ЗЕРКАЛЬНЫЕ МИСТЕРИИ, внеглавье 9 страница
…Конечно, для мироздания это – капельки… Но именно из капелек возникают наполненные до краёв чаши. Именно из них! Из чего же другого?..
Танец-песня, с перерывами, – продолжается много, много дней и ночей. Огромный труд, прекрасный труд, изнурительный. В Долине Миша не просто – появился, а – появился-приплёлся, весь выжатый, больной, и очень-очень старый.
…Но… Но, кажется, на ПУТИ стало чуточку светлее… Да нет! – не кажется, – так и есть: светлее! Мне вовсе не показалось.
Большая Зеркальная Мистерия – соединение с прямым, открытым потоком ОЭМНИ, при котором происходит исцеление-восстановление наиболее разрушенных, наиболее повреждённых его участков. Одновременно – растёт уровень Мастера-Ткача; он, миновав изнурения и недуги, становится выше, пронзительнее, сильнее.
…Люди слишком заняты копошением в своих муравейниках, слишком заплетены в натужные обморочные игры, слишком увлечены пожиранием-потреблением всего, до чего могут добраться. Но… но ведь кому-то же надо и работать! За всех, для всех… для всего. Что поделаешь, если все остальные так заняты, что им недосуг задуматься, а задумавшись – приблизить, ну хоть на чуть-чуть, – СЧАСТЬЕ… БЕСКОНЕЧНОЕ СЧАСТЬЕ В БЕСКОНЕЧНОСТИ.
БОГ – во всём, в каждом. Но не каждый позволяет себе слышать ЕГО, а уж тем более – слушать… Люди во многом себе разрешают прикасаться к имени БОГА: выпрашивать, клянчить, жаловаться, ругать, умолять, обвинять, требовать благословения… а зачастую и попросту – присваивать себе право определять и судить от ЕГО имени! А вот задуматься над тем, что ОН нуждается в помощи и благословении куда больше, чем все мы, вместе взятые, – куда там!..
|
|
|
…Случается, что во время проведения Больших Зеркальных Мистерий – Мастера гибнут. В физическом смысле. Но, разумеется, рождаются вновь, – по-прежнему: Мастерами ОЭМНИ.
-
Очень важной составляющей подготовки к прохождению витков Мистерии – и Большой и Малой – является работа с пряжей: активными, генерирующими миры сгустками, имеющими условно-конкретное орамье той или иной формы. Я называл их всегда метафиксациями. Это могут быть стихи, живопись, музыка… Не любые – нет! – живые.
То, что в нашем бытийностном слое-объёме называется Искусством, возникло как побочное – и довольно чахлое… – ответвление некоторых практик ОЭМНИ. Увы, проблески подлинного сверкания, от века к веку, становятся всё более и более редкими в Искусстве. Трудно прижиться в цветочном горшке отломанной от дерева ветке, почти невозможно. А что же делаем мы?.. Вместо того, чтобы дать себе трезвонный отчёт в её усыхании, схватиться за голову, принять хоть какие-то меры, – делаем вид – чего там… – что всё вполне чудесно: нет листочков? – начеканим из золота, из серебра, да приклеим-повесим… кора стала отваливаться? – подвяжем, прилепим, подкрасим-расцветим… Ох... Впрочем, вполне закономерно: от того, кто отламывает, игнорируя сиротство и боль, частичку живого – другого и ждать не приходится.
|
|
|
В странствиях своих, в проброждениях Миша, – и не только он, – часто, но – незаметно, неявно, идёт на контакт с поэтами, художниками, музыкантами. Реже – с представителями театральных форм. И – случается! – находит живую сверкающую пряжу. Не часто, конечно, совсем не часто… Практика метафиксаций уже сама по себе обратилась затерянным в травах высоких ручьём, бывшим когда-то лежавшей-бегущей по тому же самому месту полноводной рекой. Но ведь он опять может стать рекой, это возможно! С теми, кто был рядом, я занимался – в «Трагиконе», в общине – азами этой практики. Я убедился: дух, даже изначально отчуждённый и слабый, очень чутко реагирует на подлинное сверкание, жадно тянется к нему… но только – с трудом пропитывается, – очень уж ссохлось всё… И именно поэтому, без изначального вхождения в пространство метафиксаций – вхождения тончайшего, в унисон – взлёт по виткам Малой Зеркальной Мистерии попросту невозможен. А в Большой – это лекарство для повреждённых нитей; куда без него?..
|
|
|
-
…Вы бы слышали, как во время венцового витка резонируют – цветут – горы! Такое не передашь…
-
Как-то я был свидетелем, как один человек упрашивал Лина допустить его к прохождению Малой Мистерии. Лин сказал, очень мягко:
– Ты же не готов… Совсем.
