Коронование Оттона II. — Посольство Лиутпранда в Византию. — Пренесте или Палестрина. — Передача этого города в ленное владение Стефании senatix в 970 г.

⇐ ПредыдущаяСтр 34 из 141Следующая ⇒

Целых шесть лет выну ждан был Оттон пробыть в Италии — в стране, где после него еще бесчисленное множество германцев достигло славы, но вместе с тем возбудило в ней дикую ненависть к себе и обрело свои могилы. Будучи еще в Риме, Оттон отдал капуанскому Пандульфу Железная Голова в ленное владение Сполето и Камерино. Таким образом, верному вассалу были переданы лучшие земли Средней и Южной Италии и на него было возложено ведение все еще продолжавшейся войны с византийцами. Пасху 967 г. Оттон вместе с папой Иоанном праздновал в Равенне и затем на соборе возвратил церкви этот город и его область вместе с другими патримониями. После того Оттон приказал своему сыну прибыть в Италию, чтобы обеспечить ему наследование и сделать итальянское королевство, подобно империи, наследственным.

Оттон со своим отцом вступил в Рим 24 декабря и получил императорскую корону из рук Иоанна XIII в день Рождества. Идеи отца пленили воображение 14-летнего юноши' вдруг увидевшего себя цезарем, окруженным всемирно-историческими памятниками. Целью политики Оттона было восстановление Западной Римской империи; к этой цели должны были привести Оттона подчинение Рима и папства, изгнание из Италии греков и арабов и затем объединение этой раздробленной страны С Константинополем был заключен союз, к которому некогда так стремился Карл Великий. Вступлением в родство с греческим двором Оттон I надеялся придать блеск своей юной династии. Но византийский император смотрел с недоброжелательством на восстановление Западной империи и на возраставшее в Италии могущество германского короля, вассалами которого уже были государи Беневента и Капуи. Искавшие спасения в бегстве сыновья Беренгара нашли приют у византийского императора и легко могли начать войну из Калабрии, как некогда пытался это сделать претендент Адельхис. Оттон отправил посольство к Никифору Фоке, чтобы заключить с ним мир и просить у него для своего сына руки дочери Романа II. Посольская миссия была возложена на одного из самых умных людей Италии того времени; то был Лиутпранд, искусный царедворец, последовательно служивший при дворах Гуго, Беренгара и Оттона, а с 962 г. получивший сан епископа кремонского. Редкое для того времени знакомство с греческим языком, ум, находчивость и придворная ловкость делали Лиутпранда вполне пригодным для выполнения этой задачи, являвшейся тогда одной из самых трудных. Лиутпранд представил Оттону подробный отчет о своей поездке, который читается и в настоящее время с живейшим интересом. В этом отчете мы находим картину византийского двора, написанную, правда, нередко злостно, но живыми образами и в высшей степени ценную. Мы будем ссылаться на этот отчет, поскольку он относится к Риму и римлянам.

Лиутпранд прибыл в сто лигу Востока 4 июня 968 г., но не скоро был принят в аудиенции Никифором Фокой, увенчанным славой покорителя Крита. Суровый, мужественный герой удостоил тщеславного царедворца лишь несколькими словами, и оскорбленный таким презрительным обхождением Лиутпранд отомстил Никифору Фоке, изобразив его чудовищем. «Мы желали, — сказал император, — оказать тебе прием пышный и великодушный; но твой государь — безбожник, и потому мы не можем этого сделать; он вторгся в Рим, как враг, лишил жизни Беренгара и Адальберта противно праву и долгу, убивал, ослеплял и изгонял римлян и завладел героями нашей империи, предавая их огню и мечу». Нисколько не смущенный этими обвинениями епископ отвечал, что Рим освобожден от господства распутных женщин и надменных аристократов и что наказанию были преданы по законам Юстиниана бунтовщики, нарушившие присягу. В дальнейших переговорах Лиутпранд объяснил, что Отттон возвратил римской церкви все ее владения и передал папе все церковные имения, причем сослался на дар Константина, считавшийся тогда подлинным. Высокомерное поведение греческого императора, торжественная манера держать себя, претензия считать себя законным властителем Рима и Италии, презрение к варварам, нескладный и бьющий на театральный эффект придворный церемониал, — все это описано у Лиутпранда очень увлекательно; тем не менее нельзя не усомниться, что Лиуттпранд мог сохранить всю ту независимость и прямоту, которые он приписывает себе в своем отчете. Как некогда Василий отказал Людовику II в титуле императора, так поступал теперь и Никифор, не желавший признавать за Оттоном никакого другого титула, кроме riga. Никифор считал себя одного императором, и Лиутпранд пришел в немалый ужас, когда в Константинополе было получено от Иоанна ХЩ письмо с надписью, отчасти дерзкой, отчасти неопределенной: «Императору греков». Допустив посла Оттона к своему столу, Никифор, однако, не скрывал своего презрения к этому послу и заметил ему, что называющие себя в Италии римлянами не больше, как только варвары и лангобарды. «Настоящие римляне, — отвечал на это лангобард, — происходят от братоубийцы Ромула и разбойников, а мы — лангобарда саксы, франки, лотарингцы, баварцы, швабы и бургундцы — презираем римлян настолько, что ругаем их именем наших врагов, так как с именем «римлянина» мы связываем все, что есть на свете неблагородного, корыстного, чувственного и лживого». Слыша это, греки, ненавидевшие Рим с той поры, как он пал, улыбались и уверяли посла, что Константин увел с собой в Византию сенат и римских всадников, а в Риме остались только подонки народа.

На предложение Лиутпранда сочетать браком падчерицу императора Феофано с сыном Оттона был дан такой ответ: «Если вы возвратите то, что принадлежит нам, вы получите то, чего вы желаете; отдайте нам Равенну, Рим и все земли, примыкающие к ним и простирающиеся до наших провинций; если же твой государь хочет заключить союз, не вступая в родство, пусть он вернет Риму свободу». Когда Лиутпранд указал, что Оттон дал церкви больше богатств, чем она имела раньше, между тем как византийское правительство не думало возвращать церкви захваченные патримонии, императорский министр отвечал: император это сделает, когда снова будет по своей воле управлять Римом и римским епископством. Лиутпранду не удалось достигнуть поставленной ему цели. Лукавые греки осыпали самолюбивого епископа насмешками и относились к нему оскорбительно. Только в конце 968 г. Лиутпранд мог наконец к своему удовольствию покинуть Константинополь, пройдя через бесконечный ряд испытаний, описанных им, впрочем, больше с юмором, чем с горечью.

Мы не будем следить за движениями Оттона в Италии, когда он вел войну с греками в Калабрии, появлялся в Равенне и Павии, а Рождество 970 г. провел в Риме. Город теперь покорно переносил императорское иго. В продолжение нескольких лет после ужасного кровавого суда история Рима не отмечена никаким выдающимся событием. Заслуживает внимания только один диплом Иоанна XIII, относящийся к знаменитому городу Лациума. Древний Пренесте, стоявший на склоне горы и находившийся в 24 милях от Рима, откуда его можно было видеть невооруженным глазом, все еще назывался своим прежним именем и сохранял следы прежнего величия. Саги поэтов и исторические события составляли красу этого древнего города сикулов. Здесь Марий бросился на свой меч; Сулла, истребив жителей города, разрушил его и затем воздвиг в нем величественный храм Фортуны; Фульвия отвечала отсюда Октавиану отказом и с ней была Ливия, сначала противница, а затем супруга Августа. Бальзамический воздух Пренесте некогда излечил развратного Тиберия; императоры и поэты, поклонники Фортуны — Овидий, Гораций и Вергилий — любили этот украшенный лаврами город богини счастья. Во времена варваров он пал; его храмы, базилики и театры погибли или представляли одни развалины, и великолепные создания трех различных эпох древности исчезли в кучах мусора.

Пренесте сделался одним из семи древних римских викарных епископств и был поставлен под покровительство св. Агапита, юноши, погибшего здесь мученической смертью 28 августа 274 г. Этому святому, считающемуся до сих пор патроном города, посвящен собор, построенный на развалинах храма Фортуны. В ноябре 970 г. Иоанн предоставил Пренесте в наследственное ленное владение Стефании senatrix; за ежегодную плату в 10 золотых солидов Стефания, ее дети и внуки получили право владеть городом, но затем он должен был быть возвращен церкви. В этом документе мы имеем пример наделения в римской области феодальным владением.

Мы еще встретимся с потомством Стефании как владельцами Палестрины и, касаясь в истории XI века междоусобных войн знати, не раз будем возвращаться к этому городу.

Бракосочетание Феофано с Оттоном II в Риме. — Бенедикт VI, папа, 973 г. — Смерть Оттона Великого. — Волнения в Риме. — Род Кресцентиев. — Cabali Marmorei. — Римские прозвания того времени. — Crescentius de Theodora. — Падение Бенедикта VI. — Возведение в папы Ферруция под именем Бонифация VII. — Его внезапное бегство. — Неизвестная кончина Кресцентия

Исполнить то, в чем отказал императору Оттону Никифор, изъявил согласие его преемник. Ровно год спустя после своего отъезда из Константинополя оскорбленный Лиутпранд мог с удовольствием узнать, что могущественный властитель Восточной империи пал под мечами убийц. На греческий престол в Рождество 999 г. вступил Иоанн Цимисхий, которым убийцы были введены во дворец. Иоанн дружески принял послов Оттона, явившихся с пожеланиями благополучного царствования, и дочь младшего Романа была помолвлена с Оттоном II. В свои юные годы эта принцесса пережила в родительском доме ужасные трагедии; она видела, как умирал ее отец, отравленный ее же матерью, императрицей Феофано, как затем мать ее стала женой Никифора и далее перешла в объятия его убийцы Цимисхия, который, возложив на себя окровавленную корону, заточил эту пленительную по своей красоте женщину в армянский монастырь. Выросшая под небом Востока, свыкшаяся и с греческим языком, и с греческим искусством, юная Феофано последовала на Запад, волнуемая тревожными сомнениями; ей предстояло там жить среди суровых воинственных саксов в городах, на которых климатом и отсутствием культуры была положена печать варварства.

Императорская невеста следовала в сопровождении Геро, архиепископа кельнского, двух епископов и многих графов и герцогов; она высадилась в Апулии и вступила в Рим 14 апреля 972 г., где была встречена своим женихом. Юному цезарю было 17 лет; имея привлекательную наружность, он выглядел совсем еще юношей, но был высокообразован, смел и обладал большими способностями; в его небольшом теле жила душа героя. Юная невеста, которой было едва ли больше 16 лет, отличалась и умом, и красотой. В руки этих двух людей отдал состарившийся Оттон будущее империи. Иоанн XIII короновал Феофано 14 апреля и одновременно повенчал ее в присутствии знатных лиц Германии, Италии и Рима, после чего последовали блестящие празднества. Казалось, что Восток примирился с Западом, когда совершался этот происходивший в первый раз брак императора Запада с византийской принцессой. Тем не менее в действительности этот блестящий брачный союз не дал никаких положительных результатов; плодом его был замечательный ребенок, который был преисполнен почти болезненной по своей страстности любви ко всему греческому и римскому и презирал свою собственную родину. После свадебных празднеств императорская фамилия удалилась в Германию, и вскоре, 6 сентября 972 г., умер Иоанн XIII.

Его преемником был Бенедикт VI, сын Гильдебранда, римлянина германского происхождения, бывший раньше диаконом VIII округа; последний уже не назывался больше Forum Romanum, a Sub Capitolio. За дальностью расстояния императорское утверждение было получено нескоро, и Бенедикт VI был посвящен только 19 января 973 г. С провозглашением Бенедикта папой возникли снова внутренние раздоры, так как римляне, несмотря на утрату ими избирательных прав, все-таки продолжали выставлять кандидатов. Императорская партия предложила Бенедикта, но национальная партия стояла за Франко, сына Ферруция. Пока старый император был жив, его властная рука держала римлян в страхе, и Бенедикт был про. возглашен папой; но великий монарх, сделавший германцев господствующим народом в Европе, умер 7 мая 973 г., и римляне немедленно восстали против Бенедикта и заместили его своим кандидатом. Юность Оттона II, необходимость для него остаться в Германии, чтобы обеспечить там свою власть, и затем обещания помощи со стороны византийских правителей Южной Италии — все это давало надежду римлянам на то, что действия их останутся безнаказанными. И казалось, что теперь наступил момент, когда древние права, а может быть, и вообще независимость от чужеземной власти снова могут быть достигнуты.

Во главе национальной партии в то время стоял могущественный род Кресцентиев. Предки этого рода так же, как и родоначальники Альберика, неизвестны; но род этот был древний, так как имена Кресцентий и Кресцент были известны уже при императорах, хотя и не раньше III века. В первый раз имя Кресцентия упоминается в placitum Людовика III в 901 г.; затем мы встретили вельможу этого имени при Альберике; далее, мы упоминали о Кресцентий a Caballo Marmoreo, присутствовавшем на ноябрьском соборе Оттона I, и, наконец, в книгах Фарфы, как мы видели, отмечено, что дочь этого Кресцентия, Теодоранда, была повенчана с Бенедиктом, племянником Иоанна XIII. Затем сын того же Кресцентия, Иоанн, в 966 г. руководил контрреволюцией.

Прозвание a Caballo Marmoreo — одно из самых замечательных римских прозваний. Под caballo marmoreo подразумевались два колоссальных изображения коней с их укротителями. Эти знаменитые произведения древнего искусства так же, как и три статуи Константина и его двух сыновей, находящиеся в настоящее время на площади Капитолия, стояли тогда на Квиринале перед термами Константина и о них-то, вероятно, создалась та замечательная легенда, которая приведена в Mirabilia. Невежественные пилигримы с изумлением смотрели на голых великанов и, прочтя на пьедесталах имена величайших афинских ваятелей, решали, что эти имена относятся к самим укротителям лошадей. Придя к такому заключению, пилигримы рассказывали дальше так: «Некогда двое молодых философов, Пракситель и Фидий, пришли к императору Тиберию. Заметив, что они голые, император удивился и спросил их об этом. Они отвечали: мы голы потому, что перед нами все обнажено и открыто и мир для нас ничто; мы можем до слова повторить тебе даже то, о чем ты размышляешь в своей опочивальне в ночной тиши. Тогда Тиберий сказал им: если вы это можете, я награжу вас так, как вы пожелаете. Они отвечали: деньги нам не нужны; мы хотим чтобы нам был воздвигнут памятник. Когда на следующий день философы действительно изложили императору его самые сокровенные мысли, он приказал поставить им памятник, т. е. диких, попирающих землю коней — символ могущественных властителей мира. Но придет время, когда явится более могущественный царь, который укротит коней, т. е. обуздает власть государей мира. Возле лошадей стоят полуобнаженные люди с поднятыми руками и сжатыми кулаками; эти люди предсказывают будущее, и так как они сами обнажены, то и их знанию открыто все. Сидящая тут же женщина, обвитая змеями и держащая перед собой чашу, означает Церковь с ее множеством писаний Но постигнуть их может только тот, кто окунется в эту чашу». Таково предание о Caballi Marmorei. По — видимому, рядом с изображениями укротителей коней стояла в то время еще статуя Гигиен со змеей, пьющей из чаши; и эта статуя в представлении народа являлась символом церкви.

Таким образом, Кресцентий прозывался a Caballo Marmoreo по месту своего жительства и это прозвание сохранялось у римлян еще в позднейшее время. Нет сомнения, что члены семьи, принадлежавшей к роду Кресцентиев, построили себе замок на развалинах терм Константина, — может быть, на том самом месте, где стоит ныне дворец Rospigliosi. Многие римляне носили прозвище по месту своего жительства, и так как местность часто называлась по имени находившегося в ней памятника то мы встречаем в Л веке римлян с прозваниями, звучащими очень странно. Эти прозвища приковывают к себе наше внимание, воскрешая в нашем представлении древние памятники, все сведения о которых иногда исчерпываются такого рода прозвищами. Так, нам известны Роман и Григорий a Campo Martio, Иоанн de Campo Rotundo, Серий de Palatio, Бенедикт a Macello sub Templo Marcelli (с рынка у театра Марцелла), Дурант a Via Lata, Ильдебрандо a Septem Viis, Грациан a Balneo Miccino, Иоанн a S.-Angelo, Франко a S.-Eustachio, Риккардо а Sancto Petro in Vincula, Петр de Cannapara, Bonizo de Colossus, Андрей de Petro, получивший свое название от переулка у Колизея. Из таких прозвищ создавались иногда родовые имена у знати, как, например из S.-Eustachio — Santo Statio. Но народ уже давал прозвища некоторым лицам так же по их особенностям, и из таких прозвищ действительно произошли собственные имена; так, например: Кресцентий Пятизубый, Адриан Короткошея, Бенедикт Баранье Рыло, Иоанн Сто Свиней, Лев Короткие Штаны. Тем не менее сохранялось также и обычное обозначение сына по имени отца или матери: Стефан de Imiza, Leo de Calo Johannes, Azone de Orlando, Бенедикт de Abbatissa, Иоанн de Presbytero, Кресцентий de Theodora.

Имя Кресцентия встречалось в X веке так же часто, как и женские имена: Стефания, Феодора, Марозия. Как один из Кресцентиев прозывался a Caballo Marmoreo, так другие назывались: de Bonizo, de Roizo, de Duranti, Raynerii, Кресцентий Cannulus, Кресцентий Stelluto, Sub Janiculo, de Polio или Musca Pullo, de Flu-mine, de Imperio, a Puteo de Proba (от источника de Proba) и Squassa Casata (от разрушенного дома). Очень невероятно, чтобы Кресцентий a Caballo Marmoreo и кресцентий de Theodora, глава римских заговорщиков, были одно и то же лицо. Лроника Фарфы различает лиц этих двух прозвищ; в одном месте говорится только о Кресцентий a Caballo Marmoreo; в другом месте говорится о главе возмутившихся против Бенедикта римлян, и этот глава называется только именем Кресцентия de Theodora; в то время очень точно различали такие прозвища. Точно также нет основания видеть в Феодоре знаменитую senatrix и считать отцом ее сына, Кресцентия, Иоанна X. Ни один документ не дает таких указаний. Кресцентий de Theodora принадлежал, однако, к знаменитому роду патрициев и происходил, несомненно, от того Кресцентия, который был упомянут нами, когда мы говорили о Людовике III. Этому роду принадлежали в Сабине богатые имения, и уже в 967 г.

Кресцентий упоминается как граф и ректор сабинской земли. Когда Кресцентий поднял восстание, римляне схватили Бенедикта VI, заключили его в замок Св. Ангела и здесь в июле 974 г. задушили; на престол Петра был возведен под именем Бонифация VII сын Ферруция, диакон. О возведенном в сан папы такими насильственными мерами Бонифация сообщается, что он был римлянин; но неизвестно, из какого он был рода. У Бонифация было еще прозвание Франко; поэтому полагали, что он мог принадлежать к франкскому роду этого имени, часто упоминаемому в актах X века. Бонифаций вступил на папский престол, когда Бенедикт был еще жив или только умирал. Современники изображают его чудовищем, «monstrum», и говорят о нем, что он был запятнан в крови своего предшественника. К сожалению, мы располагаем только самыми скудными сведениями о событиях в Риме. За сообщением о провозглашении Бонифация папой следует немедленно сообщение о его низвержении. Через месяц и 12 дней новый папа поспешно забрал церковные сокровища и бежал в Константинополь, где, как и все другие претенденты, он нашел для себя поддержку. Это обстоятельство позволяет думать, что провозглашение Бонифация папой находилось в связи с политикой греческого императора, который именно тогда прилагал старания к тому, чтобы ослабить германское влияние и в Салерно. Изгнание антипапы могло быть делом только снова одержавшей победу германской партии в Риме, главой которой на юге все еще оставался храбрый Пандульф Железная Голова.

Затем Кресцентий уже не играет больше никакой исторической роли. Он не провозглашал себя патрицием и после победы, одержанной противной партией, даже продолжал спокойно оставаться в Риме. Так, в одной грамоте 977 г. упоминается Кресцентий Illustrissimus, по прозванию de Theodora, как мирный вассальный властитель замка у Веллетри. Другой документ, помеченный 15 октября 989 г., говорит о Кресцентии как уже умершем, называет его бывшим некогда консулом и герцогом, супругом светлейшей Сергии и отцом Иоанна и Кресцентия. Наконец, мы видим его искупающим свои грехи монахом монастыря Св. Алексея, где он умер 7 июля 984 г. Завершение жизни поступлением в монастырь было в нравах того времени. «Здесь покоится, — гласит надгробная надпись, имеющаяся в названном монастыре, — знаменитый Кресцентий, знатный римский гражданин и великий герцог; от славных родителей происходит славное потомство; его отец Иоанн и его мать Теодора озарили его блеском. Христос, милостивый Спаситель душ, снизошел к нему, и он, отрекшись от мира, пал ниц у порога св. мученика Бонифация, облекся в монашеское одеяние и посвятил себя на служение Богу. Он одарил этот храм богатыми дарами и многими землями. Читающий это, молись за него, дабы простились ему его грехи. Он умер 7 июля в 984 г. по Рождестве Господнем».

