ОФОРМЛЕНИЕ СИНТАКСИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

1. Развитие системы способов построения предложения

Оформление синтаксической структуры предложения связано прежде всего с четким разграничением системы имени и системы глагола и развитыми системами словоизменения (формообразования) обоих классов слов. В этом плане индоевропейская морфология «отмечает глубокое различие двух рядов форм: форм имени и форм глагола» [Мейе, 360].

Процесс развития форм словоизменения имени и глагола происходил на более ранних этапах развития предложения. Ролевая конструкция требовала уже четкого различения этих форм, особенно форм имени — прежде всего не столько для выражения отношений между словами, сколько для маркировки семантических ролей. «Каждое слово имеет ту форму, какой требует смысл, а не форму, зависимую от другого слова в предложении: в индоевропейском не было „управления" одного слова! другим, как, например, в латинском; самостоятельность слова есть основной принцип, определяющий структуру индоевропейского предложения» [Там же, 362-363].

В индоевропейской падежной системе центральным, главным падежом становится именительный. Это происходит в результате того, что «глубинные падежные различия нейтрализуются, сводясь к одной и той же форме, обычно называемой номинативом» [Филлмор, 440-441]. Номинатив становится падежом субъекта, обозначая «смысловой центр предложения» [Прокош, 246], то, о чем говорится в предложении [Мейе, 348].

Итак, основное назначение формы именительного падежа — быть формой подлежащего в любом предложении, независимо от его семантики. Что касается других падежей, то их значения распределяются следующим образом [Мейе, 348-354; Прокош, 246]:

Аккузатив — выражает лицо или предмет, на который направлено действие глагола.

Генитив — показывает менее полное и непосредственное влияние, глагола на существительное, чем аккузатив.

Аблатив (отложительный) — обозначает исходную точку действия. Датив — указывает, кому и для чего вещь предназначена. Локатив — обозначает место действия.

Инструментальный (творительный) — выражает средства, при по­мощи которых совершается действие.

Вокатив — служит формой обращения.

При этом формально различаются только в одушевленном роде (мужском и женском) именительный, звательный и винительный, а ос­тальные — в обоих, т. е. в одушевленном и неодушевленном (среднем) роде [Мейе, 348, 354].

В значениях индоевропейских падежей еще достаточно явно про­сматриваются их ролевые истоки. Так, в именительном «ощущается» дей­ствующее лицо, а в винительном — объект действия. Характерно, что «различие падежей именительного и винительного существенно для на­званий одушевленных существ и довольно безразлично для названий ве­щей: требуется. Чтобы язык различал, тем или иным способом, Павел ли бьет Петра или Петр бьет Павла; но что Павел видел сон или наложил ярмо — это можно понять по смыслу» [Там же, 346]. У существительных «неодушевленного» среднего рода форма винительного падежа совпадает с формой именительного. Это можно объяснить тем, что «первоначально, в дописьменную эпоху, существительные среднего рода, ввиду того, что они обозначали неодушевленные предметы, не могли играть в предло­жении роль подлежащего (выделено мною. —Ю. Л.), а потому и не име­ли вовсе формы именительного падежа. Позднее, когда в результате изме­нений в структуре языка стало возможным употреблять в функции подле­жащего и существительные среднего рода, потребовалась для них форма именительного падежа: для этой цели была употреблена та форма, которая первоначально выражала только винительный падеж» [Ильишз, 68-69]. Тождественность форм именительного и винительного падежей показыва­ет, что они целиком противопоставлены остальным падежам» [Мсйс, 347].

В формально-синтаксической — не ролевой — структуре предложения падеж — это уже не столько семантическая категория, сколько форма име­ни, выражающая его отношение к другим словам в речи [Виноградов!, 167]. Что же касается семантики падежей, то «круг значений падежных форм у существительного все расширяется» [Там же]. Это в известной степени связано с уменьшением числа падежных форм: «несомненно, каждый язык имел больше падежей на ранней ступени развития, и их количество сокращалось в большей или меньшей степени таким образом, что функ­ции нескольких падежных форм сочетались в одной форме. Этот процесс Называется синкретизмом» [Прокош, 245].

Индоевропейская система из восьми падежей сократилась в латин­ском языке до шести, а в германских — до четырех (в готском — пять).

Естественно, что такое сокращение связано с изменениями значений па- I дежных форм, с перераспределением этих значений. Так, чисто синтаксическая роль винительного падежа заключалась в уточнении значения гла­гола: в индоевропейском корень глагола мог иметь значение как переходности, так и непереходности, поэтому наличие или отсутствие существи­тельного в винительном падеже играло существенную роль. Причем не­важно, было ли это значение «внешнего объекта» или «внутреннего объ­екта» [Мейе, 348-349]. (Значение внутреннего объекта — ср., например, древнеисл. Sofu svefn sinn «спать своим сном» [Стеблин-Каменский₂, 70]). На это ролевое значение винительного падежа начинают наслаиваться и другие, например, цели движения: лат. ео Romam «иду в Рим» [Мейе, 349]; направления: древнеисл. Roa menn leid sinna «Плывут люди своей доро­гой» [Стеблин-Каменский₂, 70]; времени: Pat var eitt summar «одним ле­том» [Там же, 71].

Основное значение дательного падежа — косвенный объект, т. е. то лицо, для которого совершается действие. В этом значении дательный па­деж часто сочетается с винительным. На это основное значение наслаива­ются дополнительные, например, в готском — направления: manna sums gaggida landis «некий муж пошел в страну»; инструментально-орудийное: gasoPjan hlaibam «насытить хлебами»; отложительное: galausiPs is qenai «разведен с женой» («отделен от жены»); образа действия: gahulidamma haubida «пророчествуя с непокрытой головой»; времени: gif uns himma daga «дай нам сегодня» [Гухман, 122-124].

Родительный падеж, как и дательный, тесно связан с винительным. Во-первых, он является своего рода «дублером», позиционным вариантом винительного, употребляясь вместо него в отрицательных предложениях. Во-вторых, он выражает партитивное значение, обозначая объект, который неполно охватывается действием. Ср. рус: купить хлеб и купить хлеба; лат.: fortissimus virorum «храбрейший (из) мужей».

Значения остальных падежей — творительного, местного и отложи­тельного — более конкретны, более единообразны. Именно эти падежи исчезают, отмирают в германских языках, тогда как в латинском, славян­ских и балтийских число падежей несколько больше — до шести. Функ­ции исчезнувших падежей переходят к оставшимся, значения которых приобретают широту и абстрактность и «с трудом и не очень точно под­даются определению» [Жирмунский, 209]. В германских языках (в отли­чие, например, от русского) особенно нагруженным оказывается датель­ный падеж, принявший на себя функции творительного, дательного и от­ложительного [Там же].

Отмирание ряда падежей, прежде всего локальных, и возрастание семантической нагрузки оставшихся связано с развитием системы пред­логов [Там же]. Так, если в древневерхненемецком существовало около 25 предлогов, то в средневерхненемецком к ним добавляется еще около 20 новых, а в новонемецком — еще несколько десятков [Там же, 217]. Развитие предложных конструкций позволяет более четко дифференци­ровать падежные отношения. Ср.: das Licht steht aufdem Tisch , unter dem Tisch , for dem Tisch , Winter dem Tisch , neben dem Tisch [Там же, 212]. При этом беспредложный падеж обычно сохраняет свое исконное значение, а в сочетании с предлогом — уточняет его. Ср.: ein Buch kaufen seinem Sohne —fur einem Sohn «купить книгу сыну — для сына». Поэтому, «ко­гда косвенным дополнением является предмет неодушевленный, про­стой дательный не употребляется: einen Stall bauen fur dem Wagen , а не dem Wagen » [Там же, 216].

В предложных сочетаниях основная семантическая нагрузка прихо­дится на падеж, поэтому возможно смешение падежей при предлогах: in der Stadt — in die Stadt , aufdem Dach { e ) — aufdas Dach = рус: в городе — в город, на крыше — на крышу. В русском языке развивается особый пред­ложный падеж с двумя формальными разновидностями: изъяснительный (о доме, о лесе) и местный {в лесу, на дому) [Виноградов!, 172].

В результате оказывается, что в целом значения падежей очень трудно определить непосредственно, в виде некоего общего значения — они оп­ределяются типами синтаксических конструкций, в которых они употреб­ляются [Мейе, 347]. Падежи становятся уже не семантическими, а синтак­сическими. Так, форма подлежащего-адресата ролевой конструкции (Ма­ше дали книгу) в формально-синтаксической становится одной из форм дополнения. То же происходит и с другими «бывшими» подлежащими, за исключением номинатива.

Итак, принципиальное различие между ролевой и формально-синтаксической грамматиками заключается в том, что в первой маркиро­ванным оказывается субъект, тогда как объект (по крайней мере — пря­мой) обычно немаркирован. В «синтаксическоой» грамматике все наобо­рот: немаркировано подлежащее, маркированы второстепенные члены предложения. Этому можно предложить следующее объяснение. В роле­вой грамматике важно было согласовать глагол и его субъект семантиче­ски, «подогнать» семантику субъекта, соответствующим образом марки­ровав его, под семантику данного глагольного класса. Роль же прямого объекта оказывалась менее существенной, чисто формальной — всего лишь указание на переходность глагола. Таким образом, форма объекта являлась не столь существенной, важно лишь было его наличие и несов­падение его формы с формой субъекта.

В номинативном строе подлежащее немаркировано, поскольку его семантика может быть самой разнообразной. Подлежащее формально согласуется со сказуемым-глаголом любого класса, любой семантики. Что же касается падежных форм второстепенных членов, то необходимо выразить их определенную иерархию, что и осуществляется с помощью соот­ветствующих падежных форм.

Как известно, ролевая семантика падежных форм была выявлена гораздо раньше, нежели «синтаксическая», — ср., например, интерпре­тации семантики основных падежей в индоевропейском языке. И это вполне естественно, так как ролевая семантика более конкретна, более наглядна, более ощутима. Что же касается грамматической семантики падежей, то она была впервые описана в работе Р. Якобсона [Jacobson]. Его интерпретация значений падежей не «привязана» к семантическим ролям существительного, она строится на синтаксических отношениях существительного и глагола (хотя при желании их можно как-то соот­нести и с ролями). Якобсон выделяет следующие семантические при­знаки падежей:

1) направленность/ненапрвленность действия — указание на направление действия или на предмет (винительный, дательный и местный), или от предмета (отложительный);

2) объемность/необъемность действия — указание на участие предмета в действии в разном объеме (родительный, местный);

3) периферийность/непериферийность — указание на второстепенность роли предмета в высказывании (дательный, творительный) [Степанов;,, 123-124].

Именительный падеж оказывается немаркированным во всех отно­шениях; родительный маркирован в отношении объемности, дательный — направленности и периферийности, винительный — направленности, тво­рительный — периферийности.

