Беспомощный перед лицом твоей красоты 24 страница
– Рад с вами познакомиться.
Он нырнул и ударил головой Моллену в ноги. Столкновение получилось хорошим.
– Нет, спасибо. – Они упали у бордюрного камня. – Извините…
Он занес кулак, чтобы снова ударить Моллена по голове.
– Не могли бы вы сказать, где это находится?
Но Моллен увернулся, и удар пришелся мимо. Дернувшись, седоволосый попытался стукнуть его головой. Пришлось уворачиваться, и он треснулся головой о бордюрный камень.
– Да, пожалуйста.
Голова звенела, все вокруг помутилось. Он растопырил пальцы и ткнул туда, где должны были быть глаза Моллена. Пальцы попали во что-то мягкое, и сразу же раздался крик шофера.
– Я не знаю, что вам ответить.
Он подпрыгнул, отталкиваясь руками и ногами и одновременно пиная Моллена.
– Спасибо. – Его нога попала в голову противника. – Повторите, пожалуйста.
Моллен тихо рухнул в канаву и замер.
– Который час? Который час? Который час?
Он встал на тротуаре. Ноги подкашивались.
– Меня зовут Моллен. Чем я могу вам помочь? Вам сюда не разрешено. Это частная собственность. Куда это вы направляетесь? Стойте, или я стреляю. Деньги не имеют значения. У нас есть влиятельные друзья. Скажите мне, где ближайший телефон. Я тебя так оттрахаю, сучка, что ты навсегда запомнишь. Вот тебе.
Он стукнул каблуком по голосовому аппарату. Послышалось громкое «хрррряп».
– Внутри нет частей, обслуживаемых пользователем…
Еще один удар – и машинка замолкла.
|
|
|
Он посмотрел на Бейчи: тот сидел на корточках рядом с машиной, держа на коленях голову Убрель Шиоль.
– Закалве! Ты с ума сошел! – завизжал Бейчи.
Он отряхнулся и посмотрел в сторону отеля.
– Цолдрин, – спокойно сказал он. – Ситуация чрезвычайная.
– Что ты сделал? – закричал на него Бейчи, широко раскрыв глаза, с гримасой ужаса на лице.
Он перевел взгляд с неподвижного тела Шиоль на тело Моллена, потом – на ноги женщины, лежавшей без сознания в машине, среди цветов, потом – опять на Шиоль, шея которой уже посинела.
Он поднял глаза в небо, увидел там точку и с облегчением повернулся к Бейчи.
– Они собирались убить тебя, – сказал он. – Меня прислали, чтобы их остановить. У нас есть около…
Со стороны Цветочного рынка и реки, из-за домов, послышались звук взрыва и свист. Оба посмотрели вверх, на точку – капсулу, – которая увеличивалась в размерах и наконец распустилась пышным цветком на стебельке, протянувшемся от неба до Цветочного рынка. Капсула проплыла сквозь раскаленный, сияющий воздух, затем, кажется, слегка дрогнула – и, будто в ответ, луч света устремился от нее назад к земле по той же линии.
Небо над Цветочным рынком вспыхнуло, дорога под ними сотряслась, раздался оглушительный звук взрыва, который докатился до скал и пошел вверх, к городу.
|
|
|
– У нас оставалось около минуты перед тем, как уходить, – сказал он, переводя дыхание.
Капсула полетела вниз и со стуком опустилась на поверхность дороги: четырехметровый черный цилиндр. В цилиндре открылись люки. Он подошел к капсуле, вытащил оттуда громадное ружье и стал переводить на нем рычажки.
– Теперь времени у нас не осталось, – сообщил он.
– Закалве! – сказал Бейчи неожиданно спокойным голосом. – Ты что, тронулся?
Над городом разнесся раздирающий уши вой – источник его находился где-то у верхней кромки каньона. Двое мужчин подняли глаза на тонкий предмет, который несся к ним, раздуваясь на лету.
Он сплюнул, поднял плазменное ружье, прицелился и выстрелил в быстро увеличивающийся предмет.