Бенедикт VII, папа, 974 г. Он содействует Клюнийской реформе. — Он восстанавливает церкви и монастыри. — Монастырь Св. Бонифация и Алексея на Авентине. — Легенда о св. Алексее. — Итальянский поход Оттона II. — Его пребывание в Риме в Пасху 981 г. — Его неудачный поход в Калабрию. — Иоанн XIV, папа. — Смерть Оттона II в Риме 7 декабря 983 г. — Его гробница в церкви Св. Петра

После бегства Бонифация избрать папу оказалось трудным. Святой муж Майол Клюнийский, которому Оттон II предложил тиару, отказался от нее, и только в октябре 974 г. папой был провозглашен Бенедикт VII, бывший до того епископом в Сутри. Что он был племянником или внуком Альберика, это не может быть доказано. Созвав собор, Бенедикт осудил Бонифация и затем стал править властно. Ему удалось продержаться в течение девяти лет, несмотря на то что Оттон не появлялся в Италии целых пять лет. Таким образом, немецкой партии удалось держать противную партию в своей власти; но как все это происходило, нам неизвестно.

Бенедикт VII усердно содействовал клюнийской реформе и позаботился о реставрации церквей и монастырей. Во дворе аббатства Св. Схоластики в Субиако еще сохраняется камень с грубыми рельефами и надписью, в которой сказано, что этот папа 4 декабря 981 г. освятил новую монастырскую церковь. Он возобновил также монастырь Бонифация и Алексея на Авентине, пользовавшийся в то время наибольшей славой в Риме. Хотя римские монастыри существовали уже несколько веков и город был переполнен ими, они тем не менее не имели того значения, которое признавалось за итальянскими, германскими и франкскими аббатствами. Монастырь, учрежденный Григорием на Целии, некогда славился как школа английских миссионеров. Это почтенное аббатство Св. Андрея и Св. Григория все еще существовало, но многие другие были в упадке, и мы уже упоминали о заботах, которые прилагал Альберик к восстановлению этих монастырей. В конце X века монастырь Св. Бонифация на Авентине начал процветать и вскоре стал школой, которая готовила миссионеров в славянские земли. Церковь Св. Бонифация была очень древней; по преданию, еще при императоре Гонории Евфимиан уступил свои дворцы для устройства этой церкви. Сын этого сенатора Алексей, является героем одной из самых прекрасных легенд, повествующих о христианском смирении. Знатный юноша бежал из своего свадебного зала, сверкавшего огнями и наполненного гостями. Вместо того чтобы обнять свою невесту, молодой человек обратился к ней со словами о суетности всякого земного счастья, затем переоделся в простую одежду и ушел в далекие пустыни. По прошествии четырех лет он, как Одиссей, вернулся домой под видом нищего и лег под лестницей дворца своего отца, по которой, осыпая нищего насмешками, подымались и спускались толпы отцовских слуг. Семнадцать лет прожил здесь Алексей, перенося всякие обиды от людей, которые обходились с ним, как с собакой, и затем умер безропотно, как герой. Описание своей жизни, которое он составил сам и держал в своей руке, открыло, однако, его действительное происхождение, и ангельские голоса, свидетельствуя о его величии, подтвердили это. Почивший сын сенатора был взят из-под лестницы и в присутствии толпы римлян был погребен папой и императором в базилике Св. Петра. Впоследствии его имя было соединено с именем Бонифация; оба имени упоминаются только с конца X века; однако в надписях времени Бенедикта VII мы находим имя только одного Бонифация. Вероятно, кроме древней церкви — диаконии, уже существовал и монастырь. И церковь, и монастырь были в упадке, пока Бенедикт VII в 977 г. не передал их греческому митрополиту Сергию. Гонимый арабами, этот митрополит бежал из своего епископства Дамаска в Рим, основал здесь монастырь Св. Бонифация и был его первым аббатом. В монастыре действовал бенедиктинский устав; тем не менее здесь наряду с латинянином жили и базилиане. Сергий остановился в своем выборе на этой церкви потому именно, что она была греческой колонией.

Местность, где находилась церковь, называлась Влахерны; сам Бонифаций погиб мученической смертью в Тарсе; наконец, Евфимиан, его жена Аглая и сын их Алексей, судя по их именам, были греками. Сергий прожил здесь до 981 г.; после него аббатом был Лев, и вскоре затем монастырь сделался сборным местом для некоторых выдающихся людей, о которых мы еще будем говорить.

Однако Бенедикт VII не имел возможности отдаться всецело мирным заботам о церковной реформе. Если бы мы располагали более полными сведениями о том времени, мы, без сомнения, увидели бы его занятым борьбой с противной партией и, быть может, даже готовым искать спасения от нее в бегстве. Ко всему тому, что побуждало Оттона II двинуться на Рим, присоединилась еще настоятельная просьба папы избавить его от его притеснителей. Со времени падения Беренгара и его сыновей и назначения в наиболее влиятельные епископства и графства Верхней Италии приверженцев саксонского дома только Нижняя Италии могла послужить ареной для военных подвигов юного императора. Сарацины все еще внушали страх Риму и Италии; правда, замок сарацин в Фраксинете был уже разрушен в 972 г.

Вильгельмом Прованским; тем не менее их единоверцы продолжали производить свои разбойнические набеги из Сицилии в Калабрию. Помимо того, было важно разбить греков, старавшихся вернуть утраченные Капую и Беневент, покорить германскому скипетру Апулию и наконец завладеть Сицилией. С пламенным желанием совершить все эти подвиги прибыл Оттон II в Италию осенью 980 г. Отпраздновав Рождество в Равенне и, вероятно, встретившись здесь с папой, император вступил в Рим только в Пасху 981 г. Оттона сопровождали его мать Адельгейда, жена Феофано, сестра аббатисса Матильда Кведлинбургская, франкский герцог Гуго Капет, король Конрад Бургундский и многие другие государи и властители.

Ни у одного из летописцев того времени мы не находим указаний, что Оттон II подверг наказанию участников восстания 974 г., и только в сообщениях позднейшего происхождения рассказываются басни, будто Оттон, подобно Каракалле устроил римлянам на ступенях базилики Св. Петра предательский пир, на котором приказал одним участникам пира отрубить головы, а другим остаться на месте и продолжать пир. Это предание лишено всякого смысла, но и до сих пор повторяется некоторыми итальянскими историками. Юный император, от гнева которого Кресцентий, без сомнения, спасся тем, что принял монашеский сан, покинул Рим в июне или в июле и направился в Южную Италию, где готовились к войне с ним греки (в то время в Византии царствовали братья Феофано, Василий II и Константин IX) и сарацины под предводительством Абуль-Касима Палермского. Битвы Оттона в Южной Италии, где уже издавна шла борьба интересов Западной и Восточной империи и ислама, были неудачны. 13 июля 982 г. при Стило произошла битва, которую Оттон сначала выиграл, а потом проиграл; в этой битве под саблями сарацин погиб цвет германской и итальянской знати. Греческое судно доставило бежавшего Оттона в Россано; спасаясь оттуда, отважный беглец вернулся в Капую Таким образом, планы Оттона были разрушены; византийцы ликовали, и сумей они воспользоваться великой победой, одержанной сарацинами, греческий император, быть может, снова стал бы назначать своих экзархов в Равенне и своих пап в Риме. Смущенные поражением, стояли вокруг Оттона магнаты империи в Вероне в июне 983 г., когда происходило избрание сына Оттона, Оттона III, королем Германии и Италии. После этого император поспешил обратно в Южную Италию, чтобы предпринять новый поход. Но раньше Оттон пошел в Рим, где его присутствие было необходимо, так как Бенедикт VII умер в сентябре или октябре 983 г.

Преемником Бенедикта VII Оттон назначил государственного канцлера Петра из Павии, Иоанна XIV, но, едва успев это сделать, сам смертельно заболел. Большое напряжение сил, которого потребовали последние годы, сломило силы юною императора, который не обладал таким железным организмом, как его отец. Собрав вокруг своего смертного одра друзей и соратников, Оттон завещал свои сокровища церквям и бедным, своей матери Адельгейде, своей единственной сестре Матильде и наконец своим воинам, покинувшим из любви к нему отчизну. Затем в присутствии епископов и кардиналов он исповедался, получил прощение грехов и умер в императорском дворце при базилике Св. Петра 7 декабря 983 г. на 28-м году от роду Гробница единственного германского императора, умершего и погребенного в Риме, находится на восточной стороне атриума, слева от входа. Тело императора было положено в древний саркофаг, украшенный изображением какого-то консула и его жены. Древние римские гробницы перемещались в Риме точно так же, как и колоны древних храмов, и подобно тому, как при жизни император германской нации носил титул и сан, заимствованные из древних времен, так и по смерти его тело было заключено в саркофаг, составлявший наследие древности. Над гробницей Оттона была вделана в стену мозаика, изображающая Христа с поднятой для благословения рукой и свв. Петра и Павла, стоящих по сторонам Христа. Эта замечательная мозаика, в настоящее время вделанная в стену в ватиканских подземельях, является памятником искусства того времени. Техническое выполнение слабо, но лучше, чем в мозаиках времени Иоанна VII. Выражение лица Христа с длинными черными волосами полно достоинства; рисунок слаб и света мало; особенно недостаточно освещены оба апостола, из которых Петр держит связку трех ключей. Нет сомнения, что эта мозаика была сделана и помещена над языческой гробницей Оттона по приказанию Феофано. Германские пилигримы имели возможность взирать с благоговением на гробницу императора в течение семи столетий, пока наконец при Павле V во время перестройки базилики эта гробница не была уничтожена. Останки императора были вынуты из саркофага в присутствии нотариуса, подтвердившего свидетельство о том, что Оттон II был маленького роста. На этот раз нашли, что античный саркофаг будет слишком хорош для хранения останков императора, и он кощунственно был отдан в распоряжение поваров Квиринала как простая посудина, в которой можно держать воду. Прах императора был положен в другой мраморный саркофаг и над ним был сделан оштукатуренный свод. В таком виде гробница Оттона II сохраняется до настоящего времени в подземельях Ватикана, недалеко от гробницы Григория V, родственника Оттона II, среди трагического собрания останков пап, покоящихся в своих саркофагах в виде мумий. И посетитель этих замечательных подземелий, погружаясь в их полумрак, не может не проникнуться теми страданиями, которые были даны в удел человечеству его историей.

Ферруций возвращается в Рим. — Ужасная смерть Иоанна XIV. — Террористическое правление Бонифация VII. — Его падение. — Иоанн XV, папа, 985 г. — Кресцентий присваивает себе власть патриция. — Феофано вступает в Рим как регентша империи. — Она водворяет мир среди римлян. — Св. Адальберт в Риме

Уже стоя у гроба Оттона II, Иоанн XIV мог предвидеть свою гибель. Римляне знали теперь, что над ними больше не стоит император, которого надо опасаться. Коронованному наследнику императора было всего три года, а опека над ребенком была в руках женщины. Затем этому наследнику угрожал честолюбивый родственник, Генрих Баварский, провозгласивший себя в Германии королем. Это обстоятельство заставило Феофано покинуть Рим весной 984 г. Тогда римляне стали громко заявлять о необходимости иметь своего собственного папу, и еще остававшийся в живых претендент появился в Риме в надлежащий момент.

Более Девяти лет провел сын Ферруция в Византии, находясь в изгнании, и мысль о престоле св. Петра не покидала его все это время. Приложив со своей стороны старания к тому, чтоб между греками и сарацинами осуществилась лига, Бонифаций затем имел удовольствие узнать о поражении императора и еще большее — слышать о его смерти. Тогда Бонифаций направился в Рим. Здесь он нашел престол Петра занятым епископом Павии. Но у Бонифация были приверженцы в Риме, а собственное или греческое золото позволило приобрести ему новых друзей. В Константинополе напутствовали Бонифация наилучшими пожеланиями, и греки сопровождали его. Возможно, что между Бонифацием и византийским двором был заключен известный договор; мы не имеем, однако, никаких документальных сведений в этом отношении, и история Рима в эту эпоху является еще более неясной, чем в какую-нибудь другую.

Иоанн XIV был скоро свергнут, и кончина его была ужасна. Получив в свои руки Иоанна, Бонифаций заточил его в подземную темницу замка Св. Ангела Здесь Иоанн томился четыре месяца и затем умер от голода или от яда. Революция происходила на Пасху 984 г., и, следовательно, Иоанн умер летом этого года. Бонифаций, без сомнения низложивший Иоанна на соборе как самозванца, смотрел на себя как на законного папу и по возвращении в Рим приказал считать началом своего правления 974 г. По-видимому, он оставался на престоле еще 11 месяцев; но нам ничего не известно об этом времени. Беглая заметка о том, что он велел вырвать глаза у кардинала Иоанна, дает основание предполагать, что Бонифаций дал волю своему мщению, вскормленному долгим изгнанием. Но сам он был чужд римлянам и его внезапная кончина свидетельствует, что он был помехой для своих собственных приверженцев. Последние составляли партию не византийскую, а национально-римскую, руководителем которой раньше был Кресцентий, а теперь стал его сын. Эта последняя свергла папу-тирана, так как решила воспользоваться благоприятным моментом, чтобы самой взять в свои руки управление городом. Бонифаций VII погиб, конечно, насильственной смертью. Его труп был подвергнут разъяренной толпой самым грубым насилиям; его волокли по улицам и затем бросили у конной статуи Марка Аврелия. Таким образом, памятник одного из самых благородных римских императоров получил значение как бы революционного эшафота. На утро труп был взят дворцовой прислугой и погребен по христианскому обряду. Так окончил свою жизнь летом 985 г. Бонифаций VII, которым на протяжении 11 лет были низложены и загублены в замке Св. Ангела два папы.

На престол Петра вступил затем, при обстоятельствах неизвестных нам, Иоанн XV, происходивший из квартала Galina Alba, который, как указано в Notitia, находился в VI округе Alta Semita. Отец Иоанна, пресвитер Лев, принадлежал к неизвестному роду, относившемуся к семье Кресцентиев, по-видимому, враждебно, к германской же партии или к императорскому дому сочувственно. Избрание Иоанна XV силами германской партии могло последовать только против желаний национальной партии. Иоанн XV слыл ученым человеком и, по-видимому, был даже автором некоторых сочинений. Это обстоятельство делало его особенно ненавистным для невежественного римского духовенства, которое было раздражено против Иоанна XV еще и потому, что он старался предоставить наиболее влиятельные места лицам своей партии и своим родственникам. Со времени возвращения Бонифация или его смерти светская власть была, однако, уже в руках Иоанна Кресцентия, сына того первого Кресцентия, о котором было говорено выше. Этот знаменитый римлянин, которого позднейшие летописцы называют Numentanus, так как ему, по-видимому, принадлежал Numentum в Сабине, ныне Mentana, стремился восстановить власть Альберика. В течение нескольких лет Иоанну Кресцентию действительно удалось быть властителем в Риме. Мы видим его во главе национальной партии, но он не имел сана princeps и сенатора всех римлян. Ни в одном из документов он не называется этими именами, а в 983 г. он принимает сан патриция, на что он мог решиться, так как в то время не было императора. Всем этим Кресцентий как бы заявил, что считает себя представителем римского сената и народа и светским властителем Рима, но не независимым государем. Италия больше уже не пыталась вернуть себе независимость и не провозглашала своими королями ни туземных, ни чужестранных государей. Достигнув значительного могущества благодаря Гвидо и Ламберту, и еще более в силу привилегий, дарованных обоими Оттонами, епископы явили собой противовес графам, так что области, находившиеся в распоряжении епископов, оказались как бы государствами в государстве. Но епископы были склонны поддерживать императора; среди же магнатов не оказывалось никого, кто носил бы в себе дух смелой инициативы. По смерти Оттона II Италия, признав права ребенка саксонского происхождения, снова осудила себя на подчинение чужеземному владычеству и по-прежнему продолжала возлагать свои надежды на германскую нацию, которая в силу своего политического могущества неизбежно должна была господствовать над этой разъединенной страной.

Поведение римлян внушало опасения регентше Феофано и побудило ее ускорить свое возвращение в Рим, куда ее призывал также и теснимый своими противниками папа. Феофано вступила в Рим в 989 г., и обычно столь несговорчивая Италия выказала ей, гречанке, полное повиновение. По странной случайности, в это же время государями Восточной империи были родные братья Феофано. Патриций Рима не закрыл ворота перед регентшей, и она не встретила никакого сопротивления наоборот, ей, как матери государя, за которым было признано право на императорскую корону, оказано было полное повиновение. Такая покорность Рима однако, ничуть не объясняется общепринятым предположением, что немецкая партия в Риме была очень могущественна. Эта покорность могла явиться только последствием договора, который еще раньше был заключен Феофано с Кресцентием. Феофано не считала имперскую власть прекратившейся со смертью своего мужа и смотрела на власть над Римом как на наследие своего сына. На Западе еще не было такого случая, чтобы императорская власть была в руках женщины; но Феофано как греческая принцесса могла иметь в виду пример Ирины и Феодоры. Власть, которой пользовалась Феофано в Равенне и в Риме, была вполне властью императрицы и даже «императора». Она лично вела placita и повелела ее именем решать судебные дела. Нам приходится допустить, что она обязала римлян присягой признать за ее сыном все принадлежащие ему права, и только при этом условии утвердила Кресцентия в сане патриция.

Рождество 989 г. Феофано провела еще в Риме и покинула город весною 990 г. В бытность свою в Риме она почтила память своего мужа раздачей милостыни и заупокойными обеднями. Здесь же она нашла утешение своей скорби в словах одного беседовавшего с ней святого человека. В это именно время в Риме находился Адальберт, пражский епископ; это был благочестивый человек, преисполненный энтузиазма и позднее имевший такое огромное влияние на сына Феофано. Неустойчивая славянская натура сочеталась в Адальберте с пылом римского святого прошлых времен. Христианство только что проникло к славянам, и Адальберт был вторым пражским епископом. Вынужденный жить среди чехов, он пришел в ужас от их дикости и вместо того, чтобы приложить свои силы к распространению в этом народе цивилизации, покинул против закона свое епископство, чтобы отправиться паломником сначала в Рим, а затем в Иерусалим. Феофано снабдила Адальберта деньгами на путешествие. Он взял деньги, но раздал их бедным, ушел в Монте-Касино и стал разыскивать самого знаменитого в то время святого, подвизавшегося в Калабрии. Этот святой был греческий отшельник с мистическим именем Нила. Он жил в Южной Италии среди своих учеников как странствующий патриарх и, переходя из провинции в провинцию, творил чудеса и проповедовал мир. Государи и народы поклонялись отшельнику и чтили его. Он отговорил Адальберта от паломничества в Иерусалим и посоветовал идти к аббату Льву в монастырь Св. Бонифация в Риме. На Пасхе 998 г. славянский епископ принял в этом монастыре монашеский сан и прожил несколько лет. Лев Простодушный (Simplex) был аббатом этого монастыря наряду с аббатом пользовались известностью или по своему ораторскому таланту, или по подвижническому молчанию также и другие монахи, как, например, Иоанн Мудрый, Феодосий Молчальник, Иоанн Блаженный, и в числе этих известных монахов были даже базилиане. В то время как город страдал от бедствий партийной борьбы, эти святые люди, сидя на развалинах Авентина и взирая на пирамиду Цестия и Monte Testaccio, вдохновлялись мыслью обратить в христианство далекие страны и претерпению мученичества на служении Христу. Кресцентий мечтал о славе древнего римского героя, Адальберт — о славе римского мученика Бывший епископ должен был, однако, покинуть монастырь: архиепископ Майнцский требовал, чтобы беглец вернулся, и римский собор приказал ему снова занять место епископа в Праге. Вернувшись в Прагу и убедившись, что он не может быть здесь полезен, Адальберт немедленно покинул Прагу во второй раз и в 995 г. снова явился в монастырь Св. Бонифация.

Глава V

Глубокий упадок папства. — Инвектива галльских епископов против Рима. — Враждебное отношение поместных соборов. — Кресцентий присваивает себе светскую власть. — Бегство Иоанна XV. — Римляне вторично признают его. — Смерть его в 996 г. — Григорий V, первый папа германского происхождения. — Подчинение папства германской императорской власти. — Оттон III, император, 21 мая 996 г.

В то время, к которому относятся описанные нами события, папство пришло в совершенный упадок; преступные лица, занимавшие престол св. Петра, уничтожили благоговейные чувства к этому престолу не только в Риме, но и в других местах. Замечательным свидетельством такой перемены в отношениях к папам является знаменитый Реймский собор 991 г. — Арнульф, архиепископ этой первой франкской метрополии, поступил как предатель и отдал метрополию во власть своего дяди Карла, герцога лотарингского. Узурпатор Гуго Капет, занявший престол Каролингов, привлек Арнульфа к суду епископов. На требование одного из членов суда передать дело в высшую церковную инстанцию — на решение папы — Арнульф, епископ орлеанский, встал и сказал: «О жалкий Рим, нашим предкам ты светил кротким светом отцов церкви; теперь ты окутал нас черной ночью, которая останется надолго памятной. Когда-то были у нас могучий папа Лев и великий Григорий! Что мог бы прибавить я также к славе Геласия и Иннокентия, своею мудростью и ораторским талантом превосходивших всех философов мира? А в нынешние времена чего только не довелось нам пережить? Мы видели, как Иоанн, прозванный Октавианом, утопал в грязи разврата и даже вступил в заговор против Оттона, которого он сам короновал. Он был прогнан из Рима, и папой был провозглашен неофит Лев. Когда Оттон покинул Рим, Октавиан вернулся, прогнал Льва, отрезал диакону Иоанну нос, пальцы правой руки и язык и со сладострастной яростью предавал смерти многих знатных горожан; затем вскоре он сам умер. На его место римляне избрали грамматика Бенедикта; но и против него восстал поддерживаемый императором неофит Лев. Бенедикт был схвачен, низложен и отослан в Германию в вечное изгнание. Императору Оттону I наследовал император Оттон II, воинским искусством, мудростью и образованием превзошедший в наше время всех государей. Между тем в Риме престол Петра был занят ужасным чудовищем Бонифацием, обагренным кровью своего предшественника. Бонифаций в своих злодеяниях пошел дальше всех других преступных людей. Изгнанный из Рима и низложенный собором, Бонифаций по смерти Оттона вернулся в Рим и, в противность клятвенному обещанию, достиг того, что достойный муж, бывший епископ Павии папа Петр был свергнут с высоты своего положения в городе: Бонифаций низложил Петра, заключил его в тюрьму, подверг ужасным мучениям и затем умертвил его. Где же начертан такой закон, который повелевал бы всему сонму просвещенных и достойных служителей Бога на земном шаре повиноваться подобным чудовищам, позорящим мир и чуждым всем божеским и человеческим законам?» Смелый оратор спросил затем епископов, присутствовавших на собрании и внимавших этим неслыханным до той поры словам отчасти со страхом, отчасти с чувством удовлетворения, — как же следует назвать папу, одетого в пурпур и золото и сидящего на престоле св. Петра? Если, говорил епископ орлеанский, в папе нет любви и он только кичится блеском своих знаний, то он антихрист, воцарившийся в храме Господнем и выдающий себя за Бога. Если же в нем, как оказывается, нет ни христианской любви, ни знаний, то он представляет собой только идола в храме Господнем, и ждать от такого идола мудрого суждения можно с таким же основанием, как и от безмолвной мраморной глыбы. Далее епископ Арнульф удостоверял, что в Бельгии и Германии есть немало достойных епископов, на обсуждение которых могут быть переданы реймские дела, и нет надобности взывать к духовному суду того города, где все продажно и приговоры соразмеряются с количеством уплаченного золота.

