XIV картина. «Граница литовская» 31 страница



Одним словом, в стихах, прочитанных Садовским, звучит паж, мы видим поведение именно пажа, а не воина. Воин не скажет так ( читает с пафосом ):

«Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! я твой!»

Это лжедекламация. Это звучит лженародностью. Весь вопрос в отношении к словам. […] Вы произносите их, но произносить вы должны их так, как произносит воин, а не паж. […]

Конь его подошел к тому месту, что стоит ему еще один шаг сделать, как он будет в России. Он не так веселится, как любовник, который подошел к окну своей любовницы. Курбский должен в своем монологе выразить какое-то удовлетворение.

«Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! я твой!»

Снимает свой шлем. Тогда Самозванцу легко будет сказать свои слова.

Вы, Садовский, слишком интеллигентно говорите: «Пью жадно воздух новый». Это ведь человек 1604 года, он не может так интеллигентно разговаривать. Он так произнесет ( читает громко , жирно ):

«Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! я твой!
Чужбины прах с презреньем отряхаю
С моих одежд — пью жадно воздух новый:
Он мне родной!.. теперь твоя душа,
О мой отец, утешится и в гробе
Опальные возрадуются кости!»

На всем будет лежать отпечаток большой тяжести. Вот видите, я говорю как удовлетворенный человек. И это он играет, а не веселье показывает.

Неужели мы будем прыгать и скакать, когда наш театр будет наконец построен? Нет, мы будем сумрачно настроены, мы будем смотреть в партер и молчать. Я глубоко в этом убежден. Это не будет для нас арлекинадой {261} с бубенцами . Мы ждали семь лет нового театра , и чем радость больше , тем ее глубже воспринимаешь . [ … ]

Теперь о других исполнителях. Я подслушал, что они без тормоза ведут монолог, поэтому они не знают того, что они должны сказать, и не осваивают этого, — то есть мысль не участвует.

Понимаете, какая штука. Если у Курбского будет такая ростановская романтика, то куда вы денете такие слова Самозванца:

             «… я в красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!»

Видите: «Кажу врагам». Это не ростановская романтика, это звучит ядрено. В этом звучит тяжелая рука воина.

«Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
Я ж вас веду на братьев; я Литву
Позвал на Русь, я в красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!»

Здесь сумрачность.

Также нельзя сказать с подъемом:

«Вы за царя подъяли меч, вы чисты…»

Здесь я опять подхожу к тому замыслу, что они говорят тихо. Может быть, там воины стоят или другие люди, — не в этом дело. Здесь нет красивого подъема, чтобы сказать красиво: «Вы за царя подъяли меч, вы чисты».

Как будто за спиной все какие-то трудности. Вообще этим людям не легко, им трудно. Поэтому надо так читать ( читает тихо ):

«О витязь мой! завидую тебе.
Сын Курбского, воспитанный в изгнаньи,
Забыв отцом снесенные обиды,
Его вину за гробом искупив —
Ты кровь излить за сына Иоанна
Готовишься; законного царя
Ты возвратить отечеству… ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем».

И дальше Курбский:

«Ужель и ты не веселишься духом?
Вот наша Русь: она твоя, царевич.
Там ждут тебя сердца твоих людей:
( подымает руки , ударяет по плечу несколько раз М . М .)
Твоя Москва, твой Кремль, твоя держава».

Так нельзя сказать. На руках у него варежки, и жесты некрасивые, тяжелые. ( Ударяет тяжело М . М . во время чтения .)

«Твоя Москва ( ударяет по плечу М . М .),
Твой Кремль ( ударяет ), твоя держава» ( ударяет ).

Простите, М[ихаил] М[ихайлович]!

Тогда я с радостью посмотрю потом на афишу и скажу: «Да, это 1604 год». Вот как надо. Нет возражений?

{262} Я думаю , что дети в этой пьесе — даже самый маленький ребенок — вот какого роста ( становится на стол и подымает над собой руку ). Вот какие люди были в то время, понимаете? Так что здесь романтика ни при чем.

Я помню, что Шаляпину показалось неприятным, когда в опере Мусоргского «Борис Годунов» Федора играла женщина. Слишком сладко.

