Любовный роман с корпоративной фармацевтикой 8 страница
Барни Драйсдейл, пакующий вещи в своей квартире в Холланд-Парк, был отнюдь не рад раздавшемуся телефонному звонку.
– Ну что еще? – раздраженно простонал он. Барни готовился уехать в свой загородный домик в Уэльсе на длинные выходные, чтобы подготовить переезд туда семьи в следующем месяце. – Алло…
– Привет, старина! – произнес в трубку Брюс почти с издевкой.
– А, Брюс! – засмеялся в ответ Барни, голос старого друга поднял ему настроение. – Старый черт! Как с тобой там янки обращаются?
Стёрджес ответил набором общих фраз. Барни заметил лишь легкий холодок в тоне старого приятеля, когда спросил про Филиппу и мальчиков, – он с ней не очень ладил. Ребята неплохо устроились в квартирке на Лонг-Айленде, но она терпеть не могла Америку. Попытки умилостивить ее с помощью экспедиций за покупками в «Блумингдейл» и «Мейсиз» не увенчались успехом. Сам Стёрджес был просто влюблен в Нью-Йорк. Ему нравилась собственная анонимность, состояние человека, еще не узнавшего всех тех, с кем ему предстояло познакомиться. Он обожал клубы. Ему вспомнился парень, которого он трахнул вчера в туалете в одном восхитительно грязном клубе в Ист-Виллидж…
– Ты меня застал не в очень подходящий момент, старина, – объяснил Барни, – собираюсь за город на выходные.
«И я тоже, дорогой мой», – подумал про себя Стёрджес, потирая пах и выглядывая в окно на возвышающиеся контуры Манхэттена.
|
|
|
– Просто замечательно, – сказал он.
«Просто замечательно», – подумал он про себя. Но внутри у него было беспокойно. Калеки и его страсть к молоденьким мальчикам: нужно быть поосторожней. Так легко можно потерять все, чего достиг. Он был рад разговору с Барни. Слава богу, что есть Барни.
Я все больше и больше провожу времени с Самантой. И штука в том, что у нас так ничего и не было. Хотелось бы мне знать, что она про меня думает. Будто меня волнует, что у нее рук нет. Когда мы вместе, мы просто разговариваем, но мне уже не нравится, куда наши разговоры клонятся. Она все говорит о своих руках и о парнях, что продавали эту штуку, из-за которой она такая. Я не хочу про все это слышать, я просто хочу смотреть на нее.
Но я ничего не могу поделать, потому что, по правде, меня ничего не волнует, пока я с ней.
– Ты на меня так смотришь, тебе хочется со мной переспать. Тебе хочется меня трахнуть, – говорит она. Она говорит вот так вдруг, ни с того ни с сего.
– Ну и что? Никто ведь не запрещает, правда? Никто не может запретить кого-нибудь хотеть, – говорю я ей.
Потом впадаю в легкую панику, ведь дело происходит у меня и она наверняка заглядывала в холодильник. Надеюсь, она не видела ебаную дыню и крем. Хорошо хоть я плакат с Опал снял.
|
|
|
– Ты не знаешь, каково мне приходится. Уродина, неполноценная женщина. Они забрали часть меня. Меня не хватает, и я хочу, чтобы они заплатили за это. Не просто какую-то сумму в банке, я хочу справедливости. Мне нужен Брюс Стёрджес, тот подонок, который запустил это лекарство в продажу, который сделал нас обрубками.
– Хочешь, чтобы я помог тебе разобраться с этим парнем Стёрджесом? Хорошо, помогу.
– Ты не понимаешь! Я хочу, чтобы ты не просто его отделал. Он не какой-то там мудак, который ходит на футбол или выпивает в пабе за углом. Я хочу, чтобы ублюдка не просто напугали! Мне нужны его руки. Я хочу, чтобы ему конечности отрубили. Хочу, чтобы он почувствовал, что это значит!
– Ты что… это же тюрьма…
– Ну и что, боец из Фирмы? Трусишь? – поддразнивает она меня, но лицо у нее меняется, становится другим, чужим.