– Но я чувствую, что смогу! – горячился человек.
– Нет, это не так. Ты – не готов.
– Да я уже двадцать лет занимаюсь йогой! Всякими восточными практиками! Я не новичок!.. Да я…
– Бедолага, – сочувственно сказал Лин. – Как же тебя так угораздило… Э-хо-хо…
– Я смогу. Обязательно! Допусти, очень прошу, – для меня нет сейчас ничего важнее…!
Лин присел на корточки, сгрёб в большую горку песок, и, отойдя от горки метров десять, расстелил на земле платок.
– Хорошо. Я возьму тебя, но – при условии: ты перенесёшь всю песчаную горку на мой платок. Всю. По одной песчинке.
– Как это?..
– Так: берёшь песчинку – относишь к платку – кладёшь – возвращаешься – берёшь следующую – …и т. д.
Темпераментный соискатель сначала оторопело посмотрел на Лина, потом – умоляюще – на меня. Я развёл руками: полез, мол, – так давай…
|
|
|
Он начал носить песчинки. Два часа… Три… Пять… На платке – за пять часов – появилась всего-навсего крохотная щепотка песка.
На шестом часу соискатель не выдержал: ударил ногой по песчаной горке, развалив её, – выругался и ушёл.
-
…ну а если так, по песчинке, насыпать остров посреди океана… отправляясь за каждой песчинкой – на лодке… к далёкому берегу…
––––––––– - –––––––––– - –––––––––––– - –––––––––––
о том… о сём… а в частности – ОБ ОБЩЕНИИ
Мне всегда нравилось наблюдать, как Михаил Петрович Черноярцев общается с людьми. Да что там, нравилось! – было интересно.
Миша умело оборачивался в невидимость, в незаметность… Вроде бы он – тут, а вроде бы – и нет никого...
-
Как-то, когда шли мы вместе, прогуливаясь, по улице, к нам – повстречавшись – присоединился один мой знакомый, поэт. Идём втроём. Беседуем. С этим самым знакомым – Андреем – мы в то время работали вместе над литературным ежемесячником «Авторская Газета». Беседа свернула на ежемесячник: на литературу вообще и на публикуемые у нас стихи в частности. Я мало участвовал в говорении, в основном – имел место диалог между Черноярцевым и Андреем. Андрей, будучи человеком не только с отменным вкусом, но и с множеством признаков живого дышащего интеллекта, вполне оценил парадоксальность и многослойную необычность говоримого Мишей. Диалог развивался весьма оживлённо.
Но: нам – в одну сторону, Андрею – в другую. Попрощались. Разошлись.
На следующий день я встретился со своим знакомым в нашей полулегальной редакции. Первые же вопросы, – хотелось разузнать о впечатлениях, – показали: Андрей не только не помнит о Черноярцеве, но и вообще – о беседе… Да, он помнил, что мы с ним встретились, что какое-то время шли вместе, что перекинулись несколькими словами по поводу некоторых авторов, печатаемых в «Авторской Газете»… и – всё.
– Андрюшенька, ну хоть жёлтополосую шапочку помнишь? Она яркая такая, запоминаемая…
– Какую шапочку?
– С жёлтыми полосками, рыжую. Она была на том субъекте, с которым ты так многоречиво беседовал.
– Да не было никого! – Андрей рассмеялся: – Вечные твои розыгрыши!.. Всё, считай – оценил…
– Ну-ну…
-
Несколько раз Миша появлялся в «ТРАГИКОНЕ». Сидел на репетициях, болтал с ребятами в перерыве и даже участвовал в нескольких этюдах!.. …С ним говорили, с ним вместе работали, здоровались и прощались, пожимая руку… но – как будто не видели; забывали – сразу по истаивании контакта: зрачок в зрачок…
– Миша, зачем тебе это?