Из ружья вылетела яркая молния. Аппарат задымился и разлетелся на части, обломки его с жутким грохотом упали в каньоне, ниже по склону. Эхо падения прокатилось по всему городу.
Он снова посмотрел на старика:
– Так о чем ты спрашивал?
V
Через черную ткань палатки он мог видеть дневное небо, голубоватое и яркое, но в то же время черное, ибо его взгляд пронзал обманчивую голубизну вплоть до черноты – более густой, чем мрак внутри палатки, черноты, в которой там и сям горели солнца: крохотные светляки в холодной черной пустыне ночи.
|
|
|
К нему потянулся темный пучок звезд и мягко подхватил своими громадными пальцами, словно нежный зрелый плод. В этой колоссальной ладони он чувствовал себя безумно надежно и знал, что в одно мгновение (в любое мгновение и почти без усилий) сможет понять все; вот только он не хотел этого. Он чувствовал себя так, словно некая поразительная машинерия, что сотрясает галактику и всегда скрыта под поверхностью Вселенной, соединилась с ним и влила в него часть своей силы.
Он сидел в палатке, скрестив ноги и закрыв глаза. Вот уже четыре дня он сидел так. На нем был свободный балахон, вроде тех, что носят кочевники. Аккуратно сложенная форма лежала в метре позади него. Волосы его были коротко подстрижены, на лице отросла щетина, на коже проступали капельки пота. Ему порой казалось, что он находится вне своего тела и смотрит, как оно покоится на подушках под темной матерчатой крышей. Лицо его потемнело – черные волосы прорастали сквозь кожу, – но казалось посветлевшим от пота, который сверкал в свете ламп и лучей, проникавших сквозь отверстие для дыма. Его забавлял этот противоречивый симбиоз, соперничество, создающее равновесие. Если бы он воссоединился со своим телом или еще больше отдалился от него, то не утратил бы твердой убежденности в правильности мироустройства.
|
|
|
Внутри палатки было темно; ее наполнял плотный, тяжелый воздух, одновременно застоялый и свежий, насыщенный ароматами и пропитанный благовониями. Богатое и пышное убранство ласкало глаз. Ковры, висевшие по стенкам палатки, были толстыми, многоцветными, с драгоценными металлическими нитями. Ковер на полу казался полем с золотыми колосьями, а мягкие ароматные подушки и роскошно-толстые покрывала создавали сказочный ландшафт под темными складками крыши. От маленьких курильниц поднимались ленивые дымки; небольшие жаровни для ночного обогрева погасли; коробочки с сонными листьями, хрустальные чаши, ларцы с драгоценностями и книги с застежками были разбросаны по волнообразному матерчатому ландшафту, словно сверкающие храмы по долине.
Ложь. Палатка была пуста, а сидел он на мешке, набитом соломой.
Девушка увидела, как он задвигался. Это было гипнотическое движение, поначалу почти неуловимое, но стоило его заметить, стоило глазу привыкнуть к нему, как оно становилось совершенно явным и завораживающим. Верхняя часть тела крутилась, не медленно и не быстро, голова двигалась в одной плоскости, описывая круг. Девушке это напомнило дым, который иногда вдруг закручивается внутри палатки, поднимаясь к отверстию наверху. Глаза мужчины, казалось, вторили этому легкому, беспрестанному движению, слабо двигаясь под коричневато-розовыми веками.
Палатка, достаточно большая – девушка могла встать в ней в полный рост, – была разбита на перекрестке посреди пустыни, там, где встречались две дороги, пересекавшие море песка. Тут давно уже мог бы вырасти поселок или даже город, но ближайший источник воды был в трех днях пути. Палатка стояла на этом месте уже четыре дня и могла простоять еще два-три – смотря по тому, сколько времени мужчина будет пребывать под действием сонного листа. Девушка взяла кувшин с маленького подноса и налила в чашку воды, потом поднесла чашку к губам мужчины и осторожно наклонила, а ладонью другой руки подперла его подбородок.
Мужчина выпил полчашки, не прекращая своих движений, а затем повернул голову. Девушка взяла тряпочку и провела по его лицу, стерев часть пота.
