Беспомощный перед лицом твоей красоты 26 страница
– Но это вовсе не означает, что им нужно позволить решать нашу судьбу.
– Ты предпочитаешь, чтобы этим занималась прогнившая Администрация?
– По крайней мере, они всерьез участвуют в этом. Для них это не просто игра.
– А я так не думаю. Я думаю, для них это именно игра. Но, в отличие от Разумов Культуры, они слишком невежественны, чтобы относиться к игре всерьез. – Он глубоко вздохнул, глядя, как ветер шевелит ветви деревьев внизу, как с ветвей срываются листья. – Только не говори, что ты на их стороне, Цолдрин.
– Что касается сторон, все было всегда непонятно, – сказал Бейчи. – Мы все говорили, что наша цель – благо Скопления, и думаю, большинство говорили это искренне. Мы все по-прежнему хотим этого. Но я не знаю, как нужно поступать. Иногда мне кажется, что я слишком много занимался своими штудиями, что у меня в голове слишком много информации. И сведения нейтрализуют друг друга. Это словно пыль, которая оседает на… приводящих нас в движение внутренних механизмах, которая все уравновешивает, чтобы можно было видеть хорошее и дурное качества с каждой стороны, и неизменно находятся доводы и случаи из прошлого, говорящие в пользу того и другого образа действий… В итоге мы предпочитаем не делать вообще ничего. Может, это и правильно, может, этого и требует эволюция – предоставить все молодым и непредвзятым, тем, кто не боится действовать.
– Ну хорошо, значит, существует равновесие. Все общества одинаковы: старик с трясущимися руками и горячий юноша действуют заодно. Для этого есть механизм смены поколений, есть существующие институты, с возможностью их модификации и даже отказа от них ради новых институтов. Но Администрация… но Гуманисты взяли худшее от обоих вариантов. Древние, жестокие, дискредитировавшие себя идеи вместе с подростковой одержимостью войной. Это куча дерьма, Цолдрин, и ты это знаешь. Ты заработал право на заслуженный отдых, никто не спорит. Но это тебе не поможет – ты все равно будешь испытывать чувство вины, когда наступят плохие времена, а они непременно наступят. Нравится тебе это или нет, но у тебя есть власть, Цолдрин. Бездействие – это тоже позиция, разве ты не понимаешь? Чего стоят все твои штудии, вся твоя ученость, все твое знание, если они не ведут к мудрости? А мудрость есть знание того, как поступать правильно. А как поступать правильно? В этой цивилизации ты для некоторых людей – почти бог, Цолдрин, опять же, нравится тебе это или нет. Если ты ничего не станешь делать… они почувствуют себя брошенными. Впадут в отчаяние. И разве можно их за это винить?
|
|
|
Он устало положил ладони на каменный парапет, вглядываясь в темноту. Бейчи хранил молчание.
|
|
|
Он дал старику еще некоторое время, чтобы подумать, потом оглядел плоскую каменную вершину холма со странными инструментами.
– Говоришь, обсерватория?
– Да, – после секундной паузы сказал Бейчи и прикоснулся к одной из плит. – Считается, что здесь погребали людей четыре или пять тысяч лет назад, а потом в этом месте обосновались астрологи. Еще позже здесь, видимо, делались наблюдения и вычисления, чтобы предсказывать затмения. И наконец, врегиды построили эту обсерваторию для изучения движения лун, планет и звезд. Здесь есть водяные часы, солнечные диски, секстанты, планетные диски… частичные модели планетной системы… а еще – примитивные сейсмографы или, по крайней мере, инструменты, предсказывающие направления землетрясений.
– У них здесь есть телескопы?
– Очень несовершенные. Появились всего лет за десять до падения империи. Наблюдения при помощи телескопов вызвали немало проблем – они вошли в противоречие с тем, что уже было известно или считалось, что известно.
– Это важно. А что это такое? – показал он на один из постаментов, увенчанный большой ржавой чашей с заостренным штырем в центре.
– Наверное, компас. Работает благодаря полям, – улыбаясь, пояснил Бейчи.
|
|
|
– А это? Похоже на пенек. – Он указал на огромный, грубый, с неглубокими желобками цилиндр метровой высоты и метра два в диаметре, а затем постучал по его краю. – Гмм, камень.