В связи со сказанным интересно отметить функцию и место датель­ного падежа в обоих типах грамматик. В ролевой грамматике это падеж субъекта при глаголах чувственного восприятия, т. е. падеж лица. Рефлек­сия ролевой грамматики на синтаксическую в этом плане заключается в том, что форма дательного падежа в предложениях номинативного строя находится обычно ближе к подлежащему, поскольку это лицо и оно как бы главнее по сравнению, скажем с винительным, который может обозначать и предмет. «Датив обычно предшествует аккузативу» [Бирнбаум, 145], или — в другой терминологии: «косвенное дополнение стоит перед прямым» [Есперсен, 17]. С позиции же номинативного строя главнее оказывается винительный падеж, который представляет прямое дополнение, а датель­ный — лишь косвенное.

Трансформация падежей, их переход от семантических к синтакси­ческим происходит не сразу. Язык как бы пытается осуществить своего рода выбор необходимых форм для выполнения соответствующих синтаксических функций, производя своего рода перебор, «подгонку» падежей. Свидетельством тому служит, с одной стороны, возможность употреб­ления разных падежей в качестве дополнений к разным глаголам. Ср. лат: videt bovem «он видит быка», nocet bovi «он вредит быку», utitur bove «он использует быка», meminit bovis «он помнит быка» [Блумфилд, 205]. По­добные случаи можно рассматривать как своего рода столкновение роле­вой и формально-синтаксической структур, их борьбу друг с другом. Подобные примеры имеются и в германских языках, где некоторые группы глаголов требуют употребления единственного дополнения в определенной падежной форме — родительного или дательного. С дру­гой стороны, предпринимаются попытки использовать для разных типов дополнения одну и ту же падежную форму — чаще всего прямое и кос­венное дополнение, а иногда и два прямых — так называемый двойной винительный в латинском, готском, древнеисландском, древнеанглий­ском. Процесс завершается тем, что вырабатываются соответствующие падежные формы для разных типов дополнений, а для подлежащего — единственнаяформа — именительного падежа.

«Подлежащее в номинативном предложении выступает в формально активной роли... Предикат синтаксически связывается с ним как с субъек­том действия или субъектом состояния... Подлежащее при таких условиях оказывается грамматическим субъектом, а не логическим. Такого подле­жащего нет ни в посессивной, ни в эргативной конструкциях... Подлежа­щее номинативного строя выражает того, кто связан в предложении с пре­дикатом. Поэтому подлежащее является формально выраженным членом предложения, по содержанию же активным или пассивным. Это не субъ­ект действия... и не субъект состояния... а субъект, выделяемый в пред­ложении по его связи с предикатом. Это член предложения. Который оп­ределяется в своем действии или состоянии» [Мещанинов₂, 282].

Определяется подлежащее «в своем действии или состоянии» вторым главным членом предложения — сказуемым, роль которого в предложении многими считается основной, поскольку, как полагают, именно сказуемое соотносит предложение с действительностью, актуализирует вводимые в него слова и тем самым создает «предложение как таковое» [Смирниц-кий_ь 289]. Но сказуемое в своей личной форме вступает в связь с подле­жащим, согласуется с ним, и именно эти два члена и образуют граммати­ческую основу предложения. Если основа коммуникативной структуры Двусловного высказывания «держится» на порядке слов и интонации, не будучи однозначно связанной с какой-либо определенной синтаксической (грамматической) формой, а основу ролевой структуры представляет глагол, состав валентностей которого и предопределяет структуру предложе­ния, то основой номинативной структуры оказывается единство, взаимо­связь подлежащего и сказуемого, формально представленная согласовани­ем этих членов — главных членов предложения.

Помимо подлежащего и дополнений в синтаксическую систему предложения входят и разного рода уточнители-определения как к именам (собственно определения), так и к глаголам (обстоятельства). Первона­чально любое определение относилось к предмету. Самые разнообразные отношения сводились к «прямым отношениям признака к предмету. Вместо Он пришел ночью в ту пору говорили Он пришел ночной, вместо тя жело раненный — тяжелый раненный. Наречие как „признак признака" и тем самым синтаксические отношения при глаголе, прилагательном и нарсчии на этой ступени еще не даны» [Кацнельсон₂,169].

Как видно из приведенных примеров, существительное и его определение формально уподоблялись друг другу, т. е. основной формой связи в подобных словосочетаниях было согласования, которое иногда именовалось паратаксисом [Потебня; Холодович]. При этом согласовывались не только существительные с определениями-несуществительными, но и существительные с существительными, особенно когда подобным образом выражался так называемый партитивный атрибут — конструкция, которая представляет собой «одну из важнейших глав» [Холодович, 194] в I истории развития синтаксических связей.

Сущность конструкции с партитивным атрибутом была удачно проинтерпретирована А. А. Потебней. «Раздавлены ногами слонами не бессмысленно: действительно слонами (т. е. их) ногами. Только здесь отношение между двумя вещами никак не выражено, и они изображены, так сказать, на одной плоскости, без перспективы. И насколько отсутствие перспективы в живописи древнее се присутствия, настолько эти паратактические обороты по типу древнее таких, тоже восходящих к глубокой древности, но более согласных с нашей привычкой к объе­динению, как ногами слонов. Здесь на первом месте — вещь, непосред­ственно действующая, относительный субъект — ноги, на втором — вещь, коей принадлежат первые — слонов. Удаление этой последней субстанции на задний план может привести к ее устранению посредством замены прилагательным... Гораздо легче и поэтому первоообразнее поставить два одинаковых падежа для выражения одинаковой самостоятельности вещей, чем падеж с родительным или... два падежа с различными предлогами для выражения определенных отношений между этими вещами» [Потебня₂,163].

Конструкции с разнооформленными существительными появляются позднее — «в результате разложения древнего номинативного строя» [Кацнельсон₂, 169]. Номинативный строй в целом «тем отличается от дономинативного (эргативного) в области партитивных отношений, что кон­струкции части и целого здесь уже не выступают на равных основаниях и, паратактические конструкции типа „слоном хоботом крепко схваченный", на этой стадии больше невозможны» [Там же, 168-169].

Определения существительных пополняются за счет форм местных падежей, уточняющих характер, время и место действия. Так, в древне­верхненемецком циат botofona Romu «пришел посол из Рима» fona Romu (из Рима) первоначально определяет глагол («пришел»: откуда?), но зна­чение его распространяется и на подлежащее: boto fona Romu («посол из Рима — Римский посол») [Жирмунский, 212].

В конце концов, каждый компонент синтаксической конструкции по­лучает вполне однозначное оформление, четко определяющее его отноше­ния к другим компонентам этой конструкции. Предложение становится цельной замкнутой самодостаточной системой, освобожденной от какого-либо влияния ситуации, поскольку в его составе имеются потенциальные средства, позволяющие соотнести его с любой ситуацией, с любым кон­текстом. Предложение полностью превращается в самостоятельную язы­ковую единицу, приспособленную для функционирования в речи.

Имея общее представление о развитии системы способов построения предложения, перейдем к рассмотрению системы способов связи слов в предложении.

2. Развитие системы синтаксических связей

Вопрос о месте связей в синтаксической системе языка предполагает по меньшей мере две части: 1) является ли сочинение исходной, первич­ной связью, из которой впоследствии развилось и подчинение? 2) следует ли рассматривать такое развитие только применительно к сложному предложению (СП) или же оно уместно и в рамках простого предложе­ния (ПрП)?

Первый вопрос непосредственно связан с проблемой паратаксиса и гипотаксиса, второй — с вопросом оформления структуры СП в процессе его развития, а также развития и дифференциации сочинительных и под­чинительных союзов.

2.1. Проблема паратаксиса и гипотаксиса

Проблема соотношения паратаксиса и гипотаксиса имеет большую Историю, и ей посвящена обширная литература. Утвердилось мнение, Что в настоящее время происхождение и развитие гипотаксиса из более Древнего паратаксиса «может считаться доказанным» [Кнабе, 113]. Од­нако до сих пор не существует единства в понимании соотношения этих двух понятий. Анализ литературы и ряда лингвистических словарей показывает, что это соотношение может быть интерпретировано следую­щими способами:

1) простое соположение компонентов — подчинение [Ахманова; Марузо; Quirk, Wrenn];

2) сочинение — подчинение [Хэмп; Bednarczuk];

3) соположение + сочинение — подчинение [Dictionaire de linguistique];

4) бессоюзная связь — союзная связь [Lewandowski];

5) бессоюзная связь главного и придаточного предложений — союзная связь [Зуене].

Несколько иначе рассматривает гипотаксис В. Брёндаль. Для него это I отношение обоих компонентов сложноподчиненного предложения (СПП) к целому предложению, а не их отношение друг к другу [Brandal].

Таким образом, если гипотаксис в подавляющем большинстве случаев рассматривается как подчинение, то паратаксис — это либо сочинение, либо! бессоюзная связь. Последняя трактовка сложилась, вероятно, под влиянием , французской традиции, где термином сочинение обозначается простое сопо­ложение компонентов, т. е. бессоюзная связь [Балли; Antoine]. В данной pa- j боте под паратаксисом понимается бессоюзная связь, которая «гораздо древнее союзной связи» [ПешковскиЙ!, 473].

По поводу второй части вопроса, поставленного в начале раздела, следует отметить, что СП не представляет собой абсолютной категории, это явление историческое: «Первые признаки появления сложного пред­ложения безусловно относятся ко времени, когда простое предложение в нашем понимании только формировалось» [Бауэр, 93].

Действительно, говорить о противопоставлении ПрП—СП можно было бы лишь при наличии достаточно сформировавшейся структурь! ПрП. В противном случае нельзя было говорить о ПрП или СП, посколыя эти понятия являются соотносительными. Они существуют только в про­тивопоставлении.

Для элементарного двусоставного ПрП любого строя (для «односо­ставного» предложения понятие связи между компонентами не имеет смысла) вполне было достаточно простого соположения компонентов без какого бы то ни было специального их оформления [Бенвенист, 174 и след.]. Наличие двусоставного предложения предполагает различение го­ворящим и слушающим функций подлежащего и сказуемого (скорее - темы и ремы). Каждый из компонентов выполнял соответствующую функцию в составе целого, даже не будучи специально оформленным или имея одинаковый формы — что, в сущности, одно и то же. Было ли такое coединение паратактическим или гипотактическим — зависело от роли по­рядка слов. Если порядок был безразличен, то можно говорить о паратаксисе. Если же порядок был фиксирован, то налицо уже переход к гипотак­сису, ибо «история устранения паратаксиса начинается с фиксированного порядка слов» [Холодович, 202]. Однако все же можно считать, что перво­начально порядок слов не был фиксированным, и «классическая форма паратаксиса допускает... по крайней мере две модели» [Холодович, 201]. Правда, в последнем случае речь идет о двух одинаковых формах, одна из которых обозначает целое, другая — часть этого целого, но основной принцип паратаксиса от этого не меняется.

Если для простейшего предложения паратактической связи компо­нентов вполне достаточно, то для распространенного предложения нали­чие разных, специально оформленных позиций является необходимостью. В противном случае невозможно различение субъекта (деятеля) и объекта, субъекта и инструмента и т. п. Иначе говоря, можно утверждать, что раз­витие форм гипотаксиса внутри ПрП шло вместе с развитием структуры самого ПрП. Это, собственно, и было развитием структуры ПрП.