Это была катилиновская речь против папства X века. И тем не менее великий институт папства настолько близко отвечал потребностям человечества, что его не могли разрушить даже такие условия внутреннего разложения, при которых всякое государство по необходимости прекратило бы свое существование. К внутренним врагам папства, к упадку церковной дисциплины, к непокорной римской знати, к предъявляющей свои притязания императорской власти присоединились еще по местные соборы. Со времени Каролингов епископы в силу иммунитета стали почти независимыми государями в своих землях. Государство было во власти епископов, так как они, будучи высшим» лицами империи, руководили политическими делами, а своим образованием и дипломатическим искусством превосходили всех светских баронов. В эту эпоху епископы боролись с папством страшным оружием: папству угрожала возможность победы со стороны поместных соборов и даже отпадение галльской церкви. А между тем мы скоро услышим, как отвечал Рим на обвинения Реймса и как это глубоко опозоренное папство снова увидело у своих ног епископов, принцев и королей.

Последнее время правления Иоанна XV протекло бурно. Непотизм этого папы и его корыстолюбие по-прежнему возбуждали в римлянах ненависть к нему, и можно думать, что если не с удалением Феофано из Рима, то после смерти ее, последовавшей уже 15 июня 991 г., Кресцентий взял окончательно в свои руки управление городом. На втором реймском соборе французские епископы жаловались, что их послам так же, как и послам короля Гуго, Иоанн XV не оказал должного почета при приеме, потому что эти послы явились к Кресцентию без всяких приношений. Далее епископы утверждали, что в Риме ни одна жалоба не может быть услышана, за исключением тех случаев, когда «тиран», подкупленный золотом, снисходит объявить оправдательный или обвинительный приговор. В 995 г. Иоанн вынужден был даже бежать в Тусцию к маркграфу Гуго, державшему сторону Германии; оттуда он призывал юного Оттона идти походом на Рим. Весть об этом походе принудила возмутившихся римлян призвать папу обратно; они снова приняли его с почестями и примирились с ним. Ему, однако, не привелось дожить до той поры, когда выступивший на защиту папы Оттон прибыл в Рим: в марте или апреле 996 г. Иоанн XV умер. Сопровождаемый большим войском и многочисленной свитой епископов и владетельных князей. среди которых Виллигис Майнцский был истинным руководителем римского похода, Оттон III двинулся весной 996 г. из Регенсбурга и перешел Альпы через Бреннер. В Павии он отпраздновал Пасху и здесь же впервые узнал о смерти Иоанна. В Равенне римские послы представили Оттону письма, в которых римская знать удостоверяла, что римляне рады прибытию Оттона, что смерть папы поставила их в затруднение и что они готовы услышать волю короля в деле выбора нового папы. Проявить такую покорность принудил римлян страх перед императором, а сам Кресцентий не обладал ни могуществом, ни способностями Альберика. В короткое время своего управления родным городом, которое сопровождалось, правда, менее благоприятными условиями, Кресцентий был только главой партии, а не государем. Таким образом, патриций принужден был признать за внуком Оттона I узурпированные этим последним права по отношению к избранию папы. Внук, еще не вышедший из отроческого возраста, приобрел право жаловать тиару по своей воле с того момента, как его дед получил императорскую корону из рук папы-юноши.

Оттон III назначил папой Бруно, собственного капеллана и своего двоюродного брата. Бруно был сын маркграфа Оттона Веронского, герцога Каринтии, и через свою бабку Лиутгарду приходился внуком Оттону I. Новому папе было всего только 23 или 24 года; он получил хорошее светское образование и имел выдающиеся способности, но отличался страстностью и несдержанностью. С согласия находившихся в Равенне германских и итальянских магнатов Оттон отправил назначенного им папу в Рим в сопровождении Виллигиса Майнцского и Гильдебальда Вормского, и Бруно был принят в Риме с почестями. Последовавшее затем как бы свободное избрание придало делу приличествующий облик, и на престол св. Петра 3 мая 966 г. вступил под именем Григория V в первый раз человек чисто германского происхождения. Ужасное положение, в котором находился тогда Рим, показывало явно, что среди римлян уже нет более человека, достойного стать папой. Поэтому все благомыслящие люди в Италии, Франции и Германии отнеслись к этому назначению Бруно как к совершенно неожиданному благополучию. Клюнийский орден приветствовал своего друга ликованиями, и повсюду явилась надежда, что новый папа, принадлежавший к императорскому роду, внесет в разлагавшуюся церковь необходимую реформу. Одни только римляне роптали, так как видели, что и сам престол апостольский занят саксонской династией. И это было такой победой императорской власти, которая далеко оставила за собой все то, что было достигнуто самим Оттоном Великим.

Сделавшись папой, Бруно как германец нарушил обычай, который подлежал упразднению; этот обычай молча признавался за закон и заключался в том, что на престол св. Петра возводились только римляне. Со времени сирийца Захарии в продолжение 250 лет из 47 пап только двое происходили не из Рима и не из церковной области; то были Бонифаций VI, тусциец, и Иоанн XIV, уроженец Павии. Таким образом, национальное чувство римлян должно было быть глубоко оскорблено; они предпочли бы иметь на папском престоле даже чудовище, но только римлянина, а не саксонца, хотя бы и святого. Между тем со времени Григория V папство раздвинуло свои границы. Оно вышло из сферы собственно Рима и римской аристократии и снова приобрело общую связь со всем миром. Тот великий принцип, в силу которого национальность папы не имела значения, возник из идеи христианства, поставившего на место нации все человечество. Этот принцип вполне отвечал космополитическому понятию о верховном главе вселенской церкви, и ему отчасти было обязано папство своей всемирной властью. Конечно, с назначением Бруно и в ближайшее затем время этот принцип вовсе еще не был установлен как закон; тем не менее начало это после некоторого отступления постепенно установилось само собой, так как великие мировые факторы оказались более могущественными, нежели голоса римлян, неизменно настаивавших на том, что папой должен быть уроженец Рима. Во все продолжение Средних веков на апостольский престол вступали римляне, итальянцы, германцы, греки, французы, англичане и испанцы, пока с прекращением всемирной власти пап вышесказанный принцип не утратил своего значения, и тогда снова установился точно так же молчаливо возведенный на степень закона обычай — не провозглашать папой не-итальянца. Восстановление этого обычая ясно показало, что сфера действий папства была опять заключена в более тесные границы.

После провозглашения Бруно папой Оттон III направился в Рим, чтобы принять императорскую корону из рук того, кто был им самим возведен на святой престол. Встреченный с торжественными почестями, Оттон III короновался в базилике Св. Петра 21 мая, и это положило конец власти Кресцентия как патриция.

После 13 лет в течение которых никто не был облечен саном императора, Рим опять увидел в своих стенах нового августа и с ним вместе нового папу. Новый август стремился восстановить империю, если не Траяна, то Карла; новый папа, как новый Григорий, мечтал наделить папство всемирной властью; оба стремления, однако, совершенно исключали одно другое. И папа, и император были еще молоды; одному было 24 года, другому — только 15 лет; оба были родственниками между собой и оба — германского происхождения. Стоя на высочайшей вершине могущества, которой только может достигнуть смертный, они оба являли собой удивительное зрелище в Древнем Риме. Нет сомнения, что римляне смотрели недружелюбно на этих белокурых саксов, пришедших владеть их городом, а с ним и христианским миром, и юные чужеземцы не могли внушить римлянам благоговейного почтения к себе. Оставаясь в покоях Латерана одни, без свидетелей, император и папа могли давать друг другу клятвы в вечной дружбе и создавать фантастические планы совместного владычества над миром или благополучия всего человеческого рода. Но править миром — задача, превышающая силы пылких юношей. Менее чем через четыре месяца этот чарующий сон, навеянный Римом, уже рассеялся; а затем через три года не стало юного папы и через шесть лет — юного императора.

Осуждение римских мятежников. — Кресцентий получает помилование. — Адальберт принужден покинуть Рим. — Мученическая смерть Адальберта. — Отъезд Оттона III из Рима. — Восстание римлян. — Борьба города с папской и императорской властью. — Кресцентий изгоняет Григория V. — Революция в Риме. — Кресцентий возводит на папский престол Иоанна XVI

25 мая 996 г. Оттон и Григорий созвали в базилике Св. Петра собор из лиц, принадлежавших как к итальянской, так и к германской национальности. Этот собор, подобно прежним, также имел значение судебного заседания. После назначения папы, происходившего из императорского рода, необходимо было усмирить город соединенной силой папской и императорской власти, дабы он не мог оказать никакой помехи великому плану восстановления всемирной христианской империи. К суду были призваны мятежные римляне, изгнавшие Иоанна XV; но они примирились с этим папой, призвав его обратно в город, и теперь вновь подчинились воле Оттона, покорно признав назначенного им папу; поэтому приговор судей был смягчен. Величие юных идеалистов не позволило им прибегнуть к мерам, внушаемым страхом: никто из римлян не был осужден на смерть, и только некоторые из народных руководителей, и в числе их Кресцентий, были приговорены к изгнанию. Непривычный к власти и полный благородных чувств, Григорий V пришел в ужас даже и от такого приговора и, желая покорить Рим своей добротой, упросил юного императора, настроенного столь же миролюбиво, отменить совсем эти наказания. Кресцентий принес верноподданническую присягу и остался жить в Риме частным человеком. 1 акая неполитическая снисходительность делала, однако, честь только сердцу Григория и Оттона, но не их уму.

Мятежники избежали участи подвергнуться изгнанию в страну варваров, которое даже в X веке все еще считалось римлянами равносильным смертной казни; а между тем эта ужасная участь постигла святого. Адальберт по-прежнему оставался в монастыре Св. Бонифация; но когда герцог богемский и архиепископ майнцский снова по требовали, чтобы он вернулся к своей осиротелой пастве, ему пришлось подчиниться этому требованию. Юный император, питавший к Адальберту восторженное благоговение, не оградил его от необходимости подчинения такому тяжкому решению. Со провождаемый своим верным братом Гауденцием и горько оплакиваемый, Адальберт отправился к северным варварам. Среди них он чувствовал себя чуждым в такой же мере, как и его друг Оттон. Идеалистическая природа последнего как бы повторялась в Адальберте и только носила монашеское облачение. Оба они — и сакс, и богемец — питали к Риму глубокую демоническую страсть. Пражское епископство по-прежнему было ненавистно исполненному душевной тревоги Адальберту, и, пробыв некоторое время в Майнце, а затем в Туре, он решил, наконец, искать мученической смерти среди диких пруссов; 23 апреля 997 г. он нашел эту смерть. Его тело было куплено на вес золота польским герцогом Болеславом и погребено в соборе в Гнезно. Здесь и было положено начало почитанию Адальберта как «апостола польского народа»; память о нем как о польском миссионере чтится до сих пор в Риме. В монастыре Св. Бонифация Адальберт также не был забыт: несколько смелых монахов, увлеченные его примером, покинули авентинское аббатство, ставшее, таким образом, как бы рассадником мучеников, и направились в страны, занятые дикими славянами. Среди этих апостолов были: Гауденций, первый епископ церкви в Гнезно, посвященной его брату; затем Анастасий, некогда сопровождавший Адальберта в Богемию и после того бывший другом и советником первого венгерского короля Стефана и первым мадьярским архиепископом в Калоче, и, наконец, Бонифаций, родственник Оттона III, принявший монашество в Риме и впоследствии проповедовавший христианскую веру пруссам и русским.

Учредив в Вечном городе свой трибунал и успокоив римлян амнистией, Оттон III в начале июня вернулся в Германию императором. Чарующее действие, произведенное на него Римом, еще не было настолько сильно, чтобы сделать сердце Оттона совершенно чуждым его отчизне, и он все еще чувствовал себя германским королем. Летописцы не упоминают о том, каким образом он оградил папу Григория от неприязни римлян. Постоянные гарнизоны, которыми короли держали города и провинции в подчинении, в то время еще не были известны; на их место могли заступать только верные вассалы, которым вместе с тем предоставлялись высшие посты и, главным образом, судебная власть. Но если Оттон и тогда уже назначил из числа преданных ему людей патриция и префекта, а из числа сомнительных приверженцев — судей, то эти мероприятия все-таки ничему не помогли. Удаление Отгона вскоре же послужило римлянам сигналом к восстанию: национальная партия снова сделала отчаянную попытку свергнуть иго германцев, и это усилие партии разорвать роковую цепь, которой папство и императорская власть сковали город, вполне заслуживает нашего сочувствия.

Индивидуализм никогда не прекращает борьбы с системой; хотя право единичного лица имеет в истории более ограниченное значение, тем не менее природа этого права заложена глубже. В древнем республиканском Риме продолжительная борьба плебеев со знатью является изумительным зрелищем; эта революционная борьба была для государственного тела оздоровляющим его началом и ею было создано величие Рима; затем противоречия были устранены, и демократия уступила место императорской власти. При цезарях в Риме уже не было больше борьбы, так как существовавшее раньше столкновение интересов горожан было окончательно уничтожено, и революция сосредоточилась во дворце и среди преторианцев. Спустя многие века мы снова видим в папском и императорском городе партии, и их борьба порождает в городе волнения; аристократы, граждане и милиция не перестают бороться с папством и императорской властью; они призывают себе на помощь из могил древности, ставших уже легендарными, тени консулов, трибунов и сенаторов, и эти тени как бы действительно витают в Вечном городе в течение всех Средних веков. Императорская власть, с которой боролись римляне, не была, однако, ужасной деспотией древних цезарей: это было правление, внешнее по отношению к Риму, но исходившее из идеальных, теократических начал. Местная власть папы, которую оспаривали римляне, точно так же была правлением очень далеким от всякого абсолютизма и сама по себе не располагала никакой внешней силой, никакими внешними средствами; эта власть была сильна своим нравственным принципом, имевшим мировое значение. Но римляне видели, что они обречены принести в жертву на вечные времена свою гражданскую свободу величию и независимости их первосвященника. Присущее человеку стремление искать возможно большего приложения своих сил в государстве и в обществе, заманчивая, хотя и суетная, надежда удовлетворить свое честолюбие и достигнуть славы, свойственная сильным людям и побуждающая их добиваться влияния, — все это совершенно не находило себе места в государстве, в котором люди светского положения отодвигались на задний план и только духовенство получало отличия. Римские магнаты имели перед своими глазами блестящих графов и принцев других городов Италии, как то: Венеции, Милана и Беневента; позднее граждане Рима могли видеть, что такие же, как они, граждане северных и южных демократических государств имеют в своих руках и свободу, и власть. Исходя из такого сравнения, римляне неизбежно должны были негодовать на небеса и их заместителя на земле, осуждавших римлян на вечную гражданскую смерть. И это недовольство становилось еще сильнее, когда они вспоминали, чем были их предки, древние римляне. В этой вековой борьбе Рима за свою индивидуальность против великих систем всемирного устройства возникали поразительные контрасты: римские императоры германского происхождения считали своими вассалами народы и королей, улаживали возникавшие между ними раздоры, принимали от них присягу в верности и раздавали короны, и в то же время они были вынуждены на улицах Рима бороться с римскими аристократами и часто подвергались нападению и оскорблению со стороны римского народа. Папы предписывали законы миру и одним своим словом приводили в трепет королей далеких стран; а между тем римляне бесчисленное число раз изгоняли пап из города и подвергали их заключению в тюрьмах. И все-таки злополучным римлянам пришлось к конце концов преклониться перед могуществом порядка, всемирно-историческое значение которого нередко придавало их трагической борьбе и стремлениям характер фантастичности и безумия. Мы не согласны с теми авторами, — хотя и не будем опровергать их, — которые клеймят именами тиранов и преступников таких римлян, как Альберик, Кресцентий и их последователи, за то, что они не подчинялись рабски императорам и папам. Любовь к отечеству — великая доблесть; она нераздельно связана с самым высоким нравственным началом, присущим понятию о человеке, — с его свободой. Национальная ненависть римлян к чужеземцам и их отвращение к правлению пап были всегда понятны, так как коренились в самой природе вещей. Но мы не будем также приравнивать римлянина X века к греческим народным вождями рядить его в тогу Брута или в фантастический плащ Коло ди-Риенцо. Кресцентий был просто смелым человеком, чуждым каких-либо далеких мечтаний, любил свой родной город и жил в то время, когда в городе царило глубокое варварство. Внешность Кресцентия была привлекательна, а по рождению своему он принадлежал к знатному роду. Подобно Альберику, Кресцентий добивался светской власти, которая, как утверждают римляне, еще и в настоящее время представляет на апостольских ногах папы только пудовые гири, низводящие его с неба, из его неоспоримой сферы, в область, ему чуждую.

С целью свергнуть германского папу и его приверженцев Кресцентий составил заговор. Народ имел основание быть недовольным: чужеземцы, незнакомые с римскими законами, творили суд и назначали судей, которые, не получая содержания от государства, были продажны и пристрастны. Если этот упрек был справедлив по отношению к графам в не-римских городах, то и в Риме могли быть недовольны пристрастием judices dativi, уголовных судей, приговаривавших многих римлян к тюрьме, лишению имущества и к изгнанию. Ряд предшествовавших революций заставлял власть поступать строго; много знатных римлян было удалено от занимаемых ими мест, а высшие правительственные и судебные должности были предоставлены людям, бывшим решительными сторонниками императора; затем сам Григорий V не был свободен от обвинения в том, что он раздавал должности за деньги. Наконец, когда германский папа, окружив себя германцами и своими креатурами, решил водворить в утратившем нравственную чуткость Риме клюнийскую дисциплину и осуществить реформу церкви, римляне нашли, что этот новый порядок вещей является только ненавистным насилием над ними.

Произошло восстание, и 29 сентября 996 г. папа бежал. Непонятно, почему Григорий не позаботился о том, чтобы замок Св. Ангела оставался в его руках, а если и принял к этому меры, почему его приверженцы не оказали сопротивления. Эта единственная городская крепость должна была быть отнята у знати с той минуты, как Оттон прибыл в Рим для коронования. Замок Св. Ангела не являлся частной собственности, хотя много раз бывал в руках римских магнатов. Как один из самых замечательных памятников Рима, замок скорее принадлежал государству. Позднее папы стали считать замок своею частной собственностью так же, как Леонину, их собственное сооружение; такого же взгляда держались и римляне. Но в то время папы не имели резиденции в Ватикане и замок Св. Ангела не мог служить им убежищем в случае бегства. Живя в лишенном укреплений Латеране, папы были беззащитны против всякого неожиданного нападения. Кресцентий снова овладел замком и поместил в нем вооруженных людей.

Бежавший Григорий направился в Северную Италию и созвал в Павии собор Здесь в начале 997 г. были постановлены различные решения, относившиеся к церковным делам Германии и Франции. Григорий объявил принцам и епископам, что отныне они должны признать верховную власть римской церкви и что Святой престол, в противность постановлениям схизматических поместных соборов, со всей настойчивостью подтверждает основные положения декреталий Исидора. К своему изгнанию Григорий отнесся с полным самообладанием и в сдержанных выражениях потребовал, чтобы германские епископы подтвердили отлучение от церкви разбойников и грабителей, что и было исполнено. Исключенный из лона церкви, смелый мятежник спешил тем временем утвердить свою власть в Риме, пока еще не вернулся Оттон, которого, без сомнения, настойчиво призывал Григорий.

