ПРОСТОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ (СЕМАНТИКА)

Семантика ПрП как языковой единицы должна рассматриваться в рам­ках отдельного независимого предложения вне контекста и ситуации, т. е. как языковая семантика. Поскольку в состав предложения входят не просто слова, а словоформы, можно считать, что языковая семантика ПрП склады­вается из двух «слоев», двух компонентов или аспектов: семантики собст­венно слов (лексем), входящих в состав ПрП, и семантики грамматических форм этих слов (словоформ). При этом первый (семантический) и второй (структурный) планы «совершенно независимы друг от друга» [Теньер, 52].

Семантика словоформ связана с синтаксическими позициями, кото­рые слова занимают в предложении, и определяется через систему внут­ренних связей предложения; семантика лексем связывает его с миром предметов и явлений, внешних по отношению к ПрП, поэтому два компо­нента семантики ПрП можно соответственно обозначить как внутреннюю (грамматическую) и внешнюю (лексическую) семантику ПрП. Правда, оба названия в известной степени условны, как собственно и большинство грамматических терминов, потому что внутренняя семантика в целом (как компонент модели) коррелирует с внешним миром, а внешняя имеет чисто внутренний, языковой аспект, а не только внешний.

1. Внутренняя семантика предложения

Рассмотрим несколько предложений:

0) The hunter killed the lion; (2) The lion killed the hunter.

Прежде всего мы видим, что грамматический состав этих предложений Полностью совпадает: в каждом имеется по три компонента — подлежащее, Сказуемое и дополнение. Кроме того, лексемы, которые входят в состав этих предложений, одни и те же. Однако мы прекрасно понимаем, что смысл предложений прямо противоположен. Это происходит потому, что слова hunter и Поп занимают в них разные синтаксические позиции. При этом не­обходимо отметить, что речь идет не о порядке слов (не о поверхностной . Сравним, например, русские варианты этих предложений:

(3) Охотник убил льва;

(4) Лев убил охотника.

Как известно, в русском языке возможен и такой вариант предложения (3):

(5) Льва убил охотник.

Возможны, конечно, и такие варианты:

(6) Охотник льва убил;

(7) Убил охотник льва;

(8) Убил льва охотник;

(9) Льва охотник убил.

Однако, исходя из целей этого раздела, они интереса не представляют. Вернемся к первым трем вариантам. Формально порядок слов пред­ложений (5) и (4) совпадает, но по содержанию предложение (5) эквива­лентно предложению (3). Дело в том, что синтаксическая позиция — это не место в линейной последовательности составляющих, а место в систе­ме связей составляющих, их взаимоотношений. Примеры из русского языка отражают это различие, поскольку в русском синтаксическая пози­ция слова (словоформы) определяется не местом его в линейной (поверх­ностной) последовательности словоформ, а его грамматической формой. Поэтому формы лев и льва, находясь на первом месте в предложениях (4) и (5), занимают в то же время разные синтаксические позиции, как и нахо­дящиеся на последних местах формы охотник и охотника.

Не только разные места в предложении, но и одно и то же место мо­жет в некоторых языках соответствовать разным синтаксическим позици­ям. Ср. пример из китайского языка:

Тамэнь маша илу «Они купили книгу» и Таймень лайла кожень «К ним пришли гости» [Солнцев, 74].

Специфика английского языка, как уже отмечалось, заключается в том, что существительные в нем не имеют падежных форм, и синтаксиче­ская позиция существительного определяется его местом по отношению к глаголу, т. е. в английском языке обнаруживается более строгое соответст­вие между линейным порядком слов (поверхностной структурой) и син­таксическими позициями (глубинной структурой), чем в русском. Англий­ский язык более «синтаксичен» по сравнению с русским.

Немецкий язык в этом отношении занимает некоторое промежуточ­ное положение: с одной стороны, в нем, как и в русском, имеются падежные формы у существительного (что дает возможность различать синтак­сические функции существительных), с другой стороны, в немецком, как И в английском, существует достаточно жесткий порядок слов. Отклонений от строгого порядка слов допускаются и в немецком, и в английском языках. В таких случаях определение синтаксической позиции слова в немец­ком языке оказывается более четким и однозначным. Правда, в английском  языке различаются субъектные и объектные формы личных местоимений.  В таких случаях изменение порядка слов не приводит к двусмысленности. Слова (словоформы), занимающие те или иные позиции в составе ПрП, выступают в синтаксических функциях членовпредложения, которые становятся уже не просто словами, безразлично относящимися друг к другу, а частями единого органического целого: «определенная форма субъекта со­четается с предикатами определенного типа, определенная атрибутивная конструкция предполагает вполне определенное определяемое и т. п.» [Кац-нельсонг, 127]. «В той мере, в какой член предложения представляет собой выделимую часть предложения, его можно считать единицей системы пред­ложения. Система предложения состоит из ограниченного числа таких единиц — членов. Чтобы стать единицей предложения, слово должно обрести качество члена предложения. Члены предложения выступают как постоянные части предложения, заполняемые переменными — конкретными сло­вами. В этом смысле член предложения есть функционально-структурная единица, принадлежащая определенной сфере языка — синтаксису» [Солн­цев, 211]. Таким образом, понятие внутренней семантики предложения тес­но связано с понятием членов предложения. Последнее же оказывается не  настолько простым, как это представляется на первый взгляд. Поэтому це­лесообразно остановиться на проблеме членов предложения.

Понятие «член предложения» многими воспринимается как слишком традиционное. На это можно возразить, что «в конечном счете наибольшую эффективность обнаруживают лингвистические системы, минималь­но оторванные от традиционных, вводящие новую терминологию лишь в случае острейшей необходимости» [Бокадорова, 9]. «Хотя ни одна синтаксическая теория не вызывала такой резкой критики, как теория членов предложения, вместе с тем ни одна система терминов в синтаксисе не проявляет такой жизненности, как то, что связано с членами предложения: без таких понятий, как подлежащее, сказуемое (предикат), обстоятельство, Дополнение, не обходится ни одно описание синтаксиса языка. Критика теории членов предложения объясняется сложностью выделения и иден­тификации этих синтаксических категорий, что в свою очередь проистекаетиз сильно развитой асимметрии в этом разделе синтаксиса. Жизненность теории членов предложения объясняется тем, что она отражает реально существующие элементы синтаксического строя, которые — в свою очередь — отображают элементы объективной действительности, воспринимает человеческим сознанием. Достоинство понятия членов предло- в том, что оно отражает взаимосвязь содержательного и формаль­но в языке» [Гакг 76]. Следует лишь уточнить, что в данной ра планом: они рассматриваются как элементы грамматической (внутренней) семантики предложения, как «единицы системы предложения».

Все сказанное можно отнести и к одному из основных противопос­тавлений в структуре предложения, а именно к противопоставлению «главные члены — второстепенные члены». В статье «К вопросу о доми­нанте предложения» А. А. Холодович отмечает: «Такая иерархизация пер­воначально была, видимо, результатом компромисса между чисто логиче­ским и чисто лингвистическим воззрением на природу предложения: предложение отображает суждение (в том виде, в каком его понимала то­гда логика), а все то, что отображает суждение, является в предложении главным; все то, что выделяется в предложении не по логическим основа­ниям, оказывается второстепенным. В этой иерархизации элементов ото­бразилось неравноправие самих наук в то время. Такое понимание иерар­хии сохраняется в традиционном языкознании и до сих пор. Следует при этом отметить, что ни в одной теоретической работе по языкознанию та­кое понимание иерархии не получило чисто лингвистической интерпрета­ции: лингвистический смысл понятий „главный" и „второстепенный" ни­когда не был раскрыт» [Холодович, 293].

Несколько иначе говорит об этом В. А. Белошапкова. «В синтаксиче­ской традиции было выработано учение о главных и второстепенных чле­нах предложения... Дифференциальным признаком, на основе которого члены предложения традиционно делятся на главные и второстепенные, является вхождение или невхождение в предикативную основу предло­жения, участие или неучастие в ее создании» [Белошапкова₅, 84]. При этом отмечается, что «деление на главные и второстепенные члены предполагает высокий уровень грамматической абстракции. Для того чтобы выделить главные члены так, как это делает синтаксическая традиция, нужно от­влечься от многих конкретных языковых фактов. Во-первых, необходимо отвлечься от коммуникативной устроенности предложения, связанной с речевой ситуацией... Во-вторых, необходимо отвлечься от всех фактов, свя­занных с семантическим устройством предложения» [Там же, 85]. «Далее, традиционное деление членов предложения на главные и второстепенные отвлекалось... от того, что с точки зрения семантической устроенности некоторые второстепенные члены так же необходимы, как и главные» [Там же, 85]. Не следует забывать, что в традиционной грамматике предло­жение рассматривалось и как единица языка, и как единица речи.

1.1. Главные члены предложения

В традиционной грамматике сложилась и концепция двухвершинности предложения, т. е. обязательного наличия в нем двух главных компонентов — подлежащего и сказуемого. «Для синтагмы „подлежащее — сказуемое" вводится особое отношение коллатеральности» [Холодович, 294]. Аналогичным образом рассматривается основа предложения и в грамма­тике НС, где предложение представлено как состоящее из двух непосред­ственно составляющих: именной группы и глагольной группы (в мини­мальном случае — имени и глагола). Что касается характера связи, то, как уже отмечалось, в грамматике НС все связи — ненаправленные.