– Да? – Цолдрин подошел поближе. – Если это то, что я думаю… то изначально тут стоял, конечно, пенек…
Он провел рукой по камню и осмотрел его с другой стороны.
– Но он уже давно окаменел. Правда, годовые кольца все еще видны, – закончил старик.
Закалве наклонился над камнем, разглядывая его в тускнеющем свете дня. На давно окаменевшем дереве и в самом деле были заметны годовые кольца. Он наклонился, снял перчатку скафандра и потрогал цилиндр пальцами. Неравномерное выветривание сделало окаменевшие кольца различимыми на ощупь. Его пальцы нащупали едва ощутимые выступы под поверхностью, словно отпечатки пальцев какого-то могущественного каменного бога.
– Столько лет, – выдохнул он, кладя пальцы в самый центр пенька: тот существовал, когда дерево было еще молодым побегом. Потом он убрал руку; Бейчи ничего не сказал.
Каждый год – полное кольцо. Годы оставляли свои подписи: плохой год – узкое кольцо, хороший – широкое. Каждое кольцо – замкнутое, запечатанное, закрытое. Каждый год – часть приговора, каждое кольцо – звено кандалов, связанное с другими звеньями и с прошлым; каждое кольцо – стена, тюрьма. Приговор, заключенный в дереве, а теперь и в камне, дважды утвержденный, дважды вынесенный, один раз – на мыслимое время, другой – на немыслимое. Его пальцы пробежали по кольцевым стенам: казалось, они касаются сухой бумаги, наложенной на неровности породы.
|
|
|
– Это лишь оболочка, – сказал Бейчи, присевший с другой стороны цилиндра, в расчете что-то найти на боковине большого каменного пня. – Тут должна быть… ага, вот она. Только не надейся, что мы и в самом деле сможем ее поднять.
– Оболочку? – спросил он, снова надевая перчатку и подходя к Бейчи. – Оболочку чего?
– Это что-то вроде игры-загадки. Ее предлагали императорские астрономы, когда небо было пасмурным, – сказал старик. – Видишь эту ручку?
– Секундочку, – сказал он. – Отойди-ка немножко.
Бейчи отошел.
– Тут нужны четверо сильных мужчин, Закалве.
– Этот скафандр куда как сильнее, хотя нужно бы ухватиться со всех сторон. – Он нашел на камне два места, за которые можно было взяться. – Команда скафандру: максимальное усилие в пределах нормы.
– Что, со скафандром нужно говорить? – поинтересовался Бейчи.
– Да.
Он нагнулся и приподнял каменную оболочку с одной стороны; крохотный взрыв пыли под подошвой скафандра возвестил о том, что какой-то камушек не выдержал противостояния и сдался.
– С этим скафандром нужно говорить, – подтвердил он. – А есть такие, что стоит подумать о чем-нибудь, и… Но… – Он потащил вверх оболочку с одной стороны, расставив ноги пошире, чтобы лучше распределить центр тяжести. – Но мне всегда даже мысль об этом претила.
Он поднял оболочку окаменевшего пня над головой, потом сделал несколько неуклюжих шагов к другому каменному постаменту – камушки под ногами скрежетали и хрустели – и стал опускать оболочку, пока она не коснулась постамента, затем оставил ее и вернулся. Он сделал ошибку, хлопнув в ладоши: получился звук наподобие выстрела.
– Опа, – ухмыльнулся он. – Команда скафандру: усилие прекратить.
После снятия каменной оболочки обнажился невысокий конус – казалось, высеченный из окаменевшего пенька. Приглядевшись, он увидел на конусе рифление: древесные кольца, одно за другим.
– Остроумно, – с легким разочарованием произнес он.
– Ты плохо смотришь, Чераденин, – заметил Бейчи. – Приглядись получше.
Он пригляделся.
– Вряд ли у тебя найдется что-нибудь маленькое и круглое, да? – сказал Бейчи. – Что-нибудь вроде… шарикоподшипника.
– Шарикоподшипника? – переспросил он с мучительным выражением на лице.
– У тебя такого нет?
– Полагаю, в большинстве обществ шарикоподшипники быстро выходят из употребления после открытия сверхпроводимости при комнатной температуре. Я уж не говорю о полях. Разве что вы занимаетесь промышленной археологией и пытаетесь запустить какую-то древнюю машину. Нет, у меня нет никаких шарико… – Он пригляделся к центральной части каменного конуса. – Насечки.