С бегством папы в управлении Рима совершилась полная революция; лица, занимавшие места судей, были изгнаны и заменены людьми, принадлежавшими к национальной партии. Кресцентий снова объявил себя патрицием и консулом римлян. Сознавая, что его собственные силы недостаточны, Кресцентий искал союзника в Константинополе, и нижеследующие обстоятельства дают основание думать, что византийский двор не был чужд совершившемуся перевороту. Прежде чем возложить на себя императорскую корону, Оттон III по примеру своего отца отправил в Константинополь послов просить руки греческой принцессы. Во главе посольства стоял епископ Пиаченцы Иоанн, калабрийский грек из Россано, носивший раньше имя Филагата. Своим возвышением Иоанн, происходивший из низших классов, был обязан милостям Феофано, ко двору которой он явился, будучи в крайней бедности. Здесь Иоанн быстро приобрел влияние: он получил сначала богатейшее аббатство в Италии, Нонантулу, а затем, во время регентства императрицы, епископство Пиаченцу, которое ради его интересов было признано Иоанном XV архиепископством и отделено от Равенны как метрополии. Отправленный в 995 г. послом в Константинополь, Иоанн долго вел переговоры со двором и затем увидел, что его честолюбивые замыслы оказались тщетными с избранием в папы Григория V Весной 997 г. Иоанн вернулся на Запад и прибыл в Рим; возможно, что его влекло сюда совершенно изменившееся положение вещей, а может быть, его призывал в Рим и сам Кресцентий. Решившись вести борьбу за власть до последних сил, Кресцентий готов был скорее признать верховную власть византийцев, чем нести на себе ненавистное иго саксов. Он дружелюбно принял грека Филагата и предложил ему большую сумму денег с тем, чтобы Филагат возложил на себя папскую корону. Это предложение соблазнило Филагата. Забыв, что оба Оттона одарили его имениями, что с императором, так же, как с папой, он был связан духовными узами, так как был их крестным отцом, Филагат поступил как предатель по отношению к людям, делавшим ему благодеяния. В мае 997 г. он принял из рук Кресцентия тиару и назвался Иоанном XVI. С римлянами, провозгласившими его антипапой, был заключен договор; предоставив Кресцентию и знати светскую власть, Филагат, вероятно, потребовал признания верховной власти греческого императора, без поддержки которого сам он не мог иметь никакой опоры.

Владычество Кресцентия в Риме. — Оттон идет на Рим. — Ужасная судьба антипапы. — Кресцентий. — Оборона Кресцентия в замке Св. Ангела. — Различные версии в сведениях о смерти Кресцентия. — Mons Malus или Monte Mario. — Надгробная надпись Кресцентия

Если бы византийский престол занимал в то время смелый человек, он попытался бы вступить в борьбу за обладание Римом. Но Василий и Константин бесславно несли в течение необычно долгого времени бремя своей власти, и Италия избегла опасностей повторного вторжения в нее византийцев. Войско не двинулось в Рим из Калабрии, флот не показывался в устьях Тибра, и Филагат скоро пожалел, что не последовал предостережению, которое ему было дано его соотечественником, святым Нилом. Григорий V отнесся с презрением к похитителю его престола, и все епископы Италии, Германии и Франции подвергли лукавого грека отлучению от церкви. Но римляне признали Филагата папой, так как императорская партия была подавлена террором узурпаторов. Им подчинилась даже Кампанья; в Сабинских горах хозяевами положения были родственники Кресцентия, грек Бенедикт, муж Теодоранды, и его сыновья Иоанн и Кресцентий. Воспользовавшись тем, что их двоюродный брат захватил власть в Риме, они присвоили себе имения императорского монастыря Фарфы, где аббатом был Гуго. Отличившись впоследствии выдающимися заслугами, этот Гуго не постеснялся приобрести от папы Григория свой сан за деньги.

Узурпаторам приходилось, однако, сознаться, что их средства к защите недостаточны. Задержанный в Германии войной с славянами, Оттон III мог перейти Альпы только в конце 997 г. Изгнанник папа Григорий встретил императора в Павии. Отпраздновав здесь Рождество, они направились в Кремону, в Равенну и наконец, в Рим. Знаменитый монах Бенедикт, если только он еще жил в то время мог видеть из Соракте проходящие мимо толпы воинов Оттона и вновь пожалеть о судьбе, ожидавшей злополучный Рим.

Когда в конце февраля 998 г. Оттон подошел к Риму, он увидел, что ворота го рода открыты и стены никем не охраняются; только замок Св. Ангела был занят Кресцентием и людьми его партии, решившимися оказать здесь сопротивление до последней капли крови. На этот раз римский народ показал, что он заслуживал свою участь. Не было надобности вспоминать защиту Рима при Велизарии; достаточно было припомнить время Альберика, чтобы понять, что и теперь возможна была бы подобная же победа. Но римлян разъединяла партийная борьба, а большая часть духовенства и знати была настроена в пользу императора. Перепуганный Филагат бежал в Кампанью и скрылся там в какой-то башне, чтобы затем сушей или морем бежать к грекам. Императорские всадники разыскали его. С варварской жестокостью они отрезали ему нос, язык и уши, вырвали глаза, приволокли в Рим и заключили в монастырскую келью. Вступив беспрепятственно в город, Оттон потребовал, чтобы Кресцентий сложил оружие. Получив на это дерзкий ответ, Оттон отсрочил штурм замка и спокойно занялся производством суда в Латеране и раздачей грамот монастырям и церквям, между тем как папа дал время Филагату оправиться от своих ран. В марте папа созвал собор в Латеране, и перед епископами предстал изувеченный антипапа. Его страдальческий вид был так ужасен, что мог бы смягчить сердца даже сарацин. Филагат был лишен всех своих санов; папское одеяние, в котором он должен был явиться, было грубо сорвано с него; затем его посадили на пораженного паршой осла, лицом к хвосту, и повезли по городу в сопровождении шумной толпы; шедший впереди герольд громко провозглашал, что за ним следует Иоанн, дерзнувший вообразить себя папой. Заключенный после того в темницу, Филагат исчезает бесследно. Ничто не характеризует так полно людей, как те способы, которыми они в своей среде награждают доблести и карают преступные деяния. По только что приведенным ярким примерам возмездия за преступления мы легко можем судить, каково было состояние общества в X веке. Предание гласит, что аббат Нил старался спасти своего несчастного соотечественника, такой поступок, если он действительно имел место, делает честь памяти святого. В жизнеописании св. Нила сообщается следующее: имея уже почти 90 лет от роду, святой старец пришел в Рим и просил помиловать Филагата, но просьба святого не была услышана, и Филагат был предан жестокому наказанию; тогда св. Нил покинул Рим, предсказав императору и папе, что Господь накажет их за их недоступные состраданию сердца.

Но настоящий виновник революции все еще продолжал свое сопротивление в замке Св. Ангела. Не имея никакой надежды на спасение, Кресцентий, по-видимому, пренебрегал даже бегством. Он был покинут римлянами; народ тотчас же отрекся от него, готовый присутствовать при зрелище одной из самых кровавых трагедий, а партия, стоявшая на стороне императора, примкнула к германцам. Местные бароны также не поддерживали Кресцентия, а его сабинские братья держались выжидательно, оставаясь в своих замках. Таким образом, Кресцентий видел спасение только в мечах своих верных друзей, которые оставались вместе с ним в замке Св. Ангела и были готовы умереть. И хотя конец предвидеть было нетрудно, тем не менее никто из этих друзей Кресцентия не изменил ему. Его гибель после непродолжительной, но мужественной защиты послужила к славе его имени, которое народ на долгое время связал с замком Св. Ангела. Эта знаменитая императорская гробница, представлявшая как башня уже сама по себе твердыню, с течением времени превратилась в крепость, и в эпоху Карла Великого на ее стенах, доходивших до реки, насчитывалось 6 башен и 164 зубца. Эти укрепления были еще усилены Кресцентием. Гробница считалась неприступной. Воспоминания о защите ее греками должны были еще сохраняться; бегство из нее короля Гуго было у всех на памяти так же, как и то, что она многие годы служила крепостью непобедимому Альберику. Со времени готов эта гробница вообще ни разу не была взята приступом. Кресцентий победоносно отбил несколько штурмов, и Оттон был принужден вести осаду по всем правилам искусства. Он возложил ведение этой осады на маркграфа мейсенского Эккардта, и последний приступил к ней после воскресенья in Albies. Некоторое время Кресцентий еще держался мужественно; но высокие деревянные башни и машины, построенные германцами, причинили повреждения замку и поколебали уверенность в его неприступности. О кончине Кресцентия сложилось много фантастических сказаний. Рассказывают даже, будто он, уверившись в бесполезности дальнейшего сопротивления, переоделся в монашеское платье, тайно проник во дворец Оттона и бросился к его ногам, умоляя о пощаде. «К чему, — сказал на это юный император своим приближенным, — впустили вы в дом саксов государя римлян, который возводит на престолы императоров и пап и издает законы? Отведите его обратно на трон его величия; мы приготовим ему встречу, достойную его сана». Вернувшись в замок, Кресцентий будто бы продолжал мужественно вести оборону, пока наконец не был побежден, и тогда император приказал сбросить пленника со стены на глазах у всех, дабы римляне не могли сказать, что он, Оттон, тайно похитил у них их государя. По другому преданию, Кресцентий был схвачен, когда искал спасения в бегстве, посажен на осла лицом к хвосту, провезен по улицам Рима, затем совершенно изувечен и повешен за городом. Не было недостатка и в таких версиях, которыми падение Кресцентия приписывалось позорному вероломству со стороны Оттона. Рассказывали, что император через своего рыцаря Тамма обещал Кресцентию помилование; когда же последний отдался в его власть, он приказал казнить Кресцентия как государственного изменника. В пользу правдоподобия такого вероломства со стороны Оттона приводят то обстоятельство, что Тамм принял затем монашество, а Оттон совершил покаяние; тем не менее этот вероломный поступок остается недоказанным. Сопротивление Кресцентия было безнадежно, и императору не было никакой надобности покупать падение замка Св. Ангела подобным предательством, противоречащим его рыцарским чувствам. Но возможно, что консул римлян был принужден капитулировать; покрытый ранами, он мог сдаться и без всяких условий, и на условии помилования, обещанного военачальниками, но затем отвергнутого императором. Кресцентий, некогда уже помилованный Оттоном, нарушил присягу, прогнал папу, провозгласил антипапу и вел переговоры с византийцами; зная все это, он должен был хорошо понимать, что дни его сочтены, 29 апреля 998 г. замок был взят штурмом. Кресцентий был обезглавлен на стене замка, сброшен вниз и затем повешен у подошвы Monte Mario. Итальянские летописцы рассказывают, что сначала Кресцентию вырвали глаза, переломали члены и волочили его на коровьей шкуре по улицам Рима. Мы не будем даже пытаться опровергать достоверность этих сообщений, потому что такая грубость нравов могла быть свойственна и Оттону III, и Григорию V, раз они отнеслись спокойно к жестоким истязаниям, которым был подвергнут антипапа. Что касается римлян, они могли взирать только с ненавистью на виселицу, поставленную у горы Monte Mario, по которой спускались направлявшиеся в Рим северные пилигримы и которая возвышается над Ponte Molle как исторический памятник Священной Римской империи, созданной германским народом. У подошвы этой горы с проходившей по ней v. Triumphalis лежало Нероново поле (campus Neronis); здесь были разбиты палатки императорского войска и здесь же висели Кресцентий и двенадцать казненных вместе с ним капитанов римских округов — ужасные spolia, свидетельствовавшие о ненавистном чужеземном владычестве. По мнению одного из летописцев, гора получила свое название Mons Gaudii — Гора радости — именно от этого радостного для германцев события; но римляне дали ей название Mons Malus. По словам другого летописца, несчастная жена Кресцентия была будто бы отдана как добыча в жертву животным инстинктам наемных солдат. Но это повествование — чистейшая выдумка, подсказанная римлянам национальной ненавистью, и существует другая, совсем иного рода легенда, по которой Стефания является в сказочном образе возлюбленной победителя Кресцентия. Всего вероятнее предположить, что несчастная матрона вымолила у императора Оттона тело казненного мужа и в сопровождении опечаленных друзей похоронила его по христианскому обряду. Если римляне имели действительно основание приписывать смерть своего героя вероломству, они не случайно избрали для погребения тела Кресцентия церковь Св. Панкратия на Яникуле, издревле пользовавшегося славой охранителя святости клятвы и мстителя нарушителям ее.

Римляне долго оплакивали несчастного Кресцентия; в городских актах до XI века включительно имя Кресцентия встречается поразительно часто, и этому были причины; его имя давалось сыновьям во многих семьях, очевидно, в воспоминание о смелом борце за свободу Рима. На могиле Кресцентия была сделана надпись, сохранившаяся до сих пор; это одна из самых лучших и самых замечательных средневековых римских эпитафий; от нее веет той печалью о бренности всего земного, которой проникнут мир развалин Вечного города:

«О тленный червь — человек, ты стремишься к раззолоченным палатам; ты покоишься здесь, но в тесном гробу. Он был счастливым и блестящим властителем всего Рима; теперь он довольствуется этим скудным и ничтожным уголком. Как прекрасен был властитель и герцог Кресцентий, отпрыск на стволе благородного рода. В его время страна Тибра была могущественна и право царило в ней, давая мир и тишину правлению папы. Но игра Фортуны повернула колесо его жизни и обрекла его на ужасный конец. Ты, спешащий насладиться жизнью, удели ему свое сожаление: ты разделяешь его участь».

Глава VI

Последствия падения Кресцентия. — Его родственники в Сабине. — Аббат Гуго Фарфский. — Положение этого имперского монастыря. — Замечательный процесс Гуго с пресвитерами церкви Св. Евстахия в Риме

Жестокий суд Оттона III, — еще более ужасный, чем суд его деда, — навел на римлян панику; юный император с чувством удовлетворения пометил днем казни Кресцентия одну из своих грамот и был уверен, что навсегда обуздал Рим. Последствия катастрофы отразились также и на родственниках мятежника. Желая расширить свою власть в Сабине, они держались за Кресцентия, пока он был в силе; когда же он пал, они постарались остаться в стороне. В населении римской области никогда не существовало национального сознания; вне Рима не было ни одного римлянина; ничто не объединяло классы, из которых состояло население области и которые различались своим происхождением и правами. Свободное гражданство едва только начинало возникать в городах области, давно утративших римское куриальное устройство, и над массой колонов и крепостных полновластными господами были одни только бароны, епископы и аббаты. Эти властители все стремились к обладанию провинциальными городами и замками, и папы уступали то те, то другие местности в распоряжение членов знатных семейств, епископств и монастырей. Феодализм все более распространялся в римской области; иные властители получали в свое обладание целые округа. С середины X века владычество баронов, как светских так и духовных, вполне упрочилось в римской области и в наши дни является проклятием для земледелия.

Главным средоточием феодальной власти являются с XI века, как мы увидим, Тускул и Пренесте; но в конце X века господство в Сабине принадлежало семье графа Бенедикта, состоявшей в родстве с Кресцентием. Этот могущественный граф, живший в замке Arci, завладел многими участками, принадлежавшими аббатству Фарфы. По примеру графа поступали и его сыновья, Иоанн и Кресцентий. Бенедикту удалось присвоить себе даже епископский город Цере, древний этрусский город Agylla, в то время еще не называвшийся Caere vetus (Cervetri). Падение Кресцентия заставило этих властителей быть более осторожными; граф Иоанн немедленно же возвратил аббатству Фарфы половину захваченного им у аббатства участка, а на другую половину, вместе с спорным замком Tribucum, аббат Фарфы выдал Иоанну ленную грамоту «третьего разряда». Так как другие имения, принадлежавшие частью монастырю Фарфы, частью самой римской церкви, оставались все-таки во власти Бенедикта, то аббат Гуго направился в Рим искать восстановления прав аббатства. Юный легкомысленный Кресцентий, брат Иоанна, также отправился в Рим. Город все еще был объят ужасом, вызванным казнью Кресцентия. Возможно, что своим безбоязненным появлением в Риме Кресцентий хотел показать, что он не имел ничего общего со своим родственником; возможно также, что он рассчитывал склонить судей в свою пользу подкупом. Как бы то ни было, Кресцентий по приказанию императора и папы был схвачен. Тогда явился в Рим отец Кресцентия Бенедикт и, исполнив судебные формальности, вернул папе Цере, но затем внезапно бежал в свой замок и укрепился там. Нетрудно составить себе понятие о том, на каких шатких основах покоилась императорская и папская власть в Риме, если провинциальный барон тотчас же вслед за казнью своего родственника осмелился восстать против императора и Папы. Эта власть была и оставалась только кратковременной, и императоры, величавшие себя именем преемников августа, тем не менее вынуждены были вести в Римской области осаду против незначительных замков знати. Таким образом, Чтобы изгнать Бенедикта из Цере, властитель Рима был вынужден двинуться со своими войсками и выступил из Рима в сопровождении папы, аббата Гуго и пленного Кресцентия. Бенедикт ответил сначала смехом на угрозу повесить его сына, но затем, увидя со стен замка, что сына действительно ведут на виселицу, сдался. Он отказался от Цере в пользу папы и сам получил обратно сына. После того император, папа и аббат вернулись в Рим. Непокорный барон дал торжественную клятву отказаться от своих незаконных прав, и тем не менее его сыновья нарушили эту клятву и стали еще более притеснять монастырь Фарфу. Желая обуздать заносчивость маленьких сабинских тиранов, император и папа прилагали старания к тому, чтобы сохранить владения Фарфы. По смерти Камио в 966 г. это аббатство в качестве комменды было предоставлено аббату

Льву, настоятелю монастыря Св. Андрея на Соракте; но эта мера привела к еще большему упадку аббатства. После Льва аббатом был Иоанн, человек развратный и необузданный. Оттон II сменил его и назначил ему преемником Адама Это обстоятельство явилось источником раздора в аббатстве: по смерти Оттона II Иоанн снова захватил власть в сабинских, тусцийских и сполетских имениях, а Адам продолжал быть владельцем мархии Фермо. Только с прибытием Оттона III в Фарфу, в 966 г., монастырские владения были вновь объединены под властью Иоанна, которому Оттон выдал грамоту на владение аббатством на всем его пространстве. По смерти Иоанна в 997 г. Гуго против канонических правил купил себе у Григория V сан аббата. Поступив 16-ти лет от роду в монастырь Monte Ainiata, Гуго стал настоятелем Фарфы уже на 24-м году своей жизни; он правил этим аббатством долго и со славой и оставил после себя книги, являющиеся драгоценным памятником того времени. Оттон III удалил Гуго из аббатства как человека, незаконно занявшего место настоятеля, и назначил аббатом другое лицо; однако просьбы монахов и выдающиеся способности Гуго повлияли на Оттона, и он 22 февраля 998 г. снова назначил Гуго аббатом Фарфы. При этом было восстановлено древнее право Фарфы, в силу которого свободно избранный монахами настоятель сначала утверждался императором как патроном монастыря и уже затем получал посвящение от пап.

Возвращение Гуго было благотворно для аббатства: он ревностно проводил клюнийскую реформу и неутомимо заботился о том, чтобы аббатство снова получило все свои имения. С дарованными монастырю грамотами в руках он постоянно являлся в Рим на императорский суд и каждый раз выходил из суда победителем. Акты этих судебных процессов сохраняют свой интерес до настоящего времени, так как дают нам возможность непосредственно составить представление о правосудии того времени. Таким образом, историограф имеет полное основание воспользоваться одним из этих процессов как картиной, ярко воспроизводящей условия того времени. Эпоха, которую мы описываем, отличалась грубостью и была полна насилия; но в нее вносилась человечность тем уважением, которое внушило к себе право. В настоящее время папы и короли сочли бы себя униженными, если бы им довелось лично явиться в гражданский суд и улаживать пререкания по вопросам гражданского права. Представление о королевском авторитете уже давно отделилось от представления о непосредственном влиянии самой личности короля; но в те полупатриархальные времена судебная власть считалась высшей и священнейшей функцией правительственной власти. Со времени Карла Великого императоры часто являлись в Риме судьями. Правда, с течением времени такие суды применялись все реже, и при Оттонах мы находим лишь несколько римских placita, исходивших в частности от императорской власти.

8 апреля 998 г. аббат Фарфы был привлечен к суду пресвитерами церкви Св. Евстахия в Риме: пресвитеры требовали, чтобы им были отданы принадлежавшие аббатству церкви Св. Марии и Св. Бенедикта в термах Александра, утверждая, что монастырь Фарфа издавна платил им дань за эти церкви. Обычный римский суд, состоявший из императорских и папских судей, был созван у дверей церкви Св. Петра, неподалеку от S.-Maria in turn. Император назначил своим заместителем и председателем архидиакона императорского дворца, а шеффеном — префекта города, пфальцграфа Иоанна; остальными шеффенами были двое дворцовых судей, первый дефензор и аркарий, а со стороны папы трое judices dativi Аббат Гуго отказался, однако, следовать началам римского права и принять защиту римского адвоката, утверждая, что аббатство всегда было под покровительством лангобардского закона. Он ссылался далее на свое германское происхождение указывал, что права германцев признаются в Риме со времени конституции Лотаря, Это привело председателя в раздражение; он схватил Гуго за рясу, не отпускал его и принудил занять место рядом с собой. Благодаря, однако, расположению императора Гуго получил возможность съездить в Фарфу, чтобы привезти оттуда своего собственного лангобардского адвоката. Через три дня Гуго явился назад с монастырским стряпчим Губертом и предъявил грамоту Лотаря и удостоверение папы Пасхалия. Согласно этим документам, Фарфа так же, как и другие монастыри франкского государства, подлежала действию только лангобардского права. При этом Гуго объявил, что он готов доказать подлинность предъявленных документов и присягой, и поединком, и свидетелями. Противная партия отклонила эти доказательства и пыталась воспрепятствовать применению лангобардского закона; но председатель принудил ее подчиниться этому закону. Пресвитерам-истцам был дан адвокатом Бенедикт, сын Стефана с рынка, помещавшегося у театра Марцелла, и адвокат немедленно сформулировал жалобу на аббата. За полным отсутствием лангобардских судей председатель, недолго думая, прибег к такому приему: он назначил судьей самого монастырского адвоката Губерта, заставив его дать клятву в том, что он будет судить по правде. Лишенный таким образом своего адвоката, аббат Гуго запротестовал против такого назначения, но председатель дал ему в защитники одного сабинянина. Последний был совершенно незнаком с судопроизводством и не знал, что следует ему говорить на суде; поэтому Губерту, ставшему уже судьей или шеффеном, было разрешено сначала обучить новичка предстоящему делу. Лангобардский судья, согласно лангобардскому праву, настаивал на том, чтобы обвиняемая сторона принесла присягу в том, что Фарфа уже в течение 40 лет владеет спорными церквями. Но пресвитеры возражали против такой присяги, желая по римскому праву доказать с помощью свидетелей, что Фарфа уплачивала дань церкви Св. Евстафия в течение 40 лет. Спрошенные поодиночке свидетели дали противоречивые показания и потому были признаны ложными; когда же пресвитеры отклонили и принесение присяги, их жалоба была отвергнута и сами они признаны неправыми, а спорные церкви были оставлены за монастырем. По судебному обычаю того времени при этом поступали так: судья брал из рук обвиненной стороны ее прошение, в котором излагалась жалоба, или, если дело шло о подлоге, подделанную грамоту, делал ножом крест на этом документе и передавал его выигравшей стороне; последняя же должна была хранить его как оправдательный акт, который в случае надобности мог быть всегда предъявлен. В то же время было воспрещено также возобновлять возбужденную пресвитерами жалобу под страхом уплаты штрафа в 10 фунтов золота, из которых одна половина должна была поступать в пользу императорского дворца, а другая — в пользу монастыря. При крайней неустойчивости гражданских основ одни и те же процессы обыкновенно повторялись бесконечное число раз и иногда тянулись с невероятным упорством целое столетие, возобновляясь, как только какая-нибудь из спорящих сторон находилась в более благоприятных условиях, в силу ли возможности подкупить судей или вследствие смены правящей власти, и таким образом получала надежду добиться осуществления своих притязаний.

