XIV картина. «Граница литовская» 36 страница
Какими секретами Маслацов так ярко выявил голубого гусара в «Ревизоре»? Я в прошлый раз решил следить за Маслацовым, и я видел, что, несмотря на его короткую роль, у него все же обилие текста: он много про себя что-то тихо говорит, и это дает незабываемый образ. Если рассказать [об этом] как о примере теории творчества, то, конечно, было бы любопытно, чтобы наша лаборатория зазвала к себе Маслацова и попросила его рассказать о его секрете. Пусть расскажет, что он говорит про себя, когда он сидит в гостиной городничего при Хлестакове за чашкой чая, — пусть расскажет, а вы запишите. Это будет очень интересно. У него все получается верно и правдиво. Меня даже Прокофьев спрашивал: «А что, это он действительно играет на рояле или он так замечательно делает вид, что играет?» И когда Прокофьев узнал, что он только делает вид, то сказал: «Это гениально, он производит впечатление настоящего пианиста за роялем. Это очень убедительно». А другой актер так кладет руки на рояль, что сразу видно, что он не играет.
Вот эту убедительность надо находить.
{295} Смотрите , как изучал исторический материал Пушкин : всегда со своими поправками . Есть даже такая точка зрения , что посвящение Карамзину — это вынужденное посвящение . Он хотел кому - то другому посвятить это произведение , но дочка Карамзина умоляла Пушкина посвятить «Бориса Годунова» Карамзину , и он уступил — он обещал и потом пришлось выполнить свое обещание . Но с Карамзиным он спорил . Конечно , в таких вещах надо читать не столько историю , сколько примечания , то есть то , что написано мелким шрифтом . Так делал и Пушкин . Я помню , когда я читал знаменитую книгу Стороженко о западноевропейском театре и о Шекспире , мне удалось выискать такие вещи , от которых я приходил в восторг , именно в примечаниях Стороженко . Я в его примечаниях находил целые открытия о , Шекспире . Вот , с этой точки зрения я бы сказал , что не надо очень закапываться в исторические материалы , можно запутаться . Я проверял себя на Ключевском . Я старался выискивать такие фразочки , по которым можно остановить Ключевского и спросить : «Вот вы обмолвились здесь , а что вы этим хотели сказать ? »
|
|
|
Давайте еще раз.
( Павлов читает очень громко .)
Громкость это еще не есть торжественность. Ищите торжественность не в громких звуках. Если вы будете так читать ( очень громко читает ), то публика подумает, что начинается маскарад. Торжественность должна быть в однотонности и не в слишком таком разукрупнении слов в их смысловом значении.
Не разукрупняйте слова:
«Наряжены мы вместе город ведать…»
Вы делаете ударение на «наряжены». Тогда получается, что они наряжены для маскарада.
|
|
|
Ведь я иногда говорю слова, и вы чувствуете, что Мейерхольд будет продолжать, а можно так сказать слова ( произносит несколько слов ), что вы чувствуете, что я сказал все, и можете идти. Интонация очень важна.
Я ощущаю — будете вы продолжать свою фразу или не будете продолжать.
Тут я ничем не могу помочь, здесь надо иметь налицо эту способность.
Давайте еще раз.
( Павлову .) Здесь нет легато: «Наряжены мы вместе город ведать». Для меня ясно, что «наряжены» нельзя произнести громко. Надо так прочесть ( читает тихо , но торжественно ):
«Наряжены мы вместе город ведать,
Но, кажется, нам не за кем смотреть
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как думаешь, чем кончится тревога?»
Надо взять дыхание и сказать, а громче нельзя.
Ну, давайте еще раз.
Во всем, что вы сказали, звучит прозаизм. Бывает, что иногда простая фраза так произносится, что вдруг прозвучал стих, а вы читаете стихи и получается проза. Нет у вас музыки в произношении. Стих требует музыкообразной волны, чтобы была внутренняя напевность. ( Читает еще раз .) Вы понимаете, я любуюсь музыкальным напевом стихотворной волны, которая качает как будто. Поэтому должно быть установлено для {296} всех ролей овладение стихией стиха . Так что надо дома этим заняться . ( Читает еще раз .)
|
|
|
То есть что я сделал? Я разделся и окунулся в море, где имеются такие волны, и хороший пловец будет ощущать, какие волны будут его подымать, а какие опускать. Когда я смотрю на пловцов, то я могу видеть, кто из пловцов чувствует музыку волн и кто не чувствует. Конечно, я не говорю о волнах 9 баллов.