– Не хочу наматывать на себя лишние ремешки. Если бы всякий раз, когда мне случается с кем-либо соприкасаться, я оставлял бы это соприкосновение на себе – то уже давно запутался бы в эдаком месиве! Оставлять надо только то, что просверкнёт как родная необходимость. …Вот тебе, Сева, разве не трудно передвигаться с многорядной грудой людей вокруг себя? И с ещё большей грудой разнородных мнений в свой адрес?
– Трудно, конечно. Но я, периодически, расчищаю личное пространство: обрываю контакты, меняю формы и методы общения, образ… ну и так далее.
– Очень громоздко! Да и, кстати, – может быть очень болезненно… Нет уж, я – по старинке.
…С Мишей – в тороплении и рассеянности – состукнулся Андрей. Тот самый «знакомый»; теперь мы вместе с ним были в театре.
– Ой, извините!
– Чего ты выкаешь? – Я притормозил его и развернул в сторону Миши. – Ты с этим человеком уже два раза переходил на «ты»!
Андрей растерянно заморгал. Миша улыбнулся:
– Дядя шутит. Не обращайте внимания. Можем, если хотите, познакомиться.
– С ним не разберёшь: шутит ли, всерьёз ли… – Андрей несколько обиженно хмыкнул. – Как на минном поле… – Протянул руку: – Андрей.
– А по-отчеству?
– Владимирович.
Руки сцепились в рукопожатье.
– Крайне приятно. Михаил Петрович… Ну, вот и познакомились!
-
Замечу: к гипнозу это не имело ни малейшего отношения. Миша – и только-то! – создавал вокруг себя скользкостенный экран, проявлявшийся, обычно, в двух вариантах: или, после общения, из человека выскальзывал-удалялся сам факт такового, или он совсем не замечал Мишу, хотя бы тот и стоял рядом с ним. Гипноз же – ни-ни! – ни в коем случае! Этот метод воздействия – метод насильственный, разрушительный даже в самых незначительных и благожелательных формах.
Воздействие экрана никогда не затрагивало детей. Здесь Черноярцев ничего не мог поделать! …Человек рождается близким к совершенству, и – увы – по мере возрастания всё шире и активнее деградирует, гаснет. Если бы многие взрослые вспомнили, что они видели, умели и знали, будучи малышами, то их закостенелый разум вряд ли бы выдержал подобное испытание! Жизнь, с педантичной аккуратностью непревзойдённого цензора, густо замазывает в памяти не только опыт предыдущей жизни, но и яркие фрагменты из опыта жизни нынешней, обильно приобретаемые людьми в младенчестве. К примеру: знаете ли вы, что, приблизительно, семьдесят-восемьдесят процентов ныне взрослых имели – в детстве, будучи малышами – опыт полётов? Не во сне, нет, – наяву! …А разговоры с подобранной в пыли стекляшкой? камнем? деревом?.. Если сейчас вы и вспомните о том, то только как о наивной забавной игре. Нет! Это не было игрой! В вас, нынешних, попросту что-то закаменело, затёрлось, и вы теперь со снисходительным или умилительным пренебрежением смотрите на схожие «игры» своих пока ещё маленьких, пока ещё детей… Долго можно перечислять забытое, список огромен. Только зачем? – не проще ли вернуться…
…Так вот: дети видели-помнили Михаила Петровича Черноярцева, несмотря на все его усилия, на все – иной раз – попытки избежать этого. Более того: многие малыши мгновенно замечали многоцветную серебристую пульсацию вокруг Миши – огромную, чуть ли не до неба! – и им она очень нравилась.
Одна моя знакомая, у которой я как-то оставил Мишу на полчаса, спустя несколько дней не без озабоченности и досады заметила:
– Как ты у нас побывал, мой оболтус всё какую-то ерунду несёт. Ну, прямо бредит, будто!..
У неё был сынишка, лет пяти.
– Ты о чём?
– Ну, приходил ты, помнишь? Неделю назад…
– Помню.
– Он говорит, что с тобою дядя-волшебник приходил. Да… Суп у нас ел, картошку…!
– Вот как…
– Я ему говорю: дядя Сева приходил один. А он: нет, дядя Сева приходил с волшебником, и тот весь сиял и переливался, и дал говорящую конфету...