Акты описанного процесса были занесены в протокол, подписаны судьями и стряпчими и вручены аббату; именно этот протокол мы находим в регестах Фарфы, и он свидетельствует нам, как наивно и быстро совершалось в ту эпоху судопроизводство и как оно в то же время было осложнено и запутано правовыми порядками различных национальностей. Шаткость правосудия не имела границ; обману и подкупу были широко раскрыты двери; поэтому мы можем судить, насколько закон служил гражданину и колону действительной защитой.

Судопроизводство в Риме. — Judices Palatini или Ordinari. — Judices Dativi. — Формула назначения римского судьи. — Формула пожалования права римского гражданства. — Уголовные судьи. — Консулы и графы провинциальных городов, облеченные судебной властью

Римское placitum дает нам случай сказать несколько слов о судопроизводстве в Риме при Оттоне III. Излагая процесс Фарфы, мы видели, что существовало два класса судей: Palatini и Dativi. С первыми мы уже знакомы, это были семь папских министров, существовавшие начиная с VIII века. После восстановления империи эти судьи по-прежнему составляли обычный папский суд по гражданским делам Но по мере того как Латеран получал значение императорского дворца, Judices Palatini становились вместе и императорскими судьями и назначались в качестве шеффенов столько же императорами, сколько и папами. Особые условия, в которых находился Рим и которые заключались в том, что город имел своим верховным властителем императора, а местным государем папу, создали это исключительное смешение обеих властей, имевших в судопроизводстве одних и тех же общих представителей. Примицерий и секундицерий, аркарий и саккелларий, протоскриниарий, первый дефензор и админикулатор считались вместе с тем и императорскими сановниками. Времена, когда эти папские министры были римскими тиранами, миновали; древняя чиновная иерархия была нарушена и Каролингами, и папами; но Judices Palatini сохранились и под председательством примицерия составляли высшую коллегию римских сановников. Руководя выборами папы, они также устанавливали церемониал коронования императора; подобно тому, как семь Латеранских епископов совершали посвящение в папы, так семь дворцовых судей окружали императора и принимали непосредственное участие в его короновании. Примицерий и секундицерий считались государственными канцлерами; как в процессиях они вели папу, так точно при торжественных церемониях они шли по обеим сторонам императора. Образуя постоянную высшую судебную коллегию императорского и папского дворца, семь Judices Palatini назывались также и Judices Ordinarii. Происходившие в Риме перевороты не касались судебных полномочий этих лиц, и мы видели, что Альберик обращался к их содействию точно так же, как император и папа. Напротив, прежние duces утратили свою судебную власть. Еще в конституции Лотаря 824 г. duces упоминаются наряду с judices, но при Оттонах им уже не принадлежала судебная власть. Римское судопроизводство подверглось некоторым изменениям еще при Карле Великом; судебная власть военных и гражданских чинов, установленная законами византийских времен, уже не существовала при франках, уступив место более свободным германским учреждениям, поскольку они сказались в институте шеффенов. Таким образом с средины X века мы и в Риме находим Judices Dativi, и о них с 961 г. очень часто упоминается в грамотах; а в Равенне эти Judices Dativi известны уже с 838 г.

В чем заключалась сущность этой категории судей, все еще недостаточно выяснено; соответственно своему имени (Dativi), их «давала» в качестве шеффенов высшая власть — император, папа, патриций, а в провинциальных городах — графы. Этих судей справедливо считали институтом германского происхождения и приравнивали их к скабинам — постоянным франкским шеффенам, которые избирались под надзором графа из свободных поселян местности или судебного округа в качестве людей, сведущих в законах. Такие шеффены должны были принимать участие в суде и постановлять судебное решение. Из документов мы узнаем, что в Верхней Италии Dativus назывался по имени того города, в котором он был судьей, и что этот сан считался присвоенным навсегда лицу, имевшему его, и признавался этим лицом даже после его смерти. Относительно Рима остается недоказанным, что в избрании Judices Dativi участвовал также и народ; по-видимому, их «давал» всегда только император или папа; поэтому они не были, как в Верхней Италии, городскими общинными шеффенами, а иногда могли даже называться дворцовыми судьями. В качестве Judices Dativi являются и высшие светские сановники; так Феофилакт именуется «консул и Dativus Judex»; Иоанн — «префект, пфальцграф и Dativus Judex». Но встречаются также и не имеющие какого-либо другого сана Judicis Dativi; адвокат монастыря Фарфы, Губерет, назывался также Dativus с того момента, как он был сделан судьей.

Таким образом, в состав римского суда входили Judices Ordinarii и Dativi. Число тех и других было обыкновенно семь, причем один из них был председательствующим. Затем на суде присутствовали в неопределенном числе оптиматы (nobiles viri). Как действительные римские судьи и Ordinari и Dativi назывались judices Romani или Romanorum; каждый из них именовался так: «Божией милостью судья Священной Римской империи (Dei Gratia sacri Romani Imperii Judex)». При Оттонах пожалование сана Dativus сопровождалось, по-видимому, торжественной церемонией. «Назначаемого судью примицерий должен был отвести к императору. Император говорил: обрати внимание, примицерий, не раб ли он чей и не бедный ли человек? В таком случае он доступен подкупу и погубит мою душу». Обращаясь к судье, император говорил: «Остерегись когда-либо нарушить закон, установленный нашим благочестивейшим предшественником Юстинианом», на что судья отвечал: «Да постигнет меня вечное проклятие, если я это сделаю!» После того император брал с судьи присягу в том, что он никогда не преступит закона; надевал на него мантию и, повернув пряжку направо, застегивал мантию на левую сторону в знак того, что судья внимает только закону и глух к ложному свидетелю. После того император давал судье в руки книгу законов и говорил: «По этой книге суди Рим, Леонину и весь мир» — и затем, поцеловав судью, отпускал его.

Выспренные и смешные слова о том, что суду римского судьи подлежит не только Леонина, но и весь мир, соответствовали возродившемуся представлению о Риме как о мировой столице; это представление уже сказалось при Оттоне III в известном леонинском стихе: Roma caput mundi regit orbis frena rotundi. В то время римское гражданство также было восстановлено во всем его блеске, и римлянам лестно было видеть, что франки и лангобарды добиваются, как отличия, распространения на них прав этого гражданства. Такое присоединение к римским гражданам совершалось с большим торжеством. «Когда кто-либо желает стать римским гражданином, он должен, — так гласит формула, — послать к императору своих доверенных и смиренно просить, чтобы император разрешил ему стать под охрану римских законов и быть внесенным в список римских граждан. Если император выражал на это свое согласие, то дальнейший порядок был такой: император открывал заседание в присутствии своих благородных судей и правителей; двое судей, склонив голову, подходили к императору и спрашивали: «Государь наш, что прикажет твое Величество?» Император отвечал: «Я приказываю, чтобы число римских граждан было увеличено и чтобы тот, о ком вы мне сегодня докладывали, был подавлен под защиту римских законов».

Производство уголовных дел в Риме лежало на префекте и других постоянных судьях; последние назывались консулами, а их помощники — pedanei. Судебные округа, конечно, соответствовавшие округам города, были подчинены префекту города, так как невероятно, чтобы названные консулы были судьями только вне Рима, а их judicatus представляли собой только провинциальные суды.

Как ни мало, однако, выяснено судоустройство в Риме, мы можем утверждать, что оно было тем же самым, как и в провинциальных городах. Последние еще и в то время управлялись герцогами (duces), графами, виконтами, даже гастальдами и апостолическими послами, и все эти лица назначали своих судей. Герцоги встречаются в эту эпоху очень редко; по-видимому, они были вытеснены Франкскими графами, появлявшимися повсюду, так что прежние ducatus превратились в графства. Существовавшие некогда трибуны точно также перестали быть правителями (rectores) менее значительных городов, и сам сан трибуна нередко сохранял толь ко одно почетное значение; иногда же он был связан с властью местного муниципального сановника и судьи.

Императорский дворец в Риме. — Императорская гвардия. — Пфальцграф. — Императорский фиск. — Папский дворец и папская казна. — Уменьшение доходов Латерана. — Растрата церковного имущества. — Иммунитет епископов. — Признание в 1000 г. римской церковью ленных договоров

Мы уделили много места римским дворцовым судьям, но условия существования в Риме императорского двора того времени остаются все-таки еще неясными. Первоначально, как бы сливаясь в одно с папским двором, императорский двор не мог не отделяться от него по самому существу своему: он имел и свой собственный штат, и свои собственные доходы. Со времени Карла императоры, посещая Рим, останавливались при базилике Св. Петра, а иногда в Латеране, так как в городе они не имели никакого помещения. Оттон построил себе дворец близ Равенны, но не думал строить дворец в Риме. Только Оттон III, по-видимому, предполагал выстроить в Риме императорский замок и с этой целью воспользоваться древним дворцом цезарей. Масса развалин помешала, однако, исполнению этого намерения, и Оттон III устроил себе резиденцию на Авентине, рядом с S.-Bonilazio, вероятно, в каком-нибудь древнем дворце. Здесь император обставил себя византийским церемониалом. Были учреждены придворные должности, названия которых звучали не по-римски. Во главе лиц, занимавших эти должности, стоял magister palatii imperialis. Особу императора охраняла императорская гвардия, в которую могли поступать и римляне, и германцы, но только из знатного класса людей. В Graphia приведена формула приема в эту рыцарскую гвардию: трибун вручает вступающему в гвардию (miles) шпоры, диктатор — панцирь, капитан (capiductor) — копье и щит, magister mililiae — железные набедренники, цезарь — украшенный султаном шлем, император — пояс со знаками отличия, меч, кольцо, ожерелье и браслеты. Мы видим здесь явное смешение византийских и римских обычаев. Императорская милиция состояла из двух когорт, каждая 555 человек; начальствовал когортой граф, но главой милиции был императорский пфальцграф; он считался по своему положению «выше всех графов на свете и ему была доверена охрана дворца». При Оттоне III в первый раз отмечен Comes Sacrosancti Palatii Lateranensis; в 1001 г. этот пост занимал римлянин Петр, а в 998 г., по-видимому, префект Иоанн, так как в его подписи на вышеупомянутом placitum, объявленном монастырю Фарфе, значится comes palatii; впрочем, в то время было уже несколько дворцовых графов. Эта должность также входила в штат папского двора, откуда и была перенесена в штат императорского двора; в последующие века императоры и папы одинаково жаловали этот титул, пока наконец он не утратил всякое значение. По отношению к тем временам нельзя представить себе этой должности без соответственной юрисдикции, и, вероятно, лицо, занимавшее такую должность, вело дела, касавшиеся императорской казны.

Существование в Риме императорского фиска не подлежит сомнению, так как императору здесь были присвоены разнообразные регалии. Вполне естественно, что в казну своего покровителя платили дань такие монастыри, как Фарфа и монастырь Св. Андрея на Соракте; но мы находим указания на существование доменов еще другого рода— Когда император Людовик в 874 г. наделял дарами вновь учрежденским монастырь Casa aurea, он предоставил ему все свои доходы в Риме, Кампаньи, Романьи, Сполето, Камерино и Тусции. Если под этими доходами следует разуметь только фискальные права, то это обстоятельство доказывает, во всяком случае, что императорские имения в Риме и в римской области были незначительны. Вообще неизвестно, какие доходы получал с города император. При Каролингах во дворец в Павии ежегодно отсылалось в виде подарка 10 фунтов золота, 10 фунтов серебра и 10 дорогих паллиев, а императорский посол содержался на средства апостолической казны. Но нигде нет речи о дани, которую должен был бы платить Рим; только половина штрафных денег, уплачивалась императорскому дворцу. При большом числе процессов это поступление могло иметь некоторое значение, но оно было все-таки случайным; такой же временный характер имели другие источники дохода, как то: foderum parata, mansionaticum — повинность населения содержать лошадей и солдат, исправлять дороги и мосты и отводить войскам помещение. Каждый раз, как императоры посещали Рим, войско и придворный штат должны были быть содержимы за счет города; мы знаем об этом потому, что некогда Оттон I удалил свои войска из Рима, не желая чрезмерно истощать средства города. Обязанность поставлять фураж (foderuim) распространялась на все итальянские города, по которым проходил император, и эта повинность немало тяготила страну.

Совершенно иного рода была апостолическая казна. Папское казнохранилище, первоначально называвшееся vestiarium, в то время было известно столько же под именем дворца — palatium; сюда поступали доходы с церковных имений, носившие названия: dationes (по-итальянски — dazio), tribute, servitia, functiones и pensiones. Отдельных наименований такого рода поступлений существовало бесчисленное множество; был длинный реестр разного рода названий пошлин за пользование мостами, дорогами, воротами, лугами, лесами, рынками, реками, берегами, гаванями и т. д., все это является весьма характерным для государственного хозяйства того времени. Из всех церковных владений деньги собирались акционариями, а в Риме папской казне принадлежали пошлины, взимавшиеся на берегу Тибра, у городских ворот и на мостах. Но нам ничего не известно о прямых налогах в Риме, и мы положительно сомневаемся, чтобы свободные римляне платили налог с души или с земли. В интересах папской политики было также не обременять города налогами. С Другой стороны, не было недостатка в вымогательстве, существовавшем в разных формах: в виде получения приношений, сборов, десятин и того или другого установившегося обычая. Как бы ни казалась нам дикой та эпоха, она была далека от систематического высасывания народных средств, присущего позднейшим монархиям. Представление о верховной власти исчерпывалось, главным образом, ее верховными судебными функциями; все прочие повинности подданных вытекали как бы из договора (pactum), в силу которого подданные платили постольку, поскольку они пользовались тем, что принадлежало государству. Главным источником доходов церкви являлись, таким образом, патримонии; что же касается пошлин, то в папскую казну поступали только те, на которые церковь имела неоспоримое право. Затем достоянием папского фиска были штрафные деньги, суммы, поступившие по мировым сделкам (compositiones), а также выморочные имущества. Далее, право чеканить монету все еще было неотъемлемой регалией папского дворца.

Но доходы Латерана все-таки значительно уменьшились. С восстановление при Оттоне I церковного государства не были устранены последствия глубоких революционных переворотов, происходивших в папских владениях в течение более чем 70 лет. Патримонии, находившиеся в цветущем состоянии при Адриане I и Льве III, со времени упадка церковного государства подвергались постоянному опустошению. Неурядица в управлении ими была полная; самый Латеран много раз был ограблен и архив его разорен; управители (rectores) патримониев были предоставлены собственному усмотрению. Совершенно забитые колоны не могли платить никаких податей; сановные арендаторы не вносили арендной платы и отрицали лежавшие на них обязательства. Сами папы отчасти почувствовали необходимость передачи в другие руки имений и сбора с них податей. Таким образом германское ленное устройство, против которого так долго боролся Рим, стало проникать повсюду. Бесчисленное множество доменов, отчужденных хитростью или силой, обратилось в наследственное достояние; папы раздавали домены своим племянникам и членам тех партий, которым были обязаны тиарой. Нуждаясь в деньгах для какой-нибудь немедленной уплаты, папы ради получения их уступали то или другое прекрасное имение и затем, чтобы сохранить за папской казной право собственности на такое уступленное имение, взимали за него до смешного ничтожную арендную плату. Еще больший ущерб нанесен был владениям Св. Петра венграми и сарацинами. Большинство доменов было разорено, и папы были вынуждены передать целые области во власть епископов и баронов.

Права иммунитета стали распространяться также и на римскую область. Существовавшие издревле регалии все чаще и чаще передавались епископам и аббатам, которые так же, как и знать, вступали в обладание городами. Мы уже видели, что это было сделано по отношению к Субиако и Порто; но еще поразительнее то, что Григорием V были уступлены архиепископу равеннскому на вечные времена графства Комахио и Цезена и даже Равенна и ее область, с правом взимать все установленные пошлины и чеканить монету, а Оттон III присоединил к этому еще права подесты, т. е. юрисдикцию. Так папы отказывались от достояния, которое они долгое время оберегали. В свою очередь, аббаты и епископы передавали свои имения могущественным владетельным лицам, становившимся их вассалами, или milites; таким образом предупреждалась опасность в случае нападения на уступленные имения сарацин или каких-нибудь других врагов. Города раздавались с той целью, чтобы они были укреплены, а разоренные области — для заселения их колонами; так возникло в римской Кампаньи в X веке много крепостей и башен. Хотя все подобные договоры по природе своей все еще были сдачей на откуп, но проникавшая всюду феодальная система скоро изменила их характер, и уже в 977 г. мы находим договор феодального свойства. Иоанн, аббат монастыря Св. Андрея в Сельци, около Веллетри, уступил знаменитому Кресцентию de Theodora Castrum vetus с тем условием, чтобы он «объявлял войну и заключал мир по приказу папы и аббатов монастыря». Этот договор замечателен также в своих подробностях. Монастырь сохранял за собою права занимать один из входов в замок своим гарнизоном, посылать в уступленную местность своих консулов (судей) и виконтов (правителей) для охранения монастырских прав, взыскивать подати и решать судебные дела по гражданским вопросам; Кресцентию были переданы уголовный суд и начальство над войском. Подать уплачивалась натурой; между прочим, монастырь получал четвертую часть виноградного сбора и в день Св. Андрея два факела и половину секстария оливкового масла. Хотя этот договор был все-таки еще сдачей в аренду третьего разряда, тем не менее обязательство нести воинскую повинность, включенное в договор, придавало последнему феодальный характер. Этот акт — первый из известных нам римских документов такого рода; подобный же акт, относящийся к 1000 году, свидетельствует, что система бенефиций была уже признана римской церковью.

В названном году Сильвестр II уступил город и графство Террачину лангобарду Дауферию и его потомству с условием нести воинскую службу, что и составляло именно существенную черту ленно-вассальных отношений. Во всем этом сказалось влияние партийных раздоров и хищнических набегов сарацин. Первоначальное управление доменами через иподиаконов сменилось системой частных аренд, а эта система сама собой перешла в ленное обладание, и с середины X века обширный патримоний Св. Петра был повсюду занят вассалами (milites), ревностно старавшимися превратить в наследственную собственность то, что ими было получено только во временное обладание.

Паломничество Оттона III в Кампанью. — Смерть Григория V в феврале 999 г. — Св. Ромуальд в Равенне. — Герберт — папа Сильвестр II. — Фантастические идеи Оттона III о восстановлении Римской империи. — Установление византийского церемониала. — Церемониальная книга двора Оттона III. — Патриций

Теперь мы вернемся к изложению событий. Еще до наступления лета Оттон покинул Рим и направился в Верхнюю Италию. В ноябре он оказывается уже снова в Риме, присутствует здесь на соборе и затем идет в Южную Италию. Мученическая смерть Адальберта поразила пылкое воображение Оттона, а беседы с равеннскими монахами и увещания св. Нила встревожили его совесть. Терзаемый воспоминаниями о жестокой казни, которой были подвергнуты римские мятежники, Оттон решил идти паломником к святыням Южной Италии. Отправляясь в это путешествие, Оттон вышел из Рима, по словам некоторых летописцев, босым. Если это обстоятельство верно, оно могло послужить основанием к утверждению, что императора преследовала мысль о том, что он нарушил клятву, данную им Кресцентию. Правда, в то суеверное время зрелище такого унижения было обычным; тем не менее оно по необходимости должно было поколебать общее уважение к императору, который подверг себя этому унижению.

Но Оттона призывали на юг еще и иные серьезные обстоятельства. Здесь он восстановил вассальные отношения к себе князей лангобардских: Капуя, Беневент, Слерно и даже Неаполь принесли ему присягу. Пребывание его в Кампаньи, где он, полный благоговения, посетил Монте-Касино, было неожиданно сокращено важным событием: было получено известие, что в Риме умер Григорий V. По-видимому, смерть постигла этого первого германского папу в начале февраля, и положение в том, что он умер от яда, было весьма правдоподобно.