Существуют и альтернативные, «одновершинные» концепции. Един­ственным главным членом предложения может считаться подлежащее. «Несамостоятельная по значению часть законченного словосочетания представляет собой сказуемое предложения, а самостоятельная по значе­нию часть того же словосочетания является подлежащим предложения» [Фортунатов, 183]. «Знаменательные слова во фразе служат одновременно определяемыми к одним словам и определяющими к другим. Одно из слов остается абсолютным или независимым определяемым и уже ни к какому другому слову определяющим не служит», т. е. подлежащее — это «абсо­лютно определяемое при предикате» [Карцевский, 27, 32]. «Подлежащее всегда бывает первичным словом в предложении» [Есперсен, 170]. Одним } из основных аргументов в пользу первичности подлежащего служит чисто морфологический признак — обязательное согласование сказуемого с под­лежащим в языках номинативного строя, т. е. формальная зависимость сказуемого от подлежащего.

Естественно, что вторым «претендентом» на роль единственного главного члена предложения является сказуемое. Главный аргумент в пользу признания за сказуемым такой роли — его репрезентация, т. е. спо­собность выступать в качестве представителя всего предложения [Холодо­вич, 297-298]. Именно такой подход к структуре предложения характеризует грамматику зависимостей, в частности, теньеровскую грамматику. Рас­смотрев три основные концепции доминанты предложения (доминанта — подлежащее, доминанты — подлежащее и сказуемое, доминанта — ска­зуемое), Холодович заключает: «Доминантность сказуемого лингвистически Доказуема, доминантность подлежащего — нет... В пользу коллатеральности подлежащего и сказуемого вообще не могут быть приведены какие-либо лингвистические доводы. Коллатеральность так называемых главных членов предложения — наследие формальной логики» [Там же, 298]. Последнее Утверждение представляется слишком категоричным. В главе о предика­тивности, о предикативном отношении отмечалось, что именно взаимо­обусловленность имени и глагола образует предикативную связь — взаи­мозависимость. Доминантность подлежащего заключается в семантиче­ской первичности его, как обозначения предмета. Доминантность сказуе­мого — в том, что именно в нем выражаются все грамматические значения, образующие предикативность. Уместно отметить, что С. Д. Кацнель-^^н> сторонник вербоцентричности предложения, считает: «...в содержа тельном плане глагольный предикат — это нечто большее, чем просто лексическое значение. Выражая определенное значение, он в то же время содержит в себе макет будущего предложения» [Кацнельсон₂, 88]. Тем не менее подлежащее в предложении играет особую роль. «Каждое предика­тивное значение отличается семантической „привязкой", „перекосом", односторонним „равнением" на субъект. Выражая то или иное отношение, предикат всегда выделяет один из своих предикандумов, выступающий в роли субъекта... Предикативное значение — это, следовательно, вектор­ная величина, в которой задана вместе с содержанием определенная на-правленность на субъект» [Там же, 184]. В. Г. Адмони подчеркивает соот­носительность понятий подлежащего и сказуемого: «Их можно опреде­лить лишь соотносительно друг с другом» [Адмониз, 50].

Итак, два обязательных компонента предложения, два его главных члена, соединенных предикативной связью и образующих грамматиче­скую основу ПрП, — подлежащее и сказуемое — представляют собой предмет и приписываемый ему в акте предикации признак. Однако в данном случае мы имеем дело не с когнитивными или морфологическими категориями, а с синтаксическими: подлежащее — это синтаксический предмет, а сказуемое — синтаксический признак. Позиции синтаксическо­го предмета и синтаксического признака маркируются специальными грамматическими формами [Левицкий₁₇].

1.1.1. Подлежащее

Определению подлежащего «повезло» нисколько не меньше, чем определению предложения в целом. Большинство определений подле­жащего оказываются семантическими: подлежащим чаще всего называ­ют член предложения, выражающий субъект [Мещанинов₃, 207; Марти­не, 478; Смирницкий₂, 108-111]. Что же касается субъекта, то это катего­рия понятийная, а подлежащее — грамматическая. О. Есперсен перечис­ляет целый ряд определений подлежащего, в которых подлежащее пред­ставляет собой, с одной стороны, относительно знакомый компонент, с другой — то, что определяется в предложении, т. е. то, что в начале было неясным и неопределенным. Понимают подлежащее и как-то, о чем гово­рится в предложении, или же соотносят его с так называемым логическим или психологическим подлежащим [Есперсен, 164-169].

Толкование подлежащего через понятие субъекта есть объяснение одного неизвестного через другое, поскольку само понятие субъекта оказы­вается размытым и нечетким. Разновидностей субъекта можно найти не меньше, чем типов подлежащего: различают субъекты действия, состояния, чувственного восприятия, а также грамматический, логический, психологический [Арутюнова^. В этом плане не совсем ясно, например, отличается субъект состояния (процесса) от объекта действия. Все подоб­ные недоразумения — следствие полисемии терминов и неудачных переводов: в большинстве языков для понятий субъекта и подлежащего ис­пользуется один и тот же термин — subject . В славянских языках полисе­мия устранена благодаря существованию двух терминов — подлежащее (для грамматики) и субъект (для семантики, логики, психологии). Попыт­ка устранения отмеченной полисемии (не получившая, однако, признания) предпринималась в средние века модистами, которые ввели термины suppositum и appositum . Однако они обозначали не столько «подлежащее» и «сказуемое» в привычном для нас понимании, сколько «модусы для обо­значения субъекта и предиката» [Турбина, 9-10]. В настоящее время тер­мин subject на русский язык чаще всего не переводится, а транслитериру­ется, хотя в оригиналах иногда проводится различие между grammatical subject , logical subject etc.

Применение в русском языке терминов грамматическое подлежа­щее, логическое подлежащее и психологическое подлежащее не вносит ясности в понимание сущности вопроса, ибо с их введением структура предложения становится максимально усложненной — в ней выделяется уже три ряда категорий. Так, «если в ситуации, в которой шла речь о строительстве моста, было произнесено предложение

Строился этот мост Цезарем,то строился — психологический субъект (основа общего представления), мост — грамматический субъект, Цезарь — логический субъект. Соответ­ственно здесь можно выделить три предиката» [Sutterlin, 229]. Аналогич­но в предложении

Бетти почистила луковицы

слово Бетти оказывается и грамматическим, и логическим, и психологи­ческим субъектом, тогда как в предложении Луковицы были почищены Бетти логическим субъектом остается Бетти, а остальные две роли вы­полняет слово луковицы. И, наконец, в предложении

Луковицы, Бетти их почистила

слово луковицы представляет собой психологический субъект, а Бетти — логический и грамматический [Чейф₂, 277].

Перечисление всех свойств грамматического подлежащего, так или иначе отражающих его специфику, сводится обычно к выявлению его референциальных и семантических свойств, чаще всего — свойств действую­щего лица (агента), а не подлежащего [Кинен, 248-262; Лакофф, 360-364]. Подобные семантические интерпретации могут иметь лишь чисто классификационный характер, поскольку «за грамматической формой подлежащего может скрываться любая (выделено мною. — Ю.Л.) семантика» [Алисова, 21]. Что же касается логического и психологического «подлежащих», то, завершая свой обзор определений подлежащего, О. Есперсен отмечает, что гораздо лучше употреблять термины подлежащее и сказуе­мое исключительно в значении «грамматического подлежащего и сказуе­мого и отверпгуть всякие попытки приписывать к этим терминам адъюнк­ты „логическое" или „психологическое"» [Есперсен, 769].

По мнению А. А. Потебни, если термины подлежащее и сказуемое как компоненты предложения друг другом незаменимы, то в логике важна лишь; сочетаемость/несочетаемость двух понятий, а какое из них будет субъектом, какое — предикатом, неважно, поскольку «для логики словесное выражение примеров ее построений безразлично... Все равно, скажем ли мы Лошад -животное, Лошадь не собака или Животное включает лошадь, Собака не лошадь. Категории предмета и его признака не нужны для логики, для которой и то и другое — только понятия, совокупности признаков» [Потебня 60-61]. Для грамматики же как раз существенными оказываются именно категории предмета и признака — на этом основываются все граммагические оппозиции в морфологии, синтаксисе и коммуникации.

Подлежащее — это всегда именной член предложения, синтаксический предмет, какой бы ни была его морфологическая принадлежность. «Подлежащее является главным членом предложения, который выражает предметное понятие... и определяется сказуемым» [Адмониз, 50].

Однако его предметное содержание может меняться в зависимости от того, как именно представлен предмет: он может быть определенно-личным, неопределенно-личным, обобщенно-личным и безличным. Эти разновидности подлежащего различаются в английском, немецком, французском и ряде других языков, тогда как в русском им соответствуют типы так называемых односоставных («бесподлежащных») предложений. В определенно-личных предложениях действие выполняется «опре­деленным 1-м или 2-м лицом», в неопределенно-личных — «неизвестным и неопределенным активным деятелем, некими людьми», а сказуемое имеет форму 3-го л. мн. ч.; в обобщенно-личных действия «относятся к широкому обобщенно представленному кругу лиц», а сказуемое имеет форму 2-го л. ед. ч. или, реже, 3-го л. мн. ч.; в безличных действие проис­ходит «без участия грамматического субъекта» [Ширяев₂].

Относительно статуса «односоставных» предложений в русском язы­ке уже говорилось, а что касается семантических типов подлежащих, то определенно-личное подлежащее — это наиболее распространенный, наи­более частотный, а отсюда и наименее маркированный, наименее четко определимый вид подлежащего. Оно называет более или менее опреде­ленный предмет, явление, лицо или группу лиц:

The sun shines. The weather is fine. The boy is running. They are playing.

Все остальные типы подлежащих четко маркированы. Неопределен­но-личное в наиболее распространенном виде имеет форму 3-го л. мн. ч. и называет некую неопределенную группу лиц. Ср.:

The boys are in the garden. They are playing. They say the weather is going to change.

В первом случае they — заместитель группы the boys , т. е. вполне оп­ределенного антецедента, тогда как во втором оно ничего не заменяет, не имеет антецедента, употребляется самостоятельно. В этом же значении могут быть использованы неопределенные местоимения типа somebody , someone и т. п. В немецком языке в такой функции употребляется место­имение man , во французском — on : Man sagt , On dit .

