ЗЕРКАЛЬНЫЕ МИСТЕРИИ, внеглавье 8 страница
– Заметил.
– Как там жемчуг из-под хвоста?.. Ещё не сыпется?
Я рассмеялся:
– Ехидная вы личность, Михаил Петрович, даром что со сколопендрами о философии беседуете! А пойдёмте-ка лучше чай пить, с огурцами. Ладушки? И тараканов пригласим.
Миша направился к двери.
– А! Этого я знаю! …Женя? Поэт?
– Да.
– Это тот, который со мной знакомиться не пожелал? Правильно?..
…Как-то, спускаясь с Женей по центральному проспекту, мы остановились у пешеходного перехода. Ему – домой, мне – в магазин. И тут я увидел на углу кукольного театра приветственно машущего шапочкой Черноярцева. Обрадовался! – не виделись два месяца! Повернул к нему.
«Женечка – спрашиваю, – хочешь, я тебя с интересным человеком познакомлю? Невероятно интересным!
Женя, будучи в мрачном настроении, оскользнул Мишу хмурым взглядом и, буркнув: «Что я, бомжей, что ли, никогда не видел?..» – махнул через переход.
– Не судьба, видать.
– Ну, он у тебя в бомжах не задержится, – очень уж угловат… А жаль! Настоящий поэт. Я видел его стихи: хорошие стихи.
– Хорошие… – Из кухни донеслось шальное гудение. – Пошли быстрей, там чайник выкипает!
…Первым делом Миша налёг на огурцы.
– Ладные огурцы, – чавкал он, – сладкие, душистые…
И вдруг перестал чавкать.
– А знаешь, маэстро, что меня несказанно удивляет?
Я промолчал, старательно разжёвывая огурец.
– А удивляет меня, что в общем пространстве есть место для твоей общины, и вписался ты с ней аккурат между слоями, – тютелька в тютельку! Знал об этом?
|
|
|
– Нет. Ну, а чему тут удивляться? Чему? Удивляется он…
– Да всему! Шансов на реализацию твоего бредового замысла почти нет, а место в пространстве – есть!
– Глядишь – и шансы появятся…
– Ну откуда? Начал ты – замечательно, темп взял ещё замечательнее – на зависть просто! – но на этом всё замечательное и обрывается. Ты ведь уже заметил: они смотрят на тебя всё чаще не как на обучателя, а как на дарителя. …Ты сумел укрыться, спрятаться, и большая часть ударов в тебя – не проходит. Так?
– Так.
– Но удары-то, те, что до тебя не добрались, куда-то да деваются?
– ?
– В них! Как в консервных банках. До поры…
– Миша…
– И самое главное, – оборвал он меня, – ты по-прежнему слабо чувствуешь ОЭМНИ. И ориентируешься – с трудом. И почти не способен восполнить те силы, которые плещешь из себя с щедростью Рога Изобилия. …Что – Миша…?
– Миша, тебе чаю налить?
-
Да знал я всё это, знал! Но вариантов-то не было… Так что говорить? Если дорога под твоими ногами становится раскалённой, как сковородка, а свернуть-обойти – негде, то остаётся только одно: стиснуть зубы покрепче, и – идти. Да.
|
|
|
…Ребят стало втягивать в провалы. Вот, к примеру, целую неделю идёт работа; успешная работа, обильная по результатам. Ступенька – закрепление, ступенька – закрепление. Всё чудесно! И вдруг, в конце этой недели – проснувшись поутру – обнаруживается, что вся недельная работа стёрта! Вся! Только какие-то обрывки и ошмётки плавают…
И – сначала. …И снова – провал… И они этого почти не осознают! Огромные пласты духовной лености, прижившиеся и не разогнанные. А это, в свою очередь, позволяет провалам разгуливать-маневрировать как заблагорассудится. В одиночку за ними – как угонишься?