Оформление структуры ПрП дает возможность проводить противо­поставление между ним и СП. Древнейшим же видом СП являются «бес­союзные предложения, состоящие, по существу, из ряда самостоятельных предложений» [Филичеваь 109], т. е. первоначально средством связи двух предложений было их простое соположение [Пауль, 175]. Подчинению предложений «как психологически, так и исторически предшествует бес­союзие» [Карцевский₂,125].

Паратактическое соединение предложений оказывается аналогичным паратактическому соединению компонентов ПрП: при неоформленности (или одинаковой оформленное™) обоих компонентов они оказываются семантически неравноправными. В пределах ПрП — это разные члены предложения, а в пределах СП — это разные по характеру зависимости компоненты: «Последующую фразу следует рассматривать как присоеди­няемую к предшествующей фразе. Говорящий субъект, далеко не считая их равноценными, рассматривает последнюю как зависимую» [Карцев-ский₂,125].

Специфика паратактической связи предложений заключается в том, что простое соположение компонентов может выразить почти любое ло­гическое отношение между ними. Иными словами, указывается лишь факт зависимости одного предложения от другого без раскрытия смыслового содержания этой зависимости [Адмони4, 67; Ярцева), 6].

Следует отметить, что развитие паратаксиса происходило главным образом в рамках живой разговорной речи. Развитие гипотаксиса связано, вероятно, с появлением письменности. Но даже и в этом случае имело есто своеобразное расслоение письменных памятников. Так, в развитии 'Манской, германской и славянской письменности выделяются произве­дения бытового, обиходного «народного стиля», с одной стороны, и научно-богословского «ученого стиля» — с другой [Стеблин-КаменскиЙ!]. Раз­витием системы гипотаксиса характеризуется именно «ученый стиль», испытавший к тому же влияние более развитых языков — латинского и греческого [Бауэр; Ярцеваь Стеблин-КаменскиЙ!].

2.2. Развитие и специализация союзов

Вряд ли следует связывать развитие системы гипотаксиса с развитием подчинительных союзов [Brendal]. Форма зависимого предложения начала складываться еще в рамках бессоюзной связи, первоначально хотя бы в отношении порядка (позиции). Появление союзов — факт более позднего времени: «Придаточные предложения свойственны еще индоевропейскому языку. Правда, в нем не удалось установить подчинительных союзов» [Бах, 26]. То же отмечает и А. Мейе, указывающий, что в индоевропей­ском нет никаких следов существования какой-либо частицы, служащей для «сочинения» двух предложений, которые в большинстве случаев по-просту ставились рядом [Мейе, 375]. Отсутствие специальных союзов для присоединения придаточных предложений в древнеанглийском языке отмечает А. И. Смирницкий [Смирницкий_ь 299].

В то же время в системе бессоюзного соположения предложений складываются определенные средства маркирования зависимого предаю жения. Прежде всего, это, как уже отмечалось, позиция зависимого предложения после главного [Quirk, Wrenn, 95]. Вторым важным средством; маркирования зависимого предложения было употребление зависимой формы глагола [Ярцеваь 240; Lockwood, 211]. На четкое противопостав­ление главного и придаточного предложений в системе древневерхненемецкого языка указывает В. Г. Адмони [Адмонид, 70]. Развитие системы форм зависимых предложений до появления союзов засвидетельствовано и в древнейших языках — египетском, коптском [Еланская], шумерском [Дьяконов].

Таким образом, формы зависимости предложений сложились еще в системе бессоюзного соположения предложений, а союзное соединение появляется гораздо позднее.

Происхождение союзов, особенно сочинительных, связывается с эм­фатическими частицами, которые выделяли соответствующее слово в предложении, а поскольку это слово стояло в начале предложения, то по­лучалось, что частица отмечает границу двух предложений, указывая на «переход от одного предложения к другому» [Мейе, 375]. Такая же «раз­граничивающая» роль частиц, выполняющих функции различных союзов, отмечается и в египетском языке [Еланская]. С. Карцевский считал, что но, а, да, и — не что иное, как «включенные внутрь фразы восклицания» [Карцевский₂, 125]. На употребление частиц для связи предложений ука­зывают и другие исследователи [Филичева_ь 109; Lockwood, 214].

Первые союзы были часто недифференцированными — и сочини­тельными, и подчинительными — в зависимости от формы соединяемых предложений. Об этом свидетельствуют примеры многих языков — древ­неверхненемецкого [Адмона, 67], древнеанглийского [Ярцева!, 52; Ярцева₂, 241; Nitz, 130], готского [Гухман, 192], среднеанглийского [Traugott, 148], гаэльского [Boyle, 220-228].

В связи с этим вполне естественным оказывается наличие случаев, промежуточных между сочинением и подчинением, т. е. таких, которые могут быть интерпретированы и как сочинительные конструкции, и как подчинительные [Стеблин-Каменский₂, 28]. Аналогичные случаи отмече­ны и в древнейших языках [Дьяконов; Еланская].

Следовательно, переход от паратаксиса к гипотаксису — это не про­сто переход от сочинения к подчинению, от бессоюзной связи к союзной. Этот процесс может быть представлен как проходящий два основных эта­па: первый — развитие бессоюзной связи в союзную и второй — развитие в системе союзной связи двух разновидностей — сочинительной и подчи­нительной. Если результатом первого этапа была выработка средств от­ношений между компонентами СП (показателей сложной конструкции, «суперпредикативности»), то результатом второго этапа явилось развитие средств выражения сочинения и подчинения. Иначе говоря, «паратаксис» и «сочинение» — это результаты разных уровней членения понятия связи. Поскольку развитие средств маркировки зависимого предложения осуществлялось еще в рамках бессоюзной связи, последующую диффе­ренциацию появившихся союзов на сочинительные и подчинительные необходимо соотносить с характером вводимого компонента. Сочинитель­ные союзы вводят компоненты, которые не претерпевают никаких фор­мальных преобразований, тогда как подчинительные союзы вводят компо­ненты, подвергающиеся определенным преобразованиям (усеченность структуры, форма зависимой предикативности). Это различие является основным синтаксическим различием между сочинительными и подчини­тельными союзами.

При этом следует иметь в виду, что союзные типы связи предложе­ний, развившись из бессоюзной, вовсе не заменили ее полностью — обе формы связи успешно сосуществуют, распределившись только по «сфе­рам влияния»: бессоюзная связь является признаком живой устной раз­говорной речи, союзная — кодифицированной литературной письменной (и устной) речи, внутри которой распределение сочинения и подчинения связаны с различием в характере текстов.

Таким образом, путь развития синтаксических связей в СП в несколь­ко огрубленной форме можно представить так:

 

Формы предикативности

Развитие системы предикативности, т. е. средств выражения предика­ции, — это главным образом развитие системы форм глагола, во-первых, для согласования его с существительным, выполняющим функцию под­лежащего, а, во-вторых, для выражения значений лица, времени и накло­нения, составляющих основу семантики предикативной связи. В разных языках можно наблюдать разные стадии этого процесса. Сюда же можно отнести и развитие средств оформления сложного предложения, форм полипредикативности.

Следует отметить, что развитие указанных средств, строго говоря, ха­рактеризует, главным образом, письменную форму реализации языка, письменную речь. В устной речи, как уже отмечалось, это прежде всего и более всего интонация (включая различные ее компоненты). Развитие письменной речи, особенно ее бытовых жанров, не могло не отражать особенностей устной разговорной речи. По мере проникновения этих осо­бенностей в письменную речь, в языке появляется необходимость в гра­фических средствах оформления высказываний, которые могли бы обо­значать их смысловую законченность без обязательного формального дополнения синтаксических структур до «нормальных» (полных) предложе­ний. Для этого потребовались, с одной стороны, средства для обозначения законченности высказывания, а с другой — средства для связи внутри вы­сказываний, соответствующих полипредикативным конструкциям, но не совпадающих с ними формально, и для разделения таких высказываний на два коммуникативно значимых компонента.

Такими средствами оказываются пунктуационные знаки, среди кото­рых имеются как знаки первого рода (точка, знаки вопроса и восклица­ния), так и знаки второго рода (запятая, точка с запятой, тире, двоеточие, скобки). Подробнее о системе пунктуационных знаков и их функциях см. [Шварцкопф]. К знакам первого рода следует, вероятно, отнести и употребление прописной буквы для обозначения начала высказывания.

Таким образом, можно говорить о двух видах средств для выражения предикативности: для устной речи это интонация, а для письменной — предикативная связь и/или система пунктуационных знаков. Само собой разумеется, что нормальные полные предложения с явно выраженной пре­дикативной связью вовсе не «противопоказаны» и устной речи.

Говоря о развитии форм предикативности, следует иметь в виду именно грамматическую форму, поскольку интонация и ударение одина­ково характерны как для «первобытных» высказываний, так и для совре­менных. Что же касается собственно грамматических средств, то их ста­новление и развитие связано со становлением и развитием структуры предложения.

Первоначальное однословное «предложение» было подобно, как от­мечалось, «нераспустившейся и замкнутой в себе почке» [Гумбольдт, 150]. Распускание, оформление и расцвет этой «почки», процесс структурирования ситуации и одновременное расчленение предложения — длитель­ный и сложный. Он не раз уже был предметом описания, поэтому деталь­но останавливаться на нем нет смысла. Попытаемся лишь кратко наметить основные моменты.

В предыдущем разделе было показано, что в рамках однословного высказывания для выражения предикативности используется интонация, с помощью которой обозначается, во-первых, законченность высказывания, а во-вторых — его коммуникативная установка (повествование, вопрос, побуждение).

В предложениях коммуникативной структуры также используется ин­тонация, к которой добавляется еще и порядок компонентов. Возможность обращения (инвертирования) порядка компонентов, когда комментарий предшествует топику, обусловливается тем, что он может быть обозначен с помощью так называемого логического ударения.

То же самое можно сказать и о предложениях актантно-ролевой структуры, где подлежащее-агент, если оно находится не на первом месте, получает более сильное ударение.

И, наконец, в предложениях номинативной структуры появляется грамматическая предикативность, специальная форма связи — согласова­ние подлежащего и сказуемого, образующих грамматическую основу предложения. При любом порядке слов подлежащее определяется на ос­новании его формы — формы именительного падежа.

НЕКОТОРЫЕ ИТОГИ

Если позволить себе несколько антропоморфический, телеологиче­ский взгляд на развитие структуры предложения, то можно было бы попытаться сформулировать основные задачи каждого периода этого развития. Так, в качестве основной задачи первого периода можно полагать вы­работку средства обозначения ситуации для соответствующей ориентации в ней.

Задача второго периода — создание универсальной коммуникативной структуры, без обращения внимания на такие «мелочи», как выделение и противопоставление частей речи, их грамматического оформления и т. п. В распоряжении имелись общедоступные и общепонятные средства — порядок компонентов и интонация. Этого было вполне достаточно для того, чтобы маркировать два основных компонента конструкции, две элементарных НС — топик и комментарий, предмет высказывания и его признак, характеристику. Именно к такому пониманию близко общепринятое толкование терминов топик и комментарий.