Обобщенно-личное подлежащее подразумевает любое лицо, всех лиц и часто сочетается с модальными сказуемыми. Его обычной формой в английском языке является местоимение one: One must be careful at doing that . В немецком и французском языках эта форма подлежащего совпадает с формой неопределенно-личного — соответственно man и on . Данная форма безотносительна к говорящему и слушающему. Для подчеркивания включения или исключения говорящего из числа лиц используются фор­мы местоимений 1-го и 2-го л. мн. ч.: We must be careful at doing that . You must be careful at doing that . Аналогично употребляются местоименные формы в немецком и французском языках.

Безличное подлежащее не называет, по существу, никакого реального предмета. Роль его чисто структурная, строевая: оно замещает семантиче­ски пустую позицию синтаксического предмета, сохраняя таким образом структурную двусоставность предложения. Считают даже, что это про­сто «грамматический прием, подводящий предложение под обычный вид» [Есперсен, 24]. Безличное подлежащее выражается обычно формой 3-го л. ед. ч. ср. р. — там, где эта категория существует. Ср., например:

Yesterday I saw a new film. It was interesting. It is raining. It is cold. It is late .

В первом случае местоимение it выступает в качестве заместителя сло­ва film. В остальных случаях оно ничего не замещает, выполняя чисто фор­мальную функцию — заполнения «пустой» позиции подлежащего. Безлич­ное подлежащее употребляется обычно в предложениях, обозначающих

1) явления природы: It is raining, It is cold;

2) время или пространство: It is morning, It is not so far;

3) различного рода модальные оценки: It is evident, It is necessary.

Предложения с безличным подлежащим — безличные предложения — Определенным образом противопоставляются всем остальным двусоставным Предложениям (в русском языке — и структурно). На их специфику неоднократно указывали и логики, и лингвисты. Наиболее убедительной представ­ляется интерпретация этих предложений К. Бюлером [Бюлер, 345-347]. Он отмечает, что обычно сравнивают (сопоставляют) предложения типа Идет дождь и Гай спит, тогда как нужно сравнивать Гай спит и Дождь идет па Боденском озере. Именно во втором случае мы имеем дело с самостоятель­ным предложением, освобожденным от влияния ситуации. Оно самодоста­точно. Предложения же типа Идет дождь всегда ситуативны, они семан­тически недостаточны, несамостоятельны. «В них используются событий­ные слова, которые требуют иного символического поля, нежели наши гла­голы» [Бюлер, 345]. В немецком языке подобным образом могут использо­ваться любые глаголы. Здесь, как и во французском языке, употребляются местоимения 3-го л. ед. ч. — es и il : Es regnet , Ilpluit .

В так называемых односоставных предложениях русского языка исполь­зуются либо глаголы в форме 3-го л. {Морозит, Светает, Стучат и т. п.), либо слова «категории состояния» (Холодно, Поздно, Душно, Жаль). Тер­мин категория состояния был введен Л. В. Щсрбой в работе «О частях речи в русском языке» (1928 г.), а краткая история вопроса изложена В. В. Виноградовым [Виноградов, 399—401]. Он отмечает, что слова типа жаль, льзя относил к безличным глаголам еще Барсов. А. X. Востоков все краткие формы прилагательных причислял к глаголу, называя их спря­гаемыми словами. Это мнение разделяли в дальнейшем В. А. Богородицкий и А. А. Шахматов. Под категорию состояния подводятся «несклоняе­мые именные и наречные слова, которые имеют формы времени (для прошедшего и будущего — аналитические) и употребляются только в функции сказуемого» [Виноградов,, 401].

Здесь мы опять сталкиваемся со специфическими чертами русского языка, с одной стороны, и специфическими чертами русистики — с другой. Последние заключаются в активном нежелании проводить аналогии с ины­ми индоевропейскими языками, хотя тот же Л. В. Щерба неоднократно под­черкивал важность межъязыковых сопоставлений при решении спорных вопросов синтаксиса [Щерба,]. А межъязыковые сопоставления в данном случае показывают следующее. В предложениях, характеризующих состоя­ние среды, мы имеем такие конструкции: It is cold , Es ist kalt . Соответствен­но в русском должно бы быть Оно есть холодно. Таким образом, слова хо­лодно, смешно, душно и т. п. в современном русском языке — не наречия, а краткие формы прилагательных, которые закономерно употребляются в функции предикатива, а не сказуемого. Они представляют лишь часть сказуемого. И это краткие прилагательные среднего рода (ср. он холоден, она холодна, оно холодно), поскольку в славянских языках тот самый не­определенный субъект, выступающий в безличных предложениях, «неиз­вестно что, нечто» [Потебняь 84], как и в немецком языке, относится к среднему роду. Специфика русского языка в данном случае заключается» во-первых, в отсутствии подлежащего в подобного рода предложениях, а во-вторых, в отсутствии связки в форме настоящего времени.

Итак, в большинстве индоевропейских языков подлежащее может иметь самые разнообразные значения или даже может не иметь никакого реального значения, однако оно является обязательным членом предложе­ния, имеющим свою грамматическую семантику — семантику предмета, определяемого в данном предложении с помощью признака — сказуемого.

1.1.2. Сказуемое

Сказуемое — второй главный член ПрП, выражающий признак, при­писываемый предмету-подлежащему. «Сказуемое является главным чле­ном предложения, выражающим признак или форму существования под­лежащего, которые, исходя от подлежащего, предикативно определяют его» [Адмониз, 52]. С понятием сказуемого связан ряд проблем. Во-первых, противоречивость и недостаточная ясность теории сказуемого обусловлена тем, что в лингвистической традиции, как в русской, так и в зарубежной, существуют два подхода к пониманию сущности сказуемого. Согласно одному из них в качестве сказуемого может выступать только личный глагол, а связанный с ним инфинитив может представлять собой дополнительный глагольный член (Шахматов). В соответствии с другим подходом сказуемое включает в себя не только личный глагол, но и зави­симый от него инфинитив (Овсянико-Куликовский). Таким образом, предложение Я хочу пойти может быть интерпретировано двояко: либо сказуемым является хочу, а пойти — дополнительным членом (инфини­тивным дополнением), либо сказуемым служит хочу пойти.

При последовательной реализации любого из этих подходов проблема попросту снимается. Действительно, если считать сказуемым только лич­ный глагол, то тогда ни о каких «сложных» или «осложненных» формах сказуемого (по крайней мере, глагольного) речи быть не может: все гла­гольные сказуемые окажутся простыми. С другой стороны, если рассмат­ривать инфинитив как компонент сказуемого, то неправомерно говорить об инфинитиве как о дополнении к сказуемому. Однако, к сожалению, су­ществующие практические (да и многие теоретические) грамматики такой последовательности никак не могут продемонстрировать. В результате получается мало понятный гибрид из обоих подходов. В подавляющем большинстве известных мне грамматик английского языка в разделе «Скаc» рассматриваются различные формальные типы «усложненных» мых, а в разделе «Инфинитив» обязательно отмечается, что инфи-ив может выполнять в предложении функцию дополнения к глаголу. Кроме того, нет единого подхода к формальным разновидностям сказуемого, к классификации глагольных конструкций. Так, для выделения типов английского сказуемого выбирается один из следующих признаков: структура сказуемого [Винокурова; Ганшина и Василевская; Жигадло и др.; Хаймович и Роговская], морфологическая принадлежность его главной час­ти [Иванова и др.; Иртеньева], либо оба признака одновременно [Ильиш], либо структура и семантика [Бархударов и Штелинг; Смирницкий 1957]. При этом возможны или два основных типа сказуемых.

Несмотря на то что в целом все рассмотренные классификации «на­кладываются» друг на друга, т. е. обнаруживаются одинаковые типы, некоторые грамматики вводят дополнительные типы сказуемых — разные у разных исследователей: смешанное [Винокурова], двойное [Ганшина и Василевская; Иртеньева], глагольно-именное [Бархударов и Штелинг; Жигадло и др.; Иванова и др.], составное именно-глагольное модально-оценочное [Жигадло и др.], эмоционально-волевое [Иртеньева], сложное [Бархударов и Штелинг], процессно-квалифшативное [Смирницкий], про­стое именное [Ильиш], усложненное [Иванова и др.], составное глагольно-именное [Бархударов и Штелинг; Винокурова; Иванова и др.], второ- степенное [Иртеньева], вторичное [Бархударов и Штелинг]. Существует  также несоответствие в терминологии, выражающееся в том, что, с одной стороны, у разных авторов одна и та же конструкция получает различные наименования, а с другой — одно и то же наименование используется для обозначения разных типов конструкций [Левицкий,₅]. Объяснить пестроту терминологии можно еще и тем, что в большинстве отечественных грамматик иностранных языков за основу берутся исследования по русистике, где наблюдается аналогичная картина [Лекант].

В начале раздела говорилось о двух подходах к определению сказуе­мого. В настоящей работе в качестве сказуемого понимается любое соче­тание глагольных форм, любая глагольная конструкция (глагольная груп­па). Целесообразность применения такого подхода, на мой взгляд, заклю­чается в том, что он дает возможность вполне единообразно представить систему типов сказуемого, показать их взаимосвязи и взаимоотношения. Кроме того, этот подход позволяет рассматривать сказуемое как целост­ную единицу.