– Именно, – улыбнулся Бейчи.
Он отошел чуть подальше, чтобы рассмотреть рифленый конус целиком.
– Это же лабиринт!
Лабиринт. В саду у их дома был лабиринт. Они переросли его, выучили его наизусть и пользовались путаницей дорожек лишь изредка – когда в большой дом приезжали малосимпатичные им дети. Гости терялись в лабиринте на час-другой.
– Да, – кивнул Бейчи. – Они брали цветные бусинки или камушки и пытались докатить их до ребра.
Он присмотрелся внимательнее.
– Наверное, есть способ превратить это в игру, нарисовав линии, которые разделят каждое кольцо на сегменты, – продолжил старик. – Можно воздвигать деревянные мостики и стенки, чтобы самому двигаться быстрее или затруднить продвижение противника.
Бейчи прищурился в сумеречном свете:
– Гмм, похоже, краска стерлась.
Он посмотрел на сотни крохотных рубчиков, что покрывали поверхность невысокого конуса (точь-в-точь модель громадного вулкана, подумал он), улыбнулся, потом со вздохом взглянул на экран, вделанный в запястье скафандра, и еще раз нажал на кнопку экстренного вызова. Безрезультатно.
– Пытаешься связаться с Культурой?
– Ммм, – промычал он, снова обратив взгляд на окаменевший лабиринт.
– А что случится с тобой, если нас найдет Администрация?
– Что случится? – Он пожал плечами и прошел назад к ограждению, у которого они стояли раньше. – Думаю, ничего особенного. Они вряд ли пожелают вышибить мне мозги – скорее решат меня допросить. И у Культуры окажется вдоволь времени, чтобы вызволить меня путем переговоров либо просто выкрасть. Не беспокойся обо мне.
Он улыбнулся старику.
– Скажешь им, что я силой запихнул тебя в капсулу. А я скажу, что затащил тебя туда, сначала оглушив. Так что не беспокойся. Тебя, вероятно, сразу же вернут к твоим штудиям.
– Понимаешь, – сказал Бейчи, присоединяясь к нему у ограждения, – мои штудии были довольно хрупким сооружением. Они помогали мне упорно культивировать безразличие к происходящему. Пожалуй, будет непросто возобновить их после твоего… чрезмерно грубого вмешательства.
– Вот как. – Пытаясь сдержать улыбку, он посмотрел на деревья, потом на свою перчатку, словно проверяя, все ли пальцы на месте. – Ну да. Слушай, Цолдрин… мне жаль, что так получилось… я говорю о твоей подружке Убрель Шиоль.
– Мне тоже жаль, – тихо сказал Бейчи и неопределенно улыбнулся. – Я чувствовал себя счастливым, Чераденин. Я так не чувствовал себя уже… с очень давних пор.
Они наблюдали, как солнце скрывается за тучами.
– Ты уверен, что она была одной из них? – спросил Бейчи. – Я хочу сказать, стопроцентно уверен?
– Никаких сомнений, Цолдрин. – (В глазах старика как будто блеснули слезы, и он отвернулся.) – Я уже сказал: мне очень жаль.
– Надеюсь, это не единственный способ сделать счастливым старика… Можно быть счастливым и по-другому. Не благодаря обману.
– Может, это был не совсем обман. И потом, старость в наши дни – совсем не то, что прежде. Я ведь тоже стар, – напомнил он Бейчи, который кивнул, вытащил платок и высморкался.
– Конечно, ты стар. Я забыл об этом. Странно, правда? Встречая человека, которого долго не видел, всегда удивляешься, как он возмужал или постарел. Но когда я увидел тебя… ты ведь ничуть не изменился, а вот я чувствую себя совсем стариком – несправедливо, неоправданно старым рядом с тобой, Чераденин.
– Вообще-то, я изменился, Цолдрин. – Он усмехнулся. – Нет-нет, я не постарел.
Он заглянул в глаза Бейчи.
– Ты тоже получишь это, если попросишь, – сказал он. – Культура омолодит тебя, а потом стабилизирует твой возраст. Или сделает так, что ты продолжишь стареть, но только очень медленно.