Основная задача следующего периода — семантическая и формальная дифференциация предмета и признака. Это осуществлялось в виде формального размежевания имени и глагола, выделение семантических подклассов этих категорий и развития средств их маркирования. Предмет речи — уже не просто предмет вообще, а вполне определенная его разновидность, обусловленная характером признака — активного или пассив­ного, статического или динамического. Грамматическая форма первого компонента определяется семантическим характером глагола. От этого зависит и актантный состав конструкции. Наиболее распространенными оказываются двух- и трехкомпонентные конструкции. Таким образом, здесь возникает расхождение, несоответствие коммуникативной и ролевой структур — вторая должна определенным образом «втискиваться» в пер­вую, что может в результате привести к упрощению актантной структуры реального высказывания за счет опущения несущественных с точки зре­ния коммуникативного задания и контекстуально-ситуативных условий

актантов.

Задача последнего периода — сведение всех возможных форм вы­ражения предмета речи в одну обобщенную, единую синтаксическую форму — форму подлежащего, независимо от того, какая семантике стоит за этой формой, а также установления общей формы синтаксического при­знака — сказуемого, определенным образом согласованного с формой подлежащего. Таким образом складывается чисто грамматическая основа предложения. Однако в связи с тем, что главные члены предложения должны получить возможность каким-то образом уточняться, определять­ся, вырабатывается система форм зависимых, как от подлежащего, так и от сказуемого, — второстепенных членов предложения. «Уже ведический язык может иллюстрировать мысль о том, что предложение, выраженное двумя членами оппозиции, не стабильно и может распространяться» [Юдакин, 29]. В связи с этим получают специфическое оформление и со­ответствующие грамматические классы слов (части речи): «Части речи могут возниигуть только в предложении, потому что только в предложе­нии возникают отношения, выражаемые формами слов» [Тулов, 33]. «Раз­витие системы частей речи совершалось в предложении» [Бюлер, 39, 201]. Наиболее общими классами полнозначных слов в индоевропейских язы­ках становятся существительное, прилагательное, глагол и наречие [Поржезинский, 201]. Происходит дальнейшее усложнение структуры пред­ложения, в состав которой могут входить до пяти разных членов предло­жения (не учитывая однородные). Это опять-таки вызывает несоответст­вие, несовпадение — теперь уже трех структур: коммуникативной, роле­вой и формально-синтаксической, что приводит к разнообразным преоб­разованиям предложений и появлению многочисленных формальных и семантических вариантов высказываний.

Взаимосвязь и взаимообусловленность компонентов формально-синтаксической структуры предложения служит предпосылкой его се­мантической полноты, освобождения его содержания от конкретной си­туации [Бюлер, 338]. «То, что речь оказывается возможной при отсутст­вии видимого окружения, является сравнительно поздним достижением» [Entwistle].

Предложение окончательно обособляется от высказывания и стано­вится самодостаточной единицей языка со своей грамматической формой и семантикой. Развитие системы синтаксических связей дает возможность выходить за рамки простого предложения и объединять несколько таких предложений в более крупные конструкции — сложные предложения.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

АНАЛИЗ СИНТАКСИЧЕСКИХ СВЯЗЕЙ

Вторая часть содержит две главы.

Первая глава представляет собой своего рода краткий «повторный курс» морфологии, в котором дастся интерпретация прежде всего таких понятий, как «грамматическое значение» и «грамматическая категория». Далее рассматриваются морфологические единицы — морфема и слово, их специфика и классификация. Система грамматических классов слов (частей речи), представленная в работе, построена в несколько отличном от привычного, традиционного типа.

Во второй главе определяется место синтаксических связей в системе языка, исходя из основного назначения самого языка, его места и роли в жизни человеческого общества. Одно из назначений языка, или одна из его функций — быть средством общения людей в процессе их познава­тельно-трудовой деятельности. При этом не следует забывать, что общение — это не только процесс коммуникации, передачи информации. Коммуникация представляет собой лишь проявление глубинного процесса человеческого общения, одну из сторон общения, в состав которого помимо обмена информацией входят и установление взаимопонимания, и организация взаимодействия общающихся [Андреева, 97-98]. Человеческая деятельность всегда в той или иной мере является познавательной деятелыюстью, поэтому «в каждом коммуникативном процессе реально даны в единстве деятельность, общение и познание» [Андреева, 100-101]. Кроме этого следует помнить, что порождение речи в процессе коммуникации представляет собой, по существу, процесс порождения мысли и речи

[Кацнельсонь 70].

Многоаспектный характер соотношения мышления и языка предпо­лагает выделение соответствующих аспектов при анализе языковых явле­ний. Последние могут быть рассмотрены и в таких ракурсах, как когни­тивный, формально-логический и коммуникативный. В связи с этим пред­ставляет интерес изучение в указанных аспектах и основных синтаксиче­ских связей.

Результаты познания окружающей действительности, степень этого познания закрепляются в системе языка. Следовательно, в основе любого коммуникативного процесса лежит отраженная в человеческом сознании и зафиксированная в языке картина этой действительности. Любое сообще­ние связано с тем, что говорящий вычленяет какую-то часть окружающей действительности и создает языковую модель этой части, этой отдельной ситуации [Серебренников], 57]. Таким образом, язык представляет собой средство моделирования окружающей действительности.

Процесс моделирования предполагает более или менее адекватное воспроизведение отображаемой ситуации, в состав которой входят не только предметы и явления, но и разнообразные связи и отношения между этими предметами и явлениями. В синтаксической системе языка все мно­гообразие связей сведено к трем.

 

Глава первая

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О МОРФОЛОГИИ

Язык, как известно, представляет собой сложную систему единиц и отношений, поэтому при рассмотрении собственно синтаксических поня­тий нельзя обойти и ряд других, непосредственно с синтаксисом не свя­занных. Во-первых, это понятия грамматического значения и грамматиче­ской категории, а во-вторых, понятие языковых единиц.

Специфику грамматических значений можно уяснить, анализируя примеры, подобные тому, который придумал Л. В. Щерба (грамматиче­ские элементы слов выделены):

Глок-ая куздр-а штек-о будла-нула бокр-а и курдяч-ит бокр-енка.

Аналогичные примеры использует в своей грамматике Чарлз Фриз:

Woggl-es ugg-ed diggl-es.

Ugg-s woggl-ed digg-s.

Wogg-s diggl-ed uggl-es.

A xvoggle ugg-ed a diggle.

A diggl-ed woggle ugg-ed a woggl-ed diggle.

Чем же отличаются грамматические значения от лексических? Лекси­ческие — это так называемые внеязыковые значения, поскольку они со­относят звуковые комплексы с предметами и явлениями внешнего мира. Грамматические же значения — внутриязыковые: они связаны прежде всего с основными отношениями между единицами языковой системы — парадигматическими и синтагматическими. Это первое отличие грам­матических значений. Второе заключается в том, что у каждого слова — свое индивидуальное значение: стол, стул, дом, город, река, небо и т. д. В аспекте же грамматическом все эти слова имеют одно и то же значение — существительного (предмета). Поэтому грамматическое значение оказы­вается общим, обобщающим: оно присуще целому классу слов. Следую­щее отличие грамматического значения от лексического состоит в том, что оно является обязательным: оно обязательно должно присутствовать в любом высказывании, иначе последнее окажется непонятным. Щербовский пример с «ненормальными» словами воспринимается как соответст­вующий нормам языка, хотя конкретные (лексические) значения слов не вполне понятны. Если сделать наоборот — взять «понятные» слова, но без явно выраженных грамматических значений, то связать их вместе можно по-разному. В одной из английских грамматик приводится такой пример: из слов old , John , house , little и build можно получить по меньшей мере два совершенно различных предложения: Old John has built a little house и This old building houses little John .

И, наконец, последнее, и немаловажное, отличие: как показывают все те же примеры, грамматические значения выражаются специальными грамматическими формами: «Для того, чтобы вообще существовать, грамматические значения должны быть привязаны к каким-то элементам языковой формы (набору фонем, ритмико-интонационному рисунку и т. п.)» [Адмони₉,89].

Грамматическая категория объединяет несколько (минимум — два) близких грамматических значений, каждое из которых имеет свои фор­мы выражения. Иначе говоря, о наличии грамматической категории мы можем говорить лишь в том случае, когда существует противопоставле­ние по крайней мере двух рядов форм. Так, категория числа в русском и английском языках представлена, с одной стороны, рядом форм единст­венного числа, а с другой — формами множественного. В русском языке различают три формы рода, следовательно, в этом языке существует грамматическая категория рода. В английском же языке специальных родовых форм у существительного нет, поэтому в нем грамматическая категория рода отсутствует.

Таким образом, грамматика обращает внимание прежде всего на на­личие или отсутствие в языке грамматических форм. Иными словами, грамматика — это наука о форме. Именно так она определяется в одной из первых научных грамматик — универсальной грамматике испанского ученого XVI в. Франсиско Санчеса: «Для меня истинным грамматистом является тот, кто в книгах Цицерона или Вергилия понимает, какое слово есть имя, а какое — глагол и все остальное, что относится только к грам­матике, хотя бы смысла слов он и не понял» [Малявина, 46]. Вспомним «Глокую куздру»! Но при этом не будем забывать, что грамматическая форма обязательно связана с грамматическим значением.

Что касается языковых единиц, то в реальной действительности тако­вых не существует. Все это — «выдумки» лингвистов. «Если вы спросите неграмотного крестьянина, есть ли в его языке звук п, есть ли в нем слово над, есть ли в нем слово стола, — он вас не поймет. Хотя говорить по-русски возможно только имея представления о всех этих единицах русско­го языка и хотя он их, следовательно, несомненно имеет, но он о них не знает» [Пешковский₂,123].

Существуют различные интерпретации языковых единиц и их соот­ношений, однако наиболее удачным представляется их распределение в так называемых трехуровневых концепциях языка, описанных Э. Косериу и Ю. С. Степановым. Системы этих авторов содержат три уровня, обозначенных как система(структура), норма и речь. «Под уровнем ин­дивидуальной речи понимается реальный акт речи, включающий говоря­щего и слушающего с их индивидуальными чертами произношения и понимания, и акустические процессы, акт, доступный восприятию на­ших органов чувств, записи на магнитофонную пленку и т. п. Уровень нормы (или, коротко, норма) — это язык, рассмотренный с несколько большей высоты абстракции... Понятие нормы включает лишь те явле­ния индивидуальной речи, которые являются повторением существую­щих образцов, принятых в данном коллективе... Структурный уровень (или, коротко, структура) — это язык, рассмотренный с еще большей абстракцией. Понятие „структурный уровень" включает лишь те явления уровня нормы, которые необходимы для понимания языка, для общения с помощью языка» [Степановг, 5].