Вячеслав Иванов, например, любое стихотворение — все равно: Тютчева, Пушкина, Блока, Некрасова — он сразу острым взглядом различит пятистопный ямб, четырехстопный и т. д. Он сразу эту стихию почувствует. И мы хотим найти эту стихию. Основной формой — мы должны сказать — является вот эта, а другую мы отвергаем.
Почему наша постановка нам кажется хорошей? Мы говорим: нет, не будем мы стихи «Горе уму» превращать в прозу. Например, Фамусов тискает Лизу. Это быт. И мы читаем это место стихами. А другие авторы говорят, что, поскольку здесь тривиальность, то не надо говорить стихами. И Воротынский должен говорить стихами. ( Павлову .) У вас же получается запрозаированный голос. Вы не любуетесь стиховой парадностью. Вы читаете прозаически так это место ( читает ).
Я, конечно, утрирую, но моя такая задача. Поэтому я вас сначала ставлю на ходули. Пожалуйста, побудьте хоть 5 репетиций на ходулях.
|
|
|
Конечно, можно и по Сумарокову читать, но это никуда не годится. Я должен чувствовать, что это стих Пушкина, а не Сумарокова.
Давайте еще раз.
Вот видите, почему провинциальные актеры в этом отношении хороши. Когда актер, который играет Полония, Горацио и др., напялит на себя трико, то он ни за что не будет прозаичен. Наше поколение, которое проходило школу, оно все запуталось. Черт возьми, — система Станиславского, дискуссии и т. д. и т. д., — и когда историк будет потом разбирать, то он скажет, что это была банда сумасшедших. Понимаете, мы запутались. Теперь надо вернуть хорошую традицию испанцев. Вы думаете, за что Кальдерона любил Гете? За возвышенный стих.
Влияние Шекспира на Пушкина было велико. Пушкин мог бы первую сцену начать со сцены «В корчме», но он никогда не сделал бы это. В «Корчме» надо дать ощущение простонародья до цинизма, до вульгарности. И Пушкин начинает так, как в «Гамлете», как в «Короле Лире», — он начинает с подъема.
Вы, Павлов, много стихов читали? Вот Самойлов мне признался, что он никогда в жизни стихов не читал. Вы подумайте, как у нас поставлена современная школа, что может быть актер с десятилетним стажем, который никогда не читал стихов. Поэтому я рад, что я прошел символистскую школу. Я читал à livre ouvert[40]. Я собирал актеров и читал черт знает какие стихи. Никто ни черта не понимал, но нам нравились красивые стихи. Это ласкало наше ухо. Мы любили и выпить, и шататься по разным притонам, где не полагается, но в то же время мы читали стихи.
Актер должен любить стихи, как музыкант должен любить хорошую музыку. Для того чтобы хорошо прочесть Воротынского, надо знать культуру стиха, надо много читать, надо захлебываться в чтении от любви к стихам. Не дай бог научиться по Пясту. Человека, который не любит {297} стихов , если его заставят читать и скажут ему : вот здесь делай остановку , вот здесь цезуру и т . д ., — то это не будет для него путеводителем , а поведет его черт знает куда . Сам Пяст , расставляя стих , черт знает какую прошел школу . Он волнуется , когда читает Блока , Кальдерона , Шекспира . Он чрезвычайно любит стихи , и не потому , что он стиховед .
Если меня начнут экзаменовать, то я ничего не знаю. Я этим не горжусь, что я не знаю. Я, конечно, сдавал экзамены, например по истории. Я был в кружках, слушал лекции. Так что когда мне попадается материал, то я чувствую, что я это изучал. Я когда-то играл на скрипке, но потом бросил. Все, что я знал на скрипке, я принес в театр. Я рад, что Ипполитов-Иванов меня срезал на экзамене и записал меня только в кандидаты консерватории[clxxxiv]. Я тогда очень обиделся, а теперь я этому рад. Я потом скрипку бросил. Я поступил в университет и, конечно, пьянствовал. Еще раз повторяю, я рад, что меня Ипполитов-Иванов срезал тогда на экзамене. Если бы этого не случилось, то я мог бы сделаться скрипачом и играть, например, первую или вторую скрипку в оркестре. Хорошо, что этого не случилось и что я теперь хоть и маленькую, но пользу приношу как режиссер.