– А ты?
– А что я… Говорю: вот скоро Новый Год, – придёт настоящий волшебник – Дед Мороз, с целым мешком конфет и шоколадок… Слушай, он мне с этим волшебником уже целую неделю покоя не даёт… – Нахмурилась: – А может, мне его к врачу отвести? – к психиатрическому, детскому… а? Вдруг что-то не так…
– Не вздумай! Уж лучше сразу через мясорубку проверни и котлеты сделай!
– Ты чего городишь-то!
– А что? Это, знаешь ли, мало чем отличается от твоего предложения. Чем тебе волшебник помешал?
– Но он же говорит, что тот на самом деле был!
– Ох…
…А с дитём мы договорились так: мама заколдована и ничего-ничегошеньки не понимает. И не надо маме рассказывать о том, чего она не видит (а ведь видела когда-то!), а то ей обидно… Угу? Угу! Тем дело и обошлось.
-
В общем-то, Миша прав: слишком обильное, и, в основном, – никчёмно-обильное коловращение людей в твоём личном пространстве чревато мешаниной пустых следов. Глядишь, и опомнится не поспеешь, а ты – уже не ты, а покрытый трещинами и истёртый многими подошвами клочок асфальта.
…Но, тем не менее, я знавал достаточно людей, встречавшихся с Черноярцевым один-два раза, но запомнивших встречу на всю жизнь. Так, например, – Лена и её бабушка. И не так уж мало – много даже! – людей и не людей, которые входят в круг постоянного Мишиного общения. Так что экран его – не нечто приросшее, а – так… одёжка, надеваемая по нужде, но носимая в таковой с благодарностью.
А вообще-то, он всегда – по возможности – старался избегать длительного пребывания в любых населённых пунктах, – от мегаполисов до полузаброшенных деревень. Случалось, конечно, что тропинки приводили его в то или иное людское поселение, но – будучи в поселении – Черноярцев бережно размещался вне человеков и человечиц: в подземьи, на пустырях, в нежилых развалинах. А кушал… да что придётся – то и кушал! Его жизнь вообще никогда не была особенно сытой, ну а минимум пропитания как-то да находился. Миша никогда не стеснялся подобрать заплесневелые корки в мусорном баке… скорее – стеснялся за тех людей, которые этот хлеб выкинули. Просить же – он никогда не просил. В том не было гордыни – ни-ни! – всё проще: то, что тебе необходимо, так или иначе появится, само придёт… ну а уж коли не пришло – значит, так оно и нужно; не стоит, находясь на ПУТИ, теребить пространство окрест своими желаниями: желания многоголосы и не мудры, ПУТЬ же – мудр, ОН лучше знает твои потребности-необходимости. И Миша спокойно голодал, день за днём, если ничего съестного в тот или иной лоскуток времени-жизни не образовывалось. Мне доводилось отведать, каков он на вкус – голод… И понимал… и удивлялся: сколько терпения, сколько тишины-терпения в этом изумительном старичке, которому, между прочим, достаточно было шевельнуть рукой для того, чтобы ахнулся ураган… или чтобы лежащий перед ним кирпич превратился-поменялся в густо цветущий маслом каравай хлеба…! Удивляюсь и поныне.
Здесь я, кстати, подошёл к тому, что у некоторых людей, из числа знавших Мишу, или – знавших о Мише, вызывало недоумение: соотношение его возможностей с его частенько пустым животом и хронически драным свитером.
…А действительно: почему?.. Почему он не наколдует себе – ну пусть не лимузина со смокингом и не мега-дворца с малахитовым унитазом, – но хоть самый что ни на есть насущный минимум бытового комфорта…? Почему??!! Почему человек, обладающий сверх-, а может быть и мета-… возможностями, никаким образом не прилагает таковые к своим обиходным нуждам?
Да потому!.. Если где-нибудь на просторах нашей техно-бумажной цивилизации бдительные и бездельные стражи потребуют у него документы – он, подняв с земли фантик или обрывок газеты, предъявит им всё что только будет угодно… если, конечно, не предпочтёт попросту остаться вне замеченности. Но он никогда – никогда! – не уподобит фантик или обрывок газеты деньгам, для покупки батона колбасы и новых ботинок! Он может спасти кого-нибудь от голода или жажды, приблизив из песка, камня – чего угодно! – сущности воды, хлеба… О, Миша столько людей спас за свою жизнь, сколько женщины целого посёлка не нарожают… да что там – посёлка: города! …Но он никогда – никогда! – не расстелет скатерти-самобранки перед собой! Почему?.. Да всё потому же!