На уровне речи мы имеем дело не просто с «акустическими процес­сами, доступными восприятию наших органов чувств» — мы ведь не только слышим и воспринимаем, мы еще и осмысливаем, понимаем услышанное. Воспринимаемые нами комплексы звуков не составляют непрерывной последовательности: они отделяются друг от друга паузами. В промежутках между паузами располагаются отрезки, передающие определенную информацию. Длина этих отрезков может быть самой различ­ной, но длина — признак чисто формальный. В плане содержания каждый такой отрезок выражает «отдельную законченную мысль», представляет собой высказывание. Таким образом, на уровне речи мы имеем дело с последовательностями звуков, образующими высказывания. Каждое вы­сказывание не только отделяется от соседних паузами, но и характеризу­ется своим интонационным рисунком, интонацией. Сравнение высказы­ваний, их анализ позволяют установить, что все они соответствуют неким общепринятым образцам, называемым предложениями. Предложения — сложные единицы. Они состоят из отдельных слов (точнее — словоформ), которые в плане выражения складываются из звукотипов (на данном уровне мы не принимаем во внимание индивидуальные особенности про­изношения). Иначе говоря, на уровне нормы «располагаются» звукотипы, слова и предложения. Дальнейший анализ (на более высоком уровне) дает возможность выявить единицы, лежащие в основе звукотипов, слов и предложений — «основные единицы структуры языка: фонема, морфема и конструкция» [Там же, 8]. «Фонемы, морфемы и конструкции — еди­ницы структурного уровня языка — устанавливаются научным анализом, они не осознаются и не замечаются обычно людьми. Слово и предложе­ние, напротив, так или иначе, осознаются всеми, кто обладает даром речи, и являются для них действительными единицами языка, несущими смысл. Таким образом, слово и предложение должны рассматриваться как особые единицы, во-первых, потому, что они таковы в действительности, во-вторых, потому, что в мировой культурной традиции от древности до на­ших дней они считались единицами языка» [Там же, 97].

Единицами синтаксиса являются словосочетание и предложение, а мор­фема и слово — это единицы морфологии. Синтаксические единицы будут подробно рассмотрены в основной части работы, а во вводной мы остановим­ся на наиболее существенных моментах, связанных с морфемой и словом.

Морфема есть минимальная значимая единица языка: она всегда вы­ражает некоторое понятие, т. е. выполняет в языке сигнификативную функцию. Все морфемы делятся на два основных класса в зависимости от их значения — на лексический и грамматический. Лексические морфе­мы могут быть подразделены на основании того, с какими понятиями они соотносятся — предмета, признака или действия. Грамматические морфе­мы в зависимости от того, какой тип отношений они обозначают, подраз­деляются на два подкласса: деривационные и реляционные. Первые связаны с процессом словообразования, поэтому называются также сло­вообразовательными. Они служат показателями того, к какому классу относятся полученные с их помощью слова, т. с. выражают парадигмати­ческие отношения. Вторые связаны с процессом словоизменения или формообразования, поэтому называются также словоизменительными (формообразующими). Они указывают на то, какую роль выполняют оформленные ими слова в предложении (словосочетании), т. е. выражают синтагматические отношения.

По своей функции в составе слова морфемы характеризуются сле­дующим образом. Лексические морфемы выполняют в слове функцию корня — центральной, основной смысловой части слова, связывающей его с соответствующим предметом или явлением внешнего мира. Дерива­ционные морфемы играют роль аффиксов, т. е. показателей принадлеж­ности слова к тому или иному грамматическому классу (части речи). Ко­рень вместе с аффиксом (аффиксами — их может быть несколько) образу­ет основу слова. В плане содержания деривационные аффиксы вместе с корнем образуют целостное лексическое значение слова как единицы сло­варного состава языка. Реляционные или словоизменительные морфемы выполняют функции флексий (окончаний), т. е. указателей связи слова с Другими словами.

Если морфемы могут быть либо лексическими, либо грамматически­ми, то слово, которое выполняет в языке номинативную функцию (функ­цию наименования) представляет собой лексико-грамматическую единицу: оно соотносится не только с соответствующим предметом или поня­тием, но и с определенным грамматическим классом слов. Слово всегда Двукомпонентно, как в плане формы, так и в плане содержания. Рассмот­рим процесс образования слова из морфем несколько подробнее.

Мы ощущаем, например, что слова черный, чернота, чернить, черно связаны между собой общей идеей, одним понятием. На эту связь фор­мально указывает общая морфема черн-. Сама по себе морфема черн- ни­чего не называет. Для этого ей не хватает грамматической оформленности (в русском языке нет слова черн). Грамматические морфемы и представляют собой недостающие формальные показатели слов, благодаря которым мы относим слова к соответствующей части речи: черн-ый — к прилагательному, черн-ота — к существительному, черн-ить — к глаголу, черн-о — к наречию.

Все сказанное касается слов производных. А как быть с простыми словами типа дом, стол и т. п. В этом случае следует исходить из того, что представляет собой слово в аспекте грамматики. А в этом плане слово оп­ределяется как совокупность словоформ, и стол, например, — это не слово, а лишь одна из словоформ. Всю же совокупность (или парадигму) составляют формы стол, стола, столу, столе, столом и т. д. Таким образом, если в одной или нескольких словоформах грамматическая морфема отсутствует, таковая непременно обнаружится в составе всей парадигмы. На двусоставность простых слов указывал еще И. А. Бодуэн де Куртене: «Слова дом, стол, воз, пруд, конь, край... несмотря на их видимую одно-морфемность, надо непременно считать двухморфемными, т. е. состоящими , из основы определенной произносительно-слуховой величины и из окон­чания „нуль": dom - o , stol - e , voz -0, prud - e » [Бодуэн де Куртене, 282-283]. В связи с этим вводится понятие нулевой морфемы. Слова типа какаду, депо, пальто и подобные составляют слишком незначительное меньшин­ство и не нарушают общей картины. В целом можно сказать, что на уров­не простых слов оформление их осуществляется парадигматически: именно в составе парадигмы слова мы и обнаруживаем его двукомпонентную структуру, двухморфемный состав.

Английский язык на уровне производных слов ничем не отличается от русского: в любом производном слове обязательно наличие как корне­вой, так и словообразовательной морфемы, однозначно относящей слово к грамматическому классу: teach - er — существительное, wonder - ful — при­лагательное, signi - fy — глагол, quick - ly — наречие. Однако на уровне про­стых слов английский язык «ведет себя» совершенно иначе: по форме сло­ва невозможно определить, к какому грамматическому классу оно отно­сится. Вспомним рассмотренный в первой части пример: Back the cart back to the back yard at the back of the stable. Здесь простое слово back употребляется несколько раз. Его общее значение — «нечто, находящееся позади, задняя часть и т. п.». Как видно из примера, это «слово» без каких-либо морфологических изменений использовано в первом случае как гла­гол, во втором — как наречие, в третьем — как прилагательное и в четвер­том — как существительное.

Очевидно, что на уровне простых слов английский язык ведет себя как чисто корневой язык: его простые слова представляют собой «голые» корни, которые без изменения их внешней формы могут употребляться как разные части речи, т. е. выполнять в предложении различные функции. Это происходит благодаря тому, что в английском языке имеется доста­точно жесткая структура (схема) предложения, синтаксические позиции в которой строго определены. Помимо этого простые «слова» (корни) по­лучают дополнительное грамматическое оформление в виде разнообраз­ных служебных слов. Иначе говоря, в современном английском языке про­стые слова оформляются синтагматически (синтаксически). В этом — принципиальное отличие английского языка от русского.

Образование любого слова связано с процессом категоризации: каж­дое слово — это член какого-то грамматического класса. При этом значе­ние грамматической морфемы может, по существу, дублировать значение корневой морфемы, как в случае со словом черный: здесь общекатегори­альные значения обеих морфем совпадают («признак»). Однако они могут и не совпадать, как в словах чернота, чернить. В подобных случаях про­тиворечие разрешается всегда в пользу грамматической принадлежности слова, независимо от того, каково значение корня (основы). Происходит своего рода переход из одной категории в другую, т. е. имеет место пере­категоризация, или транспозиция. Поскольку такого рода транспозиция осуществляется в рамках морфологии, этот вид транспозиции можно на­звать морфологическим.

Грамматические классы слов существуют в различных языках. Традиционное наименование этих классов — части речи — представляет­ся не вполне корректным, поскольку мы имеем дело с единицами языка. Кроме того, распространено понимание частей речи как лексико-грамматических классов. Это обусловлено отмеченной ранее двусоставностыо слова — обязательным наличием в нем двух значений — лексическо­го и грамматического. Иными словами, определение «лексико-грамматический» характеризует не только часть речи в целом, но и каждое отдель­ное слово. Хотя разговор идет о классификации словарного состава языка, т. е. его лексики, эта классификация имеет грамматический характер — основывается на грамматических признаках.

Известно несколько грамматических классификаций. Прежде всего
это традиционная классификация — сохранившаяся в почти неизменном виде система александрийских ученых. Она построена на основе трех Признаков слова: категориального значения, формальных (морфологиче­ских) особенностей и синтаксической функции. Некоторая непоследова­тельность данной классификации обусловила появление более строгих классификаций, основанных на одном из указанных признаков: морфоло^     (Т. Варрон, Ф. Ф. Фортунатов), синтаксических (О. Есперсен, Ч. Фриз), семантических (О. Суник) [Левицкий)_t; Левицкий^]. В данной работе используется функциональная классификация, построенная исходя из типа функционирования слов в речи, в процессе коммуникации.

Первое противопоставление слов с точки зрения их функциониро­вания в процессе коммуникации было осуществлено Ч. Фризом, который выделил две основные группы. К первой относятся слова (и выражения), используемые для начала, поддержания и окончания коммуникации, i разговора, т. е. разного рода формулы обращения, приветствия, привле­чения внимания, выражения согласия или несогласия, прощания и т. п. Во вторую группу входят все остальные слова, участвующие в построении высказываний, т. е. слова, которые обычно и являются объектом классификации в разного рода грамматиках. В данной группе первое противопос­тавление — уже давно известное традиционное разделение на полнозначные («знаменательные») и служебные (вспомогательные, формальные) слова. Правда, ряд лингвистов (Л. В. Щерба, В. В. Виноградов и др.) счита­ют, что служебные слова — явление иного порядка, нежели слова полнозначные, и выделяться они должны по иным основаниям. Известно, что Ж. Вандриес рассматривал служебные слова как грамматические морфемы. Однако в любом случае служебные слова не перестанут быть грамматиче­ским классом слов. Если же они кажутся несопоставимыми со знаменатель­ными словами, то в этом нет ничего удивительного: классы полнозначных и служебных слов суть результат первого дихотомического деления. Основа­ние этого деления — функциональная самостоятельность слова, его спо­собность выступать в качестве отдельного члена предложения: слова, функционально самостоятельные, образуют общий класс полнозначных слов, функционально несамостоятельные — класс служебных слов.

Полнозначные слова, как отмечалось, выполняют в предложении функции его членов. Однако по характеру употребления они оказываются далеко не однородными. Рассмотрим следующие предложения:

В комнату вошел человек. Он выглядел усталым. Любой читающий (слушающий) воспримет выделенные в двух пред­ложениях слова как обозначения одного и того же предмета: местоимение он во втором предложении употреблено вместо слова человек первого предложения. Однако если мы изменим порядок следования предложений, то эта связь нарушится:

Он выглядел усталым. В комнату вошел человек. Местоимение он первого предложения и слово человек второго предло­жения окажутся обозначениями разных предметов. При этом он будет соот­носиться с чем-то, что должно было быть упомянуто ранее. Итак, несмотря на то что и существительное, и замещающее его местоимение выполняют в предложениях самостоятельные синтаксические функции, являются полно­правными членами предложения, они не равнозначны по характеру употреб­ления: местоимение не может употребляться самостоятельно до того, как было употреблено существительное. Иначе говоря, предмет сначала должен быть назван и только после этого название может быть замещено. Особен­но строго это правило соблюдается в английском языке. Следовательно, в группе полнозначных слов следует различать две подгруппы, которые можно обозначить как слова-наименования и слова-заместители.