Давайте еще раз.
( Старковский читает:
«Чем кончится ? Узнать не мудрено :
Народ еще повоет да поплачет ,
Борис еще поморщится немного ,
Что пьяница пред чаркою вина ,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится ;
А там — а там он будет нами править
По - прежнему» .)
Тут ударение на «еще». Тут идет перечисление:
«Народ еще повоет да поплачет,
Борис еще поморщится немного…»
Давайте еще раз.
В прологе допустимо то, что недопустимо не в прологе. Пролог допускает однообразие, что недопустимо в других кусках трагедии. Поэтому не бойтесь, что это будет звучать торжественно, но однообразно, то есть будет как будто не два лица, а одно лицо. Это значит, что Воротынский и Шуйский читают однообразно.
( Читает .)
Из всех строчек самая важная: «Принять венец смиренно согласится». Как будто лежит какая-то рукопись, человек пишет и вдруг выводит: «Принять венец смиренно согласится; а там — а там он будет нами править по-прежнему». […]
Воротынский и, Шуйский несут действие какого-то пролога. Значит, надо максимально подавить тенденцию актера выявить образ, тем более что один из них в дальнейших картинах участвовать не будет. Это Пушкин сделал нарочно, и еще тоньше было бы, если бы был не сам, Шуйский, а кто-нибудь из лагеря, Шуйского. […]
Здесь дана такая форма, которая ставит необходимость спрятать лица действующих лиц.
Шуйский в первой картине не показал себя, и горе-критик Литовский {298} скажет : «Замечательный был Шуйский , за исключением первой картины» .
Это, конечно, не правильно. Ведь бывает, что прячут свое существо, и то, что Шуйский спрятал свое существо, — это его и раскрывает. Вот как надо понимать.
Больше этой сцены брать мы не будем. Мы ее уже расшифровали, а в следующий раз попробуем, как это прозвучит. Это задача трудная. Особенно Петр Иванович должен продумать свою роль и усвоить то, что я сказал. А вам, Павлов, я советую найти у Пушкина этим же размером написанные стихи и упражняться, потому что если вы будете упражняться на роли Воротынского, то вы ее испортите. Роль — это такая нежная вещь, что ее надо холить. Поэтому на роли упражняться нельзя, а надо взять соответствующие по размеру стихи и упражняться. Читайте быстро, медленно. Этому меня учил Станиславский. Он никогда не брал для упражнения роль, он на других вещах искал соответствующие интонации, потому что к роли надо подходить уже вооруженным.
А что такое — быть вооруженным?
Я присутствовал, когда Оборин готовился к концерту. Если у него трудные пассажи там, в концерте, то он готовит эти пассажи, разогревая свои руки не на этом материале, а на другом. Если б вы видели, как он готовился к концерту, как он работал! А мы разве работаем? Нет, мы не работаем.
Я боюсь, что я так проговорю до премьеры, и когда придется играть, то некому будет.
Вот смотрите, ляхи — Голубович, Витухин. Я их люблю, уважаю, но я хотел бы видеть на этих ролях актеров. Вот в чем опасность, что нет действующих лиц. Тут люди не вооружены. Одни разоружились, другие женились, третьи запили. Вот что опасно. Мы переживаем еще кризис. Я не ощущаю еще пьесы. Я знаю, что наклевываются уже Пимен и Григорий, наклевывается Курбский, но ведь у нас 24 эпизода. Вот сегодня уже наклевывается Темерин в пленнике. Его, правда, смущает борода, он не хочет играть стариков, но это не важно, мы должны заставить его в следующий раз быть с бородой.
На этом мы закончим.
Спасибо!
