Воплощение исторической необходимости 16 страница
Поэтому товарищем Сталина считал не один Яковлев и не только те, кто – полный молодого задора – окружал Сталина в тот немного пасмурный, но всё равно радостный и весёлый день. Своим товарищем Сталина называли и искренне считали его таковым миллионы людей в России.
При этом из года в год число этих миллионов не уменьшалось, а росло и росло.
Глава пятнадцатая
Ученик, превзошедший учителя…
В очерке «В.И. Ленин» Максим Горький писал: «Должность честных вождей народа – нечеловечески трудна». А ведь Ленин и Сталин были всего лишь людьми. Добровольно исполнявшими, однако, должность нечеловеческую.
Имена Ленина и Сталина давно стали синонимами фундаментальных понятий мировой истории. Однако друг для друга они были живыми людьми, соратниками и – хотя для дружбы в обычном смысле биографии обоих не очень подходили – друзьями. Ленин, родившийся в 1870 году, был старшим. Сталин, родившийся в 1879 году, – младшим как по возрасту, так и по положению в общем их деле.
Сейчас нередко пытаются оторвать Сталина от Ленина и даже противопоставить их. И нет ничего странного в том, что эти попытки исходят как из «националистического», так и либерального лагеря. Всё верно: «Пойдёшь налево – придёшь направо», как говаривали и Ленин, и Сталин.
В действительности Сталин был единственным, о ком можно было после смерти Ленина по праву сказать: «Это – Ленин сегодня».
|
|
|
Сталин называл себя всего лишь учеником Ленина, и это не было позой уже потому, что Сталин и поза всегда были вещами несовместными. Сталин действительно и ощущал себя учеником Ленина, и был им по существу. Чтобы понять это, достаточно вчитаться в ленинские труды и в сталинские труды. Литературные стили двух партийных литераторов и социальных мыслителей Ленина и Сталина внешне различны, причём у Ленина эмоциональный накал текстов выше, стиль же Сталина суше и даже тяжеловеснее. Однако умные текстологи давно заметили, что как Ленину, так и Сталину был свойственен приём, которым пользовались ещё в Древнем Риме. Оба выдвигали какой‑то тезис, обосновывали его, двигались дальше, но с какого‑то момента вновь возвращались к этому основному тезису и обосновывали его уже иными аргументами. Этим же были характерны и публичные речи обоих. В результате то, что Ленин и Сталин хотели донести до аудитории, удерживалось в головах слушателей и читателей так же прочно, как умело вбитый гвоздь в доске.
И еще одно…
Есть такой анекдот… Когда Цицерон выступал перед римлянами, аудитория восхищалась: «Как красиво говорит Марк Туллий!» А когда свои речи перед афинянами произносил Демосфен, афинская агора ревела: «Вперед, на Спарту!»
|
|
|
Так вот, речи и печатные работы Ленина тоже были рассчитаны не на эффект, а на эффективность, на реальный результат. И результат был, как правило, налицо! Однако у Сталина этот же подход был доведён почти до совершенства. Не исключено при этом, что при выработке литературного стиля Сталин учёл и тот опыт, который он приобрёл в духовной семинарии – теологи тоже умели добиваться эффективности, а не эффектности. Так или иначе, он спокойно, уверенно и методично раз за разом бил в одну точку – как неподатливый чурбан клином колол… И так раскалывал самые крепкие проблемы – от вскрытия несостоятельности оппозиции до вопросов языкознания.
К слову, насчёт последнего… Как уж в последние десятилетия изгалялись все кому не лень над сталинскими работами по этому вопросу. Мол, «невежественный вождь» самоуверенно возжелал и тут «отметиться». А несчастные «рабы‑подданные» должны были его «галиматью» изучать и восхищаться…
Но несколько лет назад я оказался случайным свидетелем разговора крупного обществоведа‑марксиста Ричарда Ивановича Косолапова, издателя дополнительных томов Собрания сочинений Сталина и известного профессора‑лингвиста. И этот профессор сообщил, что коллектив исследователей в одном из академических институтов проанализировал работы Сталина по языку с современных позиций и пришёл к выводу, что в основных своих положениях они научно корректны, что грубых ошибок там нет, зато есть ряд интересных, самобытных мыслей, которые ещё предстоит осмыслить. Вот так!
|
|
|
Но это – к слову. Вернёмся к тому, чем был Ленин для Сталина… В сталинском кабинете лежала посмертная маска Ленина. И это тоже не было деталью «на публику», тем более что публика в сталинском кабинете собиралась не впечатлительная и на дешевые эффекты не «ловилась». Нет, Сталину действительно нужен был Ленин – нужен для его внутренней напряжённой жизни духа. Маяковский заметил точно: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…» Думаю, и поэтому именно Сталин после смерти Маяковского прекратил недостойную крысиную возню вокруг судьбы самого талантливого русского поэта ХХ века, сказав, как припечатав: «Маяковский был и остается лучшим поэтом нашей пролетарской эпохи».