– Это что, взятка, Закалве? – улыбаясь, осведомился Бейчи.
– Просто такая вот идея. И потом, не взятка, а вознаграждение. И тебе ничего не будут навязывать. Ладно, все это досужие размышления. – Он помолчал и кивнул, задрав голову к небу. – А теперь уже совсем досужие. Вон там – летательный аппарат.
Цолдрин посмотрел в сторону красных облаков заката, но никакого аппарата не увидел.
– Это Культура? – осторожно спросил Бейчи.
Он улыбнулся:
– В данных обстоятельствах, Цолдрин, если ты можешь видеть летательный аппарат, то это не Культура.
Он развернулся, быстро подошел к своему шлему, надел его – и внезапно обрел нечеловеческие черты из-за бронированного, утыканного датчиками забрала. Затем он вытащил большой пистолет из кобуры скафандра.
– Цолдрин. – Голос его гулко доносился из динамиков на груди. Он проверил пистолет. – На твоем месте я бы скрылся в капсуле или просто убежал и спрятался.
Существо в скафандре повернулось лицом к Бейчи. Шлем напоминал голову гигантского, устрашающего насекомого.
– Я хочу дать этим мудилам бой, просто ради удовольствия, – сказал он. – А тебе лучше оказаться где-нибудь подальше.
IV
Корабль восьмидесятикилометровой длины назывался «Размеры – еще не главное». Последний объект, на котором он задержался сравнительно надолго, был еще больше. Но то был столовый айсберг, на котором могли поместиться две армии, и по длине он ненамного превосходил всесистемник.
– И как только такие вещи не распадаются?
Он стоял на балконе, разглядывая что-то вроде миниатюрной долины, составленной из жилых блоков. Каждая ступень террасы была покрыта зеленью, повсюду виднелись дорожки и легкие мостики, а в самом низу бежал ручеек. Люди сидели за столами в маленьких двориках, валялись на траве у ручья, возлежали на подушках и диванах в кафе и барах, притулившихся на террасах. Над центральной частью долины, повторяя ее изгибы, под потолком небесной голубизны, висела транспортная труба, которая пропадала где-то вдали с обоих концов. Под трубой сияло искусственное солнце, похожее на громадную лампу дневного света.
– Ну? – сказала Дизиэт Сма, подходя к нему с двумя бокалами и протягивая один из них.
– Слишком большие, – сказал он, повернувшись к женщине.
Он видел отсеки, которые назывались доками, – там строились малые космические корабли (около трех километров в длину): громадные, без опор ангары с тонкими стенками. Он побывал рядом с гигантскими двигателями, которые, насколько он понял, были твердотопливными, недоступными (как это?) и явно очень массивными. Он почему-то ужаснулся, узнав, что на грандиозном корабле нет пульта управления, штурманской рубки, капитанского мостика – только три Разума, иными словами, мощнейших компьютера, которые контролируют все (как – совсем все?!).
А теперь он выяснял, где живут люди. Но все было слишком большим, слишком невероятным, слишком неповоротливым, особенно если корабль и в самом деле ускорялся так быстро, как уверяла Сма. Он покачал головой.
– Не понимаю, – сказал он. – Как же все это не разваливается?
Сма улыбнулась:
– Пораскинь мозгами. Поля, Чераденин. Силовые поля. – Она потрепала его по щеке. – Да не смотри ты так ошарашенно. И не пытайся понять все это сразу. Впитывай понемногу. Поброди. Углубись в корабль на несколько дней. И возвращайся, когда сочтешь нужным.
Немного позже он отправился в путешествие. Гигантский корабль был зачарованным океаном, в котором никто никогда не мог утонуть, и он бросился в этот океан, пытаясь понять если не корабль, то хотя бы создавших его людей.
Он бродил целыми днями, заглядывая в бары и рестораны, если хотел поесть, попить или отдохнуть. Большинство заведений были автоматическими, и вместо обслуги там были небольшие летающие подносы, хотя кое-где работали и люди: они казались посетителями, которые пожелали кого-то выручить.
– Конечно, я могу этим не заниматься, – сказал средних лет официант, вытиравший стол влажной тряпкой. Сунув тряпку в маленький мешок, мужчина сел рядом с ним. – Но видите, теперь этот стол чист.