…Да что – провалы! Они – только немногое из того, что, лавинообразно нарастая, сыпалось со всех сторон. Нигде, как в ситуации общины, я не наблюдал столь яркого и почти что вовсе не камуфлированного проявления закона самосохранения Условной Реальности. О, закон умело играл на клавиатуре комплексов и пороков, бесспросно квартирующих в каждом! Да, ребят уже не слишком смущало голодать. Не слишком смущало спать на полу под истёртым одеяльцем, – они научились спать и на земле, и на камнях, и в сугробах. Но как много ещё было такого, что смущало, явно и прямоударно, провоцировало, размалывало неокреплые духовные приобретения-образования!
|
|
|
…Ну, разумеется, приблизился критический момент, когда духовное движение-развитие стало угрожать превращением в духовное выживание… Кучка застывших посреди трещинного поля скалолазов, на пронизывающем ветру, плюс – со слабой волей к неукоснительному продвижению в сторону вершины…
Всё, что я мог теперь для них сделать, – это закрепить, закольцевав в потенциал, то, что они уже сумели приобрести, и перебросить мостки для достойного и ненадрывного ухода. …И – продолжить дальше, с тем – или с теми, – кто по мосткам не то что не побежит, а и не дёрнется бежать.
Я решил сыграть роль Бармалея; в переводе на язык взрослых: умной концентрированной сволочи. Подобная роль сложности не представляла. Уже давно – закоулками – бродили по мой адрес красочно-мрачные ярлыки, как то: «монстр», «инопланетянин», «колдун», «антихрист», «охотник за душами», «чёрный психолог» и т. д. и т. п. Одним словом: бредятины и самой что ни на есть обыкновенной глупости хватало с избытком. Мои братья и сёстры, те, кто жил со мной бок о бок изо дня в день, относились к подобной ерунде с нормальным здоровым смехом. …Но, тем не менее, незаметно для них – что-то да просачивалось, что-то да оседало, а осев – жило самостоятельно.
|
|
|
Выбрав день, я объявил, что ситуация общины, ситуация совместной Дороги была – всего-навсего – психологическим экспериментом, а эксперимент этот предназначался для целей столь далёких и сложных, что объяснить-растолковать более подробно я не имею ни возможности, ни желания. Всё. Всем спасибо! И – смиренно извинился…
Все, кроме двух человек, приняли вздыбившуюся соломинку, цепко обхватив её дрожащими усталыми лапками. Хотя – такое трудно не заметить! – никто в глубине души «психологическому» вздору не поверил.
-
С семьёй и двумя недрогнувшими я переселился – почти на год – в полузаброшенную лесную деревеньку, в пустующий, не слишком пригодный для жилья, дом.
Черноярцев в тех местах не показался ни разу. Для него это был трудный год, год многих отяжелений и малого солнца. Мне с трудом удавался контакт с ним. Нередко, – часто! – контакт обрывался, резко, можно даже сказать – срезался, и срез был чистый, гладкий… А иногда, вместо общения с Мишей, – меня попросту заносило в куда-то непонятное: тоннели… красивые низкорослые люди… озёра с фосфоресцирующим чем-то… странные животные… огромные дрожащие кристаллы…
«Вот ведь, – думалось, – эк его носит то и дело, неугомонного!.. Может – помощь какая нужна, да ведь – не попросит, не скажет…» Как только у меня удавалось почувствовать Мишу, – я благословлял его и желал Доброго ПУТИ.
Идущий по тропке ОЭМНИ – ни с кем не враждует, всему – в надежду. …Но как объяснить, не предложив ощутить собственным хребтом, какова тяжесть груза на плечах идущего?.. Редко кто предложит помощь (Фи – тяжести таскать! …Куда там! – подавай героизм: чтоб меч-кладенец сверкал, чтоб белый конь под седалищем выплясывал, и – конечно! – аплодисменты с облаков…). А тяжесть великая, несомая почти в-одиночку, часто оборачивается великой болью. И я знаю, – знаю! – хватало, хватало боли в жизни букетика-Миши… боли пронзительной и боли глухой, боли – раскрашенной всевозможными красками, и боли – обесцвеченной, до полной истёртости, до расплыва…
«Эй, Миша, отзовись…!»