Ну, как? Возражений нет?

На этом мы сегодня работу закончим.

25 ноября 1936 года
XIV, XVIII, XIX и XXI Картины. «Граница литовская», «Севск», «Лес», «Ставка»
Самозванец — Царев, Курбский — Кудлай, Басманов — Килигин, Пушкин — Нещипленко, лях — Коренев, пленник — Темерин, лях — Лещенко, другой лях — Бутенко

XIV картина. «Граница литовская»

Мейерхольд. Я бы так сказал: поиски того, что надо в этой роли, вынуждают нас идти на компромисс и допустить некий прозаизм. Роль Курбского — это одна из тех ролей, в которой мы с самого начала допустим нарушение пястовской партитуры, потому что для того, чтобы найти искренность монолога, надо несколько забыть штампы таких исторических пьес. И потом, ни в коем случае нельзя начать с веселья. Нельзя допускать бодряцкого тона. Поэтому нужно читать как-то проще, тише, сумрачнее.

Давайте еще раз. […]

Царев. [Мне кажется], что Курбский все же рвется в бой.

Мейерхольд. А не страшно ли будет резка разница между настроением Самозванца и Курбским, если мы сделаем его таким? Меня пугает резкость настроения.

Я хочу, чтобы была разница между настроением Курбского в декабре, во время битвы, и его настроением при переходе границы. Или он прискакал первым к границе, потому что хочет первым ринуться в бой, или потому, что он чувствует запах блинов? Вот что мне хочется узнать.

Я боюсь внешнего удальства, за которым публика ничего не услышит. Я боюсь примитивного балагана, что любил изображать в своих постановках Дикий. Этого я боюсь. Поэтому я поставил трудную задачу, чтобы не было внешнего балагана и приемов такого бодрячка: прискакал — и вот она, Литовская граница. Нужна конкретность во всем. Нужно, чтобы посадка на коне была такая конкретная, крепкая, чтоб видна была мускульность и потом удовлетворение. И вот тут надо решить, что такое: «Блеснул опять наследственный наш меч». Речь идет о том, что он вынул меч. Для чего?

Царев. Курбский радуется, что наконец он у дела, в нем говорит месть.

Мейерхольд. Если это месть, то тоже нельзя принять, потому что тот, кто мстит, не расплескивает свою нервность. Он закусил удила, {263} цедит сквозь зубы . Вот так ( показ ). Это дает мне еще большую уверенность, что так надо, а конкретность будет в той тихости, с какой Самозванец произнесет свои слова. Вот должен быть выбран темперамент. Правда? В этом весь вопрос.

Вот я знаю, например, что командующий войсками Московского округа И. П. Белов обладает большим темпераментом, но когда вы сидите с ним, то он производит впечатление крепкого крестьянина, и когда он рассказывает из своей биографии все, что он делал, то прямо не верится. При этом громадная сдержанность, только глаза поблескивают. Это лев. Что может быть темпераментнее льва? Посмотрите, как в зоологическом саду ведет себя в клетке лев. Рысь имеет другой темперамент, а между тем, рысь тоже не менее храбрый зверь, чем лев. Мне кажется, что из нашей среды самым подходящим темпераментом будет Боголюбов. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Мне хочется нащупать темперамент Курбского. Если бы у нас было два Боголюбова, то я бы обязательно дал роль Курбского одному из них. Здесь нужен большой темперамент. […]

XXI картина. «Ставка»

Теперь о темпе сцены. Я думаю, что темп должен быть быстрее. Пушкин свой монолог скажет немножко бравурно. У вас он звучит обдуманно. Этого не должно быть. Накал в связи со смертью Бориса дает кульминационную точку. Чтобы не было упадка, чтобы публика, как только умрет Борис, не расходилась, нужно, чтобы этот эпизод был насыщен трепетностью. И прав Громов, который говорит: «Кто — кого?» Должно быть впечатление, что Басманов выслушивает, настраивается и смотрит на Пушкина с некоторым недоверием. Он думает: «Как же это я присягал ему». С другой стороны, Пушкин знает честность Басманова, и потому-то звучит этот диалог между Пушкиным и Басмановым: «… я присягал ему». — «Ты присягал наследнику престола, законному; но если жив другой, законнейший?..» — «Но изменить присяге! Но заслужить бесчестье в род и род…»

Это терзает Басманова. Поэтому надо Басманова показать как переживающего известное боление, а Пушкин рассыпается в монологе, и поэтому темп должен быть быстрее. Дело идет к развязке. Это надо подчеркнуть. Надо дать трепетность в этом эпизоде, чтобы этот эпизод не напоминал сцену Шуйского с Пушкиным, и если одну за другой прорепетировать эти сцены, то можно было бы видеть разницу.