Уже отмечалось, что все разнообразие форм сказуемого можно свести к двум основным, исходным, а все остальные считать разного рода преоб­разованиями этих основных форм. Наличие именно двух основных типов сказуемого — глагольного и именного — обусловлено тем, что «в самой реальной действительности есть двоякого рода явления: с одной стороны, есть предметы, вещи, а с другой стороны, есть действия этих вещей, пред­метов... Употребление в роли сказуемого в одном случае имен, обозна­чающих идеи вещей, в другом случае глаголов, обозначающих действия, дает возможность характеризовать предмет (подлежащее предложения) с двух разных сторон, со стороны его свойств или признаков, носителем которых является предмет, и со стороны действий, которые он совершает» [Пигин, 3].

В процессе развития языка часто имеет место переосмысление именного сказуемого в глагольное, о чем свидетельствует развитие ана­литических форм глагола [Пигин]. Существительные, используемые в качестве сказуемых, приобретают смысл «глагольный, например, Он во­ин — Он воюет, должен воевать по званию своему» [Классовский, 24]. Вместе с тем непереходные глаголы ходить, работать, страдать и т. д. содержат в своем составе связку и атрибут: «ходить = быть в состоянии ходьбы», «работать — быть занятым работой», «страдать = быть стра­дающим»; «этот человек (обычно) пьет - пьяница» [Балли, 121]. Идея двукомпонентности семантики глагола, представленной сочетанием зна­чений утверждения (связки) и атрибута, восходит еще к грамматике Пор-Рояля: «Когда я говорю Petrus vivit „Петр живет", слово vivit заключает в себе утверждение и еще атрибут „быть живущим". Таким образом, ска­зать Pierre vit „Пьер живет" — это то же самое, что сказать „Пьер есть живущий". Так во всех языках появилось большое разнообразие глаго­лов» [Арно, Лансло, 65].

Итак, наличие двух формальных типов, двух форм сказуемого оказыва­ется вполне естественным: оно обусловлено самой действительностью, на­шим способом познания се, позволяющим выделить такие основные кате­гории, как вещи, свойства и отношения [Уемов]. Именное сказуемое имеет более сложную форму. В этом плане его можно считать маркированным членом пары. Немаркированная форма глагольного сказуемого оказывается довольно расплывчатой по своей семантике — она может выражать и дей­ствие, и процесс, и состояние [Есперсен, 95]. Семантика именного сказуе­мого более специализирована: оно всегда выражает состояние.

Следует заметить, что форму аналитического пассива с глаголом быть можно рассматривать как разновидность именного сказуемого [Ле-вицкий₃; Левицкий^]. Дело в том, что формальное сходство именного ска­зуемого и аналитического пассива глагольного сказуемого оказывается настолько близким, что требуются специальные критерии для различе­ния этих форм [Жигадло и др., 132-133]. Тем не менее, четкое и последо­вательное разграничение этих омонимичных форм «всегда затруднитель­но, и те критерии, которые иногда выдвигаются для определения того, который из омонимов использован..., не являются решающими» [Иртеньева, 120], и, следовательно, форма пассива «все время находится на грани составного именного сказуемого [Смирницкий₃, 272].

Как известно, общая семантика формы страдательного залога заклю­чается в обозначении состояния подлежащего, пребывающего/пребывавшего под некоторым воздействием. В этом она полностью совпадает с се­мантикой составного именного сказуемого.

Преобразование сказуемых, как уже отмечалось, производится при помощи аспектных и модальных операторов. Аспектныс преобразования двух типов сказуемого происходят по-разному. Ср.:

Я читаю Я начал читать Я продолжал читать Я кончил читать

Я (есть) студент

Я начал быть студентом

Я продолжал быть студентом

Я кончил быть студентом

 

Специфика аспектного преобразования именного сказуемого заключается в том, что оно в отличие от преобразования глагольного сказуемого производится не на поверхностном уровне. Приведенные примеры с именным сказуемым выглядят несколько неуклюже (то же и в английском, и в немецком языках). Правильное преобразование осуществляется за счет употребления связочных глаголов с «двойной семантикой» — глагол быть заменяется каким-либо другим глаголом, в котором наряду с семантическим компонентом «существование» присутствует компонент со значением «сохранение состояния» или «изменение состояния»:

Я начал быть студентом = Я стал студентом.

Я продолжал быть студентом = Я оставался студентом.

Я кончил быть студентом = Я стал специалистом («несту дентом»).

Ср. английские примеры:

/ began to be a student = / became a student. I continued to be a student = / remained a student. I finished to be a student = / became a specialist .

На самом деле «существует только одна связка быть, выражающая логическое отношение между подлежащим и сказуемым. Все остальные связ­ки являются более или менее знаменательными, т. е. представляют собой контаминацию глагола и связки, где глагольность может быть более или менее ярко выражена» [Щербаг, 95]. Таким образом, в число связочных гла­голов могут входить многие глаголы, семантика которых содержит один из двух элементарных смыслов — «пребывание (продолжение пребывания) в неизменном состоянии» и «изменение состояния», переход из одного со­стояния в другое, т. е. окончание одного состояния и начало другого. Ср.:Я Луна всходила красная. Он сидел молчаливый. Хлеб пахнет го­релым. Он жил свободным и он умер свободным. Многие подобные глаголы могут использоваться в качестве операторов и глагольного сказуемого:

Он сидел читая. Она лежала задумавшись.

Обычно такие сочетания трактуются как деепричастные обороты, выражающие некоторое дополнительное действие, тогда как главное дей­ствие передается личной формой глагола. Однако существует и другое мнение. Анализируя подобного рода конструкции в английском языке, Л. П. Винокурова полагает, что в предложениях Тот lay thinking , The children came running причастие (в английском языке нет деепричастия) «не играет самостоятельной роли, а входит в состав сказуемого» [Виноку­рова, 795]. В предложении Не stood smoking оборот с причастием следует трактовать как построенный по образцу с прилагательным: ср. Не stood pale («Он стоял бледный») [Смирницкий₂, 277-278]. В предложении Не stood smiling «главным является качественная характеристика субъекта, со­держащаяся в причастии smiling ; то же, что данное лицо стояло в то время, когда оно улыбалось, выступает как момент дополнительный» [Смирницкийз, 371]. В грамматике Л. С. Бархударова и Д. А. Штелинга [299-301] по­добные случаи рассматриваются как примеры «составного глагольного сказуемого». Предлагаемая интерпретация таких конструкций позволяет включить их в общую систему типов сказуемого в виде аспектного пре­образования глагольного сказуемого.

Модальные операторы применяются одинаково к обоим типам ска­зуемого:

 

Я читаю Я могу читать Я хочу читать Я должен читать

Я (есть) студент Я могу быть студентом Я хочу быть студентом Я должен быть студентом.

То же самое и в английском языке:

/ read                                              I am a student

I can read                                        I can be a student

I want to read                                  I want to be a student

I must read

I must be a student.

 

2) Следует отметить, что число модальных глаголов и модальных соче­таний достаточно велико. На материале английского языка установлено Наличие следующих групп модальных глаголов и сочетаний [Левицкий^]: 1) «классические» модальные глаголы — can , may , must и т. п.; глаголы и сочетания со значением желания, надежды, стремления, намерения, попытки, готовности, случайности, неожиданности, кажимости (ви­димости): You look horrified «Вы выглядите испуганной», / was compelled to do that «Я был вынужден сделать это», She was unable to prevent it «Она была не в состоянии предотвратить это»; сочетания глагола с прилагательными, выражающими разного рода оценки — эмоциональные, морально-этические, легкости/трудности, возможности/невозможности и т. п.: It was so well to be there «Было так хорошо оказаться там» It was hard to recall that «Было трудно
вспомнить это»;

3) сочетания глагола с причастиями прошедшего времени глаголов речи, предположения, ожидания, чувственного восприятия. Общее значе­ние этих сочетаний — сообщение говорящим не собственного мнения, а мнения какого-то другого лица, обычно не называемого в дан­ном предложении. Информация передается как бы из вторых рук, а
говорящий оказывается непричастным к этому: Не was considered ( to
be ) wise «Он считался умным».

Перечисленные случаи представляют собой однократные преобразо­вания. Возможны также (обнаружены в материале) двукратные преобразо­вания следующих типов:

• аспектно-аспектное — Не was beginning to get worried «Он начал ста­новиться беспокойным»;

• аспектно-модальное — The birds are getting ready to fly «Птички ста­новятся готовыми улететь»;

• модально-аспектное — She may fall ill at any moment «Она может заболеть (=начать болеть) в любой момент;

• модально-модальное — She seemed unable to speak «Она казалась неспособной говорить».

Итак, система типов сказуемого может быть представлена просто и единообразно. Все многочисленные разновидности сказуемого можно рассматривать как формы, произведенные от двух основных — глагольно­го и именного сказуемых. Пассивная форма (форма страдательного залога) глагольного сказуемого также вписывается в эту систему в качестве раз­новидности именного сказуемого.

Так представляются главные члены предложения, образующие его грамматическую основу — предикативное отношение.

1.2. Второстепенные члены предложения

С понятием второстепенных членов предложения связано не меньше проблем, чем с понятиями главных. Основной трудностью в изучении второ­степенных членов предложения оказывается выявление основных и всеобъемлющих признаков, позволяющих однозначно охарактеризовать каждый класс и четко противопоставить его другим. Все затруднения происходят из-за смешения формальных, семантических и функциональных признаков.

Форма, естественно, играет в синтаксисе определенную роль, но не всегда главную. Она позволяет лишь установить границы между члена­ми, что, конечно, немаловажно. Однако характер этих членов предложения обусловлен не только формой. Ср.: J ' ai fait faire un vetement а топ tailleur «Я заказал костюм своему портному»; J ' ai fait un vetement а топ fils «Я заказал костюм для моего сына» [Brunot, 390]. В сочетании жизнь в деревне предложный компонент может быть интерпретирован, особенно если воспользоваться «блестящим» методом постановки вопросов, и как обстоятельство («где?»), и как дополнение («в чем?»), и как определение («какая?»). Очевидно, что форма не всегда является решающим критерием при определении типа члена предложения.