Слова-наименования употребляются самостоятельно и используются для обозначения предметов, признаков и действий. Это знакомые нам су­ществительные, прилагательные, глаголы и наречия, которые выделяются при любом способе классификации. Что касается слов-заместителей, то в большинстве своем это традиционные местоимения. Однако здесь требу­ется некоторое уточнение. Слово местоимение означает, что оно употреб­лено «вместо имени», замещает его. Но замещаться могут не только име­на, но и глаголы, и наречия. В связи с этим в дальнейшем для обозначения рассматриваемого явления я использую слово заместитель, как имеющее более широкое значение. Кроме того, в качестве самостоятельных слов (местоимения могут выполнять и служебные функции) местоимения мо­гут употребляться несколько по-разному: как слова-указатели и как слова-заместители. Поэтому рассматриваемую группу правильнее было бы обо­значить как указательно-заместительные слова.

Указательно-заместительные слова вполне естественно подразделя­ются на две подгруппы: слова-указатели и слова-заместители. Указатели ничего не замещают — они употребляются самостоятельно. К ним отно­сятся «собственно личные» (по Бенвенисту) местоимения — 1-го и 2-го лица — и слова, которые Б. Рассел назвал «эгоцентрическими»: это, здесь, сейчас. Заместители всегда употребляются вместо других единиц — слов или предложений, поэтому они подразделяются на заместители слов и за­местители предложений.

Класс служебных слов противопоставляется классу полнозначных: слов по признаку синтаксической несамостоятельности: служебные слова не выполняют в предложении функций каких-либо членов предло­жения. Они обычно сопровождают те или иные полнозначные слова, явля­ясь средствами их синтаксического оформления. В соответствии с этим же служебные слова можно классифицировать по их способности соче­таться с определенными классами полнозначных слов, на чем и основывается классификация Ч. Фриза.

Первое деление класса служебных слов основано на их роли при знаменательных словах: одни служат для уточнения некоторых грамма­тических или семантических моментов, другие — для соединения полнозначных слов друг с другом. В связи с этим выделяются два основных класса: уточняющие слова, или модификаторы, и соединяющие слова, или коннекторы.

Существует два вида модификаторов: неграмматические и грамма­тические. Первые употребляются перед любыми полнозначными слова­ми, усиливая их значение, но не влияя на их грамматический характер. Эту роль выполняют частицы. Грамматические модификаторы «привяза­ны» к определенным классам полнозначных слов. Они выполняют две функции: во-первых, служат формальными показателями тех или иных классов полнозначных слов, а во-вторых, передают определенные грамма­тические значения. По характеру своей функции они подразделяются на выражающие и не выражающие зависимость.

Модификаторы (или маркеры), не выражающие зависимости, по ха­рактеру сочетаемости делятся на именные и глагольные. К первым отно­сятся определители существительного, ко вторым — маркеры глагола. Маркерами зависимости слова (точнее — существительного) являются предлоги, маркерами зависимости предложения — подчинительные сою­зы. К группе коннекторов относятся прежде всего сочинительные союзы, а также другие слова, которые употребляются для связи предложений (мо­дальные и вводные слова).

Такова, в целом, система слов, которые используются для образова­ния словосочетаний и предложений.

 

Глава вторая

СИНТАКСИЧЕСКИЕ СВЯЗИ

1. Понятие связи

Греческое слово syntaxis означает «составление», «построение», «со­четание», «порядок». Синтаксис как раздел грамматики имеет дело с «со­ставными» единицами — словосочетаниями и предложениями, которые состоят из слов, определенным образом связанных друг с другом. Поэтому понятия связи и способа ее выражения являются в синтаксисе основными.

В отличие от морфологических синтаксические категории универ­сальны. «Общим для всех языков субстратом... выступают элементы не морфологии и лексики, а именно синтаксиса... Подлежащее, сказуемое и дополнение являются общеязыковыми категориями... Предикатив­ные, объектные и атрибутивные отношения прослеживаются во всех языках... Общим для всех языков остается выражение синтаксических отношений с их разнообразным содержанием. Различие выступает в грамматической форме их передачи. ...Синтаксическое членение оста­ется единым для всех языков, но оформление слова в составе предло­жения (морфологическое членение) выявляет многочисленные разно­видности [Мещанинов], 7, 9, 33].

Как уже отмечалось, очень часто смешивают понятие синтаксической связи слов с понятием морфологической формы. Следует помнить, что «нельзя усмотреть ничего синтаксического в „видах синтаксической связи слов", т. е. в согласовании, управлении и примыкании. Хорошо известно, что согласование — это морфологическое уподобление грамматически зависимого слова слову грамматически господствующему. Управление обусловлено синтагматическими свойствами частей речи, а не членов предложения. Примыкание также определено синтагматикой части речи и их категорий» [Головин₂, 80]. Не существует согласования и управления, например, в древнекитайском, в котором «слова не имеют форм словоиз­менения» [Яхонтов, 38]. Ср. также: «В японском языке подлежащее и ска­зуемое грамматически не согласованы» [Пашковский, 31]. При этом никто никогда не отрицал наличия синтаксических связей в японском или Древнекитайском языках.

Разнообразные синтаксические связи рассматриваются в исследованиях по синтаксису, а в некоторых приводятся и способы их графического изображения [Пешковский_ь 44, 45, 60]. Однако определение по­нятия связи обнаружить значительно труднее. Наиболее общее опреде­ление находим в «Словаре лингвистических терминов»: «Различные виды взаимоотношения элементов речи, обусловливаемые правилами построения, лексическим значением сочетающихся слов и т. п.» [Ахма-нова]. А. М. Мухин отмечает: «Теория предложения обязана считаться с тем фактом, что в структуре изучаемого лингвистического объекта — предложения его компоненты („вещи") и существующие между ними отношения образуют неразрывное единство. Эти отношения в структуре предложений будем в соответствии с распространенной терминологией называть синтаксическими связями» [Мухин, 66-67]. Л. Ельмслев говорит не о связях, а о зависимостях, рассматривая последние как функции [Ельмслев, 382]. Однако отмечается, что связь и зависимость — не совсем одно и то же: «Элемент структуры может зависеть от наличия или отсутствия других элементов в той же структуре. Но связи устанавливаются только между наличными элементами» [Вардульь 11]. В конце концов, появляется утверждение о том, что «связь (отношение) предстает как фундаментальная категория, некая неопределяемая величина (непосредственно данное, исходный пункт) [Атаян_ь 125]. Ср. также: «Понятие непосредственной связи бесспорно отражает одно из объек­тивных свойств языка. Однако я не знаю вербального (осуществляемого с помощью других слов) определения этого понятия и не уверен, что такое определение вообще возможно. Тем не менее, все лингвисты явным или скрытым образом пользуются этим вербально неопределимым :

понятием» [Холодович, 245].

Вот как демонстрирует связь Л. Теньер: «Каждое слово предложе-Вия вступает с соседними словами в определенные связи, совокупность которых составляет костяк или структуру предложения... Предложение типа Alfred parle состоит не из двух элементов: 1) Alfred и 2) parle , а из трех: 1) Alfred , 2) parle , 3) связи, которая их объединяет и без которой не было бы предложения... Понятие синтаксической связи является...] основой всего структурного синтаксиса» [Теньер, 22-23]. Что же каса­ется зависимости «между наличными элементами», то в этом случае «понятие зависимости можно приравнять к подчинению» [Лайонз, 250]. «В любом сложном обозначении предмета или лица всегда обнаружива­ется, что одно из слов имеет первостепенное значение, а другие присое­диняются к нему на положении подчиненных слов. Главное слово опре­деляется (уточняется, модифицируется) другим словом, которое в свою очередь может определяться (уточняться, модифицироваться) еще ка­ким-либо третьим словом и т. д.» [Есперсен, 107]. При этом «главный и зависимый члены синтаксической конструкции не характеризуются од­ной и той же категорией: вместо этого главный член определяет соответствующую категорию (например, падеж) зависимого члена» [Лайонз, 256]. Своеобразное «распределение полномочий» между главным сло­вом и зависимыми словами заключается в том, что «никакой подчинен­ный элемент не может зависеть более чем от одного управляющего. Управляющий же, напротив, может управлять несколькими подчинен­ными, например: Моп vieil ami chante cette jolie chanson „Мой старый друг поет эту красивую песню"» [Теньер, 25].

Может возникнуть вопрос: а откуда же берутся связи? «Понятие связи обычно определяют через понятие валентности: связь — это реа­лизованная валентность» [Долинина!, 298]. Само же понятие валентно­сти введено в лингвистику Л. Теньером, который считал, что структура предложения определяется характером глагола. «Глагол можно предста­вить себе в виде своеобразного атома с крючками, который может при­тягивать к себе большее или меньшее число актантов в зависимости от большего или меньшего количества крючков, которыми он обладает, чтобы удерживать эти актанты при себе. Число таких крючков, имею­щихся у глагола, и, следовательно, число актантов, которыми он спосо­бен управлять, и составляет сущность того, что мы будем называть ва­лентностью глагола» [Теньер, 250]. Теория валентности Л. Теньера бы­стро получила признание и нашла последователей за пределами Фран­ции [Филичеваг, 120]. Идея валентности относится к числу наиболее популярных в современной лингвистики [Степанова, 13]. При этом ва­лентность определяется как «способность единицы языка вступать в со­единение с другими единицами языка, причем имеется в виду как их структура, так и семантика» [Степанова, 14]. Степанова указывает так­же, что идеи Теньера активно восприняты немецкими грамматистами, которые распространяют понятие валентности и на другие главные части речи — существительные и прилагательные.

В отечественную лингвистику слово валентность впервые ввел С Д. Кацнельсон. Он также не ограничивал валентность областью только глагола: «Полновесное вещественное слово в каждом языке не есть слово вообще, а слово с конкретными синтаксическими потенция­ми, позволяющими употребить его лишь строго определенным обра­зом, предуказанным уровнем развития грамматических отношений в языке. Это свойство слова определенным образом реализоваться в предложении и вступать в определенные комбинации с другими словами можно было бы назвать его синтаксической валентностью» [Кац-нельсон2, 126].

Дальнейшее изучение валентности приводит к выявлению следующих трех аспектов: (а) семантического, (б) синтаксического и (в) прагматического. Так, в предложении (1)   Мы выбрали Бориса председателем с точки зрения семантической валентности глагол выбрать требует в качестве одного из своих актантов элемент из множества, состоящего по крайней мере из двух объектов. Этот актант представляет собой компонент семантической структуры глагола. Синтаксический аспект валентности — это языковое выра­жение упомянутого множества в виде оборота с предлогом из. Что касается прагматической валентности, то она предполагает выбор (как в данном случае, так и в других подобных): вводить предложный оборот в высказывание или нет. В предложении (1) этого оборота нет. Однако высказывание может иметь и такую форму:

(2) Мы выбрали Бориса

Это нормальное предложение. В данном случае прагматическая интенция заключается в том, чтобы избежать коммуникативной избыточности. Опуще­ние именной группы в высказывании приведет к абсолютно неграмматическим предложениям:

(3) *Мы выбрали. *Мы выбрали председателем.

