Книга десятая. История Рима с 1260 по 1305 г 21 страница
5 мая 1309 г. умер Карл II Анжуйский, и корону получил второй его сын, Роберт Калабрийский, устранивший притязания Карла-Роберта Венгерского, сына Карла Мартелла, первенца Карла II. Он был образованный и талантливый государь— Папа, лично настроенный им в свою пользу в Авиньоне, в августе 1309 г. дал ему инвеституру. Климент V привлек его тем на свою сторону; он обрел в этом короле надежнейший оплот церкви в Италии и вверил ему в ней защиту светских своих прерогатив. Роберт действительно в течение целого человеческого века пребыл благодарнейшим союзником и вернейшим предстателем Святого престола. По прибытии его в начале 1310 г. из Авиньона в Италию гвельфы немедленно признали его национальным своим главой. Это послужило для гибеллинов без пастыря лишним поводом желать ускорения римской экспедиции Генриха VII. В наиболее выдающихся личностях их партии жила пламенная политическая надежда мессии, и ее-то Данте воплотил в мистическом образе «Veltro».
Величайший представитель скорбей и надежд своей отчизны, скитавшийся в изгнании, поэт явился вдохновенным пророком гибеллинских тенденций. Прокламации его, некоторые даже знаменитые места из его поэмы имеют полный вес политических документов для духа той замечательной эпохи. В виде контраста к истории римских походов, предаваемых итальянцами в течение целых веков проклятиям, как нашествия, беспристрастный Данте видел в ставших законными королях римских немецкой национальности Богом призванных спасителей Италии, для которых составляло священный долг восстановить по сю сторону Альп растерзанную империю. Ничто яснее не доказывает глубокого отчаяния совершенно истерзанной страны, как то, что благороднейший итальянский патриот вожделел возврата в отечество свое германских императоров с оружием в руках. Едва ли простили ему это итальянцы; они порицали это, как эксцесс гибеллинских партийных страстей, но высокий дух Данте поднялся в философском своем мировоззрении до мирового идеала, до которого не могли коснуться никакие партийные взгляды и для которого делалась безразличною даже национальность. Не покидавшие Германии Габсбурги разочаровали его; он разражался гневными ламентациями против тени забывшего долг Рудольфа, а умерщвление Альбрехта почитал за карающую десницу неба, напоминавшего преемникам его о попранном Долге. Стихи Данте во всемирно знаменитом месте чистилища, где он рисует встречу тени Сорделло с Вергилием, эти дифирамбы патриотической скорби пророческой возвышенности Исайи удержали свою силу на все последующие века и были как бы огненными буквами, начертанными над Италией. Он призывал Генриха в осиротелый Рим:
|
|
|
Приди, узри твой Рим в неосушаемых слезах,
|
|
|
Вдовицу, одиноку, и ночь и день вопящу:
«Почто, о цезарь мой, покинул ты меня?»
Идеал Римской империи был присущим западному духу догматом, объясняемым единством церковной организации. Империя и церковь являлись в представлении людей двумя лишь раздельными, но принадлежащими к одному и тому же составу формами, среди коих цивилизация представлялась вообще понятием космоса.
Римская имперская идея пережила благодаря этому падение Гогенштауфенов, бессилие междуцарствия и долгую эпоху, в продолжение которой вовсе не было римского императора на свете. Ни ожесточенная борьба между цезаризмом и папизмом, ни все сильнее разгорающиеся национальные тенденции стремящихся к самостоятельности народов не могли искоренить у латинцев и германцев этот римский мировой идеал, который может быть назван антихристианским. Глубокий мыслитель Данте рассчитывал, не столько по убеждению политика, сколько философа, возвратить растерзанной своей отчизне единство, мир и славу минувших времен путем авторитета императора, несмотря на то что этот всемирный монарх, когда он был создан и коронован, уступал в действительном могуществе всякому королю и едва ли мог внушать страх какому-либо верхнеитальянскому тирану. Знаменитая его книга «De Monarchia», первый важный со времен Платона, Аристотеля и Цицерона политический трактат, едва ли появлением на свет обязан одной лишь римской экспедиции Люксембурга; впрочем, независимо от того, когда бы он ни был написан, он служит выражением той гибеллинской доктрины, которая с энтузиазмом приветствовала Генриха VII в Италии.