Оттон решил вернуться в Рим. На пути он посетил Гарган, дикий мыс Апулийского моря, где стояла древняя церковь Архангела Михаила. Почитание этого духа — хранителя семитов перешло к христианам от иудеев и проникло на Запад из Византии. По преданию, архангел Михаил явился на Гаргане в 493 г., и здесь в честь его была устроена в пещере церковь, которая стала главным местом почитания архангела на всем Западе. Слава о святости места, его отдаленность, величественность и уединенность были причиной того, что оно стало одной из тех местностей, которые наиболее посещались в то время пилигримами, и гора Гарган явилась для Запада тем же, чем был Афон или Гагионорос для христианского Востока. Сам Оттон должен был испытывать особые чувства к этой чудотворной церкви, так как замок Св. Ангела в Риме, который он брал штурмом, был посвящен также архангелу Михаилу. На священную гору Оттон взошел босым. Стоя здесь, в пещере, среди поющих монахов, в одежде кающегося грешника, он приносил свои молитвы и, поднявшись на вершину скалы, мог окинуть жадным взглядом Элладу и Восток. Подвигаясь далее, Оттон посетил св. Нила, который в то время вместе с другими людьми, бежавшими от мира, жил возле Гаэты в жалких шалашах. Император пал к ногам святого, с чувством благоговения последовал за ним в монастырскую часовню и вместе с ним молился там. Напрасно просил он св. Нила отправиться с ним вместе в Рим, обещая ему всякие милости. Святого старца заботило только спасение души юного монарха, и Оттон, расставаясь со святым, вложил в его руки свою золотую корону, желая этим показать, что величие мира — ничто и что истинный царь мира — святой, которому ничего не нужно.

В Рим Оттон прибыл в конце марта. Город был спокоен, так как римляне не пытались сами избирать папу и терпеливо ждали, когда император назначит преемника Григорию. Это был Герберт, следовавший в свите Оттона, — его учитель, выделявшийся в то время своим выдающимся умом. Этот замечательный человек не был германцем; он был француз, родился в Бургундии и происходил из низшего класса. Будучи монахом в Орильяке, он отдался изучению математики, в развитии которой первенствовали арабы. Философией он занимался в Реймсе с таким успехом, что позднее его торжественно приветствовали здесь как учителя. Оттон I познакомился с ним, будучи в Италии, и, прельщенный его способностями, оказывал ему всякую милость. Оттон I также относился к нему с глубоким уважением и отдал ему богатое аббатство Боббио. Но Герберт, подвергаясь здесь постоянному преследованию, вскоре покинул аббатство, вернулся в Реймс и затем отправился к германскому двору, где ему удалось снискать себе расположение императорской фамилии. Прожив некоторое время снова в Реймсе, Герберт в 991 г. благодаря покровительству нового короля, Гуго Капета, при сыне которого, Роберте, он был учителем, получил место архиепископа французской метрополии. На соборе, низложившем его предшественника Арнульфа, Герберт включил в протоколы собора смелые речи французских епископов-схизматиков. Наконец вынужденный на соборе в Музоне (Mouson) в 995 г. папским легатом Львом из монастыря Св. Бонифация отказаться от сана реймского архиепископа, Герберт отправился по делам папы в Рим, где в это время короновался Оттон. Возвращаясь на родину, юный император пригласил Герберта к своему двору в Магдебурге и стал у него учиться греческому языку и математике. Затем в 998 г. Герберт был возведен в сан равеннского архиепископа.

Этот знаменитый город получил в то время благодаря святой жизни одного человека такую же известность, какой пользовался Клюни. Южная Италия славила св. Нила, а в Северной Италии все повторяли имя Ромуальда. Потомок герцогов Траверсары, Ромуальд, проведя часть своей жизни очень бурно, в 925 г. сделался отшельником, реформировал монастырь Св. Аполлинария в Классисе, затем снова поселился в уединении и в 971 г. учредил на острове Перее, близ Равенны, монастырь, который сделался знаменитым рассадником анахоретов. Ромуальд учреждал не монастыри, как Одон, а скиты, которые очень быстро распространились по Италии. В то время человечество вновь охватил мистический экстаз; существовавшая раньше жажда мученической смерти возродилась опять, богатые люди жертвовали свои имения церквям; государи шли паломниками и замаливали свои грехи; дож Петр Урсеоль и знатные венецианцы Градениго и Мавроцен, подобно своему учителю Ромуальду, стали отшельниками. И все эти люди, мечтавшие спасти душу отречением от мира, селились в уединении в горах, в пещерах, на море и в лесах Ромуальд и Герберт, оба жившие в Равенне, представляли редкий контраст.

Одаренный тонким изворотливым умом, честолюбивый Герберт, замечательный ученый и гениальный математик, мог чувствовать только сожаление к отшельнику, который лишь с трудом читал Псалтырь и верил, что высшее назначение человека заключается в приближении к мистическому первобытному состоянию. А между тем у ног Ромуальда сидели блестящие князья, смиренно внимая его словам, и сам Оттон III — преклонявшийся перед гением своего учителя и делавший на своих письмах к нему надпись: «Мудрейшему Герберту, увенчанному в трех родах философии», — пал ниц перед невежественным пустынником, благоговейно целовал его рясу и ложился на его грубую постель из тростника, подвергая себя испытанию как кающийся грешник. Герберт оставался архиепископом в Равенне только год; затем редкое счастье предоставило ему святой престол, и ученик доказал, что он не напрасно учился у своего великого учителя. Это назначение делало честь Оттону, но явилось унижением для римского духовенства. Новый папа, подвергавший жестокой критике грубое невежество своих предшественников, осветил еще ярче мрак варварства, в который был погружен Рим. Посвящение Герберта состоялось в апреле 999 г. Герберт смело избрал себе имя папы, особенно почитаемого и уже почти ставшего легендарной личностью: Сильвестр II хотел видеть в Оттоне Константина II, и выбор этого имени не был лишен основания, так как учитель и ученик были связаны между собой дружбой и благодарностью. Тот идеальный союз между папством и империей, которого Оттон III надеялся достигнуть через своего двоюродного брата Григория V, теперь, при новом Сильвестре, должен был быть осуществлен. Тот, кто верил существованию дара Константина, мог бы, конечно, сказать императору, что имя Сильвестра равносильно восстановлению церковного государства и получению новых даров; но римляне могли бы с иронией еще добавить к этому, что Константин, сделав свой дар и уступив папе Рим на вечные времена, сам удалился на окраину Европы к берегам Босфора. Оттон, наоборот, хотел сделать Рим столицей империи и быть творцом новой всемирной монархии. Перед ним носился идеальный образ Карла. Но незрелый юноша оказался неспособным создать такую политическую систему, которая была бы пригодна для германо-римского Запада. Греческое образование, которое получил Оттон, сделало его чуждым Северу. Вместо того чтобы, подобно Карлу, считать Рим, навсегда утративший свое политическое значение, только источником своего императорского величия и подвластным ему средоточием церкви, основу же своего государства видеть в Германии, Оттон хотел превратить Рим снова в императорскую резиденцию, забыв, что в таком случае римская церковь бесконечной борьбой должна быть сведена сначала на степень патриархата, как это произошло с византийской церковью. Граница между церковью и государством исчезала в представлении Оттона и к его воспоминаниям об учреждениях римской республики были примешаны деспотические начала правления Юстиниана. Силами Германии папство было восстановлено, и Рим был снова побежден. Оттону казалось, что он смирил знать, которая, следуя примеру Альберика и не увлекаясь, как Оттон, сама стремилась ограничить размеры его власти.

Повесив людей, боровшихся за эту ничтожную долю величия Рима, Оттон почувствовал себя августом после победы при Акциуме и в пылкой фантазии императора Рим, стоявший в развалинах, превратился снова в весь мир. Оттона пленила мечта о том, что он как цезарь станет властелином чужеземных народов и возродит Римскую империю. На одной из свинцовых булл Оттона III Рим изображен в виде женщины, закутанной в плащ и держащей щит и копье; вокруг нее надпись: Renovaiio Imperii Romani. Преследуя спои тщеславные помыслы, Оттон старался оживить воспоминания о древней республике и говорил об увеличении власти римского народа и о сенате. Предпочитая именоваться императором римлян, он в то же время давал себе титул консула римского сената и народа. Возможно, что он восстановил бы сенат, если бы прожил долее… Ни в одном из актов мы не находим указаний на то, что это было сделано, ни для нас нет сомнения в том, что Оттоном было дано городу нечто вроде муниципальной конституции. Знать уже успела приобрести чрезмерно большое влияние, и императору необходимо было считаться с ней. В то время когда вполне определенно слагались корпоративные права и власть государя вовсе не была абсолютной, Рим не мог оставаться без собственного муниципального строя. Высших лиц муниципалитета назначал император или папа, но права городских общин были установлены договором,

В это же время Оттон восстановил греческий придворный церемониал во всем его педантизме. Он не счел нужным считаться с пропастью, которая, по счастью отделяла Рим от деспотизма византийцев, и стал одеваться с пышностью восточных владык; это было поставлено ему в вину его более серьезными соотечественниками. Император, пишет один германский летописец, стремился воскресить давно забытые обычаи римлян и ради этого делал многое, что вызывало много толков. Он имел обыкновение садиться один за стол, имевший форму полукруга, и на кресло, которое возвышалось над креслами других. Развитию в Оттоне пристрастия ко всему греческому помог также Герберт. Когда жаждавший знаний государь пригласил Герберта, еще не бывшего в то время папой, давать ему уроки классической литературы, царедворец ответил, что он видит необъяснимую тайну божественного промысла в том, что Оттон, грек по рождению и верховный властитель римлян, унаследовал сокровища греческой и римской мудрости. Таким образом, лесть извратила богато одаренного юношу. Придворные, желая угодить императору, перенимали все греческое; даже закаленные в боях германские рыцари и витязи учились лепетать по-гречески. Так при всех немецких дворах старались в XVIII веке и стремятся еще в настоящее время говорить по-французски; эта жалкая страсть немцев рядиться в чужую мишуру имеет, следовательно, свои корни в глубокой древности. В судебных актах мы находим подписи Зигфрида и Вальтера, германских суде и Оттона, написанные греческими буквами; такая же именно мода царила в Риме и в Равенне при византийцах, когда даже латинский текст писался греческими буквами.

Оттон внимательно ознакомился с церемониалом византийского двора, с которым он, сын гречанки, намерен был породниться, и, без сомнения, для него именно была составлена па латинском языке книга формул, частью заимствованная из «Origines» Исидора, частью согласовавшаяся с церемониальной книгой Константина Порфирородного. В этой книге объяснено происхождение византийских придворных чинов и указано применение их в Риме; далее перечислены и описаны фантастическое одеяние императора и десять различных кирш. По свидетельству неизвестного автора, эти короны были следующие: из плюща, оливковой листвы, тополевых листьев, лубовых листьев, лавровых листьев, митра Януса, троянская фригийская шапка Париса, железная корона, как символ того, что Помпей, Юлии, Октавиан и Траян покорили мир мечом, корона из павлиньих перьев и, наконец, украшенная драгоценными камнями золотая корона, заимствованная Диоклетианом у персидского царя, с надписью:

Roma caput mundi regis orbis frena rotundi. (Рим — столица мира…)

Далее описаны лошади, оружие, музыкальные инструменты и даже евнухи, а затем — различные виды триумфа. «Никто из сановников и правителей, ни одна живая душа в римском мире, ни даже сам великий властитель, не должен подыматься к Капитолию Сатурна, главе мира, иначе, как в белом одеянии. Чтобы приблизиться к золотому Капитолию, единодержавный властитель должен взять в mutatorium Юлия Цезаря белое царское одеяние и идти туда в сопровождении всякого рода музыкантов, при славословиях, провозглашаемых по-еврейски, по-гречески и по-латыни. Там все должны были трижды поклониться в землю и возносить молитвы Господу о благоденствии властителя, которого Ему угодно было поставить над римским миром». Оттону приходилось, однако, довольствоваться только чтением книги, излагавшей все это великолепие древних времен. Своими фантастическими измышлениями он много содействовал тому, что римляне отдались тщеславной мечте о Риме как о вечном всемирном городе. Люди, далекие от понимания действительного положения вещей могли утешать себя мыслью о том, что хотя Рим утратил свою свободу, но Венгрия Польша, Северная Италия и даже Германия составляют римские провинции и что сами они при случае могут быть проконсулами в этих провинциях. Юношеские выходки императора не вызывали улыбки у невежественных аристократов, так как льстили их национальной гордости. Они жадной толпой стремились к тем должностям при дворе и в милиции, которыми наделял их Оттон. И если он не имел в своем распоряжении должностей народных трибунов, консулов, диктаторов и сенаторов, то при его дворе существовали иные громкие чины, как то: протовестиарии, протоскриниарии, логофеты, архилогофеты, протоспатарии, — все те же, какие были и в Константинополе. Новым саном префекта флота был облечен Григорий Тускуланский. С упадком церковного государства папская гавань Остия перестала существовать. Оттон III решил, что необходимо создать римский флот и поспешил назначить адмирала еще не существовавшего флота.

Более важное значение имел сан патриция, восстановленный, по-видимому, из угоды римлянам, так как для них этот сан был знаменателен. Оба первые Оттоны, по примеру греческих императоров, время от времени возводили римских оптиматов в сан патриция, вероятно, имея в виду оказать им таким образом отличие. Но Оттон III присвоил этому сану новое значение, исключительно придворное; торжественный церемониал возведения в сан патриция отмечен в Graphia. Протоспатарий и префект приводили будущего патриция к императору, у которого он должен был поцеловать ноги, колени и уста; затем кандидат целовал также всех римлян, присутствовавших на церемонии и встречавших его приветствием; после того император провозглашал патриция своим помощником, судьей и защитником церкви и бедных и надевал на него плащ, на правый указательный палец кольцо и на голову золотой обруч. Первый упоминаемый патриций при Оттоне был Зиазо. В одном документе начала XI века назван как патриций города Рима Иоанн, который утверждал судебные решения в своем собственном дворце; наряду с ним, но будучи уже по рангу ниже, стоял как судья префект города Кресцентий. Сан патриция таил в себе, однако, предпосылки к восстанию; те Римские магнаты, которые боролись против папской и императорской власти, всегда именовались патрициями. Поэтому позднее этот сан был вытеснен саном префекта. Эту последнюю должность Оттон, по-видимому, также возвысил. При Каролингах о префекте совершенно не упоминается; в 955 и 965 гг. он снова выступает на сцену и вскоре приобретает серьезное значение: он является действительным заместителе м императора, облекается знаками орла и меча и творит уголовное правосудие в городе и его территории. В то же время на нем лежала защита интересов церкви и судебная власть в церковных делах.

Начало понтификата Сильвестра II. — Дар Оттона III. — Предвестники крестовых походов. — Венгрия становится римской Церковной провинцией. — Оттон III на Авентине. — Мистицизм Оттона III. — Отъезд его в Германию. — Возвращение в Италию, 1000 г. — Трудное положение Сильвестра II. — Базилика Св. Адальберта на острове Тибра

Тем временем Сильвестр II показал, в каком направлении он намерен действовать как папа. Он принудил французского короля Роберта отказаться от брака, которым нарушалось каноническое право, а возмутившегося ломбардца Ардуина отлучил от церкви. Епископам было сообщено, что новый папа решил беспощадно преследовать симонию и разврат, дабы сан епископа, ничем не запятнанный, снова был поставлен выше власти королей, которые перед епископами меркнут так же как меркнет простой свинец перед блеском золота. В лице Оттона Сильвестр встретил полную готовность провести церковную реформу, которую стремился осуществить Григорий V; такая поддержка была необходима столько же для достижения этой благородной цели, сколько и для того, чтобы упрочить положение в Риме самого Сильвестра. Решив снова положить основание всемирному могуществу пап, Сильвестр II видел, что рядом с ним стоит юный император, который жаждет славы, грезит идеалом древнего величия и мечтает начать собой новую эру империи. Отношения умудренного опытом учителя и его преисполненного романтизмом ученика замечательны в высшей степени, потому что их идеи в своих основах исключали друг друга. Оттон III, конечно, сознавал себя императором; двое пап были обязаны ему своим саном, и он понимал, что ему надлежит идти дорогой, проложенной его дедом. Эти основные положения были высказаны Оттоном III, когда он милостиво пожаловал папе восемь графств Романьи, на которые заявляла свои притязания церковь. Он говорил, что Рим — глава мира, что римская церковь — мать христианства, но папы омрачили свою славу, растратив церковные имения. Далее он объявлял, что при отсутствии правового порядка папы, исходя из мнимого дара Константина, присвоили себе некоторые части империи; что дар Карла Лысого точно так же мнимый; что он, Оттон, относится с презрением к этим вымыслам, но дарит своему учителю, которого он возвел в сан папы, графства Пезаро, Фано, Синигалью, Анкону, Фоссомброне, Кальи, Иези и Озимо. Это заявление, составленное для Оттона, без сомнения, сановными людьми, его секретарями, должно было дать почувствовать Сильвестру, что он имеет дело с действительной императорской властью, и возбудить в нем серьезные опасения.

Разрушить излюбленную мечту благородного юноши Сильвестр остерегался. Возводя своего учителя в сан папы, Оттон надеялся найти в нем ревнителя своих идей, и только смерть спасла Оттона от горького разочарования. В свою очередь, Сильвестр предполагал, что ему удастся повлиять на направление мыслей мечтательного юноши и что через него он восстановит вполне церковное государство. Он поддерживал императора в его предположении сделать Рим своей постоянной резиденцией, так как при этом условии восстание в Риме не представляло бы опасности для Сильвестра. Он льстил Оттону при всяком случае, называл его всемирным монархом, которому подвластны Италия и Германия, Франция и славянские земли, и говорил, что Оттон, будучи греком по происхождению, мудрее самих греков. Таким образом, воображение юноши, мечтавшего в одно и то же время и о Древнем мире, и о монашестве, было воспламенено до крайности.

Стоя по своему образованию выше своего времени, но будучи все-таки сыном этого времени, Сильвестр не был чужд некоторых его особенностей. В высокой степени замечательно, что первое воззвание к христианскому миру об освобождений Иерусалима из рук неверных исходило от Сильвестра. Церковь и империя праздновали в то время новые победы: утрата Болгарии была возмещена обращением в христианство сарматов; Польша стала римской; дикие венгры, еще так недавно производившие страшные опустошения в Италии, были усмирены силой германского оружия и подчинились римской церкви и германским государственным учреждениям. Анастасий, или Астарик, посол мудрого государя венгров Стефана, явился к Сильвестру, чтобы получить от него для обращенной в христианство Венгрии как награду королевское достоинство. 11апа с радостным чувством вручил послу корону. Это происходило по воле Оттона, который, давая королевство, приобретал вассала империи; но акт этот получил санкцию в Риме через папу; поэтому казалось, что королевское достоинство было даровано властью церкви. Папа, уже обладавший правом короновать императора, наделял в первый раз чужеземного государя диадемой как даром Св. Петра. С той поры мирные мадьяры поселились в Риме; Стефан устроил для них при базилике Св. Петра странноприимный дом и учредил также семинарию для венгерских священников, которая в настоящее время соединена с Collegium Germanicum. Еще доныне чтится память первого короля венгров в его церкви S.-Stefano degli Uugari близ собора Св. Петра, где некогда находился странноприимный дом; но собственно венгерская церковь есть S.-Stefano in Pisciuula в округе Parione и здесь должна была помещаться древняя семинария, посвященная первомученику Стефану.

Обращение Венгрии в христианство было последствием миссионерской деятельности Адальберта. Оттон все более и более чтил его память, любил монастырь на Авентине, где жил Адальберт, пожертвовал этому монастырю еще другие имения и принес ему в дар как покров на алтарь даже свой коронационный плащ, украшенный апокалипсическими фигурами. В здании, находившемся возле монастыря, Оттон устроил свой императорский замок, и некоторые документы Оттона помечены именно этим дворцом: «Palatio Monasterio». Авентин, ныне совершенно покинутый, был в то время самым оживленным местом; кроме монастырей Sancta Maria, S.-Bonifazio и дворцового замка, постоянно посещавшихся паломниками и сановными гостями, на Авентине было немало прекрасных дворцов, и воздух его считался особенно здоровым.

Нося титулы, созданные по образцу титулов древнеримских триумфаторов, как то: Italicus, Saxonicus, Eomanus, Оттон в то же время именовал себя рабом Иисуса Христа и апостолов и видел свою высшую задачу в том, чтобы привести к расцвету церковь Господню совместно с империей и республикой римского народа. Поглощенный такими идеями, Оттон впадал временами в мистическое настроение. Греция и Рим уносили воображение Оттона в царство идеалов, но затем перед глазами Оттона снова вставали монахи и увлекали его монастырским образом жизни; так переходил юноша-император от мечты о величии цезаря к мечте кающегося грешника об отречении от мира. Целых 14 дней провел Оттон вместе с Франко, молодым вормским епископом, в отшельнической келье близ церкви Св. Климента в Риме; летом отправился в Беневент и затем в Субиако, в монастыре Св. Бенедикта, снова подверг себя умерщвлению плоти. После этого в сопровождении папы, римских магнатов и своего любимца Гуго Тусцийского он двинулся к Фарфе. Имея намерение вернуться в Германию, Оттон, по-видимому, сделал распоряжение относительно управления Италией в его отсутствии и назначил Гуго своим вице-королем, Опечаленный смертью своей тетки Матильды, твердо и мудро правившей Германией за время отсутствия Оттона, и смертью Франко в Риме, не переставая скорбеть также об Адальберте и Григории V, больной Оттон покинул Вечный город в декабре 999 г. Вскоре затем ему предстояло услышать еще печальную весть о смерти его бабки, императрицы Адельгейды. Дела Германии призывали Оттона; приближался внушавший опасения 1000 год, и Оттон дал обет совершить паломничество к гробу Адальберта. Уезжая в Германию, Оттон взял с собою многих римлян, в том числе патриция Зиазо и некоторых кардиналов. Сильвестр остался в Риме, преисполненный опасений за свою участь. Он писал Оттону, убеждая я его вернуться назад. «Я глубоко уважаю и люблю тебя, — отвечал Оттон, — но обстоятельства сильнее, и воздух Италии вреден моему здоровью. Я покидаю тебя только телом; дух мой остается всегда с тобой; для охраны я оставляю тебе государей Италии».