11 декабря 1936 года
X и XV картины. «Царские палаты» и «Царская дума»
Мейерхольд. […] Семен Годунов не должен впадать в настроение эпизода — Ксения тоску разводит, Борис со своим каким-то настроением. Семен Годунов — «входит без доклада». Он не шушукает. Входит с очень крепким голосом, с очень быстрой походкой — как Борис входит к Федору. Его реплики — более властные, доминантные, более резкие. Он наседает, и тут цезуры обусловлены солидной уверенностью. Чем хуже известия, тем им приятнее. Он хладнокровен. В Семене Годунове — циническая прямолинейность важнее. Тогда его поведение будет поддерживать тонус картины. Важно, чтоб Семен Годунов был бы стержень властный, доминирующий. […]
{299} Первая картина — к гробам — выдает смятение [ Бориса ], вторая — доверяется колдунам[clxxxv]. Человек растерян. Из‑под ног почва уходит. Вряд ли Пушкин гонялся за ритуалом. Как и, Шекспира, его интересует судьба страстей. Образ Бориса противоречив, сложен. И он должен не «размякать, а нервно собираться». Надо, чтобы человек подобрал себя для последнего удара. Нервы его в высшей степени натянуты. […]
У Пушкина Борис — не гений. Моментами кажется, что окружение умнее и способнее. Он его сбрасывает как бы с пьедестала. Шуйский — сильный характер, дерзость.
У Боголюбова несколько мелодраматическая интонация. Борис должен быть максимально оздоровлен, чтоб не казалось, что он болен. Нельзя играть его мучимого совестью. Надо играть человека, который, хотя ему и тяжело, берет себя в руки. Все время энергия.
Пушкина интересовала борьба страстей, и он берет Бориса прежде всего с этой стороны.
Борис — командир. Никакого резонерства. Темп. Огромный темперамент. Вся страна горит. Все кипит. Везде измена.
Пушкин — образец зноя, бешеный темперамент в любви, ревности, шутках, попойках. Пушкин из Шекспира высосал одни темпераментные вещи. Мы и Пимена должны были омолодить.
И тогда контраст. Встает патриарх — ушат холодной воды. Борису не дают жить. Он одну беду ликвидирует — другая. У него озноб — 39 градусов минимум. Это трагедия. Если этого нет — не интересно играть «Бориса».
Патриарх. В силу обстоятельств он должен говорить быстрее. Он говорит быстро и просто, и первая задержка: «Но стоит лишь ее раздрать…» Это чрезвычайное собрание царской думы. Здесь кипят страсти. Начало — небрежно, пусть удивляются. Чтобы как можно ближе к монологу Бориса — рассказ о царевиче.
Патриарх явлен как представитель мракобесия. У него два тона: высказывания члена думы и очковтирательство. Такого рода священники, как и адвокаты (Карабчевский, Плевако, Урусов), обладали приемами хорошего оратора — на них ходили актеры. У него навыки актерские. Патриарх говорит как боярин. Рассказ — тихо. Зрительный зал насторожился. Тут преображение. Тут очковтирательство.
Сон. Тут от лица [царевича], его тембром. Во всей трагедии — один монолог шепотом. Все смолкло, а Борис сидит и там [его] лихорадит.
Царь: «Да будет так». (Струны еще не распущены, не надо упадать.) По законам трагическим мы не можем разочароваться в нем. Он и за сценой еще не остудится. […] Важно, чтобы царь.
13 декабря 1936 года
X картина. «Царские палаты»
Надо показать некоторую оторванность Бориса от окружающего. Роль маленькая (из 24‑х картин он появляется только в 6‑ти, по-настоящему даже в 4‑х). Поэтому у него не может быть служебного текста. Когда он {300} обращается к Ксении , мы должны вслушиваться в состояние самого Бориса , а не Ксении , — ее состояние уже показано .
Пушкин не интересуется тем, что Борис — добрый отец. Тут должна быть настороженность — в отношении не того, какой он с детьми, а того, что дальше. Борис в некоторой рассеянности. Он не входит, а уже находится здесь, — мы имеем возможность показать его в сосредоточенности и раздумье. Гамлет молчит, но для нас он не молчит, мы читаем его молчание. Молчание Бориса (пусть даже глаза его закрыты) должно быть прочитано. Для него плач Ксении — другой, не Ксении: плач страны. В его тексте — поворот на себя, эгоцентризм. Дальше — в обращении к Федору — опять о своем.