Избранный, сказал он себе. Избранный, Избранный, Избранный. Долгий путь в неведомое место. Провести Избранного по опаленной пустыне, по пустошам, населенным безумцами, – к цветущим лугам и сверкающим шпилям Благоуханного дворца на скале. Он заслужил небольшой отдых.
Палатка стоит на торговых путях, вывернута наизнанку, соответственно времени года, а внутри сидит человек, солдат, вернувшийся после бесчисленных войн, покрытый шрамами и рубцами, переломанный, вылеченный и снова переломанный и вылеченный, заштопанный, заделанный… Хоть раз он мог расслабиться, не быть все время начеку, отдать свой разум на волю сильнодействующего наркотика, а свое тело вверить заботам и попечению молоденькой девушки.
Девушка, чьего имени он не знал, подносила воду к его губам и холодную материю – ко лбу. Он помнил лихорадку, которой переболел больше сотни лет назад, больше тысячи лет назад, и руки другой девушки, холодные и нежные, успокаивающие и утешающие. Он слышал, как птицы голосят на лугу, рядом с большим усадебным домом в широкой речной излучине, в тихой заводи яркого ландшафта его воспоминаний.
Вызывающий оцепенение наркотик, растворенный в крови, тек по его жилам, действуя то сильнее, то слабее, – поток нес все в случайном порядке. (Он помнил каменистый берег реки, куда неутомимое течение приносило ил, песок, гравий, гальку, камушки и валуны в порядке возрастания, по размеру и тяжести; постоянный напор воды укладывал камни в форме кривой, напоминающей кривую графика.)
Девушка смотрела и ждала, сохраняя спокойствие, – ведь незнакомец принял наркотик, давно известный ее соплеменникам, и оставался спокоен под его действием. Она надеялась, что этот человек не только кажется необычным, что он таков на самом деле: тогда получалось, что их кочевое племя – не единственное сильное, как они считали.
Она боялась, что мужчина не вынесет действия сонного листа и разлетится на мелкие кусочки, как раскаленный горшок, упавший в воду. Говорили, что именно это случалось с другими чужаками, тщеславно полагавшими, что сонный лист – всего лишь очередное развлечение в их беспечной жизни. Но этот не боролся с действием листа. Для солдата, привычного к сражениям, он продемонстрировал редкостную проницательность, сдавшись без борьбы и согласившись со всем, что требовал наркотик. Она восхищалась этим качеством в чужаке, поскольку не думала, что завоеватели могут быть такими сильными в своей уступчивости. Даже юноши из ее собственного племени – в других отношениях порой весьма интересные – не могли совладать с сокрушающими дарами сонного листа: они орали и бредили во время короткого кошмара, хныкали, просили материнскую грудь, мочились и обделывались, плакали и кричали, повествуя ветрам пустыни о своих самых постыдных страхах. Наркотик редко приводил к смерти в дозированном количестве, которое стало ритуальным. Но все же без последствий часто не обходилось. Не один храбрый юноша предпочел удар клинка себе в живот позору: вдруг все узнают, что сонный лист сильнее его?
Жаль, думала она, что этот мужчина – не ее соплеменник. Из него вышел бы хороший муж, способный подарить много сильных сыновей и проницательных дочерей. Многие браки заключались в соннолистных палатках, и поначалу, когда ее попросили провести чужеземца через дни сонного листа, девушка сочла это оскорблением. Но вскоре она поняла, что это честь, что он оказал их народу великую услугу, и когда настанет время инициации юношей, ей позволят выбрать одного из них.
Чужеземец настоял, чтобы ему дали столько же листа, сколько давали закаленным солдатам и матриархам: детские дозы – не для него. Девушка смотрела, как извивается верхняя половина его тела, словно он хотел расшевелить что-то у себя в голове.
У дорог, у пересечения этих малозаметных троп, проторенных для обмена, торговли, передачи знаний. Тонкие следы в пыли, бледные метки на оберточной бумаге пустыни. Если палатка была вывернута белой стороной наружу, а черной – внутрь, значит стояло лето. Зимой было наоборот.
Кажется, он физически ощущал, как мозг крутится у него в черепе.
