудов. Публика же, приглашенная по билетам во дворец князя, прошла через великолепные сени и первую залу в другую громадную залу, которая по размерам и по красоте постройки уступает, как говорят, только Св. Петру в Риме. В зале два ряда колонн; за колоннами с одной стороны обширный зимний сад, украшенный статуями и вазами, которые кажутся очень маленькими. По этому вы можете судить о размерах. Я набросала вам рисунок залы, а вы постарайтесь себе представить, как все было.
Большая зала в длину имеет, я думаю, сажен 35; она построена из кирпича, но удивительно изящна и величественна. Как только я вошла в залу, князь подвел меня к стульям, я уселась посреди публики, которая была без шапок и не промокла под дождем, и тогда из саду… появились две кадрили, одна розовая, другая голубая; в первой был великий князь Александр, во второй великий князь Константин. Каждая кадриль состояла из двадцати четырех пар: тут была самая красивая петербургская молодежь обоего пола, и все они, и женщины, и мужчины, были с головы до ног залиты брильянтами: тут были все брильянты, какие только нашлись в городе и в предместиях. Различные танцы были превосходно исполнены: я никогда ничего не видала разнообразнее, красивее и блестящее этих танцев, которые продолжались почти три четверти часа. После того князь повел меня и все остальное общество в театр, где была представлена комедия. Когда представление кончилось, мы опять вернулись в большую залу, и начался бал. Посреди бала молодежь наша вздумала вместо контреданса опять повторить свою кадриль, и присутствующие во второй раз буквально пришли в восторг. По окончании танцев я ушла во внутренние комнаты, которые так же великолепны, как и все в этом волшебном замке, и там отдыхала; в двенадцать часов ночи доложили, что ужин готов в театральной зале; обе кадрили ужинали на сцене. Все мужчины, участвовавшие в кадрилях, были одеты испанцами, все дамы гречанками. Остальными столами наполнялся амфитеатр. Зрелище было чудное. После ужина в первой зале был вокальный и инструментальный концерт, после которого я и уехала в два часа утра. Вот как, государь мой, проводят время в Петербурге, несмотря на шум, и войну, и угрозы диктаторов».
Вечер завершился роскошным фейерверком.
Фрейлина Головина рисует нам великую женщину, ни на секунду не утрачивающую своего величия, даже когда она заботится о гостях или подтрунивает над собой: «Трудно описать твердость характера Императрицы в ее заботах о государстве. Она была честолюбива, но в то же время покрыла славой Россию; ее материнская заботливость распространялась на каждого, как бы он незначителен ни был. Трудно представить зрелище более величественное, чем вид Императрицы во время приемов. И нельзя было быть более великодушным, любезным и снисходительным, чем она в своем тесном кругу. Едва появлялась она, исчезала боязнь, заменяясь уважением, полным нежности. Точно все говорили: „Я вижу ее, я счастлив, она наша опора, наша мать“.
Садясь за карты, она бросала взгляд вокруг комнаты, чтобы посмотреть, не нужно ли кому чего‑нибудь. Она доводила свое внимание до того, что приказывала опустить штору, если кого беспокоило солнце…
…Двор находился в это время в Таврическом дворце. Чтобы придать разнообразие вечерам, устроили маленький бал из лиц, составлявших общество Эрмитажа. Мы собрались в гостиной. Появилась Государыня и села рядом со мной. Мы разговаривали некоторое время. Дожидались короля, чтобы открыть бал.
– Я думаю, – сказала мне Ее Величество, – что лучше начать танцы. Когда Король придет, он будет менее смущен, застав все в движении, чем это общество, которое сидит и ждет его.
– Ваше Величество, прикажете мне пойти распорядиться? – спросила я.
– Нет, – отвечала она, – я дам знак камер‑юнкеру.
Она сделала знак рукой, но камер‑юнкер не заметил его, а вице‑канцлер граф Остерман принял это на свой счет. Старик подбежал со своей длинной палкой так скоро, как мог, и Государыня встала, отвела его к окну и серьезно проговорила с ним около пяти минут. Она вернулась потом на свое место и спросила меня, довольна ли я ею.
– Я желала бы, чтобы все дамы в Санкт‑Петербурге могли поучиться у Вашего Величества, как деликатно надо обращаться с гостями.
– Но как же я могу поступать иначе, – возразила она. – Я огорчила бы этого бедного старика, сообщив ему, что он ошибся. Вместо этого, поговорив с ним о погоде, я убедила его, что он действительно был позван мною. Он доволен, вы довольны, и, следовательно, я довольна…
…На этом вечере она была с веером в руках, чего я раньше у нее никогда не видала. Она держала его так странно, что я не могла удержаться, чтобы не смотреть на нее. Она это заметила.
– На самом деле я думаю, – сказала мне Ее Величество, – что вы смеетесь надо мной.
– Должна признаться Вашему Величеству, – отвечала я, – что никогда я не видала, чтобы более неловко держали веер.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 224; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!