В отечественной лингвистике этот вопрос исследовался в работах классических ее представителей в рамках общих синтаксических кон­цепций. Ему посвящен и ряд специальных работ [Шапиро; Щерба; Хо-лодович]. В статье «О второстепенных членах предложения (из истории и теории вопроса)» А. А. Холодович достаточно подробно анализирует концепции Ф. И. Буслаева, с одной стороны, и А. А. Потебни, А. А. Шах­матова и А. М. Пешковского — с другой. Я не намерен пересказывать со­держание статьи (читатели при желании могут самостоятельно познакомит­ся с этой работой) и остановлюсь на главном выводе, который заключается в следующем. «Таким образом вырисовывается тревожный итог: члены предложения, т. е. категории синтаксиса, сводятся и в том, и в другом случае к категориям морфологии: в одном случае — к части речи, в дру­гом — к формам частей речи. Синтаксис членов предложения отождест­вляется с морфологией частей речи. Понятие именительного падежа ока­зывается равным понятию подлежащего, понятие косвенного падежа — понятию дополнения, понятие личного глагола — понятию сказуемого, по-I нятие наречия — понятию обстоятельства» [Холодович, 219].

Далее Холодович отмечает выступления Л. В. Щербы по поводу того, что многие синтаксические категории «выражаются вопреки морфологиче­ским формам..., а язык имеет в своем распоряжении такие выразительные средства, которыми он побеждает морфологические формы, а мы их никак преодолеть не можем» [Щерба_ь 101]. К числу этих «выразительных средств» Щерба относит контекст, или словесное окружение, и межъязыковые сопос­тавления. Однако многие идеи Л. В. Щербы «не были подхвачены и не получили дальнейшего развития. Школа... отвернулась от этой проблематики и после нескольких лихорадочных лет... вернулась к тому синтаксису вопросов, который пробавляется тем, что определяет атрибут как член предложения. отвечающий на вопросы „какой", „который", „чей" и т. д. и т. п. Итог "Чевидсн: новой теории членов предложения пока нет» [Холодович, 227].

Почти двадцать лет спустя авторы учебника по современному русскому языку оптимистично заявляют: «За последнее время синтаксическая наука обогатилась многими знаниями об устройстве предложения, кото­рые утвердили в ней как фундаментальное положение об асимметрично­сти формальной и смысловой организации предложения, а это делает не­возможным прямое использование традиционного учения о членах пред­ложения» [Современный русский язык, 491]. Что же нового предлагают авторы в решении вопроса о второстепенных членах предложения? «Для учения о членах предложения основополагающее значение имеет мысль о том, что предложение обладает определенной устроенностью как преди­кативная единица и как коммуникативная единица: оно имеет предика­тивный минимум того или иного состава (минимальную структурную схему) и номинативный минимум (расширенную структурную схему). Члены предложения должны выделяться с учетом их вхождения/невхож­дения в предикативный и номинативный минимум, а также их роли в со­ставе того и другого» [Там же]. Очевидно, что вся «новизна» сводится к смешению понятий структурной схемы (модели), ее внутренней и внеш­ней семантики.

Если учитывать роль отдельных компонентов модели, то это следует делать в отношении каждой модели, поскольку каждая модель характеризуется специфическим набором компонентов. Понятие же членов предло­жения должно рассматриваться безотносительно к какой-то конкретной модели. Член предложения — это компонент любого предложения или некоего абстрактного предложения, получающего воплощение, реализа­цию в той или иной модели. Необходимо, вероятно, выяснить, какие именно синтаксические позиции возможны в предложении и что пред­ставляют собой в этом отношении слова, замещающие указанные пози­ции. Таким образом, в трактовке второстепенных членов предложения я пытаюсь исходить из наличия двух основных категорий — предмета и признака, рассматриваемых здесь в аспекте не морфологическом (как при анализе частей речи), а синтаксическом. Как известно, традиционно выде­ляются следующие второстепенные (не входящие в предикативный мини­мум) члены предложения — дополнение, определение н обстоятельство.

1.2.1. Дополнение

Семантика дополнения — это семантика предмета. Однако в отличие от подлежащего дополнение — это не главный предмет, носитель преди­кативного признака, определяемый сказуемым, а предмет второстепенный!

зависимый от сказуемого.

Понятие дополнения связано с понятием переходности глагола. В рамках ролевой грамматики дополнение обычно выражает объект, т. е. лип" или предмет, над которым совершается действие, в противоположное подлежащему, которое выражает субъект (действующее лицо). То же касается и различия прямого («прямого объекта») и косвенного дополнения («косвенного объекта»): первое обозначает предмет, «непосредственно затрагиваемый» действием. Однако существует много и таких примеров, когда прямое дополнение не соответствует указанной семантике. Так, Г. Суит отмечает: «Нельзя избить человека без того, чтобы он не почувст­вовал этого, однако можно увидеть его без того, чтобы он знал об этом; во многих случаях „видение" не подразумевает ни действия, ни воли. В таких предложениях, как Он боится этого человека, отношения оказываются перевернутыми: грамматический именительный падеж обозначает пред­мет, подвергающийся действию, а винительный падеж — источник воз­действия» [Есперсен, 179]. Во многих случаях винительный падеж не имеет никакого значения, точнее, он не имеет того значения, которое на­блюдается при обычном, узком определении дополнения, его значение варьируется в зависимости от бесконечности разнообразных значений самих глаголов [Есперсен, 179].

Понятие переходности, изначально, вероятно, связываемое с понятием активности, вовсе не обязательно эту активность подразумевает. С чисто грамматической точки зрения переходность — это проявление валентностных свойств глагола, его семантической неполноты. «В целом переходность — это формализованная категория, которая хотя и содержит в себе некоторые семан­тические элементы, но последовательно не проводит их» [Кацнельсон₂, 159]. С валентноетными свойствами глагола, с ролевой грамматикой в целом свя­заны наименования таких типов дополнения, как дополнение цели, ре­зультата, адресата, инструмента и т. п. Строго говоря, в ролевой грамма­тике не должно быть никаких дополнений, ни «прямых», ни «косвенных», а в формально-синтаксической — никаких «целей», «результатов», «адреса­тов», «инструментов». Это две разные грамматики, с разными номенклату­рами компонентов и их соотношений. «Такие грамматические отношения, так подлежащее и дополнение, есть простейшие понятия грамматической [теории, отличные от семантических или прагматических понятий, таких, как агенс, пациенс или топик» [Нунэн, 356].

Сравнивая употребление различных глаголов с дополнением и без него, т. е. как переходных, так и непереходных, можно обнаружить, что при наличии дополнения значение глагола оказывается более специальным. Ср.:

 

Она поет хорошо Послать за доктором Он не курит

Она поет французские песни Послать мальчика за доктором

Он не курит сигар

[Есперсен,/50]

 

В связи с этим функция дополнения может быть охарактеризована как Ратификация, уточнение глагола — «в структурном плане дополнение не  отличается от определения» [Теиьер, 55]. Таким образом, дополнение — это предметный уточнитель глагола:«уточнитель» (определение) по функции, «предметный» по семантике, поскольку дополнение, как и подлежащее, в большинстве случаев — именной компонент, по крайней мере — морфоло­гически. При наличии нескольких дополнении каждое последующее уточня­ет уже не только глагол, но и всю предшествующую глагольную группу: Мальчик написал письмо — Мальчик написал письмо брату — Мальчик написал письмо брату карандашом.

Дополнение — это второй предметный (именной) член предложения. В системе форм существительного образуется две главные оппозиции. Одна представлена противопоставлением немаркированной формы мар­кированным формам. Немаркированная форма противопоставлена всем остальным и предназначена для функционирования в качестве подлежа­щего. Основные формы дополнения — это формы винительного, датель­ного и инструментального падежей. Вторая оппозиция позволяет проти­вопоставить форму прямого дополнения — винительного падежа — всем остальным, «косвенным», формам [Кацнельсон_ь 44].

Одна из основных проблем, связанных с дополнением, — выявление критериев разграничения дополнения и обстоятельства. Уже отмечалось, что чисто морфологические критерии не всегда оказываются достаточны­ми для этого. Решающую роль в определении членов предложения долж­ны играть признаки синтаксические, точнее — семантико-синтаксичсские, валентностные свойства глагола. Функции и позиции подлежащего и до­полнения (дополнений) теснее связаны с глаголом, они «характеризуют глагол „изнутри", выделяя предметы, непосредственно замешанные в обо­значенном им действии. Будучи обусловлены значением глагола, они об­наруживают значительные вариации в зависимости от семантики и син­таксического типа глагола». Обстоятельства характеризуют глагол «как бы извне... они образуют как бы фон для основного содержания предложения» [Там же, 43-44]. Валентность глагола, предопределяющая наличие/отсут­ствие дополнений и их число, или переходность глагола, может быть функ­циональной или формальной: первая связана с наличием прямого дополнения, вторая — с формой винительного падежа [Там же, 50]. В этом плане сочетаниях овладеть положением, любоваться вечером, приехать в Киев мы имеем дело с прямыми дополнениями. Форма винительного падежа без предлога — это преимущественная форма в русском языке, но единственная [Щерба_ь 99].

Определяющая роль синтаксических критериев заключается в том, что функции подлежащего и прямого дополнения — не формальные» позиционные, и соответствующие падежи являются позиционными падежами [Кацнельсонь 46]. В таком случае позиция единственного дополнния при глаголе есть позиция прямого дополнения, в которой могут нахо­диться существительные в форме любого падежа, с предлогом или без него: оставить, покинуть дом — уйти из дому, выйти из даму, съехать с квар­ тиры; преследовать, догонять кого-либо — гнаться за кем-либо; узнать кого-либо — познакомиться с кем-либо [Там же, 49]. Если локальное имя замещает одну из обязательных валентностей глагола, то это не обстоятель­ство, а дополнение, «комплемент»: Я вышел из лесу, С улицы доносился шум, Поезд шел к фронту [Там же, 44]. При этом локальные компоненты могут выражаться не только существительными: Войска продвигались вперед, Ку­ да-то ехали машины, Он уехал бог знает куда [Там же, 209].