В белой палатке, она же черная, умудрявшаяся быть одновременно и такой, и такой, на перекрестке дорог пустыни; черно-белая однодневка, похожая на лист, что опал до начала сезона ветров и подрагивает от легкого дуновения под застывшей волной – каменной полусферой гор, со снежными и ледяными шапками: пена, замерзшая в разреженном высокогорном воздухе.
Он выскользнул из палатки, которая опала позади него, став точкой рядом с ниточками следов в пыли. Мимо пронеслись горы – белое на охряном, – а следы и палатка исчезли. Потом горы сжались, а ледники и истончившиеся летние снега превратились в белые когти на скалах. На него надвинулась изогнутая кромка, сужая обзор, и планета внизу превратилась в цветной валун, камень, камушек, зернышко, песчинку, пылинку, а потом исчезла в песчаном вихре, среди вращения громадной линзы, что была домом для всех них и одновременно – точкой на тонкой оболочке вокруг пустоты, связанной с себе подобными материалом, который представлял собой лишь разновидность полного ничто.
Еще и еще пылинки. Все исчезло. Воцарилась чернота.
Он оставался здесь.
Ему сказали, что подо всем этим было что-то еще. Нужно только, сказала Сма, думать в семи измерениях и представлять Вселенную линией на поверхности тора: сначала есть точка, которая при рождении становится кругом, потом расширяется, движется внутрь тора и через его верхнюю часть – наружу, а потом складывается, уменьшается, сжимается. До этой точки были и другие, и после нее будут тоже (сферы побольше/поменьше, вне/внутри их собственной вселенной, видимые в четырех измерениях). Вне тора и внутри его существовали разные временные шкалы. Одни вселенные вечно расширяются, другие существуют лишь мгновение.
Но это было слишком. Это значило слишком много, чтобы иметь значение. Он должен был сосредоточиться на том, что знает, на том, чту он есть, на том, чем он стал, – по крайней мере, вот сейчас.
Он нашел солнце и планету, выбрав их из всего множества, и направился к планете, зная, что она – источник всех его мечтаний и воспоминаний.
Он искал смысл, а нашел прах. Откуда шла боль? Ну да, вот отсюда. Разрушенный летний домик, разбитый, сожженный. И никаких следов стула.
Иногда, как теперь, от банальности всего этого прямо-таки перехватывало дыхание. Он все еще дышал. Возможно, его тело уже было запрограммировано на непрекращающееся дыхание, но Культура (да благословит ее Хаос) для надежности ввела в него дополнительную программу. Для людей племени это было обманом (он видел девушку перед собой, следил за ней сквозь полуприкрытые веки, потом снова закрывал их совсем), но пускай; он кое-что сделал для них, хоть они не осознавали всей важности этого, – а теперь они могли сделать кое-что для него.
Но трон, как заметила однажды Сма, есть главный символ во многих культурах. Сидеть в блеске величия – вот наивысшее воплощение власти. Остальные приходят к тебе, опускают голову, часто кланяются, нередко отступают задом, иногда простираются ниц (хотя благословенная статистика Культуры говорила о том, что это всегда плохой знак). Тот, кто сидит, – поза, не вызванная необходимостью, последствие эволюции, удаляющей человека от животного, – способен манипулировать другими.
Были малые цивилизации – в сущности, большие племена, говорила Сма, – представители которых спали сидя, на специальных стульях, потому что верили: лечь – значит умереть (вот, например, мертвецы всегда лежат).
Закалве (это ли его настоящее имя? Внезапно оно показалось ему странным и чужим, когда нахлынули воспоминания), Закалве, сказала Сма, я была в одном месте (как они перешли на эту тему? Что заставило его упомянуть об этом? Может, он был пьян? Опять развязался язык? Или он пытался соблазнить Сма, но снова оказался под столом?), Закалве, я была там, где людей убивают на стуле. Не пытают (такое встречалось часто – кровати и стулья использовались, чтобы сделать человека бессильным и несвободным, причинить ему боль), а убивают, когда они сидят. Они – слушай внимательно – либо травят их газом, либо пропускают через них ток высокого напряжения. В контейнер под сиденьем – бесстыдное подобие стульчака – падает шарик, содержащий смертельный газ; или же человеку на голову надевают специальную шапочку, а руки погружают в проводящую жидкость, чтобы поджарить мозги.