-
Мы вернулись в Тулу. У нас появился свой собственный – маленький и невероятно родной – Домик. Домик стоял почти у самого края огромного городского пустыря, который был вовсе и не пустырём, – вовсе! – а: сердцем ГОРОДА, Долиной Тёплых Туманов.
И именно там, в Долине, я наконец-то встретился со старым Ткачом после долгого напряжённо-тягостного перерыва.
Миша недужил, – его здорово потрепало. Теперь он не производил впечатления сорока-пятидесятилетнего мужчины: все его сто с лишним лет – и ещё столько же – были при нём. Ввалившиеся потускневшие глаза, рытвины морщин…
– Что с тобой, Петрович…? Хороший мой, что с тобой?
– Устал… Устал я, маэстро, лихо устал!..
Мы сидели в тени недостроенного – оборванного посерёдке – заброшенного моста. Интересный мост: никуда не вёл, ни над чем не стоял, – ни речки, ни оврага; мост – сам по себе…
– Я поживу здесь денька два. Ты приходи ко мне почаще… Сможешь?
– Конечно! …Миша, может – лучше ко мне? В Дом… А?
– Нет… Мне твои – в тягость… Нынче – в тягость… Не обижайся! Нет, я – тут… Тут хорошо, светлое место.
– Не обижаюсь. Привык. Ты сиди, а я пойду что-нибудь поесть соберу, да и постель тебе надо устроить… Жди!
В Долине, под мостом, Миша задержался не на два дня, а больше чем на неделю. Долина Тёплых Туманов берегла его, выхаживала. Я ощущал – остро, отчётливо – как этот заросший многотравьем и многодревесьем простор берёт на колени, ласкает, баюкает маленького болящего старичка.
…Долина – изумительное место! Обомкнутое со всех сторон городом, – оно живёт своей, не похожей на обомкнувшие её пределы жизнью. Внешне, для взгляда мимоходного, случайного, – это разнообликовый пустырь: рощицы… останки строений… болотца… поросшие травами груды строительного, бытового, мимолётного мусора… речушки-ручеёчки… Для человека же, протянутого к ней сердцем и вниманием, – Долина постепенно начинает раскрывать – дверца за дверцей – свои необычности… Их много! …Долина Тёплых Туманов – живое, очень мудрое и чуткое существо. Если, – пусть так не будет! – озабоченные и ретивые чиновники вдруг решат расчищать и застраивать это место – горд начнёт задыхаться, ему станет трудно дышать. Без преувеличений! Стоит только – слепо и грубо – влезть в Долину с экскаваторами, бульдозерами и прочими сиротливыми железяками во имя расширения цивилизации – город оплеснётся болью…
О, только не безобразничайте там, прошу… Так мало осталось в мире того, до чего ещё – в высокомерии, безразличии и невежестве – не докоснулся бы человек, изгаживая и калеча!.. Придите – сядьте на верхушке недостроенного моста… вдохните небо! – оно там совсем другое… Улыбнитесь… Всем вашим печалям – найдётся утешение, сомнениям – верная ясность, грохоту и мукам – тишина и покой…
…Несколько раз у моста появлялся Ловец.
Видел я его всего один раз – минут двадцать, – он делал Мише массаж длинной костяной палочкой с насечкой из каких-то диковинных физиономий. Кажется, мы друг другу понравились, хотя не было сказано и слова. Ловец обращался с больным сердито-нежно, очень по-родственному.
Миша рассказал мне о нём очень немного. Ловец – Мастер ОЭМНИ, индиец, ста сорока лет. Последние два с лишним года живёт в Антарктиде…
– И не мёрзнет? Индиец, как-никак…
– Нет, – засмеялся Миша, – он никогда не мёрзнет. А потом, у тебя неверные представления о южном материке: внизу – тепло… жарковато даже, по моему разумению.
– Везде?
– Не везде. Но в большинстве регионов – особенно на глубине – тепло. И – хорошо…
– А где ж тебя так прохватило?