Он согласился: да, стол чист.
– Вообще-то, – продолжил официант, – я занимаюсь инопланетными – без обид – инопланетными религиями. Моя специализация – «Пространственный аспект религиозных обычаев»… Ну, например, храмы, могилы или молящиеся всегда должны быть обращены в одну сторону, и все такое. Я все это каталогизирую, оцениваю, сравниваю, предлагаю свои теории, спорю с коллегами – здесь и в других местах. Но… работа никогда не заканчивается. Всегда находятся новые примеры. А старые подвергаются переоценке. Появляются новые люди с новыми идеями насчет проблем, которые казались уже решенными… Но, – он хлопнул ладонью по столешнице, – когда ты убираешь стол, ты убираешь стол. Ты чувствуешь, что сделал что-то, совершил некое достижение.
– Но ведь это лишь уборка стола.
– А потому в космическом масштабе это не важно?
Он улыбнулся в ответ на ухмылку незнакомца:
– Что ж, можно сказать и так.
– Но тогда что имеет значение? Мое исследование религий? Неужели это настолько важно? Я мог бы начать сочинять прекрасную музыку или развлекательные романы, но к чему? Чтобы доставить людям удовольствие? Вытирая этот стол, я получаю удовольствие. А люди садятся за чистый стол, что доставляет удовольствие им. И в любом случае, – рассмеялся человек, – люди умирают, звезды умирают, вселенные умирают. Что значит любое достижение, даже самое крупное, если само время однажды умрет? Конечно, если бы я ничего не делал, а только вытирал столы, это было бы презренным расходованием моего громадного интеллектуального потенциала. Но поскольку я сам сделал выбор, это доставляет мне удовольствие, – сказал мужчина с улыбкой. – Это позволяет мне знакомиться с людьми. Вот вы, например, откуда?
Он все время разговаривал с людьми – по большей части в барах и кафе. Жилые помещения всесистемника, видимо, различались по планировке; долины (или зиккураты, если угодно) встречались чаще всего, хотя имели разную конфигурацию.
Он ел, когда чувствовал голод, и пил, когда чувствовал жажду, пробуя всякий раз новые блюда и напитки из умопомрачительно сложного меню. Когда ему хотелось спать (корабль периодически погружался в красноватые сумерки, а лампы дневного света вверху тускнели), он просто спрашивал у одного из автономников, и тот говорил, где ближайшая свободная комната. Комнаты были примерно одинаковые по размерам, но отличались друг от друга. Некоторые были очень простыми, другие – крайне замысловатыми. Необходимый минимум имелся всегда: кровать (иногда настоящая, физическая кровать, а иногда – удивительная кровать-поле), умывальник, унитаз, шкафчик, место для личных вещей, ложное окно, голографический экран и устройство для вхождения в коммуникационную сеть, как внутрикорабельную, так и общую. В первую ночь он с помощью прибора, лежавшего под подушкой, вошел в один из сенсорных развлекательных порталов.
Той ночью он не спал. Он был отважным принцем-пиратом, который наплевал на свое происхождение и повел отважных соратников против кораблей свирепой рабовладельческой империи, владевшей островами, полными пряностей и драгоценностей. Их маленькие верткие суденышки сновали между неповоротливыми галеонами, ломая такелаж книппелями. Они высаживались на берег безлунными ночами, атаковали огромные замки-тюрьмы, освобождали счастливых пленников. Сам он сражался на мечах с главным палачом коварного губернатора, пока тот не свалился с высокой башни. Он заключил союз с прекрасной пираткой, который перерос в более тесную связь, а дерзкая попытка спасти женщину из монастыря, куда ее заточили…
Он вышел из игры спустя несколько недель сжатого времени; шестое чувство подсказывало, что все было понарошку, – но это казалось самым малосущественным в его приключении. Он с удивлением обнаружил, что, несмотря на несколько откровенно эротических эпизодов, у него не случилось семяизвержения, и понял, что прошла всего одна ночь, что теперь настало утро следующего дня и что в этой странной истории участвовали другие пассажиры. Это явно была игра. Ему оставляли записки с просьбой откликнуться: людям очень понравилось играть с ним. Он испытывал необычное для себя чувство стыда и никому не ответил.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 132; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!