Народы по ту сторону Альп, приветствуя победителя Кресцентия и восстанови теля папства и Римской империи, встречали его с восторгом. Покончив с празднествами в Регенсбурге, Отгон поспешил в Гневно, учредил здесь польское архиепископство и затем проследовал в Ахен. Здесь в соборе был погребен Карл, основатель римско-германской империи, уподобиться которому так страстно хотелось юному мечтателю. Взирая на останки великого мужа, Оттон не сознавал, что сам он сошел с пути, завещанного Карлом германским государям.

Уже в июне Оттон вернулся в Италию. Тысячный год христианской эры наступил, и мир не погиб, чего так страшилось суеверное человечество. Одиннадцатый век принес народам скорее благополучие, чем гибель. Лето Оттон проводил в Ломбардии, и в это время в Риме снова пробудился мятежнический дух. Сабина не желала покориться папе; в Горте, куда он отправился, чтобы охранить права церкви, вспыхнуло восстание; оно принудило Сильвестра бежать в Рим. Тогда Сильвестр стал настойчиво звать в Рим юного императора. Извещенный Григорием Тускуланским об опасном положении дел в Риме, Оттон в октябре направился в город, водя с собой войско. Императора сопровождали также германские епископы, герцог Баварии Генрих, герцог Нижней Лотарингии Оттон и герцог Тусции Гуго. Оттон разместился в Риме в своем замке па Авентине и решил устроить здесь свою постоянную резиденцию. В это время по желанию Оттона епископ Порто, к епархии которого принадлежал остров Тибр, совершил освящение базилики, которая была построена Оттоном на этом острове в честь Адальберта. Оттон был готов воздвигать церкви этому особо чтимому им мученику, по-видимому, во всех странах, точно так же, как некогда император Адриан воздвигал храмы своему любимцу Антиною. Церкви имени Св. Адальберта были построены Оттоном в Равенне, Ахене и затем в Риме. Возможно, что близость острова Тибра к Авентину послужила Оттону основанием избрать местом постромки церкви имени любимого святого этот остров. Адальберт жил в авентинском монастыре, и с авентинского замка юный император мог видеть базилику. В то время на острове, посвященном в древности Эскулапу, еще существовали, конечно, остатки храма этого бога и из них была выстроена церковь. Таким образом, преемником сына богов Эскулапа явился варвар Е5ойтех или св. Адальберт. Спустившись через небольшой монастырский сад к окаймленному камышом берегу реки, можно видеть следы травертинских стен, которые некогда придавали острову форму корабля, а также сделанный из камня кадуцей, напоминающий о том, что остров Тибра назывался по имени священного змия из Эпидавра insula scrpentis Epitlauri.

Для церкви своего любимого святого Оттон старался разыскать, мощи. Он потребовал у Беневента останков апостола Варфоломея, но граждане обманули императора, Говорит предание, и послали ему останки Павлина Нольского, которые И были погребены как мощи Варфоломея. Узнав об этом обмане позднее, Оттон решил наказать Беневент, но не привел своего решения в исполнение. Построенная Оттоном церковь получила и сохраняла некоторое время название Св. Адальберта и Св. Павлина; но Адальберт как чех был по происхождению варвар, и это обстоятельство исключало возможность действительного признания его в Риме; только диктаторская воля императора могла включить св. Адальберта в число почитаемых городом святых. Римляне вскоре уже ничего не хотели слышать о св. Адальберте и стали даже утверждать, что в его базилике погребен именно апостол Варфоломей, по имени которого и называли базилику. Когда в 1113 г. Пасхалий II восстановил церковь, в надписи, существующей до настоящего времени и помещенной над входом, о св. Адальберте не было упомянуто.

Названная базилика — единственный памятник Оттона III в Риме. Она подвергалась многим переделкам, и только колокольня и 14 античных колонн из гранита принадлежат времени Оттона.

Тибур или Тиволи. — Возмущение в этом городе. — Оттон III осаждает город и овладевает им. — Посредничество папы спасает город. — Восстание в Риме. — Безнадежное положение Оттона. — Его речь к римлянам. — Его бегство из Рима. — Последний год жизни Оттона. — Его смерть 23 января 1002 г.

4 января 1001 г. Оттон приветствовал в Риме своего учителя Бернварда, епископа гильдесгеймского, и назначил ему помещение рядом со своим дворцом. Вскоре затем Оттону пришлось взяться за оружие, чтобы усмирить восстание в Тибуре. Из римских провинциальных городов наиболее значительными в то время были Пренесте, Тускул и Тибур; первый был ленным владением сыновей Стефании Senatrix; второй принадлежал потомкам Альберика, и только Тибур пользовался до некоторой степенью муниципальной независимостью. Уже в то время город называли Тибори, или Тивори, откуда произошло Тиволи. Предание, история и живописная местность создали славу этому городу. Альба Лонга была матерью Рима, и из пелерина ее гор были построены храмы и стены республиканского города; тиволийцы же могли похвалиться тем, что из желтого травертина их гор были сооружены огромные здания императорского и папского Рима.

С развалинами вилл Тибура связаны блестящие имена времени Августа; здесь мы находим остатки вилл Мецената, Горация, Цицерона, Вара, Кассия, Брута, Пизонов, Саллюстия и Марциала. Прекрасные гроты, по которым шумно бежит Аниен, приводят на память легенды о сиренах и Нептуне; развалины храмов воскрешают образы Геркулеса, Весты и той альбунской сивиллы, которая в видении открыла Октавиану рождение Христа. Осененные оливковыми рощами и расположенные у подошвы Тиволийских гор развалины виллы Адриана, этого величайшего увеселительного замка на Западе, возбуждают в зрителе полное изумление. В то время они занимали такое большое протяжение, что их считали городом и называли древним Тиволи. Множество статуй, мозаик и драгоценных камней уже было взято оттуда, и тем не менее всего этого еще очень много должно было оставаться в Тиволи при Оттоне III. Среди обломков великолепных портиков лежали тогда покрытые пылью и забытые людьми знаменитые статуи Антиноя, Флоры, фавнов, центавров, Цереры, Изиды, Гарпократа, мозаика Созоса, «чаша с голубями» и многие другие произведения искусства, в настоящее время наполняющие музеи Рима и других городов. Готы, лангобарды и сарацины много раз опустошали Тибур; но развалины стен и храмов, остатки Клавдиева водопровода, амфитеатр, фонтаны, то здесь, то там статуи все еще сохранялись, улицы назывались своими древними именами и на развалинах храмов создавались церкви и монастыри. В документах Тиволи, относящихся к X веку, мы еще встречаем такие названия как forum, vicus Patricii, Porta major и oscura, posterula de Vesta, porta Adriana, castrum vetus и pons Lucanus. Находившийся у этого моста надгробный памятник Плавтиев, подобно мавзолею Адриана в Риме, был превращен в замок.

Хотя в Тиволи так же, как и в Порто и в Ариции, права римской церкви охранялись папскими управителями, тем не менее граждане оставались, по-видимому, независимыми. Их епископ пользовался иммунитетом и не подлежал графскому суду. Каких-либо влиятельных знатных фамилий здесь вовсе не было, и таким образом Тиволи, находясь под покровительством епископа, мог обладать сравнительно с другими римскими городами более широкой муниципальной независимостью С распространением иммунитета города, начавшие обособляться, все менее чувствовали себя кому-либо подвластными, и вскоре Рим оказался в том же положении в каком он был в свои ранние годы, когда ему приходилось вести борьбу из-за существования с другими городами Кампаньи.

Защищая свою независимость, тиволийцы убили герцога Маццолина, которого Оттон послал правителем в Тиволи. Тогда Оттон обложил город; последний оказал сначала сопротивление, но затем мужество покинуло жителей, и Сильвестру и Бернварду удалось уговорить город покориться императору. Самые знатные граждане одетые в рубище, каждый с мечом и пучком розог в руках, вышли на встречу Оттону и просили у него пощады. Оттон помиловал город, велел разрушить только часть стен и взял заложников. Таким образом император считал себя полным властителем римской области, а папа, местный государь Тиволи, явился лишь посредником, благодаря которому город был пощажен. Это обстоятельство привело римлян в раздражение. Можно было бы усомниться в их отчаянной ненависти к Тиволи, но история подтверждает существование такой ненависти, и еще в 1142 г. такая же пощада, оказанная этому небольшому городу, привела к крупной революции. Своими мечтательными порывами Оттон сам содействовал возникновению в римлянах ошибочного сознания своего могущества; они уже помышляли о восстановлении прав сената и предъявляли притязания на управление соседними городами. С той поры три претендента на верховную власть — папа, император и город — вступили в непрерывную борьбу.

В последние годы царствования Оттона III римские магнаты склонны были поддерживать его власть. Когда Оттон решил перенести свою резиденцию в Рим, римляне также возмечтали о новом величии римского народа и стали надеяться, что им удастся на место папской власти поставить свою собственную власть. Возможно, что император обещал уступить им имения Тиволи; но папа предупредил разорение города, имея в виду сохранить для себя его достояние. Когда римляне увидели себя таким образом обманутыми, их ненависть к игу саксов снова пробудилась, и они последовали примеру Тиволи: ворота были заперты, несколько лиц из числа императорских людей были изрублены и дворец на Авентине осажден. Запертый здесь в течение трех дней, Оттон решил пробиться к своим войскам. Епископ Бернвард причастил всех тех, кто еще оставался верным императору, и затем, держа в руке священное копье, стал во главе осажденных, готовившихся сделать вылазку. Тем временем герцоги Генрих и Гуго вели у ворот города переговоры с римлянами; после долгих усилий герцогам и Бернварду удалось успокоить восставших. Римляне отступили от Авентина и впустили в город Генриха и Гуго, а на следующий день, по призыву Оттона, собрались перед дворцом, готовые заключить мир. Стоя на башне, Оттон обратился к римлянам с речью. Горькое разочарование сделало несчастного юношу пламенным оратором: «Не называл ли я вас своими римлянами? для вас ли я отказался от своей отчизны и своих близких? Из любви к вам я жертвовал саксами, всеми германцами и даже собою; я водил вас в те далекие земли нашей империи, в которые никогда не приходили ваши отцы, когда весь мир принадлежал им. Ваше имя и вашу славу я хотел распространить до последних пределов земли; вы были моими излюбленными детьми; отдавая себя вам, я поселил во всех других ненависть к себе и зависть. И теперь, в благодарность, вы отпадаете от вашего отца; вы предали жестокой смерти лиц, облеченных моим доверием, а меня самого исключаете из вашей среды; но сделать это не в ваших силах: те, к кому я питаю отеческую любовь, не могут быть вырваны из моего сердца. Я знаю виновников восстания, и довольно одного моего взгляда, чтобы уличить этих людей, нагло смотрящих всем в лицо; а те, кто остался мне верен, чья невиновность наполняет меня радостным ликованием, — те осуждены затеряться среди преступных людей; такое положение поистине позорно». Речь императора произвела потрясающее впечатление; все стояли в глубоком молчании; затем раздался общий крик; виновники восстания, Бенило и другие, были схвачены, втащены по лестнице на башню и полумертвые брошены к ногам императора.

Мечты Оттона были, однако, уже разбиты, и он впал в глубокую меланхолию. Как некогда Теодорих, Оттон увидел, что он в горячо любимом им Риме чужой среди чужих. Римляне сложили оружие, но город все-таки оставался неспокойным. Неблагодарный Григорий Тускуланский смущал народ; говорили о том, чтобы напасть на императора, так как небольшое войско его помещалось отчасти вне города. Генрих, Гуго и Бернвард убедили Оттона подумать о своем спасении, и несчастный император в сопровождении их и папы покинул Рим 16 февраля 1001 г. Отъезд Оттона походил на бегство; в Риме осталось много германцев, удержанных римлянами в качестве заложников. Рим был теперь опять свободен; главой освободившегося народа явился Григорий Тускуланский, внук знаменитого Альберика, род которого был вновь возвышен Оттоном; в руки этого Григория и перешло правление городом.

Оттон направился к северу. Отослав Бернварда и Генриха в Германию, откуда должны были быть приведены свежие войска, сам Оттон остался праздновать Пасху в монастыре Классиса близ Равенны. Уже на свое бегство из Рима Оттон мог бы смотреть как на самое тяжелое паломничество, посланное ему судьбой; тем не менее он снова облекся в рубище кающегося грешника. Этой разбитой душе Ромуальд дал у себя приют, увлекаясь надеждой одержать одну из самых великих своих побед; он уже похитил у мира дожа и теперь страстно желал превратить императора 8 монаха. Мечтательная натура Оттона, однако, могла отдаться мистицизму монашеского существования на недели, но не навсегда, и император опять сбросил одежду отшельника. Когда Оттон украдкой посетил Венецию, Пир Орсеоло II — сын дожа, принявшего монашество, — показал ему юную царицу моря во всем ее блеске и пленил императора своими государственными способностями и своим мудрым правлением.

Собрав войска, Оттон двинулся на Рим, горя желанием отмщения. Нам неизвестно, был ли взят город штурмом; мы знаем только, что 4 июня Оттон был в базилике Св. Павла, 19 июля — в Албанских горах, 30 июля — в Патерно. Если бы ворота Рима оставались открытыми, было бы невероятно, чтобы Оттон не вступил в город. Войско у Оттона было невелико, так как он все еще ждал прихода боевых сил архиепископа кельнского Гериберта; а римляне, из робости отпустив германских заложников, должны были по необходимости предпочесть самую тяжкую осаду сдаче города, так как с ней их постигла бы участь Кресцентия. Император то появлялся перед городом, то опустошал римскую область, где в каждом замке таились его враги. Главной квартирой ему служило Патерно у Соракте близ Civita Castellana. Затем Оттона заставили поспешно двинуться на юг возмутившиеся здесь против него государи. Он пошел в Салерно, обложил Беневент и взял его приступом. После этого осенью Оттон появляется уже снова в Павии и уходит в Равенну. «Если ты опять пойдешь на Рим, — предостерегал императора св. Ромуальд, — ты не увидишь больше Равенны». И это предсказание оправдалось. В Тоди Оттон в последний раз в своей жизни отпраздновал Рождество и затем вместе с папой участвовал на соборе, обсуждавшем вопросы, касавшиеся германских дел.

Наступил 1002 г. Император получил поразившую его весть о том, что в Германии недовольство росло все больше и что народ уже грозил на место своего короля, пропавшего без вести в Италии, избрать другого государя. Не менее тревожило Оттона также неприбытие вспомогательных войск. Изнуряемый лихорадкой, он удалился в январе в замок Патерно, владетелем которого был граф Тамм, брат Бернварда, и сюда же прибыл из Павии со своими воинами патриций Зиазо. Оттону казалось, что вся Италия объята пламенем восстания. Император, мечтавший о восстановлении всемирной Римской империи, теперь умирал, запертый в небольшом замке, страдая от голода и преследуемый высокомерием римских вассалов. Оттону, однако, довелось увидеть Гериберта с его войском; затем папа Сильвестр причастил императора, и он умер на руках своих друзей 23 января 1002 г., имея всего 22 года от роду.

Смерть Оттона, как и его жизнь, очень скоро стала легендарной. Рассказывали, что новая Медея в лице вдовы Кресцентия опутала Оттона своими чарами; желая будто бы вылечить императора, она, по одним сказаниям, завернула его в отравленную оленью шкуру, по другим — подмешала к его питью яд, по третьим — надела ему на палец отравленное кольцо и таким образом отомстила за смерть своего мужа. Умирая, император выразил желание быть погребенным в Ахене; оставаясь всю свою жизнь равнодушным к Германии, Оттон по смерти вернулся в страну своих предков. Кончина Оттона и кортеж с его телом, поспешно покидающий Италию, представляются нам глубокой трагедией, в которой тщетность высоких стремлений смертного сказалась так же образно, как и в древней поэтической легенде об Икаре. Унося с собою гроб, в котором лежало тело императора, германцы быстро проследовали через Тусцию. Епископы люттихский, кельнский, аугсбургский и констанцский, герцог Нижней Лотарингии Оттон и другие знатные лица, остававшиеся верными императору, скрывали его смерть до тех пор, пока не были собраны войска, и только тогда уже объявили о ней. Окружив процессию и сомкнувшись в ряды, храбрые германцы прокладывали путь своими мечами. Среди воинственных кликов, теснимый толпами римлян, следовал гроб с телом императора по полям, по которым некогда этот император, горячо любивший Рим, шел во главе своих войск, вдохновленный смелыми планами.

Оттон III является, быть может, самой крупной исторической жертвой восторженного отношения германцев к Италии, прекрасной стране юга, куда их неизменно увлекали идеалистические стремления. Другие народы древнего и нового времени шли на чужбину, движимые политическими соображениями; германским приобретением была исключительно одна Италия, страна истории, красоты и поэзии, страна, которая сама неоднократно призывала их. Глубокое религиозное чувство сделало германцев защитниками римской церкви и силой необходимости приковало их к Риму. Стремление к знанию привело германцев к сокровищницам древности и сделало Италию и Рим навсегда дорогими для них.

Политическими условиями была создана идея империи, и носительницей этой идеи явилась Германия. Ради церкви и империи, этих всеобщих форм, которыми должны были быть установлены и охраняемы мирные отношения между народами, германцы поступились собственной национальностью. Предводительствуемые своими королями, в продолжении нескольких веков ходили они в Рим, переправляясь через Альпы, чтобы отдать свою жизнь за религиозно-политический идеал, и это сделало германцев избранным народом. Стремясь всегда к достижению высших целей человеческого существования, Германия стала в Европе центром освободительной духовной работы. В лице своих Оттонов, подвизавшихся в Риме, эта страна восстановила непрерывность исторического хода событий, сняла печати с могил древности, связала друг с другом культуры древнего и христианского миров, сочетала романское начало с германским, положив этим основание новейшей образованности, подняла церковь, глубоко павшую, и вложила в нее дух реформы. Рим привлекал к себе Германию, как какой-нибудь духовный магнит; но потомки тех самых саксонских королей, которыми центр отечественной истории был перенесен в Рим, снова оторвали Германию от Рима, когда оказалось, что этого разрыва требует свобода духа.

Оттон III, хотя и старался быть то греком, то римлянином, в действительности был германцем от головы до пят. Самый разлад, который носил в своей душе Оттон, увлекаемый то классической древностью, то христианством, был присущ германцу. Те силы, которые двигали в то время мир, — Германия, Рим и Восток, — оказывали свое воздействие на Оттона в одно и то же время. Десятый век, завершенный Оттоном, в его лице и в лице его друга Сильвестра, свидетельствовал о том, что в культуру Европы внесены живительные начала древности и Востока. Но государственной мудрости Карла Великого и геройского духа Оттона I нельзя было ждать от государя, который закончил свой жизненный путь в таком возрасте, когда короли еще не способны править государством и даже обыкновенный гражданин еще не может считаться освоившимся с самыми простыми своими обязанностями. Образ этого юноши, душа которого отзывалась на все великое, составляет достояние скорее поэзии, чем истории, в которой существование Оттона не оставило никаких крупных следов. Соотечественники Оттона похоронили его тело в соборе Карла Великого, а предание увековечило память об Оттоне как об одном из чудес мира.

Глава VII

Варварство X века. — Невежество римского духовенства. — Инвектива галльских епископов. — Замечательное возражение. — Упадок Монастырей и школ в Риме. — Грамматика. — Театральные представления. — Народный язык. — Полное отсутствие в Риме литературных талантов

Последнюю главу этой книги я посвящаю изложению умственной культуры в X веке и закончу главу обзором внешнего вида Рима. Едва ли в какую-нибудь другую эпоху варварство в Риме достигало таких размеров; это не должно, однако, удивлять нас, так как причины варварского состояния Рима ясны. В век Борджиа и Медичи нравственная порча скрывалась за покровом внешнего классического образования; порочность церкви была прикрыта коврами Рафаэля; но в X веке не существовало прекрасной видимости, Образ Иоанна XII, по сравнению с образом его позднейшего преемника, Александра VI, представляет такие же основные различия, какие существовали между X и XVвеками. В эпоху Карла Запад стремился восстановить образование, существовавшее в древности, и освещался некоторым отблеском науки и искусства; в то время слагали стихи, писали картины, возводили здания, изучали произведения древней литературы и старательно переписывали их. Но когда империя Каролингов пала, когда в Италию вторглись сарацины, норманны и венгры и когда все значение пап сводилось единственно к тому, что они были владетельными римскими баронами, тогда западный мир вернулся к варварству.