– Меня не прохватило, меня – хватило… И вовсе не там. …Ошибся в фигурах кристаллов… оплошал…
– Как это?..
– Маэстро, не сейчас… Ладно?
– И-эх… Ладно, конечно. Пойду до колонки, воды тебе наберу.
– Пару бутылок, не больше, – привстал, качнувшись. – Я завтра ухожу.
– А то бы задержался…?
– Меня Петушок ждёт, – Миша улыбнулся. – Очень ждёт…
-
А работа в моей, уже – крохотной, – общине тем временем продолжалась. В двухтысячном году наконец-то удалось подвести одного из опекаемых к раскрытию. Ему оставался всего один шаг. Но – барьер… Он никак не мог сделать этого шага! Я решился отправить своего застрявшего брата к Песчаному Цветку… Не дошёл, вернулся. Снова отправил… Снова не дошёл. Барьер.
…С конца 2000 года, с декабря, надо мною – и вокруг меня – завис тёмный, с багровыми прожилками, кокон. Это была сгустившаяся и почти пять лет отодвигаемая кувалда, вполне способная не только раскроить череп, но и расплющить. Я лихорадочно искал просветы-варианты, в которых нашлось бы решение для всех провисаний сразу. …И просвет-вариант возник, высветился: энергия Моря. Если только оно позволит… Если только оно согласится оделить меня от своих изрядно оскудевших ларцов…
Звал к морю и Миша. Настойчиво. Непонятно.
В конце весны 2001 года я уехал. Уехал с тем, чтобы – вернувшись – быть в состоянии разобраться со всеми смутностями-неурядицами.
…С электрички – на электричку, с электрички – на электричку… Дело известное.
В первом же прогоне, на первой же станции в вагон неожиданно впорхнул Петушок.
– Вот здорово! – выдохнул он. И кинулся обниматься.
Дальше – до моря – мы добирались вместе.
––––––––– - –––––––––– - –––––––––––– - –––––––––––
ЗЕРКАЛЬНЫЕ МИСТЕРИИ, внеглавье
Тот год, который я провёл в деревне, – Миша провёл в Саянских пещерах, недалеко от Байкала, у Лина. Он вёл Малую и Большую Зеркальные Мистерии.
Работа эта, требующая огромных сил и неимоверного труда, поначалу не задалась. Опекаемые Лина в течение полугода никак не могли прошагать первые три ступени Малой Мистерии. Но потом всё пошло на лад: большинство из них – продравшись-таки через ступени первые – легко, в течение трёх недель, преодолели и остальные восемнадцать. Преодолев – это были уже другие люди: люди, похожие на прекрасных новорождённых бабочек… Миша наконец-то смог, вместе с Ади, приступить к Большой Мистерии.
В такую работу входишь целиком, без остатка, и она – выматывает… Так выматывает любое безоглядное движение в сторону однозначной нужности, однозначно подлинной цели. Ади – по завершении мистериальных витков – приходил в себя несколько месяцев, Черноярцев же – почти две недели отлёживался в Туле, в Долине Тёплых Туманов…
Теперь, я попробую – вкратце и бегло – пояснить-рассказать, что же такое Зеркальные Мистерии. Не описать – нет; неописуемое описать невозможно... Пережить – это другое дело! Мне думается, что пережить подобное было бы необходимо всякому ныне живущему. Всякому, да! Малую Мистерию можно сравнить с чаном, после омовения в котором с человека сходит первый – самый липкий и жирный – слой коросты, а прочие слои – размокают… Главное: продолжить очищение, не останавливаться, не дать размокшему засохнуть вновь…
-
Зеркальные Мистерии проводились всегда, с незапамятных времён. Существуют они и поныне, и не только в нашем бытийностном слое-объёме, – во всех. Но конечно, на самом краешке острия Железной Эпохи они редки…
Тропинка Малой Зеркальной Мистерии открывается обрушением мостов. Ступивший на тропинку – насовсем, напрочь отделяет от себя саму возможность возвращения к себе прежнему: или – пройти, или – сгинуть; нет мостов за спиной, – вспять не развернёшь. Это – решение сильного, – и сильного, в первую очередь, разумом. Осознание безоговорочной нужности такого решения уже само по себе свидетельствует о пробуждении в человеке прочно и внятно встающей на ноги духовной зрелости. Но, – это забегает за самое начало и предваряет его, – прохождение состоится только в том случае, если Мастер-Ведущий различит в соискателе явную, явно-проступившую способность дойти до венчающего витка.