|
|
|
Произведение Данте не может быть названо программой партии, ибо доступно оно могло быть лишь высокообразованным умам. Оно есть труд не государственного человека, каковым никогда не был Данте, но философа-мыслителя, углубляющегося в ученые абстракции и строящего свою систему мировой республики не на политических или социальных людских отношениях, но воздвигающего ее на догматических тезисах, и Данте трактует не о государстве, но об идее мировой республики как форме всеобщей цивилизации. По схоластическому методу развивает он три основных тезиса: именно, что универсальная монархия, т. е. империя, необходима для блага человеческого общества, что монархическая власть, единая и нераздельная Римская империя, законно принадлежит римскому народу, а через посредство его — императору и, наконец, что авторитет императора исходит непосредственно от Бога, а не от папы, наместника Христова или Божия, согласно мнениям духовенства. Глубокое это произведение является истинным символом средневековых убеждений, которые только благодаря ему и являются для нас понятными. Оно зиждется именно на догмате непрерывного бытия империи. Относительно лишь можно сказать, что Данте требует восстановления таковой, ибо исхождение самой империи являлось, по его теории, настолько же мало мыслимым, как и человеческого общества вообще. Безразличным являлось, назывались ли императоры Августом, Траяном и Константином или же Карлом, Фридрихом и Генрихом, были ли они латинцами или германцами, — все это не изменяло ни существа, ни непрерывности Римской монархии в качестве старейшей, восприявшей в себя церковь. Единство универзума составляло таковое же и политического мира гибеллинов. Для них представлялось единственно мыслимым и наилучшим мировым строем правление единого императора, и эту доктрину подкрепляли они не одним лишь историческим фактом Римской империи, но и посредством христианской идеи. Коль скоро церковь, государство Божие, была единая, то не должна ли была таковой же быть и гражданская ее форма — империя? Коль скоро должны были существовать лишь один пастырь и одно стадо, не должен ли был быть император всеобщим пастырем народов в делах светских, подобно тому как был папа в делах духовных? Сам Христос Бог, отстранивший от себя всякую мирскую юрисдикцию, подчинялся гражданскому закону и изрек: «Воздадите кесарево кесареви»; согласно сему Он признавал императора вселенским главой мира и законодателем на земле.
|
|
|
Монархия, или императорская власть, была, таким образом, возвеличиваема и идеализуема гибеллинами в той же самой мере, в какой папство вторглось в гражданско-правную сферу и через секуляризацию потерпело ущерб в духовном своем характере. В борьбе своей с императорами папы старались насколько возможно глубоко унизить идею императорского величия; в конце концов, они доказывали происхождение цезаризма из одной лишь человеческой слабости или грубой власти обрисовывая его сферу в воплощении одной лишь материальной бренности, а высшую его цель — в одном служебном лишь охранении вольностей, прав и владений и ересепреследующей ортодоксальность церкви. Гибеллины пламенно оспаривали это воззрение; они утверждали, что империя есть божественное установление, и определяли содержанием его высшее временное счастье, свободу, правосудие и мир, т. е. человеческую культуру. Опасность привлечения к себе императорами также и духовного могущества имела быть отвращена энергиею и мудростью пап, но общество пугала другая универсальная деспотия, ибо церковь угрожала империи, а папа — захватом светской власти. От этого и предостерегли бдительные гибеллины Европу, и «Монархия» Данте являлась набатным колоколом в эпоху высочайшей опасности.