Обращение к Ксении надо дать холоднее, суше, однотоннее, объективнее, жестче, чтобы немного покоробило зрителей: как бы уготована сцена настроения, а Борис ее снимает. Борис не хочет размагничиваться, он не поддается. Тем более что этот плач он каждый день слышит. Он в себе. За ласкательной интонацией нет ничего.
По Пушкину, «Борис Годунов» — драма о негодности монархической власти. Четверостишие «Когда-нибудь, и скоро, может быть…» — maestoso, заносчивость монарха. Именно здесь торчат «уши юродивого». У Бориса молодая восторженность. Борис — молодая роль. Все его функции в пьесе выдают в нем энергию молодости. Все, что показывает его путь к смерти, надо дать другими средствами (через окружающих, через аксессуары). Борис должен в пьесе соревноваться с Самозванцем. Он по внутренней энергии должен самому молодому дать несколько очков вперед.
Семен Годунов — важная персона. Здесь не только равный. Здесь ситуация: Борис не знает, а он знает; поэтому он над Борисом. Если закрыть глаза и слушать, можно подумать, что Семен — Борис, а Борис — Семен.
«Гонца схватить» — первая нота, которая в сцене с патриархом загремит барабаном. Как нагайка свистнула в воздухе.
Сцена двух Годуновых — одна из красивейших сцен шекспировского типа.
«Противен мне род Пушкиных мятежный» — Борис дрожит от ненависти. Это подчеркнуть. Здесь опять «уши юродивого».
«Уклончивый, но смелый и лукавый» — блестящая характеристика. Сразу входит Шуйский — две пары глаз начинают колоть друг друга. Все на ударах. Василий Шуйский тогда будет значительным в пьесе, когда он будет ходить по лезвию ножа — «смелый и лукавый».
В фильмах Чаплина все занимаются только тем, что бьют, толкают и т. п. Чаплина. Его функции — получать удары. Это же самое в «Борисе Годунове», только в трагическом плане. Все время нависают тучи, даже комета появляется. Поэтому такое обилие вестников (Пимен, Шуйский, патриарх, Семен Годунов).
Монолог Шуйского «Конечно, царь: сильна твоя держава» — надо просмотреть комментарии Валерия Брюсова к стихотворению Пушкина «Герой». Что есть для Пушкина «чернь» — народ или «свет». Через Василия, Шуйского здесь говорит Пушкин.
«Слыхал ли ты когда, чтоб мертвые из гроба выходили» — ломая руки. Израненный святой Себастиан. «Послушай, князь Василий», — может быть, на коленях, ползая по полу.
{301} Пушкин : трагедия — это бьющиеся в пьесе страсти . Иначе резонерство , только литература . Пьеса написана кровью . Вспоминается китайский театр .
Вестник — в «Царе Эдипе» тоже простой пастух — приносит страшную весть. «В глубоком сне, я слышу детский голос…» — как и в «Гамлете» рассказ Бернардо и Марцелло о появлении тени отца Гамлета. Очковтирательство, сделанное опытной рукой. «Вот мой совет» — вдруг в патриархе просыпается полицмейстер. Весь балаган обнаруживается.
Шуйский видит, что все это церковное барахло не вовремя. Он подменяет здесь собой Бориса, он создает иллюзию будущего царя. Пушкин показывает, какими легкими средствами можно достичь трона. Тут своего рода монаршее волеизъявление. Поэтому Борис быстро соглашается.
Сколько иронии вкладывает Пушкин в завершение этой сцены! Она началась трагизмом — и распалась. Сцена должна быть во всем серьезе, но почва ироническая. Нельзя обнажать прием, но «уши» будут торчать.
Ксения сперва за сценой причитает «Милый мой жених» (слова могут быть плохо разборчивы), потом входит, поет романс «Что ж уста твои», затем говорит тот же текст «Милый мой жених» на музыке. У мамки другая интонация — более оптимистическая, чем у Ксении, — она утешает ее, но утешает привычно. Ксения после реплики «Нет, мамушка» направляется к двери и собирается опять причитать (чтобы Азия была). Борис ее останавливает словами «Что, Ксения?», и Борис, как мамка, утешает немного деланно.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 227; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!