Если именную группу, означающую должность, на которую некто избира­ется, прагматически не предполагается опустить, то один из путей разрешения конфликта между синтаксической и прагматической валентностями будет постановка оставшегося компонента в позицию прямого дополнения:

(4) Мы выбрали председателя.

Это дополнение может уточняться определителями, прилагательными и относительными предложениями:

(5)Мы выбрали очень молодого председателя.

(6)Мы выбрали Бориса очень молодым председателем.

В предложении (5) именно определитель, точнее — его значение, оказывается релевантным для данного сообщения. Прагматически в высказывании идентифи­кация избранного человека не считается важной. Более эксплицитным вариантом предложения (5) может быть высказывание

(7) Мы выбрали очень молодого человека председателем.

С точки зрения теоретической грамматики разделение и различение трех ука­занных аспектов валентности, как и их сложное взаимодействие, представляет собой определенный интерес [RuiiCka, 20-23].

Возвращаясь к понятию связи, отметим, что Л. Ельмслсв различает три основных вида связи или зависимости: «взаимные зависимости, при которых один член предполагает существование другого и наоборот, условно назовем взаимозависимостями (интердепенденциями). Одно­сторонние зависимости, при которых один член предполагает существо­вание другого, но не наоборот, мы назовем детерминациями. А более свободные зависимости, в которых оба члена являются совместимыми, но ни один не предполагает существование другого, мы назовем констелля­циями» [Ельмслсв, 284].

В традиционной грамматике выделяются также три вида связи — сочинительная, подчинительная и предикативная. Наиболее свобод­ным видом связи представляется сочинительная, сочинение. На сочине­ние накладывается меньше всего ограничений. На общую структуру синтаксической конструкции сочинение почти не влияет. «Сочинение означает скорее количественное, а не качественное усложнение грамма­тических форм. Исходные грамматические формы здесь удваиваются, утраиваются и т. д.... Качественное усложнение в системе грамматиче­ских форм связано прежде всего с подчинением. Оно состоит в том, что какая-либо одна грамматическая форма (или ряд грамматических форм) находится в грамматической зависимости от другой грамматической формы (или других грамматических форм). Такая фамматическая зависи­мость может быть связана с семантической зависимостью, но это отнюдь не обязательно» [Адмони₉, 103]. «Особый вид синтаксического отноше­ния — это отношение фамматической взаимообусловленности. В этих случаях оба компонента, сочетающиеся в конструкции, находятся в за­висимости друг от друга... Главным из отношений, построенных по принципу фамматической взаимообусловленности, является предика­тивное отношение» [Адмони₉, ПО, 111].

Что касается способов выражения синтаксических связей, т. е. вопро­са о форме связи, то в разных языках он решается по-разному. В этом пла­не наиболее общей, универсальной оказывается форма сочинительной связи, представленная в большинстве языков системой сочинительных союзов. Формы подчинительной связи более специфичны. В русском язы­ке различают три разновидности формальной (морфологической) связи — согласование, управление и примыкание. В первом случае форма зави­симого слова повторяет форму главного слова:

большой стол, большие столы, большому столу, большим столам.

При управлении зависимое слово сохраняет одну и ту же зависимую форму независимо от того, какую форму имеет главное:

читать книгу, читаю книгу, читал книгу, читающий книгу, чи­ тая книгу.

Обычно различают сильное управление и слабое управление.

«Сильное управление возникает при выражении информационно-воспол­няющих и объектных отношений. Употребление распространителей здесь обязательно („стать учителем"). Управление, при котором объектные от­ношения контаминируются с определительными, принято относить к сла­бому управлению („окно на юг", „писать карандашом")» [Лопатина, 537]. Если использовать терминологию Л. Теньера, то понятие сильного управ­ления связано с валентностью глагола, с наличием обязательных ак­тантов, тогда как при слабом управлении речь идет о сирконстантах [Теньер, 117-118].

В случае примыкания слова просто располагаются рядом друг с дру­гом без каких-либо изменений формы:

идти быстро, читать вслух, очень интересный, очень интересно.

В современном английском языке при почти полном отсутствии сло­воизменения случаи согласования и управления очень редки. Так, согласование представлено лишь в формах указательных местоимений this и that :

this ( that ) book — these ( those ) books ; а управление — в формах личных местоимений:

/ gave him a book — Не gave me a book, Who gave you the book? — I Whom did you give the book? ( who — тоже «личное» местоимение).

Наиболее распространенным видом связи в современном английском языке является примыкание. Правда, в английском языке существуют предлоги, которые также участвуют в образовании зависимых форм слов. В связи с этим можно говорить о двух формах грамматической связи в современном английском языке — предложной и беспредложной.

Для уточнения отношений внутри сложной синтаксической группы А. А. Холодович вводит «правило хозяина» и «правило слуги»: «„Правило хозяина" определяет положение такого элемента предложения а относи­тельно такого элемента предложения Ь, которые связаны структурно от­ношением непосредственной зависимости; например, пью пиво, тяжело дышу, густой туман»... „Правило слуги" определяет положение такого элемента Ъ относительно такого элемента с, которые связаны друг с дру­гом не отношением непосредственной зависимости, а отношением зави­симости от третьего элемента а. Например, в сочетании возвратил соседу долг члены бинома соседу долг связаны отношением зависимости от слова возвратил» [Холодович, 257].

Итак, выделяются три типа синтаксической связи: сочинительная, подчинительная и предикативная. Основное различие между ними за­ключается в том, что первые две связывают между собой компоненты словосочетаний, тогда как третья типична только для предложения. Син­таксическая теория должна рассматривать вопросы, связанные с «уст­ройством» синтаксических структур, с тем, какие единицы входят в их состав, что следует понимать под минимальной и максимальной синтак­сическими единицами, как распределяются связи между элементами синтаксических структур. Эти вопросы по-разному решаются в разных типах грамматик.

2. Способы представления связей

Как известно, наиболее общей, можно сказать — универсальной, синтаксической единицей считается предложение, однако, «структура предложения существенно зависит от способа понимания предложения» [РевзиН], 165]. А структура предложения по-разному представляется в разных типах грамматик. Дело в том, что всем известная традиционная грамматика — не единственный способ описания синтаксических конст­рукций. В настоящее время различают по меньшей мере четыре типа грамматик: традиционную, непосредственно-составляющих (грамматику НС), зависимостей и теньеровскую.

Если исходить из того, что «всем предложениям присуща простая линейная структура, то есть что всякое предложение языка может быть удовлетворительно охарактеризовано в грамматическом аспекте как це­почка (или последовательность) составляющих» [Лайонз, 222], то самой простой является грамматика НС. Сам термин непосредственная со­ставляющая введен Л. Блумфилдом и интерпретируется следующим образом. «Любой человек, говорящий по-английски,... без сомнения, сказал бы нам, что непосредственными составляющими Poor John ran away являются две формы poor John „бедный Джон" и ran away „убежал прочь"; что каждая из них в свою очередь представляет собой комплекс­ную форму; что непосредственно составляющими ran away будут ran ... и away ...; и что составляющими poor John являются... poor и John » [Блумфилд, 169].

Таким образом, становятся очевидными два момента. Во-первых, грамматика НС тесно «привязана» к линейной, или поверхностной, •структуре предложения. Это обусловлено тем, что в английском языке существует строгий порядок слов в предложении, который, в общем, соответствует порядку синтаксических позиций. В связи с этим, эта грамматика испытывает определенные затруднения при анализе так на­зываемых «прерывных» составляющих — отделяемых приставок, по­слелогов и т. п. Во-вторых, основу предложения составляют первые НС, которые обозначаются как именная группа (noun phrase, или NP) и гла­гольная группа (verb phrase, или VP), что в целом соответствует выде­ляемым в традиционной грамматике группе подлежащего и группе ска­зуемого. В обоих типах грамматики анализ идет в направлении от пред­ложения к слову (члену предложения). Специфика же традиционной грамматики заключается в выявлении глубинных (структурных) связей между членами предложения.

Грамматика зависимостей и теньеровская грамматика выявляют систему глубинных связей компонентов предложения, его иерархиче­скую структуру. Направление анализа — от слова (глагола, образующего вершину иерархии, к предложению. Следует отметить, что грамматика зависимостей в представленном здесь виде является разновидностью теньеровской грамматики.

Проведя сравнительный анализ четырех указанных грамматических концепций, И. Б. Долинина отметила следующие их черты. «Традицион­ная и теньеровская грамматики в качестве минимальной синтаксической единицы рассматривают член предложения, грамматика зависимостей — словоформу (последовательность букв от пробела до пробела), грамма­тика НС — обычно морфему» [Долинина₂, 8]. Иначе говоря, указанные грамматики в качестве минимальных синтаксических единиц выбирают элементы разных уровней языка. «Л. Теньер дифференцирует эти уровни следующим образом: он выделяет два „порядка" — категориаль­ный (статический, таксономический), элементами которого являются части речи, и структурный (функциональный, динамический), элемента­ми которого являются аналоги членов предложения... Грамматика зави­симостей и грамматика НС при описании синтаксической структуры предложения не выделяют особых единиц функционального уровня, а приписывают функциональное (синтаксическое) значение единицам так­сономического уровня. В этом и состоит принципиальное отличие пер­вых двух грамматик от последних. В результате в грамматиках первого рода под синтаксическим анализом понимается описание связей между элементами функционального уровня языка, а в грамматике зависимо­стей и в грамматике НС — между элементами таксономического уров­ня» [Долинина₂, 9, 11].

Рассмотрим, как изображается структура простого предложения в четырех грамматиках. Предложение

A little boy is reading an interesting book

в грамматике НС можно представить либо с помощью скобок:

ЫИМефоуЩ [(is{reading)) (an(interesting{book)))], либо в виде дерева:

S

A little boy is reading an interesting book

В грамматике зависимостей дерево будет иметь вид

little

an

reading

interesting

Теньеровское дерево выглядит так:

 

 

 

 

В традиционной грамматике структура предложения имеет такой вид:

 

 

1
		1
(a boy)		(is reading)
1		I
little		(a book)
		1
		interesting

Как уже отмечалось, грамматика НС стремится, сохранить линейную последовательность компонентов. Грамматика зависимостей наиболее пригодна для целей машинной обработки текста. Теньеровская грамматика весьма удобна для представления семантической структуры предложения. Традиционная грамматика воспроизводит прежде всего формально-синтаксическую (логическую) основу предложения.

В качестве максимальной синтаксической единицы во всех указанных типах грамматик рассматривается предложение. Однако сразу же возникает вопрос: а что такое «предложение»? Дело в том, что термин предложение может выступать и как видовой, и как родовой. Есть простое предложение, есть сложное предложение, есть главное предложе­ние, есть придаточное предложение, а что же такое «просто предложе­ние»? Грамматики отвечают на этот вопрос по-разному. В грамматике зависимостей и грамматике НС предложение может быть как простым так и сложным. В последнем случае придаточное предложение «привя­зывается» к главному глаголу или же к существительному, если предло­жение является его определением.