– Не-е, я не…
– Я все равно заполучу этого ублюдка, с тобой или без тебя. Хочу, чтобы он тоже почувствовал себя уродом. Он изуродовал меня, а я хочу изуродовать его. Понимаешь? Мне не нужны их сраные деньги. Мне нужно забрать у них то, чего они лишили меня, и показать им, насколько потом им помогут вонючие деньги. Хочу, чтобы они узнали, как это, когда люди, которых ты даже не знаешь, уродуют тебя, как это, когда тебя меняют без твоего согласия… когда тебя лишают твоего места в мире. Такие суки, как этот, делают такое сплошь и рядом: забирают у людей работу, дом, жизнь, и все из-за решений, которые они принимают, даже не замечая, какой урон они причинили, и не несут никакого ответа. Я хочу показать ему все это, и больше – хочу заставить его почувствовать. Пусть ощутит, что значит быть уродом.
|
|
|
– Ты не урод! Ты прекрасна! Я люблю тебя!
Лицо ее раскрылось так, как я раньше никогда не видел, как будто она чувствовала то же, что и я.
– Тебе когда-нибудь ногами дрочили? – спросила она.
Барни Драйсдейл каждый раз чувствовал этот прилив радости, направляя свой старенький «лендровер» вверх по крутой дорожке к домику. Выйдя из машины, он снова посмотрел на старый каменный особнячок, затем глубоко вдохнул здешний свежий воздух и обвел взглядом окружающий его пейзаж. Вокруг – лишь холмы, речка, пара маленьких деревенских домиков и овцы. Это его устраивало.
Завтра к нему из Лондона приедут Бет и Джиллиан. Согласно неписаной семейной традиции, Барни всегда отправлялся на дачу первым, «растопить камин», как называл это он сам. Барни и в самом деле в одиночестве наслаждался осмотром своих достижений в реставрации. Конечно, все это сделали рабочие, преобразовав бесполезную кучу камней в домик мечты. Барни тоже появлялся на строительстве, болтался повсюду, стараясь казаться своим парнем, но так и не завоевал доверия со стороны рабочих, даже когда приносил им пива или предлагал закончить пораньше, чтобы вместе сходить в местный деревенский паб. Ему казалось, что они по-провинциальному робки и чувствуют себя неловко при нем. На самом деле так и было. Они уходили из паба под разными предлогами, один за другим. Потом они звонили в бар узнать, там ли еще Барни, и возвращались обратно, когда он уходил.
|
|
|
Домик был пропитан холодной сыростью, и Барни собрался разжечь камин. Он и не заметил, как, пока он бездействовал, обходя свое укрытие, наступила ночь. Барни вышел наружу – принести углей из сарайчика, погруженного в чернильную темноту, до которой не доходил свет из окон домика. Ему было хорошо, когда он шел вот так в темноте, ночной воздух приятно холодил кожу.
Он осторожно ступал по скрипучей тропинке, когда ему показалось, что он услышал какой-то шум, будто кто-то кашлял. Глубоко в груди он почувствовал приступ страха, но это быстро прошло, и Барни посмеялся над своей пугливостью. В дом он вернулся с углями и дровами.
И тут он с досадой вдруг обнаружил, что у него закончились каминные спички. И магазин в деревушке уже наверняка закрыт.
– Вот незадача, – произнес он.
Барни скомкал несколько газет, положил мелких щепок, а сверху маленькие кусочки старых углей. Дело продвигалось небыстро и требовало терпения, и Барни был доволен тем, что ему удалось-таки разжечь довольно приличный огонек.
Он немного посидел перед камином, но ему не сиделось на месте. Он поехал в деревню и пропустил в одиночестве пару стаканчиков в местном пабе, листая «Телеграф». С разочарованием он отметил, что здесь нет ни одной знакомой души – ни местных рабочих, ни дачников из города. Через некоторое время, объятый меланхолией, нагнетаемой одиночеством, Барни вернулся домой.
Вернувшись в дом, он устроился в кресле напротив камина отдохнуть перед телевизором со стаканчиком портвейна, покусывая сыр «Стилтон», который привез с собой из города. Огонь в камине быстро согрел воду в отопительном котле, и в доме стало тепло. Барни начало клонить в сон, и он отправился в постель.
Но кроме него, в доме был кто-то еще – на первом этаже.
В темноте фигура неизвестного двигалась быстро и бесшумно. С плеча, там, где у едва различимого силуэта должна была быть рука, свисала большая жестянка.
В ней был парафин, которым неизвестный пропитывал ковер и шторы в комнате.