С. Д. Кацнельсон употребляет термин комплемент, который в по­следнее время широко используется в зарубежной грамматике [English grammar]. Его буквальное значение — «дополнение», и обычно он имеет смысл, аналогичный смыслу слова актант, и предполагает замещение обязательной валентности. Правда, в отдельных случаях слово компле­мент применяется в более узком, специальном смысле, обозначая преди­катив в составе именного сказуемого [Quirk e.a., 21; Close, 21].

Итак, грамматическая семантика дополнения (комплемента) — уточ­нение, специализация сказуемого. Дополнение — это главным образом именной компонент предложения (обозначающий предмет), зависящий от сказуемого и служащий его уточнением.

1.2.2. Определение

Функция определения — специализация, уточнение предмета, т. е. оп­ределение — это признак предмета в предложении. В отличие от главно­го признакового члена предложения — сказуемого, которое находится с подлежащим в двусторонней связи, взаимозависимости, определение яв­ляется зависимым, подчиненным членом предложения. Его зависимость °т определяемого — односторонняя. Определяемый компонент может быть любого ранга, т. е. определение может относиться как к подлежащемy. так и к дополнению, причем к любому дополнению, если оно выражено именем существительным.

Основной проблемой традиционной грамматики, связанной с понятием определения, оказывается нечеткость границ между определением, Дополнением и обстоятельством. Это наблюдается в тех случаях, когда при их разграничении пытаются сочетать разные критерии. Так, с одной стороны, утверждается, что «слову достаточно быть существительным для того, чтобы соединяться с определяющим его прилагательным или другим существительным в форме косвенного падежа: дом у дороги, комната на *°^, крышка чайника, дом отца» [Русская грамматика, 20]. С другой стороны, предлагается различать «сильные связи», характерные для отно шсния дополнения с глаголом-сказуемым, и «слабые связи», характерные для отношения определения с определяемым. Однако опять возникают уже знакомые вопросы, позволяющие интерпретировать сочетание то как атрибутивное (определительное), то как объектное (дополнительное): ле­чение гипнозом («какое?», «чем?»), гимн труду («какой?», «чему?»). Уже приводился пример, когда возможна тройная интерпретация словосочета­ния жизнь в деревне. Но какой бы вопрос мы не задавали, во всех случаях уточняется значение слова жизнь, т. е. существительного, а не глагола. Чтобы избежать подобных «толкований», вполне достаточно принять один критерий и строго его придерживаться: если уточняется, определяется сказуемое (признак), то мы имеем дело либо с дополнением, либо с об­стоятельством; если же уточняется подлежащее или дополнение (пред­мет), то мы имеем дело с определением независимо от того, чем оно вы­ражено. Нужно оговорить только два момента. Во-первых, уточняться, определяться может не только глагольное сказуемое, но и именное в своей главной части — предикативе. Здесь, естественно, мы опять-таки будем иметь дело с определением: Он — студент университета, Он — заве­ дующий лабораторией. Во-вторых, в качестве обозначения предмета мо­жет использоваться неличная (именная) форма глагола — инфинитив или (в английском) герундий. В подобных случаях уточняющим членом явля­ется дополнение или обстоятельство: Пить неочищенную воду — вредно, Купаться в море — полезно. Если же уточняется отглагольное существи­тельное, то это производится с помощью определения: питье неочищен­ ной воды, купанье в море.

Еще одна проблема, связанная с определением, заключается в нераз­личении понятий «определение» и «определитель». Последнее никак не может привиться на почве русской грамматики, хотя еще Л. В. Щерба об­ращал внимание на то, что в сочетаниях пять книг и хорошие книги мы имеем дело с разными типами отношений [Щерба^ 97].

В функции определителей существительного выступают главным об­разом разного рода местоимения. В грамматиках романских языков две функции местоимений (детерминации и замещения) обозначаются обычно как местоимения-детерминативы (определители) и местоимения-су ществительные (заместители). Они имеют и разные формы. Различаются формы заместителей и определителей (без использования специальных наименований) в немецком и английском языках. В русском языке эти формы омонимичны, что и способствует их «незаметности» для русистов большинстве своем имеющих весьма смутное представление об ийО' странных языках, особенно — неславянских. И это при том, что в русском языке, как и в других, упомянутые функции (а следовательно, и групп слов) различаются дистрибуцией. Согласно Ч. Фризу, автору одной из первых дистрибутивных грамматик английского языка, определители (Д терминаторы, детерминативы) отличаются тем, что в именной группе за­нимают позицию артикля, т. е. самое первое место перед всеми прилага­тельными, относящимися к данному существительному [Fries, 89]. То же самое отмечает и Л. В. Щерба в отношении местоименных прилагатель­ных в русском языке. Таким образом, в группу определителей входят ука­зательные, неопределенные и вопросительные местоимения, употребляе­мые в незаместительной функции. Иначе говоря, заместители использу­ются вместо существительных, а определители — вместе с существи­тельными. При этом они ведут себя одинаково во всех индоевропейских языках [Левицкий и др.].

Функцию определителей, а не определений, как иногда отмечают грамматики, выполняют и притяжательные местоимения, по поводу кото­рых Л. В. Щерба заметил: «Я протестую против того, чтобы считать при­надлежность свойством. Если мы возьмем отношение собственника к соб­ственности, какое тут свойство? Это никак под свойство не подходит» [Щерба^ 102]. «Английские притяжательные местоимения, вовлекаясь в систему определителей существительного, в значительной мере теряют свое вещественное значение и приобретают характер служебных элемен­тов, почти — определительных морфем существительного» [Ильиш_1; 132]. Принадлежность выражается и притяжательной формой существительно­го — «притяжательным прилагательным» [Щербаз, 86]. В английском язы­ке в этой роли выступает форма так называемого притяжательного падежа существительного. Функциональная близость английских притяжатель­ных местоимений и форм «притяжательного падежа» существительного неоднократно отмечалась исследователями [Smith], а сама «форма притя­жательного падежа» считается результатом преобразования существитель­ного в определитель или маркер другого существительного [Nickols, 57]. Интересно отметить, что в одной из ранних английских грамматик (1653 г.) форма притяжательного падежа определялась как притяжатель­ное прилагательное [Иофик, Чахоян, 8]. И, конечно, к определителям сле­дует отнести числительные, которые, как и местоимения, выполняют две Функции, имея при этом раз!гую сочетаемость [Левицкийц].

Таким образом, в состав определителей английского существительно-¹¹⁰ входят следующие типы слов: 1) определенный артикль, 2) неопреде­ленный артикль, 3) притяжательные местоимения, 4) притяжательная форма существительного, 5) указательные местоимения. 6) неопределен­ные местоимения, 7) вопросительные местоимения, 8) количественные [Числительные, 9) порядковые числительные. То же, с незначительными "оправками, можно сказать и о немецком и французском языках. Специ­фика русского языка в этом плане заключается лишь в отсутствии артикля. Все остальные группы определителей в русском языке представлены [Левицкий и др.]

Возвращаясь к вопросу об определении, следует еще раз отметить различие определения и определителя. Определитель — служебный элемент и никогда не может быть членом предложения. Определе­ние — полноправный член предложения, и как таковой он представля­ет собой, во-первых, зависимый компонент и, во-вторых, компонент, зависимый от именного (предметного) члена предложения — подле­жащего или дополнения — и выражает синтаксический признак опре­деляемых предметов.

1.2.3. Обстоятельство

Функция обстоятельства состоит в уточнении признаковых членов предложения — сказуемого и определения, т. е. обстоятельство — это синтаксический признак признака. Отличие обстоятельства от определе­ния заключается в том, что определение характеризует предметный член предложения — подлежащее или дополнение, а обстоятельство — при­знаковый. Обстоятельство и дополнение, характеризующие сказуемое, различаются тем, что дополнение (комплемент) обязательно связано с валентностными свойствами сказуемого-глагола, оно заполняет одну из «пустых клеток» при сказуемом. Обстоятельство структурно независимо от валентностных свойств сказуемого — в этом его специфика. Ср.: ОнШ живет в Ленинграде и Он живет в свое удовольствие в Ленинграде, хоМ дит в театры... Здесь два разных типа связи, два разных типа отноше­ний, в первом — дополнение, во втором — обстоятельство [Щербаь 101]. А «в таких предложениях, как Арзрум основан около 415 году, Перевязки начинались сразу после завтрака и кончались в девять вечера, Поезд опаздывал на целых два часа и т. п., темпоральные характеристики действия являются не обстоятельствами, а комплементами. Предикаты типа быть основанным, начинаться, кончаться, опаздывать и т. п. за­ключают в себе „место" для комплемента, без которого они немыслимы» [Кацнельсонь 209]. Таким образом, основной признак обстоятельства — его независимость от структуры предложения: обстоятельство характе­ризует предложение в целом, как бы извне. Несколько иными словами: «Имеются наречия или предложные конструкции, которые никогда не управляются глаголом. Это и есть истинные наречия» [Курилович, 193]-Это свойство обстоятельства отмечается рядом исследователей и отра­жается в его специфических наименованиях — сирконсталт (Теньер)» детерминант (Шведова).