Абсолютной папской власти противопоставлялась одинаково же безграничная в светских вопросах императорская власть и с одинаковым же увлечением. На самом деле Данте был нисколько не меньший абсолютист цезаризма, чем Юстиниановы законоведы Гогенштауфенов. С серьезностью философа утверждал он, что все государи, народы и страны, что земля и море по праву состоят под властью одного единого цезаря, мало того, что даже всякий живой человек есть подданный римского императора. Настолько далеко раскинулась гибеллинская доктрина через противодействие вызывающим принципам Бонифация VIII, претендовавшего на таковую же безграничную полновластность для папы, как на божественное его право. Тем не менее Дантова идея империи отнюдь не была программой деспотизма. Вселенский император не должен был быть тираном света, убивающим законную свободу и беспощадно истребляющим многообразность сословий, общин и народов с их учреждениями, но, напротив того, должен был быть, как обладатель всего, властвующим над всякими деспотическими стремлениями и, как стоящий превыше всех партийных страстей миротворец, верховным первоначальником или президентом всеобщей человеческой республики, короче, воплощенной идеей добра. Можно сказать, что высокий этот идеал всесовершенного, всесильного монарха являлся, собственно говоря, лишь отражением идеала папы в сфере земных дел. Слишком возвышенный как для того, так и для нашего времени, предобуславливает он через поэта золотой век всемирной республики, в которой народы составляют таковое же число семей и наслаждаются вечным миром под любвеобильным руководством свободно избранного отца, резидирующего, по мысли Данте, в Вечном Риме. Гибеллинская философия далеко отстояла от позднейшего понятия абсолютной монархии, развившегося из сурового протестантизма. При всем том в совершенном идеале мироуправляющего и миротворящего императора все же могли быть сокрыты зародыши для новых Неронов, Домицианов и Каракалл и в практических отношениях реального света — дать всходы деспотизма. Философы и государственные люди древности не поняли бы возвышенных утопий Данте, а Константин или Юстиниан с изумлением стали бы взирать на просветленный религиозным сиянием образ, в который в христианской фантазии средневековых мыслителей обратилась идея империи. Знаменитый апофеоз, в котором Данте представил Священную империю в образе парящего в раю звездного орла, в действительности выдвигает культ политического идеала столь религиозной страстности, каковую могли лишь испытывать к идеалу церкви отцы церкви, как блаж. Августин, св. Иероним и Киприан. Прогресс мышления лежал, таким Разом, невзирая на все абстракции, в начале XIV века на стороне гибеллинов, а вскоре они же распространили философско-правовые принципы, послужившие к происхождению реформации церкви и государства.
Генрих VII объявляет свой римский поход. — Собрание в Лозанне. — Климент V, Роберт и Генрих. — Папа объявляет о римском походе короля. — Выступление. — Первое появление Генриха в Ломбардии. — Посольство от римлян. — Людовик Савойский, сенатор. — Коронация в Милане. — Падение Торри. — Отпадение ломбардских городов. — Бретин. — Генрих в Генуе. — Положение дел в Риме. — Орсини и Колонна. — Иоанн Ахайский. — Лига гвельфов. — Плохое положение Людовика Савойского в Риме
Можно ли удивляться согласию Генриха принять на себя в качестве героя великой идеи славную задачу и спуститься во образе гения мира и законодателя в классическую страну, не попиравшуюся со времен великих Гогенштауфенов ни одним королем германским? Перед ним предстали многие итальянцам, многие ломбардцы, даже изгнанные гибеллины ободряли его, когда он 30 августа 1310 г. держал гофтиг в Шпейере. Сами имперские князья склонились и пользу римской экспедиции, которую обещали энергично поддерживать; сам папа желал похода Генриха в Италию, равно требовали его и римляне. Герольды короля полетели через Альпы и возвестили городам и синьорам, что он идет «даровать снова вселенной мир». Ожидания многих итальянцев, вызнанные вооружениями Генриха, были запечатлены Данте около этого же времени в письме к государям и народам Италии. Римский король пожаловал юному сыну своему Иоанну корону Богемии, затем покинул отечество свое, принося, подобно многим из своих предшественников, в жертву имперскому идеалу ближайшие свои обязанности властителя Германии. Осенью 1310 г. прибыл он в Лозанну, ибо отсюда, согласно уговору, должен был начаться поход римский. Депутации почти ото всех итальянских городов явились там к нему на поклон с богатыми дарами, не явились одни лишь флорентинцы; могущественная их республика с таким же постоянством оставалась верна знамени гвельфов, как Пиза — знамени гибеллинов. В Лозанне Генрих перед легатом паны принес клятву быть патроном-покровителем церкви, признал все привилегии императоров и клялся в поддержке церковной