Еще один человек был снаружи, во рту он держал кисть для краски. С невероятной скоростью и очень ловко, то задирая, то резко опуская голову, темная фигура выводила лозунги на стене дома:
CYMRU I’R CYMRU LLOEGR I’R MOCH[8]
На своем грузовичке мы доехали до Ромфорда, где у этого чувака стоит перед домом старенький «астон мартин».
– Всего полсотни, приятель, и она твоя, – говорит он нам, старый тупица. – Самому надоело с ней возиться. Столько уже в нее вбухал; осталось совсем немного доделать. Но с меня уже хватит.
Я заглядываю под капот – выглядит ничего. Бал тоже смотрит и незаметно кивает в мою сторону.
– Ну нет… совсем развалина, приятель. Можем забрать у тебя за десятку как металлолом.
– Ладно-ладно. Я тонну выложил за эту тачку. И еще столько же на нее потратил, – говорит мужик.
– Но тебе еще пару сотен придется выложить, чтобы эта штуковина заработала. По-моему, тут и с передачами проблемы. Ты еще много денег на ветер с ней выбросишь, уж поверь мне, приятель.
– Ну а сорок пойдет?
– Слушай, мы ведь бизнесом занимаемся. Нам все-таки что-то зарабатывать надо, – пожимает плечами Бал.
Наш дурачок кривится, но берет у нас десятку. Я-то быстро эту красавицу на ноги поставлю. Мы цепляем машину и тащим ее к себе на точку.
Мне что-то от нашей добровольной тюряги становится здорово не по себе. Особенно в такой жаркий денек. Думаю, потому, что сюда никогда не попадает солнечное тепло, здесь все время эта сволочная тень – вокруг такие высокие дома. Здесь никогда не бывает солнечного света, одни старые сраные лампы. Когда-нибудь, клянусь, я прорублю дыру в потолке и вставлю какой-нибудь люк, что ли. Меня уже выворачивает от парафинного запаха печки и разбросанных всюду запчастей, воняющих маслом. И еще я вечно выбираюсь отсюда весь в дерьме. Конечно, все эти вонючие детали – и на полу, и на столе, куда ни кинь взгляд. И эти огромные ворота, на которых уже давно не хватает засова, и нам приходится на них замок навешивать. Меня здорово достает с ним по утрам возиться – намучаешься, прежде чем откроешь.
А вот Балу здесь нравится. Он весь свой инструмент тут хранит, даже эту бензопилу, которой он прошлой зимой приноровился деревья валить в Эппинг-Форесте, продавая их как дрова через рекламную газету.
– Да уж, слишком жарко для гаража сегодня.
– Каждую минуту младенец рождается, правда, приятель? – смеется Бал, поглаживая капот.
[8] Уэльс для валлийцев, англичане, убирайтесь домой (валл.).
– Да уж, тупица. Черт возьми, какая парилка сегодня. Слушай, у меня горло чего-то просит. Выпить не хочешь?
– Давай. Встречаемся в «Могильном Морисе». Я сначала хочу с этой вот слегка потрахаться, – говорит он, снова похлопывая по капоту машины, будто это девичья задница или сиськи какие-то.
Ну и ради бога – у парня от машин просто крыша едет. А вот мне больше нравятся зад и сиськи Саманты. У-ух. У меня от этой жары такая похоть просыпается. Иногда мне кажется, что этому есть какое-то научное объяснение, а иногда – что просто все бабы кругом в это время года ходят полуголые. Скорей бы добраться до Саманты, но еще надо успеть насладиться кружечкой замечательного холодненького пивка. Оставлю Бала с его игрушками.
Суки, стражи сраного порядка. Я в пабе всего пять минут, бля, сделал всего пару глотков, бля, и тут эта сука Несбит из служителей закона – заходит как ни в чем не бывало прямо в паб Мориса, будто он здесь хозяин.
– Как жизнь, Задира?
– Детектив Несбит. Какой приятный сюрприз.
– Приятного мало – с уголовниками общаться.
– Да-да, хорошо тебя понимаю, Джон. Я от них сам бегу как от чумы. Но тебе-то, наверное, с твоей работой это мало удается. Возможностей мало и так далее. Может, стоит подумать о смене профессии? Никогда не думал попробовать торговлю автомобилями?
Ему приходится все это проглотить, хотя он сверлит меня своим взглядом, будто я должен прощения у него попросить. Билли с новой девчонкой похохатывают у себя за стойкой, а я просто поднимаю бокал и говорю гаду: «Ваше здоровье!»