Если бы эти две роли можно [было бы] играть тов. Килигину, то это было бы хорошо. Но как это сделать?

Давайте. Кто еще будет читать Пушкина? Тов. Бузанов, хотите Пушкина попробовать?

Я думаю, что Кудлаю лучше быть Курбским. Он сегодня был почти без пяти минут Курбским. Михаил Иванович, как вы думаете?

Царев. Да.

Мейерхольд. Давайте. Только весь темп сцены чуть-чуть живее.

( Повторение сцены . Пушкин — Бузанов .)

Голос Бузанова подходит к Пушкину и есть напряженность. Так что по голосовым данным Бузанов подходит.

Давайте возьмем еще одну сцену — «Лес».

{264} XIX картина. «Лес»
Самозванец — Царев, Пушкин — Бузанов, лях — Коренев

«Спокойна ночь» — тут длительная пауза. Тут должно пройти время. Прокофьев в это время дает песенку. Пушкин собирается спать, ходит, слушает песенку, потом подходит к Самозванцу, хочет ему что-то сказать, но тот уже спит. Тогда он говорит:

«… Приятный сон, царевич.
Разбитый в прах, спасаяся побегом,
Беспечен он, как глупое дитя;
Хранит его, конечно, провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать».

Так что я думаю остановиться пока на Бузанове для Пушкина, а там вы еще ищите.

Давайте следующую сцену — «Севск».

XVIII картина. «Севск»
Самозванец — Царев, пленник — Темерин, лях — Лещенко, другой лях — Бутенко

Ляхи должны быть толстые, больше всего стариковские, чтобы они были комичные, чтобы было впечатление юмора, а то сцена очень пресная. Чтобы не получилось пресно, и тот и другой ляхи должны быть вот такие, как я сказал: толстые, смешные, петухи по отношению друг к другу. Так что ни Лещенко, ни Бутенко не подходят для ляхов. Надо набрать толстых. Один обязательно должен быть толстый, а может быть, и оба.

По амплуа они должны быть комиками, роль которых может быть очень маленькая, это не важно, но они выходят на сцену, скажут одно словечко, а публика хохочет, заливается.

Теперь мы наметим такой план работы: надо продвинуть сцены Бориса. Теперь Боголюбов поправился, и мы можем начать. Может быть, даже так сделать: однажды прогнать все сцены Бориса и однажды прогнать все сцены Самозванца.

Что касается музыкальной партитуры, то она готова, песни и оркестровка переписываются.

( Коренев спрашивает мнение у труппы : есть ли некоторое движение работы вперед , или она стоит на одном месте ? Темерин считает , что наметка уже имеется . Царев считает необходимым закрепить роли .)

Может быть, зафиксировать на данном периоде закрепление: Басманов — Килигин, Курбский — Кудлай, Пушкин — Бузанов. Но на ком остановить выбор для Василия Шуйского?

Громов. Лучше всего подходит для этой роли Старковский.

Мейерхольд. Давайте сейчас объявим ограниченный список. Наметим для этого трех человек.

На этом мы сегодняшнюю работу закончим.

{265} 27 ноября 1936 года
V, XIV, и XXI Картины. «Ночь. Келья в Чудовом монастыре», «Граница литовская», «Ставка»
Григорий — Царев, Пимен — Килигин, Курбский — Кудлай, Басманов — Килигин, Пушкин — Бузанов

Мейерхольд. […] Исполнитель роли Пимена должен помнить следующее: часто бывает, что задают вопрос, — сейчас не задают вопроса, потому что мы готовимся к торжественному юбилею Пушкина, связанному с трагической смертью Пушкина. Никто сейчас не задает вопрос: почему вы ставите именно сейчас эту пьесу? В конце прошлого века нельзя было даже заикаться о «Борисе Годунове». Задается этот вопрос потому, что не ясна, мол, позиция Пушкина в отношении этой темы. Так говорили. Правда, там есть сведения всякого сорта. Николай I запрещал эту пьесу.