Итак, внутренняя (грамматическая) семантика предложения представляет собой структуру взаимосвязей в «системе предложения». Каждый член предложения занимает в этой структуре вполне определенное место. Схематически систему предложения можно изобразить так:

……

 

Само собой разумеется, что число дополнений, определений и обстоя­тельств (так же, как и число подлежащих и сказуемых) может быть больше пяти, но «новых» членов предложения в системе ПрП не появится — это будут либо их разновидности, либо однородные члены.

Очевидно, что единственные вопросы, на которые отвечают члены предложения, это о том, с какими другими членами предложения они свя­заны и в какой зависимости одни находятся от других.

1.3. Члены предложения и части речи

Вопрос о соотношении частей речи и членов предложения является «опросом о соответствии семантики грамматических классов слов их син­таксическим функциям. Как известно, каждое полнозначное слово не только входит в тот или иной грамматический класс, но и может выпол­нять функции того или иного члена предложения. «Все полнозначные сло­ва и грамматические элементы заранее ориентированы своими значениями на предложение. Вне предложения это лишь потенциальные единицы, с помощью которых строятся предложения [Кацнельсон₂,149].

Основное различие морфологических классов слов (частей речи) и синтаксических или функциональных (членов предложения) заключаются в следующем. Во флективных языках принадлежность отдельно взятого слова видна даже в случае непроизводности слов. Наличие у них парадигмы словоизменения, системы словоформ дает возможность достаточно четко обо­значить соответствующие синтаксические функции. В корневых языках Простые «слова» (корни) получают статус части речи и члена предложения одновременно в результате синтаксического (аналитического) оформления. О качестве средств синтаксического оформления используются либо формообразующие флексии (в русском языке), либо служебные слова и порядок слов (в английском), либо и то и другое (в немецком и французском). В тагальском языке (Филиппинские острова), например, подлежащее, как правило, оформляется показателем any , индикатором сказуемого является формант ау, дополнение вводится показателями ng и sa . Благодаря этим показателям исключается двусмысленность в понимании предложений, состоящих из одних и тех же знаменательных слов. Ср. рус: Мать любит дочь и Дочь любит мать [Юдакин, 115]. Все подобные средства можно рассматривать как своего рода грамматические морфемы, выражающие определенные синтагматические отношения [Вандриес, 79-81].

Существуют случаи прямого соответствия частей речи и их синтак­сических функций, обусловленного совпадением общей семантики грамматических классов (частей речи) с семантикой соответствующих членов предложения. Так, существительное, имея семантику предмета, выполняет обычно функции синтаксических предметов — подлежащего и дополне­ния, глагол (признак) — функцию сказуемого, прилагательное (признак предмета) — функцию определения подлежащего или дополнения, наре­чие (признак признака) — функцию обстоятельства. Это так называемые первичные функции частей речи. Однако есть множество случаев, когда слово одной части речи, сохраняя свою «изначальную» семантику, «наде­вает маску» другой части речи, выступает не в прямой (исходной) своей форме, а в косвенной, и начинает играть роль другой части речи, выпол­нять «чужую», вторичную функцию [Курилович].

Основная, первичная функция именительного падежа существитель­ного — обозначение подлежащего, а винительного падежа — обозначение прямого дополнения (в английском языке — соответствующие позиции). В разделе о дополнении уже говорилось о том, что функцию прямого до­полнения могут выполнять и другие формы существительного. Что же касается подлежащего, то его позицию может занимать и глагол, у которо­го существуют специальные именные (неличные) формы — инфинитив, а в ряде языков — и герундий, предназначенные для замещения синтакси­ческих позиций предмета:

Плавать — приятно; То swim { swimming ) is pleasant . Причастие и деепричастие — также неличные формы глагола — представляют собой соответственно прилагательное и наречие с семанти­кой глагола и могут выполнять функции соответственно определения я обстоятельства:

Бегущий (бежавший) мальчик вдруг остановился; A running Ш suddenly stopped ; Читая книгу, он заснул; Reading a book he fell asleepM Существительное и прилагательное, получив соответствующее синтаксическое оформление — связку быть, выполняют функцию сказуемого, свойственную глаголу, т. е. становятся «синтаксическими глаголами»:

Он (есть) студент; Не is a student ; Он (есть) способный; Не is clever .

Наряду с существительным в роли предикатива в составе «синтакси­ческого глагола» — именного сказуемого — могут употребляться нелич­ные формы глагола:

Стакан (есть) разбит; The glass is broken ; Наша задача (есть) учиться; Our task is to study ; Ее наибольшее удовольствие (есть) пу­ тешествие; Her greatest pleasure is travelling .

Предложные формы существительного (в «падежных» языках — предложно-падежные) могут выступать в качестве определения, становясь «синтаксическим прилагательным»:

книга о животных , a book about animals —

или в качестве обстоятельства, становясь «синтаксическим наречием»: Он работает на фабрике; Не works at a factory .

Короче говоря, любая часть речи может выполнять функцию любого члена предложения. Для этого ей нужно «надеть маску» соответствующей части речи, получить соответствующее синтаксическое оформление. Во всех таких случаях мы имеем дело с трансляцией [Теньер] или транспози­цией [Балли], точнее — с синтаксической транспозицией [Лсвицкийц], когда формальные элементы указывают на то, что данное слово выступает в новой синтаксической функции, отличной от первичной, исходной, хотя его принадлежность к морфологическому классу остается неиз­менной. Характерной чертой синтаксической транспозиции является, та­ким образом, несоответствие между принадлежностью слова к морфоло­гическому классу (части речи) и его синтаксической функцией.

2. Внешняя семантика предложения

Выявив языковую специфику предложения, его грамматическую форму и семантику, можно попытаться установить его отношения, аналогичные отношениям слова с предметом и понятием. При этом следует сделать два замечания. Во-первых, слово как языковая единица соотносится не просто с предметом, а с классом предметов, который представляет собой денотатного слова. В отдельном своем употреблении — в речи, в тексте — слово соотносится с конкретным отдельным предметом — референтом этого слова. Таким образом, в рамках данной работы понятия «денотат» и «режерент» не тождественны. Способ задания или определения денотата представляет собой сигнификат слова, его сигнификативное значение. Во-вторых, когда речь идет о соотношении слова и понятия, обычно говорят о связи между значением и понятием. В этом случае смешиваются два раз­ных понятия — «значение» и «означаемое» (содержание слова). В своих работах я исхожу из того, что «понятие» есть аналог «означаемого», поэто­му «значение» и «означаемое» никоим образом не сопоставимы: значение представляет собой «условную связь (выделено мною. — Ю. Л.) звукового комплекса с понятием, устанавливаемую человеком» [Серебрснниковг, 71]. Так называемый семантический треугольник Огдена—Ричардса (вер­шины которого были обозначены Г. Фреге) выглядит так:

Понятие

Слово

Предмет

 

 

Если в одну из вершин этого треугольника вместо слова поместить предложение, то в остальных, соответственно, необходимо заменить по­нятие на суждение и предмет на событие (ситуацию). Следовательно, внешняя семантика предложения может быть представлена как соотноше­ние (связь) предложения с суждением и ситуацией.

2.1. Предложение и суждение

Проблема связи предложения с мыслью, суждением достаточно традиционна. Она лежит в основе всего логического направления в лингвис­тике, начиная с Аристотеля. Сущность проблемы, как уже отмечалось, в отождествлении предложения с суждением, членов предложения — с ком­понентами суждения: логическому субъекту соответствует подлежащее, а логическому предикату — сказуемое.

Строго говоря, с точки зрения формальной логики возможна логическая интерпретация лишь вполне определенной разновидности предложений, в которых что либо утверждается, либо отрицается: Железо есть метал/Ч Всякая лошадь есть животное; Ни одно живое существо не бессмертно. Некоторые треугольники являются прямоугольными и т. п. Очевидно, что подобные предложения занимают весьма незначительное место в процессе человеческой коммуникации и даже в процессе рассуждения: «Что можно подумать о человеке, который рассуждает следующим образом: Оба мои брата — учителя. Джон — мой брат. Следовательно, Джон — учитель. Да и самому примитивному уму будет понятно, что заключение уже содержит ся в большой посылке, поскольку человек не мог бы знать о том, что оба его брата - учителя, не зная о том, что Джон — учитель» [Jеspеrsеn, 7]. В связи с этим круг предложений, соответствующих правилам формальной логики, был расширен — сюда были отнесены все предложения, в которых что-либо ут­верждается или отрицается, т. е. повествовательные. Что же касается пред­ложений вопросительных, побудительных, вероятностных (в сослагательном наклонении), а также пресловутых «односоставных», то им было отказано в праве считаться нормальными предложениями, поскольку они «не выражают суждения». Очень долгое время подавляющее большинство логиков, а также, как ни странно, лингвистов исходили из следующего постулата:

Всякое суждение обязательно выражается предложением, но не вся­кое предложение выражает суждение.

В последнее время логики и лингвисты начинают изменять свое от­ношение к традиционному постулату. Это выражается прежде всего в по­пытках выявить специфику логических и лингвистических подходов к интерпретации предложения, выяснить, где — «логиково», а где — «языковедово». Основа связи лингвистики и логики заключается в том, что «любое логическое образование имеет существование только в языке и может исследоваться только относительно языка... Ментальная пропози­ция образуется не тем, что сначала мы думаем о субъекте, затем о связке и затем — о предикате. Она образуется в результате одновременной мысли об обеих частях... Аристотелевские силлогизмы были извлечены из грече­ского языка, и можно сказать, что они имеют теоретическую релевант­ность только в отношении этого языка и этой культуры. В каком-то смысле это совершенно случайное совпадение, а также результат родственных отношений между языками, что эти силлогизмы были достаточно легко переведены на латинский, немецкий, английский и французский. Мы не можем обобщить на основе этого, считая, что они легко могут быть пере­ведены на любой язык» [Dixon, 103, 106, 104].