В традиционной и теньеровской грамматиках при анализе сложного предложения в качестве максимальных синтаксических единиц помимо предложения в целом рассматриваются и такие его компоненты, как глав­ное предложение, придаточное предложение, обособленные глагольные обороты и т. д. [Долининаг, 12]. Следует отметить, что в традиционной грамматике компоненты сложного предложения трактуются как разверну­тые члены простого предложения — об этом свидетельствуют названия этих предложений: подлежащное, сказуемостное, дополнительное, опре­ делительное, обстоятельственное.

Очевидно, что во всех рассмотренных грамматиках компоненты сложного предложения, с одной стороны, «синтаксически разложимы, другой — целиком выступают как один член предложения, а это значит, что синтаксические связи внутри них не являются функциональными с точки зрения всего предложения» [Долинина₂,12].

Поскольку речь зашла о различных типах грамматик (грамматических описа­ний), то следует упомянуть еще две разновидности: трансформационную грамма­тику и категориальную грамматику.

Трансформационная грамматика представляет собой дальнейшее развитие грамматики НС, поскольку последняя не обладает достаточной силой для решения проблемы инвариантности. Так, предложения Он купил пальто на меху и Он купил пальто на улице имеют одну и ту же модель. Точно так же одну модель имеют следующие слово­сочетания:

пение птиц, изучение языка, приглашение писателя,хотя в первом случае речь идет о субъекте действия, во втором — об объекте, а третье словосочетание допускает двоякую интерпретацию.

Кроме того, метод НС не дает никаких формальных критериев для разграни­чения повествовательных и вопросительных предложений, а также для установле­ния тождественности предложений Мальчик читает книгу и Книга читается мальчиком.

Все это и послужило причиной разработки трансформационного метода. Трансформационные правила впервые появились в работах 3. Хэрриса Анализ речи (1952 г.) и Совместная встречаемость и трансформация в языковой структуре (1957 г.), однако обоснование необходимости использования этих правил в грамматике и построение собственно трансформационной граммати­ки принадлежит его ученику Н. Хомскому.

Трансформацию Хэррис определяет как формальное отношение между двумя структурами, имеющими одинаковую дистрибуцию, или, иными словами, трансформация — это отношение эквивалентности между двумя структурами с одинаковым окружением. Такие структуры должны иметь одинаковое значение, поскольку области окружений соответствуют значению.

Стержнем ТГ является идея о ядре языка, состоящем из простейших струк­тур, из которых могут быть выведены все остальные структуры большей или меньшей степени сложности. Таким образом, трансформации — это формальные операции, которые могут производиться над простейшими, или ядерными, пред­ложениями, для получения более сложных предложений, или трансформ.

Дальнейшее развитие ТГ связано с именем Ноама Хомского, который после выхода работы Синтаксические структуры (1957 г.) становится лидером, знаменосцем» американской лингвистики. В 1965 г. появляется его работа Аспекты теории синтаксиса, в 1968 г. —Язык и мышление.

Хомский проводит различие между понятиями компетенции { competence )  Употребления { performance ), которые соответствуют соссюровским langue и parole , и между понятиями поверхностной и глубинной структур. (Следует отметить, что различие между поверхностной и глубинной структурами было известно уже авторам Грамматики Пор-Рояля, которые считали, что в предло­жении, или поверхностной структуре,

Невидимый Бог создал видимый мир скрыты три суждения, или глубинных структур):

Бог — невидим. Мир — видим и Бог создал мир [Арно, Лансло, 5/]. Трансформационная грамматика включает правила трех видов:

1) правила модели НС;

2) правила трансформационной модели;

3) морфофонемные правила.

По правилам модели НС происходит порождение ядерных предложений; правила трансформационной модели описывают типы преобразований, применяемых к ядерным предложениям; морфофонемные правила задают типы чередований при словообразовании и словоизменении.

Трансформационные правила представляют собой естественное продолжение правил порождения по НС. При помощи этих правил ядерные предложения, порожденные по модели НС, преобразуются в новые предложения. Следовательно, ТГ не отменяет грамматики НС, но вводит ее в рамки более широкой грамматической системы — системы ТГ.

Если грамматика НС объясняет, каким образом составлено предложение, из каких частей оно состоит, то ТГ показывает, из какого предложения или предложений и с помощью каких преобразований выведено данное конкретное предложение. Очевидно, что ТГ Хомского имеет интерпретирующий характер.

В целом же относительно трансформационной грамматики можно сказать следующее: «Любая грамматика, которая ставит своей задачей приписать каждому порождаемому ею предложению как анализ глубинной, так и анализ поверхностной структуры, а также установить между этими двумя анализами систематиче­ские отношения, является трансформационной грамматикой (независимо от того, использует ли она это название)» [Лайонз, 263].

Категориальная грамматика представляет собой своеобразное логическое ис­числение частей речи, их сочетаемости и способов вхождения в состав предложения. Она оперирует двумя исходными категориями: предложением (£) и существитель­ным (п). Все остальные части речи являются производными. Производные катего­рии получаются в результате операций исчисления и изображаются в виде дробей, знаменатели которых обозначают, с какими другими категориями данные категории могут сочетаться, а числители обозначают результирующую категорию. Так, глагол run изображается как 1/п, поскольку, сочетаясь с существительным, глагол дает в результате предложение. Аналогичным образом исчисляются и все остальные части речи и способы их вхождения в предложение [Лайонз, 241 и след.].

Итак, понятие связи неизбежно соотносится с понятием синтаксиче­ской конструкции, прежде всего — предложения, а также словосочетания-В связи с этим в дальнейшем изложении неизбежны некоторые повторы: при анализе связей необходимо будет останавливаться на характере связываемых компонентов, а при анализе синтаксических единиц — на характере связей, соединяющих компоненты этих единиц. Связи целесообразно рассматривать по отдельности, точнее, сначала остановиться на специфике сочинительной и подчинительной связей, а затем перейти к предикативной связи.

3. Сочинение и подчинение

3.1. Семантика связи

3.1.1. Логический аспект сочинения и подчинения

В синтаксической системе языка сочинение соотносится с подчине­нием. Логическое подчинение, с которым обычно связывают грамматиче­ское подчинение, подобного коррелята не имеет. Определения сочинения в логике не приводится. Это дало повод французскому исследователю Ж. Антуану, автору двухтомного труда Сочинение во французском языке, утверждать, что с точки зрения логики несомненным представляется лишь подчинение предложений, т. е. зависимость одного предложения от друго­го. Отношения же сочинения не существует [Antoine, Vol. I, 303].

В связи с этим интересно выяснить, имеет ли место прямое соответ­ствие между грамматическим и логическим подчинением и сочинением, а если нет, то в чем заключается логическая сущность подчинения и сочи­нения. Необходимость этого определяется следующим: «когда какое-либо положение лингвистики, одноименное с логическим или параллельное ему, все же отличается от него, целесообразно уточнить его и максимально приблизить к логическому» [Степановз, 73].

В формальной логике подчинение определяется достаточно четко: это «такое отношение между понятиями, когда объем одного понятия, назы­ваемого подчиненным понятием, входит в объем другого понятия, назы­ваемого подчиняющим понятием» [Кондаков]. Иными словами, отноше­ние подчинения — это родовидовое отношение (объем подчиненного по­нятия представляет собой часть объема подчиняющего понятия). В каче­стве примера можно предложить следующий ряд понятий: «четырех­угольник» (А) — «прямоугольник» (В) — «квадрат» (С). Схематически это можно представить двумя способами (см. рис. 1). Таким образом, ло­гическое подчинение может быть интерпретировано как последовательное вхождение (включение), т. е. прямое непосредственное отношение между А, В и С, причем направление этого отношения вполне однозначно.

В

Рис.1

Что касается сочинения, обычно противопоставляемого подчине­нию, то сочинение никоим образом не является чем-то противополож­ным. Если бы это было так, не возникало бы затруднений в разграничении указанных понятий. С точки зрения логики сочинение может быть I представлено как соподчинение [Sandman], т. е. опосредованное отно­шение между двумя понятиями. Эта посредованность обусловлена тем, что два понятия, порознь подчиненные некоторому третьему понятию, могут оказаться ничем не связанными друг с другом, по крайней мерс — непосредственно:

Рис.2

В этом плане сочинение представляет собой параллельное вхожде­ние (включение) объемов двух понятий в объем третьего. Так, понятия

 

 

 

«сахар» и «снег» логически ничем между собой не связаны. Эта связь мо­жет выявиться лишь в том случае, когда они будут рассматриваться как подчиненные понятию «белые предметы» [Sandman, 30-31].

Сумма объемов входящих (включаемых) понятий может либо быть меньше объема подчиняющего (включающего) понятия, либо совпадать с ним, если в нем выделяются всего два соподчиненных понятия, полно­стью исчерпывающих его объем (дихотомия). Иначе говоря, для двух по­нятий, представляемых как сочиненные, всегда можно найти третье поня­тие, которому они будут соподчинены: «Сущность сочинения в равном отношении двух мыслей, как независимых частей, к одному обнимаемому ими целому» [Басистов, 46].

Если соотнести в приведенном ранее примере «белые предметы» с А, то понятия «сахар» и «снег» будут соответствовать В и С. На рис. 2 это вполне очевидно. Очевидно и отношение подчинения между понятиями «белые предметы» и «сахар», с одной стороны, и «белые предметы» и «снег» — с другой. Каждая из этих пар будет соответствовать схеме на рис. 1. Гораздо менее очевидным предстает отношение между понятиями «сахар» и «снег» вне схемы на рис. 2: отсутствие формального указания на какую-либо связь между ними может привести к тому, что эта связь останется за пределами нашего внимания и понимания. Именно поэтому существует мнение о том, что сочинительная связь не имеет никакой ло­гической интерпретации.

Итак, при подчинении имеется в виду отношение между включае­мым и включающим понятиями, при сочинении — отношение между включающим и двумя (или более) включаемыми. Таким образом, оба вида отношений в этом плане представляют собой парадигматические отношения.

При сочинении между двумя понятиями устанавливаются отношения некоторой эквивалентности, сходства: «соподчиненные члены должны объединяться мыслью как... сходные в чем-то между собой» [Пешковский_ь 442]. Эта эквивалентность обусловлена тем, что понятия В и С оди­наково входят (включены) в одно и то же общее понятие А, одинаково ему подчинены. О некоторой же эквивалентности можно говорить потому, что В Ф С, между ними имеются определенные различия, благодаря которым они и представляют собой два разных понятия, а не одно.

Если при подчинении (см. рис. 1) отношения между А и В, с одной бороны, и между В и С — с другой, в общем однородны, то при сочинении однородными оказываются отношения между А и В, с одной стороны, ¹¹ между А и С — с другой (см. рис. 2). Это различие можно интерпрети­ровать в терминах оппозиций: при подчинении А и В (так же, как В и С) Находятся в отношении привативной оппозиции, при сочинении В и С Находятся в отношении эквиполентной оппозиции.

---

Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 385; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!