У меня нет сомнений в том, что Сталин внутри себя постоянно советовался с Лениным. И ему нужен был рядом с ним не скульптурный или живописный портрет – пусть даже самый распрекрасный и талантливый, а именно маска, фотографически точно передающая знакомые черты лица так, чтобы можно было всматриваться в них и всматриваться…
|
|
|
Не сомневаюсь, что и легенды о Сталине, периодически приходящем по ночам в Мавзолей, имеют под собой реальную основу. Глядя на знакомые черты, Сталин мог лучше вспомнить голос, те или иные ситуации, те или иные повороты ленинской мысли, свидетелем которых он был… Он мог вспоминать всё это и в ночной тишине думать о своём…
А точнее – о том же, о чём думал и Ленин… Кажется, меньшевик Дан, имея в виду Ленина, однажды в сердцах бросил: «Да разве можно тягаться с человеком, который двадцать четыре часа в сутки думает об одном и том же – о пролетарской революции!».
Сталин не был бы учеником Ленина, если бы не думал те же двадцать четыре часа о том же, что и учитель. Но ученик был достоин учителя, и поэтому он пошел дальше него.
Учитель заложил фундамент.
Ученик строил уже здание и поэтому не мог не превзойти Учителя – если был его достоин.
А Сталин был достоин.
Ленин сказал: «Из России нэповской будет Россия социалистическая»…
А Сталин её социалистической сделал.
Ленин был для Сталина учителем и остался им после смерти. Сталин постоянно подчёркивал это публично, но так он считал и внутри себя. Однако верно сказано: «Учитель! Воспитай ученика, чтоб было у кого учиться…» Думаю, если бы Ленин мог ознакомиться с державной работой Сталина за те почти сорок лет, которые Сталин стоял во главе России без Ленина, Владимир Ильич понял бы и одобрил бы все основные политические и управленческие решения Сталина.
Да и, надо полагать, признал бы, что ученик оказался достоин учителя, а в результатах работы по укреплению и развитию России даже превзошёл его… Даже Ленину было бы чему поучиться у Сталина в деле созидания новой великой России.
Вот это последнее обстоятельство как раз и позволяет ставить на первое место в истории России рядом с Лениным именно Сталина. И даже отдавать первенство всё же ему, ученику Ленина.
Ленин мог бы вывести Россию во вторую в мире великую державу с отличными перспективами на первое место не просто по всему спектру традиционных показателей, но главное – по безусловно ведущему нравственному влиянию в мире.
Ленин, проживи он ещё лет двадцать, мог бы обеспечить России не спесивое, а товарищеское лидерство в мире – как первой среди равных.
Ленин мог бы…
Сталин – смог.
И не вина Сталина, что эти его усилия послесталинская Россия не только не подкрепила всесторонним, включая нравственное, развитием, но и позволила врагам России их обесценить и оболгать.
Ленин и Сталин…
Сталин и Ленин…
Ленин сказал: «Лишь та революция чего‑нибудь да стоит, которая умеет защищаться…»
Сталин создал и могучую научно‑техническую и индустриальную базу защиты социалистического Отечества, и прямой инструмент этой защиты – ракетно‑ядерную Советскую Армию.
Ленин поставил задачу: «учиться работать»… Он знал, что у нас «есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция», чтобы «создать действительно могучую и обильную Русь…»
При этом Ленин заявлял, что «нам истерические порывы не нужны», и призывал «работать не покладая рук над созданием дисциплины и самодисциплины, организованности, порядка, деловитости, стройного сотрудничества всенародных сил…»
А Сталин решил задачу воспитания нового русского человека так блестяще, что германский генерал фон Меллентин вынужден был признать, что «умелая и настойчивая работа коммунистов привела к тому, что с 1917 года Россия изменилась самым удивительным образом», что «у русского всё больше развивается навык самостоятельных действий, а уровень его образования постоянно растёт…»
При этом Сталин, как я понимаю, после смерти Ленина постоянно сверялся с теми ленинскими оценками, которые касались непосредственно его, Сталина. В первую очередь я имею здесь в виду, конечно же, ленинское «Письмо к съезду».
24 декабря 1922 года уже болевший Ленин продиктовал этот знаменитый текст, где были и следующие слова:
«Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна её неустойчивость и неизбежно её падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашение… На этот случай принимать те или иные меры, вообще рассуждать об устойчивости нашего ЦК бесполезно. Никакие меры в этом случае не окажутся способными предупредить раскол <…>
Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий.
Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».
Через некоторое время – уже 4 января 1923 года – Ленин продиктовал ещё более знаменитое дополнение к предыдущей диктовке, где о Сталине было сказано так:
«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места (Генерального секретаря ЦК. – С.К.) и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличался бы от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.».
Пожалуй, Ленин тут был к Сталину не очень справедлив – на позицию Владимира Ильича повлиял, надо полагать, известный конфликт, когда Сталин сделал выговор Крупской за нарушения утвержденного в ЦК режима лечения Ленина, исключающего его ознакомление с политическими документами и т. п. Но для Сталина вряд ли было очень существенным то, насколько Ленин был к нему справедлив или несправедлив. Как любой самокритичный человек, Сталин вряд ли задавался этим вопросом. Скорее его могло волновать иное: «Что же такое есть у меня в характере, что Ильич счел возможным сказать об этом публично?» И, как я догадываюсь, эта мысль, укоренившись в душе Сталина, год за годом помогала ему быть сдержанным и некапризным в самых острых ситуациях.
Если ориентироваться не на антисталинские мифы, а на объективные мемуарные свидетельства и на документы, в том числе и на стенограммы, фиксирующие реакцию Сталина на те или иные речи, и т. д., то не так уж и сложно понять, что Сталин был не нетерпим, как в этом уверяют его недоброжелатели, а, напротив, терпим. Да, представьте себе, он был явно терпим к проступкам и даже серьёзным грехам товарищей, если надеялся на то, что товарищи выправятся. Бил он только неисправимых, и то не сразу. Но уж если бил, то – крепко.
Однако без унижения человеческого достоинства тех, кого приходилось бить. Причиной была несомненная высокая внутренняя культура и самодисциплина. Малоизвестная деталь: одна из дочерей Льва Толстого уже в эмиграции (уехала из СССР на время, осталась за границей навсегда) написала мемуары. И в них, рассказывая о своей встрече со Сталиным, она отмечала его «совершенно небольшевистскую вежливость». Впрочем, о вежливости и сдержанности Сталина писали многие.
Не влиянию ли ленинской критики обязан был Сталин этой своей почти безграничной сдержанностью, которую лишь в редких случаях опрокидывал его кавказский темперамент? Весьма вероятно – да! Ведь, вскипая, Сталину достаточно было вспомнить слова Ленина, чтобы удержать себя в руках.
Походить на Ленина – не копируя его, конечно, а развивая лучшие в себе свойства, присущие Ленину, – это для Сталина, вне сомнений, было рабочим правилом всю его жизнь после смерти Ленина.
Да и могло ли быть для Сталина иначе?
Однажды мне попался на глаза некий очерк эсера Виктора Чернова, политического оппонента Ленина и Сталина, об одном из них. Я приведу цитату из этого очерка, а к кому из двух она относится, пусть читатель пока догадывается сам:
«Счастливая целостность его натуры и сильный жизненный инстинкт… делали из него какого‑то духовного «Ваньку‑Встаньку». После всех неудач, ударов судьбы, поражений, даже… позора он умел духовно выпрямляться… Его волевой темперамент был как стальная пружина, которая тем сильнее «отдает», чем сильнее на неё нажимают. Это был сильный и крепкий политический боец…
Он никогда не был блестящим фейерверком слов и образов… говорил он всегда не красно. Он бывал и неуклюж, и грубоват… он часто повторялся… но в этих повторениях, и в грубоватости, и в простоте была своя система и своя сила. Сквозь разжевывания… пробивалась живая, неугомонная волевая стихия, твёрдо шедшая к намеченной цели…
Его… считали честолюбцем и властолюбцем; но он был лишь естественно, органически властен, он не мог не навязывать своей воли, потому что был сам «заряжен двойным зарядом» ее, и потому, что подчинять себе других для него было столь же естественно, как центральному светилу естественно притягивать в свою орбиту и заставлять вращаться вокруг себя меньшие по размеру планеты… Но… пышность и парадность не радовали его глаз; плебей по привычкам… он оставался прост и натурален в своём быту…
Он был профессиональным борцом, он был политическим боксёром на арене социальных распрей и в этом смысле знал «одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть»: этой страстью была сама его профессия, сама борьба, само переливание своей воли в формы политических событий…»
О ком это? Характеристика настолько подходит и Ленину, и Сталину, что, не раз предлагая собеседникам угадать, о ком это было сказано, я слышал в ответ: «О Сталине, конечно!»