– Где твой дружок – Литчи?
– Барри Литч… что-то давненько его не видел, – отвечаю я, – конечно, часто видимся по работе, все-таки одним делом занимаемся, но после работы мы вместе не тусуемся. Вращаемся в разных кругах, въезжаешь в тему?
– В каких же это кругах он теперь вращается?
– Ну, об этом ты у него спроси. Мы слишком много работаем в последнее время, чтобы рассказывать друг другу о своих развлечениях.
– Едешь в Миллуолл на будущей неделе? – говорит мне он.
– Не понял.
– Не морочь мне голову, Задира. «Миллуолл» играет с «Вест-Хэм». Первая лига «Эндсли иншуранс». На следующей неделе.
– Прости, начальник, но я что-то перестал следить в последнее время. С тех пор как в кресло менеджера сел этот Бонзо, у меня весь интерес и пропал. Он, конечно, ничего играет, но как менеджер – полный провал, понимаешь. Грустно, когда такое случается, но уж такова наша жизнь…
– Рад это слышать, но если увижу твою задницу по ту сторону реки в каком бы то ни было виде в субботу, ты у меня сядешь за подстрекательство к беспорядкам. Найди я тебя хоть в торговом центре в Кройдоне с полными мешками игрушек для малышни из приюта, я уж тебя упеку. В общем, в Южном Лондоне не появляйся.
– С превеликим удовольствием, мистер Н. Да мне там никогда и не нравилось, что мне там делать.
К мусорам я всегда плохо относился. Не из-за их работы, а как к людям. Только особые типы идут в полицию, если вы меня понимаете. Это именно те трусливые маменькины сынки, которым всегда достается в школе. И форма теперь дает им возможность отомстить всему миру. Но главное, что неприятно в мусорах, это то, что они все время суют свой нос куда не нужно. Возьми хоть этого Несбита, дай только ему палец – он всю руку оттяпает. Вот там – слюнявые пидоры шатаются около детской площадки, пристают к маленьким пацанам. Вот за кем присматривать надо, вместо того чтобы устраивать неприятности простым парням, которым на жизнь нужно зарабатывать.
Когда этот урод Несбит сваливает, сразу звоню Балу в мастерскую:
– Отменяем Миллуолл. Несбит только этого и ждет. Заходил сам сюда в «Морис», угрожал.
– Да он просто ва-банк пошел: у него же людей нет, чтобы с нами справиться. Урезают зарплаты и все такое. Вон, в «Адвертайзере» объявлений полно. Если бы у него было достаточно стволов, стал бы он тебе об этом рассказывать – просто брал бы нас на месте. Ты же отлично знаешь, как мусора любят эти громкие дела: типа доказать политикам, что общественный порядок идет на фиг и типа нужно больше денег на полицию.
– Ну да, а если мы не сдвинемся, то миллуоллские суки решат, что Восточный Лондон обосрался.
– А слушай, – говорит Бал, – ведь Ньюкасл уже через пару недель будет.
– Точно. Собираем Фирму в Ньюкасл. И почище Миллуолла, хоть и переться далековато. Но уж в центральные газеты попадем. В Лондоне-то всех уже достали разборки. Миллуоллская заваруха. – Хорошо, если хоть в «Стандард» попадет.
Ньюкасл манил меня больше. Лионси все еще за решеткой. А я уже давно железо тягал, готовил удар специально для парня. Не хочу никакого Миллуолла без большого Лионси. Бала тоже взволновала идея про Ньюкасл – он в одну минуту прибежал в паб и потащил меня в подсобку. С таким видом, что никто и подойти не смел, Бал это умеет.
– Слушай, – говорит он мне, – меня только Риггси сильно беспокоит. Это все от экстази. Знаешь, это дерьмо про мир и любовь.
– Знаю-знаю, – говорю я, а сам в этот момент думаю о Саманте.
Встречаюсь с ней сегодня вечером. У нее в Ислингтоне. Как она ступнями умеет работать, а? Она зажала мой член своими большими пальцами и так нежно двигала ими, что я моментально кончил, как фонтан настоящий, а сам и понять ни фига не успел, что случилось.
– Мне это ох как не нравится, Дейв, просто бесит.
– Понимаю, – говорю я.
Саманта. Черт возьми. Скоро-скоро мы уже все по-настоящему с ней сделаем. Но Бал – он-то меня, сволочь, как насквозь видит.