Михаил Петрович Черноярцев – не маг, не колдун, не волшебник. Букетик-Миша – Мастер ОЭМНИ, Ткач. Всё, что есть в нём – включая его самого, – принадлежит ПУТИ, все его силы и вся его жизнь – направлены на ПУТЬ, и взять для себя он может только то, что предложит ему ПУТЬ, – не меньше, но и не больше. …Да и что значат все эти наши разносолы и многие-всяческие чехлы для уснащения телес по сравнению с тем, что он – чудесный, сияющий человек – постоянно-всегда слышит в себе отчётливо, без пауз и неясностей, голос БОГА! По мне – так лучше в лохмотьях и с плесневой коркой в кармане, но – с этим. …А? …А как по-вашему?..
-
Мне доводилось встречаться и с магами.
(«Маг» – наиболее подходящий, наиболее утрамбованный, и в силу довольно непонятной привычки, переросшей в факт, – наиболее универсальный из существующих терминов. Разумеется, его новейшее понятийное значение никоим образом не соотносится со значением: маг, священнослужитель-парс, последователь и проводник учения Заратустры. Очевидно, навык употреблять это слово, в качестве одного из терминов обозначающих некое сверх-существо, пришёл из бурной и малограмотной литературы семнадцатого-девятнадцатого веков, закрепившись во второй половине двадцатого века в бесчисленной щекотательной и развлекательной продукции. …Слово это теперь привычное, усвояемое и понятное. Поэтому, пусть – так: маг, маги… Как говорил мой дедушка: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь!..»)
…Доводилось. Да. И с магами – силы необычайной… Настолько огромной, что они давным-давно вычеркнули из себя возможность закрепления какой бы то ни было формы-обличья… давным-давно потеряли – в себе и помимо себя – границы в длениях-преображениях материи…! Но: мне их всегда было очень и очень жалко. Эти смерчевые столпы, распластанные в бесконечность по горизонтали своих желаний, не имели, по сути дела, ничего… Более того: они так далеко ушли в то самое «ничего», что уже неизбывно и прочно осознали пустотность своей дороги, а равно – почти полное отсутствие шансов на возвращение… Даже самый обыкновенный, и стабильный в обыденности, обыватель рядом с ними – богач!..
Миша говорил о них так: «Бедолаги… Уж на что весь мир – чаша сиротская, а эти – сироты стократ. Иллюзорно разделённое ЕДИНОЕ – Условная Реальность – бессчётные ямы страданий; мы все сидим по таким ямкам. Кто-то – пытается выбраться, имея целью помочь выбраться всем-всему, кто-то – пытается выбраться только для «я», кто-то – просто сидит на дне ямы, пытаясь убедить себя, что сидит на вершине горы, кто-то – сидит и плачет… А эти – сидючи в яме – ещё и старательно присыпали себя землёй… и как!: умудрившись в стараниях и усердиях небывалых, ещё и притрамбоваться… Сироты стократ!»
Я до звенящей отчётливости чувствовал беду таких людей-существ, и даже – по молодости да самонадеянности – пытался кое-кому помочь… Для Анны (О, Анна! Это существо всегда появлялось в образе феерически красивой женщины… настолько красивой, что не возникало и намёка на плотские порывы. Нечто ювелирно-музейное…) я написал-построил поэму-метафиксацию «ЗАОКОНЬЕ». Никакого толка, право. Ей так и не удалось войти в метафиксацию. Только разбивала образ за образом… Отчаянно… Жутковатое было зрелище!
Впрочем, Миша о том обсказал заранее: «Что слону дробинка, маэстро… Тобой руководит сострадание, а не мудрость. Сострадание без мудрости – дело пустое и даже опасное; опасное обоюдно! …Оставь Анну в покое: ни у тебя, ни у меня – ни у кого! – нет ковша, способного вместить её беду. Всему своё время…»
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 289; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!