Это — сведения о трудностях, которые испытывал Пушкин, чтобы протащить эту вещь через цензуру.

Почему эта вещь доставила много беспокойства ему? Не надо забывать, что он все-таки был опальный, он был сослан. Его письма прочитывались. Надо четко вытащить эти «уши юродивого», о которых он говорил. В какой мере торчат здесь «уши юродивого»? Мы не знаем, о чем он говорит: в какой степени ему удалось завуалировать рискованные места в цензурном отношении. С этой точки зрения получается, что действительно трудно отыскать, чтобы они (уши) четко обозначались.

В отношении наших историков литературы — они пропустили монолог Пимена: «Не сетуй, брат, что рано грешный свет покинул ты». Здесь очень ловко замаскировал Пушкин перечисление такого типа царей, которые прятались под клобук. На нашем языке это тип двурушничества. Он, с одной стороны, прятался под клобук, а с другой стороны, он делал такие вещи, которые характеризуют в нем палача. Тут нужно подпустить немножко ироническую нотку.

Дальше. Когда он говорит все относящееся к богу, нельзя говорить, что называется, в лоб, выдавая себя абсолютно чистым религиозником, [надо] выявить в Пимене человека и заставлять слушать. Вот я думаю, что сложность построения Пимена — это была одна из хитростей. Он именно в уста Пимена вложил такие вещи, которые он не вложил бы в уста другого, и это прошло через цензуру. Это вышло какой-то дымовой завесой. […]

Все это мы не можем вскрыть, но нельзя не вскрыть всех дум поэта, который, строя всю эту сцену, имел в виду что-то сказать. Поэтому мы протокольно ставили бы эту вещь. Поэтому в «Борисе Годунове» должны быть две правды: 1. Историческая правда, которую нужно обязательно донести, и тут недопустимы никакие выверты, а с другой стороны — 2. Надо обязательно донести отношение никого иного, а именно Пушкина к тому, что он на сцене изображает. Есть же разница между отношением к историческим моментам Пушкина, Островского или Аверкиева. Отношение разное. Режиссеру можно предложить поставить историческую правду, а мы спрашиваем: а какое отношение Пушкина к этому историческому моменту?

{266} Почему так напугала Николая I и цензуру эта тема ? Потому что в устах Пушкина изложение исторических событий гораздо страшнее , чем если бы за это взялся другой поэт того времени , например Булгарин Фаддей — уж он бы безупречно изложил эти события . У него не было бы торчащих «ушей юродивого» . Поэтому этот монолог можно было бы так прочесть , чтобы публика поняла , что такое клобук ; чтобы публика поняла , что он ( царь ) убьет человека , а потом положит тысячу поклонов перед богом .

Тут что? Конечно, церковь опорочена. Пушкин опорочил ее и правильно сделал. Подумаешь, как Пимен благостно рассказывает Григорию: «Они его меняли на клобук».

После клобука он сразу грохает: «Царь Иоанн искал успокоенья в подобии монашеских трудов».

Если вы попадете в Ватикан, то вы будете бояться ходить, будете ходить на цыпочках, громкого слова там сказать нельзя. Стены дышат чистотой и верой. А между тем мы знаем, что именно Ватикан постоянно благословляет фашистов на безумные дела. С 1917 года сколько мы поймали ксендзов, которые — слышишь в хорошее зимнее снежное утро из костела бим‑бом, бим‑бом, и вы думаете, вот где благодать, — как оказалось после ареста их, были нашими ярыми врагами и агентами интервенции, и черт знает что они делали. Смотришь, он молится, а под ризой у него маузер.