Но это – отрывок из очерка Чернова «Ленин», опубликованного в эмигрантском журнале «Воля России» в марте 1924 года – сразу после смерти Ленина. И в конце этого очерка бывший министр земледелия во Временном правительстве и бывший председатель однодневного Учредительного собрания писал:
«Он умер. Его партия, возглавляемая людьми, которых он долго формовал по своему образу и подобию, людьми, которым легко быть его подражателями и столь же трудно – его продолжателями, уже в последнее время повторяла в своей коллективной судьбе его личную судьбу: становилась живым трупом…
На свежей могиле учителя и вождя… она… произнесёт обеты верности… завещанию учителя. А затем – погрузится в будни и подпадет опять под власть неумолимых законов размагничивания и распада».
Так закончил свой очерк о Ленине эмигрант Чернов, и, говоря об «обетах верности», он имел в виду, вне сомнений, клятву Сталина над гробом Ленина. Однако жизнь ещё раз опровергла Чернова – Сталин стал именно продолжателем Ленина, и вместо погружения в будни и распад Россия под руководством Сталина начала грандиозную, никогда ранее ей неведомую в подобных масштабах работу созидания.
Причём Сталин, как и Ленин, был в этой работе универсален и вездесущ. Он продолжал Ленина и шёл дальше, постоянно углубляя и совершенствуя свой управленческий универсализм. В подтверждение сказанного приведу лишь два примера…
Горький оставил интересное свидетельство об уровне понимания Лениным специальных вопросов. В своём известном очерке 1924 года он писал:
«Я предложил съездить ему (Ленину. – С.К.) в Главное артиллерийское управление посмотреть изобретённый одним большевиком, бывшим артиллеристом, аппарат, корректирующий стрельбу по аэропланам.
– А что я в этом понимаю? – спросил он, но поехал. В сумрачной комнате… собралось человек семь хмурых генералов, все седые, усатые старики, учёные люди… Изобретатель начал объяснять… Ленин послушал его минуты… три… и начал спрашивать изобретателя так же свободно, как будто экзаменовал его по вопросам политики…
Изобретатель и генералы оживлённо объясняли ему, а на другой день изобретатель рассказывал мне:
– Я сообщил моим генералам, что вы придёте с товарищем. Но умолчал, кто товарищ. Они не узнали Ильича, да, вероятно, и не могли себе представить, что он явится без шума, без помпы, охраны. Спрашивают: это техник, профессор? Ленин? Страшно удивились – как? Не похоже! И – позвольте! – откуда он знает наши премудрости? Он ставил вопросы как человек технически сведущий! Мистификация! – Кажется, так и не поверили, что у них был именно Ленин…»
Изобретателем, удивившим профессоров‑артиллеристов, был, между прочим, Александр Михайлович Игнатьев (1879–1936). Большевик с 1903 года, он окончил Петербургский университет, после революции занимался изобретательской и научной работой, его самозатачивающийся резец был запатентован в США, Англии, Франции, Германии, Италии и Бельгии…
Итак, Ленин был государственным деятелем нового типа ещё и потому, что не только хорошо понимал значение научно‑технической базы для развития общества, но и умел видеть ключевые чисто специальные моменты, а также и поддержать «техников».
Сталин был его продолжателем и в этом, и продолжателем выдающимся. Он оказался и единственным из всех большевистских деятелей первого ряда с дореволюционным стажем, который приложил огромные усилия по самообразованию себя как технократа.
Его базовое образование было чисто гуманитарным, да ещё и с теологическим уклоном – духовная семинария. Затем он рос как революционер‑интеллектуал, занимаясь, опять‑таки, социальными, а не техническими проблемами. И так было до революции, которую Сталин встретил 38‑летним, так было и в первые годы после революции – во время гражданской войны и сразу после неё, когда почти всё время Сталина было занято политической борьбой с троцкизмом и разного рода другими оппозициями.
Тем не менее с началом технической реконструкции страны, с началом первых пятилеток, Сталин всё более уверенно заявляет о себе как об универсальном руководителе, способном разбираться и в чисто технических вопросах на том уровне, на каком в них обязан разбираться компетентный деятель социалистического государства.
С металлургами, с геологами, со строителями и машиностроителями он говорит на их языке и не просто понимает их, но нередко видит проблему лучше многих профессионалов.
Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и в этом отношении отличались от Сталина в глубоко худшую сторону. После 1917 года они оказались во главе огромной державы с огромным комплексным потенциалом, державы, перед которой стояли грандиозные задачи научно‑технического и технологического развития. Но даже после этого Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и те, кто к ним примыкал, исповедовали принципы подхода к специальным знаниям, мало отличающиеся от философии фонвизинского «недоросля» Митрофанушки, убеждённого, что географию‑де учить незачем, ибо извозчики и так куда надо довезут.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 171; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!