области, в которой дал обет не отправлять никакой юрисдикции; Климент V находился теперь в противоречивом положении между склонностью и отвращением, между надеждой и страхом. В видах освобождения от клещей Филиппа, неустанно терзавшего его процессом против Бонифация VIII и требовавшего осуждения этого умершего паны, поспешил он признать на императорском троне Генриха; должен ли был он теперь допустить римского короля достигнуть могущества в Италии, оставаясь в то же время вдали и бессильным по Франции? Должен ли был он кинуться в объятия германского императора, объявить себя в пользу гибеллинов и пожертвовать всей партией гвельфов, в том числе и королем Робертом? Монарха этого посадил он на трон Неаполя, чтобы и. меть наготове противника императору германскому. Вокруг Роберта стягивались шельфы, и сулимый римской экспедицией гибеллинам перевес становился, вследствие угрожающего могущества Неаполя, сомнительным. И вот, когда Генрих снарядился в поход, папа поспешил сделать того же Роберта ректором церкви в Романьи под влиянием сильных опасений, что император присвоит себе власть в этих беспокойных провинциях, недавно еще бывших имперскими областями. Прежде, однако, чем Генрих успел поклясться на Ливанской грамоте, обнародовал и Климент энциклику к синьорам и городам Италии, которой увещевал их доброжелательно принять короля римского. Чрезмерные выражения радости, в которых он возвещал народам прибытие вожделенного восстановителя мира, могли бы возбудить в гибеллинах сомнение в их искренности, если бы они всецело не предались глубокому экстазу и были способны к здравому размышлению. Язык Данте не был проникнут большим энтузиазмом, чем язык папы, который писал: «Да ликуют подвластные Римской империи народы, ибо, о зрите ваш мироносный король, избранник Божией милостью, к лицезрению которого стремится вся земля, с кротостью притекает к вам, дабы, восседая на престоле величия своего, единым мановением своим рассеивать всякое зло и созидать для подданных своих идеи мира». Никогда раньше ни один германский король не был принимаем при римской своей экспедиции со столь воодушевленными приветствиями со стороны церкви; манифест папы провозвещал в нем, подобно манифестам гибеллинов, мессию мира; церковь и Италия окружали его идеалистическим престижем возвышенных теорий, а приведенный в экстаз Запад, даже сами греки на Востоке, с напряженным вниманием взирали на шествие Генриха, от которого ожидали великих событий. Когда король измерил вооруженные свои силы в Лозанне, то они не могли вселить в него большую уверенность. Войско его составляли всего 5000 человек, из которых большая часть были наемники и всякий сброд. В рядах оного не блистали, как при прежних римских походах, могучие имперские князья. Братья его, Балдуин, архиепископ трирский, и Вальрам, граф люцельбургский, дофины Гуго и Гвидо Виннские, епископ Теобальд Люттихский, Гергард, епископ базельский, Лупольт, герцог австрийский, герцог брабантский составляли самую знатную часть его свиты, самых же сильных друзей нашел он в свояках своих, графах Савойских. Вообще он не ранее рассчитывал на усиление воинских сил, как по прибытии в Италию. 23 октября 1310 г. переправился король после тяжелого перехода через Мон-Сенис и на другой день прибыл в Сузу, первый итальянский город у подножия этой горы. 30 октября вступил он в Турин. Шестьдесят долгих лет, полных усобиц и бурь, интересных по своим обширным переворотам в империи, в папстве и в самой Италии, прошли с тех пор, как Ломбардия видела последний римский поход. Одни лишь старики смутно помнили это время. И вот, когда теперь снова на По появился римский король для возобновления исконных связей Италии с Германией, вся страна поверглась в глубокую тревогу. Не с сильным войском, как предместники его, но почти безоружным явился этот немецкий король для освобождения народов и городов от их тиранов. Повсюду блуждавшие изгнанники надеялись теперь на возвращение гибеллинов, на восстановление своего могущества, и одни лишь гвельфы, колеблющиеся и несогласные, полны были страха. Но настолько глубока была потребность Ломбардии в покое, настолько силен престиж появления императора и столь велика надежда на его беспристрастие, что и гвельфы не посмели задержать его шествие, но явились с покорностью к нему, как ко всеобщему решающему судье. Гвидо делла Торре, могущественнейший из всех гвельфов, тиран миланский, которого гибеллинский соперник Матфей Висконти жил в изгнании, с полной подозрительностью держался еще позади, но прочие главы гвельфов — Филиппоне де Лангуско, владетель Павии, Антоний де Фиксирага, тиран Лода, Симон де Адвокатис де Верчели, маркграфы Салуццо и Монферрата, многие синьоры и епископы ломбардских городов спешили к Генриху в Турин и поставили воинскую свою рать под его знамена. В несколько дней собрал он 12 000 рейтаров.