Вот какие узелки мы должны находить в пьесе. Мы должны эти узелки нанизывать и, разглядывая эти узелки, мы поймем, почему мы хотим, чтобы «Борис Годунов» пошел у нас. Чтобы показать исторические события, можно было бы найти лучшую тему, но Пушкин именно на «Борисе Годунове» повернул свою тему таким образом, что она не перестает быть надобной, потому что он еще раз и еще раз напоминает о мракобесии, о борьбе за власть и проч. и проч.

Меньшинство этих людей заботилось о благе отечества, а большинство — о личном благополучии, о захвате каких-то участков, какой-то территории, в которой им лучше командовать, притяснять, насиловать людей, уничтожать и т. д. Это очень важная тема.

Режиссер определил бы здесь так свою работу: все время Пимен стоит и пишет и действенным местом в монологе является тот момент, когда встает и стоя читает это место монолога. Раньше он не вставал, он все время копался, а тут он встал и в первый раз мы увидели его походку, увидели, какие у него ноги, какая спина. Он выпрямился и от этого помолодел, потому что струна эпизода натянулась и его подняла. […]

Самозванец необразованный человек, но у него очень пытливый ум, как бывает: вот живет ребенок в доме, где есть большая библиотека, и если у этого ребенка пытливый ум, то он займется самообразованием: там он картинки посмотрит, там он несколько страниц прочитает и т. д. Таким образом, у него происходит накопление знаний, но знаний поверхностных, и он будет производить впечатление человека, который как будто получил образование, но на самом деле у него никакого образования нет. Это только результат пытливости ума. Я думаю, что Григория надо сделать на сцене так, чтобы публике бросилось в глаза прежде всего то, что у него пытливый ум. Поэтому немного рискованно накладывать на Григория черты мальчика из народа. Самое главное это то, что {267} у него пытливый ум . Вот смотрите , первое указание на пытливость его ума :

«Давно, честный отец,
Хотелось мне тебя спросить о смерти
Димитрия царевича; в то время
Ты, говорят, был в Угличе».

Что вы в этом видите? Это мальчик с пытливым умом, мальчик допытывающийся: что такое комета с хвостом.

Следующие указания на пытливость его ума: «Каких был лет царевич убиенный?»

И вот, больше ничего. Мне кажется, что с этой точки зрения нельзя дать разыгрывание с чертами ужаса, как, например, в пьесе (я не помню какой), Шекспира, где человек спит в палатке и ему начинают являться привидения. Это, кажется, «Ричард III», наверное, это есть и в «Юлии Цезаре». Вот я этого боюсь, и вот почему. Нельзя дать уготованности для зрителя, что этот сон сыграет свою роль. Я этого боюсь. В первой сцене «Сон», во второй сцене с чернецом и в сцене «В корчме» — это все еще Гришка Отрепьев, и в Гришке Отрепьеве прежде всего важен его пытливый ум. И даже в корчме торчит знак вопроса: «Куда ведет эта дорога?» Он все время ходит с вопросом. Он даже в сцене с Пименом еще не раскрывает кусков своей будущей биографии. И мне кажется, что хитрец Пушкин заимствовал этот прием у, Шекспира, что он героя своего (здесь два героя: Борис Годунов и Григорий) показывает скромно. Он его положил, он спит. В сцене доминирует Пимен, который грохнет один монолог, второй, третий. Григорий все еще не вскрывается. Много еще времени пройдет, пока Григорий себя раскроет. Много еще времени пройдет, пока произойдет встреча с тенью отца Гамлета. Конечно, здесь — искусство режиссера, гримера, которые должны прийти на помощь в том смысле, чтобы скромность вышла по-настоящему. Для получения этой скромности требуется сугубо большая мобилизация выразительных средств. […]

Так вот, мне трудно выразить ту скромность, которая должна быть в этом монологе. Все же этот монолог написан, и содержание его такое: «Сны мой покой тревожат», и это надо выразить, но нельзя, чтобы это пронеслось галопом.

Если поговорить с психиатром, который ведет наблюдение за больными (вероятно, есть больные, страдающие галлюцинациями, которые тоже в своем роде видят сны), то, может быть, [мы] узнаем, что бывают такие галлюцинации, когда при этом надо человека вязать, но есть такие галлюцинации, когда человек лежит в спокойном состоянии, он не будет биться, но на губах у него будет запекшаяся пеночка.


Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 245; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!