Благополучное проведение Малой Мистерии в основном зависит от двух слагаемых: места, во всех отношениях пригодного и, обязательно, благосклонного к проведению, и – Мастера, – его возможностей, желаний, состояния. Впрочем, где нельзя – там и не будет, кто не сможет – тот и не поведёт.
-
Начинает идущий с прохождения системы коридоров-миражей, минуя которые – забывает всё: своё прошлое, свои разноцветные многоликие «я» и даже – что он находится в каком-то процессе, что он отважился ступить – и ступил – на тропинку Мистерии… И идёт теперь по тропинке человек как таковой: руки, ноги, голова, туловище, внутренности… плюс – все пороки, все слабости, все достоинства, вся сила, – всё что есть и как есть, без укрывалищ, без скорлупы: распахнутый вихрящийся клубок.
А дальше… Каждая ступенька – жизнь, целая жизнь, прожитая острыми, вспяченными на кончик вихря моментами. Как правило, на первых ступенях идущего наотмашь захлёстывают кошмары, боль, отчаяние. Всё это он принёс с собой, в себе, – из прожитости нынешней и из прожитостей предыдущих. Далее: принесённое, раскинувшись, обретя полное приволье – создаёт вокруг него индивидуальную условную реальность; страх, прикосновение безумия, ощущение обречённости – характерные черты первых ступеней.
Следом – невидимо для идущего – скользит по подземному лабиринту Мастер. Он сплетает из коридоров-миражей узоры, и узоры втягивают в себя идущего, в себе заключают, уподобляясь многоходовым бережным руслам. Мастер поддерживает вокруг индивидуальной условной реальности экран, не позволяя тяжкому и ранящему вырваться на волю, покинуть окольцовку лабиринтов. И, разумеется, – внимательно следит за идущим, позволяя кризису мять его, но не позволяя смять и раздавить; внимателен, чуток.
Жизнь… Жизнь… Жизнь… Каково это: прожить десять лет узником Бухенвальда?.. неделю – цветком, срезанным для вазы?.. век – застрявшим в ущелье ветерком?.. Все страдания – и те, которым ты был причиной, и те, которые взрастил твой страх – настигают, захлёстывают, окутывают… Но – они больше не пропитывают тебя, они – вокруг, а то, что в тебе сильного и прекрасного – понемножечку заполняет покинутые ими ячейки «тебя». Так, постепенно, омывается и высвечивается – в направлении подлинного – крошечное дрожащее «я», соединяясь всё крепче – и крепче, и внятней, и безогляднее – тончайшими прозрачными ниточками с БОГОМ.
Шаг идущего становится всё уверенней и мелодичней; ёмкость лабиринтов исполняется простором, годным не только для широкого вдоха, но и для взмаха крыльев; отражения – блики Мистерии, – начинают отражать иное.И это иное – воистину! – учит тебя летать: духом, порывами, сердцем, всем-всем-всем…! Вот ты уже и летаешь; летаешь так, будто бы – летал всегда!
Виток за витком, – идущий приближается к венцу, к последней ступеньке. Он вспоминает себя прежнего, но – вспоминает как сон… развеивающийся сон… исчезающий…
За обводом всех ступеней – рядом с Мастером – стоит совсем другой человек:
Человек.
-
Большая Зеркальная Мистерия – танец-песня Ткачей. И если Малую Мистерию проводят в подземных пещерах, то Большую – на вершинах гор. Изъясняясь предельно строго и сжато: смысл Большой Зеркальной Мистерии – в создании великого зеркала, способного отразить всю силу и ясность Ткача, а отразив – выплеснуть в мир, в мироздание.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 247; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!