Ты хочешь узнать, в чем соль?
Да, Сма, объясни, в чем соль.
В том же самом государстве есть закон, запрещающий – цитирую – «жестокие и необычные наказания»! Можешь себе представить?
Он кружил над планетой, такой далекой планетой.
Потом упал на нее – через атмосферу на поверхность.
Он нашел каркас особняка, похожий на забытый череп, нашел разрушенный летний домик, похожий на расколотый череп, нашел каменный кораблик – одинокое подобие черепа. Обман. Этот кораблик никогда не плавал.
Он увидел другой корабль, куда больше по размеру: сто тысяч тонн, предназначенных для разрушения, являли зрелище ненужности и упадка. Корабль щетинился всеми своими слоями: первый, второй, третий, противовоздушный, малый…
Он кружил, потом попытался приблизиться, прицелиться…
Но слоев было слишком много, и он потерпел поражение.
Ему, снова выкинутому с планеты, пришлось сделать над ней еще один круг, и тогда он увидел Стул и Стульщика (не того, о котором думал прежде, а другого Стульщика, настоящего, к которому он все время возвращался в своих воспоминаниях) во всей его ужасающей славе.
Но некоторые вещи были слишком тяжелы.
Некоторые вещи было слишком трудно переносить.
Будь прокляты люди. Будь прокляты другие. Будь проклято то, что есть другие люди.
Назад к девушке. (Зачем они нужны, эти другие люди?)
При ее совсем небольшом опыте проводника девушке все же поручили этого человека: он был чужаком, а она считалась лучшей из неопытных. Но она им покажет. Возможно, такое испытание для нее приготовили, видя в ней будущего матриарха.
Когда-нибудь она возглавит их. Она чувствовала это своими костями – теми, что отзывались болью при виде упавшего ребенка; та же боль, что возникает в ее чашевидных детских костях, если кто-нибудь на ее глазах со всего размаху падает на землю, проведет ее через политические хитросплетения внутри ее племени и невзгоды, постигающие его. Она победит, как победит человек перед ней, – но по-другому. В ней тоже была внутренняя сила. Она поведет свой народ: эта уверенность росла в ней, точно ребенок. Она поднимет свое племя против завоевателей, она покажет, чего стоит их недолгое владычество; ответвление от главной дороги, проходящей через пустыню, – вот судьба захватчиков. Люди, живущие далеко за равнинами, в развратном благоуханном дворце, подчинятся их племени. Могущество и проницательность их женщин, могущество и храбрость их мужчин – терний пустыни – сокрушат растленных людей-лепестков со скал. Пески снова будут принадлежать их племени.
Ложь. Девушка была юна и не знала ничего о мыслях или судьбе племени. Ее бросили чужестранцу, как кость собаке, чтобы облегчить ему переход к смертному сну, как считали ее одноплеменники. Судьба ее побежденного народа мало что значила для девушки; этот народ забросил наследие предков ради погони за престижем и побрякушками.
Пусть девушка мечтает. Он погрузился в спокойное безумие наркотического сна.
Была некая точка, где сходились угасающие воспоминания и луч времени из другого места, но он пока не был уверен, что догнал ее.
Он попытался снова разглядеть большой дом, но тот не был виден за дымом и вспышками осветительных снарядов. Он наблюдал за громадным боевым кораблем, застрявшим в сухом доке, но тот больше не увеличивался в размерах. Это был корабль первого ранга – ни больше ни меньше; но что значил для него этот корабль, до конца понять не удавалось.
Он всего лишь провел Избранного по пустынным землям к Дворцу. Зачем им было нужно, чтобы Избранный добрался до Дворца? Нелепость. Культура не верила в такие сверхъестественные вещи, не предавалась таким суевериям. Но Культура попросила его помочь Избранному добраться до Дворца, невзирая на все препятствия.
Чтобы увековечить порок. Чтобы продлить господство глупости.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 152; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!