Невежество духовенства, замечавшееся повсюду в Италии, должно было казаться особенно поразительным в Риме. Галльские епископы, будучи в Реймсе говорили так: «Теперь в Риме нет почти никого, кто был бы просвещен в науках, а между тем, по уставу никто не может стать даже привратником, не будучи знаком с науками. По сравнению с римским епископом можно допустить некоторое невежество в других пастырях; но в римском епископе оно не может быть терпимо, так как он призван решать вопросы веры, образа жизни и благочестия духовенства и все вообще дела католической церкви». В защиту папства апостолический легат Лев, аббат монастыря Св. Бонифация, приводил буквально следующее: «Наместники и ученики Петра не желают иметь своими наставниками ни Платона, ни Вергилия, ни Теренция и никого другого из всей скотской породы философов, которые то, как птицы в воздухе, подымаются в горном полете мысли, то, как рыбы в море, погружаются в глубь вещей, то движутся шаг за шагом как овцы, опустошающие пастбища. И потому, говорите вы, тот, кто не напичкан подобными фантазиями, не может занять место привратника? А я вам говорю, что ваше утверждение — ложь. Петр ничего этого не знал и все-таки был поставлен при вратах, ведущих в небо, так как сам Господь сказал ему: Я дам тебе ключи от Царства Небесного. Наместники и ученики Петра знают апостольское и евангельское учение, и красота их слова не в напыщенности речи, а в смысле и разуме того, что говорят они. В Священном Писании сказано: чтобы поразить сильного, Бог избирает слабого. И от начала мира Бог делает своими провозвестниками не философов и ораторов, а людей неученых и простых». Этот ответ был смелым признанием римской курии X века; римская церковь открыто сознавалась в своем незнакомстве с гуманистическими науками и даже заявляла о своем презрении к философии. Игнорируя св. Павла, всемирного ученого, церковь опиралась на то, что ключи к небу держит в своих руках неученый рыбак Петр. В конце концов образованные епископы Галлии и Германии принуждены были сложить оружие перед камнем Петра.

Вместе с монастырями, в которых раньше бенедиктинцы продолжали некоторое время заниматься науками, пришли в упадок и школы. В этом отношении не составила исключения даже и та все еще существовавшая школа певчих в Латеране, которая со времени Григория Великого имела значение духовного университета. Рукописи в библиотеках подвергались тлению; монахи разбежались и уже более не работали; если же между ними и попадались ученые, то недостаток бумаги являлся препятствием в занятиях перепиской. С той поры, как Египет, древняя отчизна папируса, подпал под власть арабов, недостаток в писчем материале стал чувствоваться по всей Италии. Умственное невежество, царившее в X веке, Муратори приписывает отчасти этому обстоятельству. Восстановление списков обходилось непомерно дорого; поэтому повсюду в Италии пользовались пергаментными рукописями и с этой целью стирали с них первоначальный текст. Возникновение таких палимпсестов было причиной того, что произведения древних авторов во многих случаях оказались окончательно утраченными для нас. Невежественный монах сводил текст книг Ливия, Цицерона или Аристотеля и на чистые листы этих книг, погубленных им свидетелей мудрости древних, заносил антифонарии или жизнеописания святых. Таким образом, древние рукописи подверглись тому же превращению, как и древние храмы; когда в роскошном здании, украшенном портиками, прекратился языческий культ, богиня, занимавшая это здание, покинула его, чтобы дать место христианскому мученику, и точно так же явилась необходимость стирать божественные идеи Платона с пергамента, чтобы написать на нем церковный канон. По отношению к Риму того времени мы, однако, ничего не знаем ни о библиотеках, ни о переписчиках; а между тем в это же время в Германии и во Франции прилагались невероятные усилия к тому, чтобы создать коллекции книг. Духовенство, если только оно способно было вообще читать и давать объяснения, ограничивало все свои знания пониманием Символа веры, Евангелия и Посланий Апостолов. О математике, астрономии и физике не было и помину. Все классическое образование сводилось к жалкому знанию одной «грамматики». Эта наука, без сомнения, должна была иметь большое значение в эпоху, когда литературные произведения непрестанно грешили против грамматических правил и когда народный язык создавался разложением всех законов латинской речи. Грамматика изучалась в Риме даже в это время, так как порой мы встречаем прозвище «грамматика» (grammaticus), которое носил, например, Лев VIII. Шаткие общественные условия, партийные раздоры и перевороты исключали возможность процветания каких-либо просветительных учреждений, если только приходило кому-либо на ум подумать о них. Нельзя, однако, сомневаться в том, что школа римского права продолжала существовать именно в этот период времени, когда lex Romana снова получил свой блеск, когда римскому судье с торжественной церемонией вручалась книга законов Юстиниана и предписывалось судить по этим законам Рим, Транстеверин и весь мир. Эта и другие церемонии при дворе Оттона точно описаны в Graphia; но, перечисляя разного рода придворные чины, она не упоминает ни о докторах права, ни о схоластах, ни о грамматиках. Как о роскоши, составлявшей непременную принадлежность двора, Graphia говорит о театре.

Страсть к театральным развлечениям, некогда господствовавшая в Риме, в эпоху Каролингов под влиянием христианских празднеств стала снова воскресать. Сценические представления, осужденные церковью как дьявольское порождение тем не менее сохранились во всех странах. Теренция знали всюду, где только охранялась классическая древность, и Росвита Гандерсгеймская писала свои латинские Драмы или моралитэ нарочно с той целью, чтобы изгнать из среды монахинь чтение Теренция. В Vatiana поныне сохраняется список Теренция, принадлежащий л веку; иллюстрирующие его миниатюры представляют подражание классическому стилю и изображают сцены из комедий поэта; но судя по тому, что автор этой Рукописи Гродгарий, можно думать, что она была написана во Франции. Известно со всей достоверностью, что в X веке театральные представления происходили в Верхней Италии. В то время греческие обозначения были в ходу и актеры поэтому назывались thymelici; таким образом, последние получили свое название от thymele театра Софокла тогда, когда греческие трагедии уже никому не были известны. Огорченный тем, что духовные лица присутствовали на театральных представлениях, Атто Верчелльский увещевал этих лиц немедленно уходить с пиршества, как только появлялись актеры. Из слов этого летописца мы узнаем, что для развлечения гостей на пирах так же, как в древности, ставились мимические сцены, на свадьбах давались театральные представления, и последние вообще существовали и исполнялись даже в неделю Пасхи. Сцены, изображавшие страсти Христовы и другие библейские события, ставились во всех странах на Святой неделе уже с IX века; но, помимо того, во время праздников давались и светские представления. Раз существование их доказано по отношению к Верхней Италии, надо полагать, что они происходили и в Риме. Мы не думаем, конечно, что ставились здесь комедии Теренция и Плавта; близость святынь, вероятно, явилась бы преградой для такой роскоши, как исполнение этих произведений даже при дворе Оттона III. Указаний на существование игр в амфитеатре или звериной травли мы совсем не встречаем; о гладиаторах и сенаторах знали только как о достоянии старины; тем не менее изобразители мимических сцен, певцы, танцовщики и актеры должны были существовать. Возможно, что все эти исполнители выступали не только в церквях и во дворцах, но иногда также в Колизее или среди развалин какого-нибудь театра, как это происходит в настоящее время на арене в Вероне и в Риме в мавзолее Августа. Graphia посвящает театральным представлениям два параграфа, являющихся со времени Кассиодора единственными заметками о театре. В этих параграфах говорится о поэтах, комедиях, трагедиях, о сцене, оркестре, о гистрионах, сальтаторах и гладиаторах; здесь мы встречаем обозначение thymelici, и так как оно было употребительно в это время, то есть основание полагать, что указания Graphia относятся не только к тому, что было в древности, но отчасти и к тому, что происходило тогда, И с нашей стороны не будет слишком смелым утверждением, если мы скажем, что при дворах Гуго, Марозии и Альберика изображались сцены, заимствованные из мифологии; когда Иоанн XII, будучи в игривом настроении, пил за здоровье Венеры и Аполлона, его фантазия могла быть подогрета актерами, изображавшими эти мифологические образы на каком-нибудь пиршестве, происходившем в Латеране.

По отношению к классической литературе римляне имели то преимущество, что эта литература составляла их древнее достояние и понимание ее облегчалось для римлян тем языком, на котором они говорили. Если во Франции и особенно в Германии знакомство с древними было доступно только немногим образованным людям, достигавшим этого образования упорной работой, и было совершенно чуждо народу, то для римлян X века еще не требовалось особенно больших усилий, чтобы понять язык предков, хотя понять смысл произведения могло уже стать трудным. Письменная литература и документы того времени свидетельствуют, что народная речь сделала большой шаг вперед в деле создания итальянского языка, и мы в первый раз встречаемся здесь с упоминанием о lingua volgare как о живом языке наряду с латинским языком. Эпитафия, посвященная Григорию V, прославляет его за то, что он умел поучать народы на трех языках: на германском, на латинском и на народном. Образованные люди также говорили народным языком, и Иоанн XII как римский оптимат владел хорошо, по-видимому, только итальянским языком. Латинский язык выходил из употребления и сохранялся только в богослужении, литературе и судопроизводстве. Те немногие писатели, которые принадлежат тому времени, отдавали немало сил на борьбу с народным языком, который, будучи очень близок к латинскому, был причиной невольных ошибок с их стороны против правил латинского языка. Эта близость и облегчала итальянцам понимание древних авторов. Гораций, Вергилий и Стаций уже не читались на форуме Траяна, но грамматики все еще давали пояснения к ним в своих жалких школах.

Со времени Каролингов, когда интерес к наукам был снова возбужден, знакомство с древними поэтами стало непременной принадлежностью литературного образования, и это знакомство поддерживалось в школах, учрежденных Каролингами также и в Италии. В конце X века один случай, имевший место в Равенне, обратил на себя общее внимание; этот случай свидетельствует, как усердно некоторыми лицами изучались древние поэты. Некий схоласт Вильгард так сильно полюбил произведения Вергилия, Горация и Ювенала, что эти авторы явились ему во сне и обещали ему бессмертие; потрясенный таким сновидением, схоласт заявил публично, что учения названных поэтов имеют такое же значение, как Символ веры, и был за это привлечен к духовному суду по обвинению в язычестве. В Германии многие увлекались изучением древних поэтов. Оттон I едва говорил по-латыни, но его сын и внук были хорошо знакомы с древней литературой. Брат Оттона I, архиепископ Бруно, саксонский меценат, даже восстановил дворцовую школу Карла и собирал вокруг себя греческих грамматиков. Среди римлянок мы знаем только одну образованную матрону, Имизу, к которой написаны некоторые из писем Герберта; самые знатные женщины были literae nesciae — не умели писать; между тем в Германии Гедвига Швабская читала с монахом Экгардом Вергилия и Горация. Юных девушек знатного сословия мучили в монастырских школах Гандерсгейма и Кведлинбурга непонятными им классиками, и эти девушки, незнакомые с историей и географией своей собственной родины, хорошо знали по Вергилию фантастические страны Италии. Немецкая монахиня Росвита писала на латинском языке эпические и драматические сочинения. Адельгеида и Феофано были так же классически образованны, как лангобардская королева Адельберга. Таким образом, римлянам не послужило на пользу то обстоятельство что они говорили на языке, родственном классическому языку, и римское общество в своей образованности осталось позади немецкого и французского. В то самое время, когда Оттон III жил мечтой о восстановлении империи философа Марка Аврелия, римляне были уверены, что конная статуя этого императора изображает какого-то крестьянина, который некогда застиг одного короля врасплох и взял его в плен. Существование легенд — обычная принадлежность невежественных народных масс; действительное же доказательство некультурности Рима дает нам история литературы, свидетельствующая, что между римлянами в продолжение всего X века не было ни одного литературного таланта.

Между тем в это же время в Ломбардии были чужестранцы, выдававшиеся своими способностями и образованием; например, скитавшийся по свету Ратерий Веронский, уроженец Люттиха, обязанный своим образованием монастырской школе в Лаубе, далее Атто Верчелльский, затем панегирист Беренгара и Лиутпранд Кремонский. Все они отличались педантически усвоенной школьной ученостью; их проза и поэзия украшения цитатами из классиков, и эти заимствования выделяются на общем фоне произведений названных писателей так же резко, как и остатки античных фризов и колонн в церквях и дворцах, возведенных в Средние века. Такие отличительные особенности мы встречаем уже у Иоанна Диакона, биографа Григория, и затем также у некоторых римских писателей X века. То же самое, по существу, явление мы видим в Оттоне III, который со всею страстью вводил уцелевшие остатки Римской империи — чины, одежды и идеи времен этой империи — в свое средневековое государство, где все это выглядело как заплаты.

Одежда, которую носили в то время, делалась из грубой материи, но украшалась каймой и рисунками, заимствованными из древности. Стремление облагородить варварскую эпоху подобными воспоминаниями было общераспространенным.

Обыкновение цитировать Вергилия или Стация обратилось со времени Карла в страсть, а искусство слагать стихи стало во времена панегириста Беренгара настолько обычным, что этот автор во вступлении к своей поэме извиняется в том, что написал ее, так как стихов теперь уже никто не спрашивает, и их слагают даже в деревнях с таким же успехом, как в городах. Но в Риме стихи можно было найти теперь так же, как и прежде только в надписях на надгробных памятниках, на церковных дверях и в абсидах; эти стихи написаны совершенно варварским языком, и только некоторые из них, как, например, эпитафия, посвященная Кресцентиям, выдерживают критику. Повсюду мы видим погоню за цветистостью фразы, а мысль так тяжеловесна и темна, как само то время. Творцами подобных стихотворений, вероятно, были в ту пору скорее светские люди или грамматики, чем духовные лица.

Медленное возрождение интереса к наукам. — Григорий V. Гений Сильвестра II, чужеземца в Риме. — Боэтий. — Итальянская историография в X веке. — Венедикт Сорактский. — Памфлет на императорскую власть в Риме. — Каталоги пап. — Житие св. Адальберта

Погасить свет человеческой образованности невозможно. Ни падение Римской империи, ни опустошения, которые производились кочующими варварами, ни фанатическое благочестие христианства первых времен не могли потушить огонь зажженный в греческой земле. По-видимому, наука движется иногда по неведомым путям, скрытая за внешностью исторических событий, и затем где-нибудь внезапно обнаруживается и воспламеняет умы людей. Когда культурная деятельность Карла сменилась снова варварством, наука неожиданно стала развиваться в Германии и Англии, а во Франции была произведена реформа монастырей.

Сам Одон Клюнийский был не только святым, как Ромуальд, но и образованным человеком, изучившим в Реймсе философию, грамматику, музыку и поэзию Вводя реформу в римские монастыри, он должен был позаботиться и о восстановлении науки, которой ведала церковь; ученые исследования и ведение школ лежали на обязанности монастырей и по уставу ордена должны были быть возобновлены. Правда, мы не знаем за то время никаких папских декретов, которые относились бы к монастырским и приходским школам и соответствовали бы декретам, изданным Ратерием и Аттоном в Ломбардии; но мы предполагаем, что такие декреты были изданы лучшими папами времени Альберика. Мало-помалу научное движение восстанавливалось в римских монастырях, и, как мы видели, один из них, существовавший на Авентине, стал даже центром, около которого собрались благочестивые монахи. Эти мечтатели с прозвищам и «простяков» и «молчальников» по степени своего образования не стояли, конечно, в противоречии с аббатом Львом Простым (Leo Simplex), дерзко защищавшим священные права Рима на невежество; тем не менее эти люди постоянно возбуждали в монахах интерес к серьезной умственной работе.

Ужасающий мрак, окутывавший Рим, стал исчезать уже в последней трети X века. Ряд пап был, наконец, завершен немцем и французом, освободившими Латеран от варварства. Если бы правление получившего образование Григория V было более продолжительным и более спокойным, его реформаторская деятельность охватила бы и все то, что могло способствовать росту науки; еще в большей мере следует сказать это о Сильвестре II — Герберт был в Риме как бы одиноким факелом в темную ночь. Век величайшего невежества довольно неожиданно закончился появлением выдающегося человека, и тот же самый Сильвестр ознаменовал собой начало XI века, предсказав, как пророк, крестовые походы. На долю Рима выпадает, конечно, только та честь, что он в течение нескольких тревожных лет служил Сильвестру местом, где он мог вести свои ученые занятия; но эти занятия не находили в Риме никакого отзвука. Видя, как Сильвестр, поднявшись в свою обсерваторию, рассматривал звезды, как он в своих покоях, окруженный пергаментами, чертил геометрические фигуры, как собственными руками мастерил солнечнее часы или изучал астрономический глобус, сделанный из лошадиной кожи, римляне, может быть, уже тогда приходили к мысли, что их седой папа заключил союз с дьяволом. Тиару, казалось, носил второй Птолемей, и личностью Сильвестра II уже отмечается наступление нового периода средних веков — схоластического.

Знакомству с греческой философией Сильвестр был обязан Боэтию, одному из последних древних римлян, и это обстоятельство может быть поставлено в заслугу Риму. Переводы произведений Аристотеля и Платона, сделанные Боэтием, и его комментарии к ним так же, как и принадлежащие ему изложения математиков Архимеда, Евклида и Никомаха, твердо оберегали славу этого сенатора. В X веке он сверкал, как звезда первой величины, и его читали с таким же усердием, как Теренция и Вергилия. Нетрудно убедиться, что философское утешение Боэтия служило образцом даже Лиутпранду, который точно так же охотно вводил в свою прозу стихотворный размер. Эту же книгу перевел на англосаксонский язык Альфред Великий, а еще позднее ее комментировал Фома Аквинский. Сам Герберт, подобно Боэтию, соединял в себе разнообразные таланты и познания. Своему учителю он написал в стихах хвалебное слово, и замечательно, что это было сделано по настоянию Оттона III. Тот самый император, который увез из Беневента мощи св. Варфоломея и положил в своей базилике останки св. Адальберта, нашел также необходимым воздвигнуть в Павии мраморный памятник философу Боэтию, и на этот именно случай были, вероятно, написаны Гербертом вышеупомянутые прекрасные стихи.

Итальянская историография обязана тому времени некоторыми произведениями В Северной Италии писал Лиутпранд, и его труды не лишены живого интереса и мысли. В Венеции была написана ее самая древняя летопись — драгоценный труд диакона Иоанна, министра Петра Орсеоло II. В Кампаньи явилось продолжение истории Павла Диакона, известное под именем Летописи Анонима Салернского. Точно так же и в Риме, и по соседству с ним были написаны исторические труды. Настоящую хронику написал при Оттонах Бенедикт, монах монастыря Св. Андрея in Fiumine на Соракте. Невежественному монаху хотелось написать всемирную летопись; первая часть ее заимствована из различных книг, как то; Анастасия, Беды, Павла Диакона, Эгингарда и некоторых летописцев Германии и Италии. По отношению к ближайшему времени Бенедикт пользовался продолжением Liber Pontiticalis и затем заносил в свою хронику все то, что слышал, так как сам он был очевидцем только немногих событий; но и в тех случаях, когда он пишет как современник, его указания имеют сомнительную цену и часто оказываются почерпнутыми из недостоверных источников. Как произведение крайне невежественное летопись Бенедикта свидетельствует, как низко мог пасть язык Цицерона. Если бы Бенедикт написал свою книгу тем итальянским языком, которым он говорил, его труд явился бы важным памятником linguae volgare того времени; но Бенедикт пожелал писать по-латыни, и в результате не вышло ничего. Таким образом, Для истории образования итальянского языка эта летопись имеет меньше значения, нежели другие письменные памятники, как, например, документы того времени.

Латинский язык в летописи Андрея Бергамского напоминает те грубые скульптурные украшения в церквях, которые принадлежат X и XI векам и в которых каждый листок и каждая фигура утратили свои естественные контуры.

Бенедикт воспользовался, между прочим, трактатом «Об императорской власти в Риме», написанным его современником. В этом замечательном произведении прославляется императорская власть Каролингов, излагается ее значение и оплакивается упадок ее со времени коронования Карла Лысого. Автор делает множество ошибок, говоря о состоянии Рима до Карла Великого; точно так же и некоторые другие его указания возбуждают сомнения. Отрывочное изложение беспорядочно, но язык легкий. Трудно предположить, чтобы автор был римлянин, более вероятно, что он был лангобард и писал или в имперском монастыре Фарфе, или в Сорактском монастыре, когда императорская власть еще не была восстановлена Оттоном I. Если оно было написано в Фарфе, то оно было бы, конечно, единственным литературным произведением этого монастыря, подвергавшегося в X веке таким жестоким опустошениям, и уже только в XI веке, когда общий порядок был восстановлен, мы будем иметь случай отметить заслуживающие полного внимания литературные труды аббата Гуго и выдающуюся деятельность Григория Катинского.

В самом Риме в X веке было возобновлено продолжение неоценимой книги пап, прерванной на жизнеописании Стефана V, — именно в форме кратких таблиц, называемых каталогами. Так как теперь уже не приходилось сообщать ни о постройках, ни о приношениях, то в каталогах обозначены лишь имена пап, их происхождение, время правления и затем приложено коротенькое изложение отдельных событий. Ничто не свидетельствует так ясно о варварстве Рима в X веке, как продолжение знаменитой Liber Pontificalis в ее первоначальной, крайне несовершенной форме.

Вскоре после смерти св. Адальберта была написана по желанию Оттона его история; автором этой небольшой книги считают Иоанна Каннапария, аббата монастыря Св. Бонифация, римлянина по происхождению. Таким образом, самым крупным литературным произведением в Риме в X веке является описание жизни славянского апостола. Этот труд знакомит нас отчасти с тем временем, так как автору были известны главные действующие лица той эпохи. Автор увлечен идеями Оттона III о величии Рима и в своем изложении порою воодушевляется так же, как Иоанн Диакон в жизнеописании Григория. Автор, конечно, не располагает разносторонними сведениями Иоанна Диакона, но пишет он хорошим языком, лишь местами вдается в библейскую напыщенность и стоит неизмеримо выше св. Бруно Кверфуртского, который в 1004 г. написал более подробную биографию св. Адальберта, в которой находим лишь набор трескучих фраз.

Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 228; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!