1 ноября явилось с поклоном к нему посольство от римлян. Колонна, Орсини, Анибальди, предводители римских партий явились депутатами из своего города с 300 рейтаров и блестящей свитой. Они были командированы Капитолием, на сколько к Генриху приглашать его на императорскую коронацию, настолько же и к папе, убеждать его вернуться в Рим, где, как надеялись, он лично будет короновать нового императора. Равно и Генрих отправил к папе послами брата своего Балдуина и епископа Николая; послы эти должны были в случае, если бы Климент не мог сам приехать в Рим, вести переговоры об уполномочии заступающих его место кардиналов. Римские послы изъявили на это свое согласие. Во время пребывания их в Турине было решено, что Людовик Савойский отправится в Рим сенатором, ибо этот граф был к этому преднамечен еще ранее, чем Генрих приступил к римской экспедиции. Для короля являлось делом особой важности посадить сенатором в Капитолии одного из своих вернейших и даже состоящих в родстве с ним приверженцев. В конце 1310 г. поехал Людовик Савойский в Рим, где народ принял его на год сенатором, и папа его утвердил.
Все города Ломбардии покорились королю римскому, выслушивавшему кротки и доброжелательно всякую жалобу, не доброхотствовавшему ни гвельфам, ни гибеллинам, но повелевавшему мир. По велению его примирялись партии. Он приказал повсюду принять снова изгнанников, что и было исполнено. Как будто следуя голосу Данте, города вложили свое вольное правительство в руки Генриха и получили императорских наместников. Генрих VII обладал личными качествами, производившими благоприятное впечатление на великих и малых: человек во цвете сил, 49 лет, приятной наружности, искусный оратор, великодушный и храбрый, справедливый, умеренный, благочестивый и величайшей правосудности. С одинаковым уважением принимали его гвельфы и гибеллины; но это уважение скоро умалилось благодаря промахам или ошибкам, а наиболее же всего благодаря недостойной императора бедности. В Асти явился глава гибеллинов, изгнанный Торри Матфей Висконти, — человек, по слонам Дино, более умный и хитрый, чем справедливый; в бедной одежде, с одним лишь спутником, — и бросился к ногам короля. 23 декабря повел Генрих его и других изгнанников обратно в Милан. Въезд его в большой этот город, при виде которого содрогнулся он сам, был первым истинным триумфом воскресающей императорский власти; ибо со времен гвельфа Оттона IV Милан не принимал в стенах своих никакого императора. Между тем как толпы знати, без оружия, как он повелел, вышли навстречу к королю и лобызали стопы монарха-миротворца, Гвидо делла Торре, полный недоверия, выехал навстречу к нему лишь до форштадта; однако германцы тотчас же сломили его гордыню. В последний раз зрел мир зрелище благоговения повелевающего императорского величества в средневековых формах.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 187; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!