– Слушай, приятель, – начинает он уже серьезно, – ты же никогда не позволишь какой-нибудь юбке нам все испортить? Наши с тобой дела, бизнес, Фирму, а?
– Да конечно нет, – говорю я ему. – У нас с Самантой все в порядке. Она не против махача. По-моему, ее это даже возбуждает.
Мне и в самом деле так кажется.
– Серьезно? – улыбается Бал, но я ему больше ничего не скажу, только не про Саманту. Я уже и так порядочно разболтался. Но он меняет тему. – Я просто беспокоюсь по поводу наших основных – Риггси и Короче, например. Они уже больше как-то не тянут. Все разлагается, к чертям. Как в Древнем Риме, на фиг, одна большая групповуха. Уже не удивляешься, что илфордские вякать начали. А кто за ними? Эти умники из Бэзилдона? «Вест-Хэм»? Ребята с Грея?
– Да ладно тебе, слушай! – возмущаюсь я. – Не важно, кто там вякать начинает. Разберемся со всеми!
Бал улыбается, и мы чокаемся пивом. Мы с Балом ближе, чем родные братья. Духовное родство и все такое. И всегда так было.
Но сейчас у меня есть Саманта… я вспоминаю старую песню ABC, одну из моих любимых, где они поют про то, что это мы сами делаем из прошлого какую-то священную корову и как мы должны все-таки меняться, на фиг.
Это просто про Бала, он всегда цепляется за прошлое, будто оно – священная корова. По-моему, старушка Мэгги как-то говорила, что мы все должны искать новые пути, чтобы идти в ногу со временем. А побоишься, так и будешь, как все эти жалкие ублюдки на севере, плакать над своей пинтой из-за какого-нибудь заводика или шахты, что только что закрыли.
Нельзя из прошлого делать для себя священную корову.
Настоящее – это я и она: мы с Самантой и все такое. Мне уже надоело сидеть здесь и выслушивать Бала, мне надо готовиться к встрече с ней. Сегодня может случиться главное.
Прихожу домой, на автоответчике сообщение – голос Сучки. Не хочу даже слушать, что она там наговорила, у меня от ее голоса мурашки по коже, потому что я только что думал о Саманте и мне было так замечательно, а она вдруг разом все испортила – влезает в мою жизнь, когда она здесь совершенно не нужна.
Я хочу одну Саманту.
Собираюсь – и я в один миг у Саманты. Настроение опять замечательное, стоит мне подумать о ней, и даже когда меня вдруг ни с того ни сего подрезает какой-то мудила, я, вместо того чтобы догнать его и высказать все, что я о нем думаю, просто улыбаюсь и поднимаю руку. Уж слишком приятный день, чтобы париться из-за какой-то фигни.
У нее опять это выражение лица. Она не теряет времени.
– Снимай одежду и ложись, – говорит она.
Что я и делаю. Вылезаю из штанов, рубашки и скидываю ботинки. Стягиваю носки и трусы. Взбираюсь на кровать и сразу чувствую, как мой старый дружок начинает набухать.
– Мне всегда нравились члены, – говорит она, извивается и выползает из своей сорочки, как змея. У нее действительно движения змеи. – Все конечности мне кажутся прекрасными. У тебя их пять, а у меня – всего две. Значит, одну ты мне должен, верно?
– Ну да… – отвечаю я, а у самого уже кружится голова, а голос становится хриплым, как старые ворота.
Она стягивает с себя леггинсы ногами, сначала освобождает одну ногу, потом другую. Эти ее ноги, блин, – почти как руки, на самом деле. И чем больше я смотрю, тем меньше верю своим глазам.
Я впервые вижу ее совсем голой. Сколько раз я представлял себе это, сколько раз я кончал, представляя себе этот момент. Глупо, но я всегда чувствовал себя виноватым после. Не потому, что у нее рук нет, а скорее, ну, из-за того, что в самом деле человека любишь, и это просто пиздец, странно, но что я могу с собой поделать – я такой, какой есть, и чувствам своим тоже не могу приказать. Вот она – прямо передо мной. Ноги такие длинные и красивые, именно такие, как должны быть у девчонки, и этот плоский живот, прекрасная попка, офигенная грудь и еще – лицо. Это лицо, еб твою, лицо ангела, блин. А потом я смотрю туда, где должны быть ее руки, и чувствую… тоску.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 167; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!