«Логика, во-первых, есть наука гипотетическая. Она говорит: если дана Мысль, то отношения между ее элементами должны быть такие-то, а в про­тивном случае мысль нелогична. Но логика не говорит, каким путем мы дошли до этой мысли, т. е. она не есть наука генетическая, какова психология"•*■ Например, в суждении логика не рассматривает процесса высказывания, со своей односторонней точки зрения оцетвает результаты совершившегося процесса... Во-вторых, логика есть наиболее формальная из всех наук. Она судит о всякой мысли, относящейся к какой бы то ни было области знания, так как всякая мысль допускает одностороннюю логическую проверку: Согласие или несогласие с требованием тождества мысли с самой собой, язык есть тоже форма мысли, но такая, которая ни в чем, кроме языка, не встречается. Поэтому формальность языкознания вещественна сравнительно Формальностью логики. Языкознание, и в частности грамматика, ничуть не ниже к логике, чем какая-либо из прочих наук» [ПотебнЯ|, 63].

«Логика — это вымышленное движение вещей, в котором не учитыва­ются дорожные происшествия и те помехи, которые вещи привносят вместе с собой, поскольку они являются вещами, а не просто идеями. В связи с этим процитирую по памяти Лейбница: „Вещи мешают друг другу, а идеи вовсе не мешают друг другу"... Логика — это идеально прямая линия, это воображение прямой линии» [Гийом, 88].

«Логика контролирует результат мышления, а не сам мыслительный процесс. Логика - это пробный камень мышления, а не его движущая сила, регулирование мысли, а не мотив се; она формулирует законы, по которым мы судим о правильности продуктов мышления, а не законы, в соответствии с которыми мы мыслим... Когда мы называем логику анали­зом мышления, то нужно понимать это выражение так, чтобы мы четко знали, что в действительности мы анализируем не сам процесс мышления Основа логического анализа — это скорее некий заместитель процесса мышления, его рациональная реконструкция» [Reichenbach, 1—2].

В связи с изложенным предлагается разграничивать два вида мышле­ния: познавательное и коммуникативное. Первое связано с процессом осмысления явлений, второе — с преобразованием уже имеющихся знаний для целей коммуникации, с выбором из множества вариантов, существующих в языковой системе, того, который соответствует условиям коммуникации. Второе понимание «в сущности уравнивает логическое суждение с тем, что в конце прошлого века интерпретировалось как психоло­гическое суждение» [Крушельницкая], 411].

Логика исследует не процесс коммуникации, а правильность построе­ния мысли, строгой фиксации познанного. Предложение, построенное по всем правилам формальной логики, уместно в рамках строгого научного" рассуждения, в научных текстах и дискуссиях. В обычной же разговорной ситуации говорящий выбирает наиболее доступный для слушающего вари­ант. Ср. в этом плане: Сумма чисел два и два есть число четыре и Дважды два — четыре [Gilbert, 47]. Строго говоря, предложение, полностью соот­ветствующее суждению, должно быть обязательно не только двусоставным, но и сложным, поскольку оно должно содержать так называемые модусдиктум [Балли]. Тогда первое из приведенных предложений приобретает еще более громоздкий вид: Я утверждаю, что сумма чисел два и два есть число четыре. «Синтаксис совершенно независим от логики и психологии-Его интересует форма, в которой выражена мысль, а не сама мысль, являющаяся его содержанием» [Теньер, 53]. Язык располагает большим арсеналом средств выражения одной и той же мысли (суждения), предлагая возможность широкого выбора для каждого случая. Ср.:

J ' exige que vous sorties «Я требую, чтобы вы вышли» Je vous ordonne de sortir «Я вам приказываю выйти» Ilfaut que vous sorties «Вам нужно выйти» Vous devez sortir «Вы должны выйти» Sortiez ! «Выйдите!» A laporte ! «За дверь!» Ouste ! «Вон!» [Балли, 49].

Из приведенных примеров очевидно, что структура предложения, на­слаиваясь на структуру суждения, определенным образом преобразует последнюю. Преобразованию подвергается как формальная, так и содер­жательная сторона. Формальный аспект преобразования заключается в сокращении, упрощении структуры: вместо исходного сложного предло­жения — простое. Семантический аспект заключается чаще всего в ре­дукции модуса. Иначе говоря, сущность семантического преобразования состоит в «вынесении за скобку» вспомогательных, строевых элементов суждения [Левицкий₄].

Что же касается вопросительных и побудительных предложений, то П. В. Копнин убедительно показывает, что в основе любого вопроса лежит некое утверждение: задавая тот или иной вопрос, говорящий всегда исхо­дит из какого-то предварительного знания (утверждения), недостаточность которого и требует соответствующего уточнения. Так, вопрос На какой улице в Москве находится Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина? основывается на утверждении Музей изобразительных ис­ кусств имени А. С. Пушкина находится в Москве. В вопросе указывается, какие именно элементы мысли неизвестны спрашивающему [Копнин, 307]. Это касается и побуждения, отличие которого от вопроса заключается в том, что собеседник побуждается не к словесному (вербальному) ответу на поставленный вопрос, а к определенному действию [Копнин, 320]. «Более правы те логики, которые вопрос рассматривают как форму суж­дения, использованную в специальных целях. Вопросительное предложе­ние является специфическим атрибутом коммуникативной техники... Та­ким же специфическим атрибутом коммуникативной техники является побудительное предложение» [Серебренников₂, 62].

Таким образом, каждое предложение независимо от его формы выра­жает определенную мысль, в основе которой лежит суждение. Однако соотношение структуры логического суждения и формы предложения дале­ко не всегда оказывается одно-однозначными. Ряд структурных компонен­тов суждения может не получить специального языкового выражения. Мы всегда говорим значительно меньше того, что подразумеваем, надеясь на Догадку, на одинаковые фоновые знания слушающего.

Как уже отмечалось, современная логика со времен Аристотеля претерпела значительные изменения. В частности, помимо классической Т^ьектно-предикатной формы суждения выявлена и другая — пропози-^^Вная, или пропозициональная — форма суждения, где мысль представлена в виде некоторого отношения между несколькими

Это нашло отражение и в лингвистике, где предложение стало пониматься как способ выражения такого суждения. В целом ряде работ рассматриваются основные типы отношений и типы предложений, выражающих эти отношения. Иными словами, в центр внимания проблемы ставится не просто соотношение общего содержания суждения, его субъектно-предикатной структуры, а соотношение конкретного содержательного типа суждения и вполне конкретной формы предложения.

Одним из первых в этом плане следует, вероятно, назвать В. А. Богородицкого, выделявшего три основных типа предложения, обусловленных характером признаков, «выражаемых в сказуемом и приписываемых субъ­екту»: «1) предложения, изображающие факт (Лошадь идет); 2) ...клас­сифицирующие, т. е. зачисляющие предмет в ту или другую родовую кате­горию (Лошадь — животное); 3) предложения, обозначающие качества предмета (Лошадь пуглива)» [Богородицкийг, 213].

Нельзя, конечно, не упомянуть и В. Г. Адмони с его концепцией логи­ко-грамматических типов предложения: «В каждом языке вырабатывается ряд особых типов предложения, отличающихся друг от друга как с точки зрения своего содержания соответственно различным типам „отношений вещей", так и с точки зрения грамматического оформления этих различий. Они обладают своим (особым) обобщенным грамматическим значением и своей особой формой» [Адмони₃₎ 103]. Автор выделяет ряд логико-грамматических типов предложения в зависимости от формы как подле­жащего, так и сказуемого. «Если исходить только из формы подлежащего, то все многообразные логико-грамматические отношения, выражаемые в предложении, сводятся почти целиком к одному крайне общему отноше­нию — к отношению предмета (предметного понятия, субстанции) и ис­ходящего от него действия (движения), процесса, получающего свое вы­ражение в глаголе» [Там же, 107]. При этом основным логико-граммати­ческим типом является предложение, «оформленное сочетанием подлежащего в именительном падеже и спрягаемого глагола» [Там же, /75].

Из предложений с именным сказуемым «максимальной широтой от­личается тип предложений, у которых именной член сказуемого образует­ся прилагательным» [Там же, 123]. Интересно отметить, что В. Г. Адмони обращает внимание на аналогию предложений указанного типа с предложениями, у которых сказуемое имеет форму пассива [Там же, 130]. Как Л так и другие выражают некий признак предмета-подлежащего, либо присущий ему (сказуемое — прилагательное), либо приобретенный или приобретаемый (сказуемое в форме пассива).

Предложения с именной частью сказуемого, представленной вительным, выражают либо связь отдельного и общего ( Karl is ein [Там же, 136], либо отношение тождества ( Der einzige , der am Ende nochf > uns hielt , war der Hausmeistersohn ) [Там же, 144]. Помимо этих общих пов рассматриваются и особые: предложения, выражающие внутреннее состояние, достоинство, количество и т. д. [Там же, 146 и след.].

Работа Н. Д. Арутюновой посвящена поиску логико-синтаксических «начал», т. е. «тех отношений, которые, будучи непосредственно связаны со способами мышления о мире, в то же время подчинены грамматической сто­роне языка» [Арутюнова₂,17]. В качестве таких «начал» выделяются отноше­ния экзистенции, идентификации, номинации и характеризации [Там же].

«Отношение экзистенции соединяет концепт и предмет, понятие и ма­терию. В экзистенциальном предложении утверждается существование (или несуществование) в мире или некотором его фрагменте обьекта (класса объектов), наделенного определенными признаками. Ср.: В этой стране есть исполинские змеи; Леших не существует; Снежный человек сущест­ вует... Мысль в этом случае движется от концепта (понятия) к субстанции, объекту, воплощающему задашгую совокупность черт» [Там же, 18].

«Инверсия мыслительного процесса, его направленность от обьекта к его признакам, набору признаков, состоянию, свойствам, действию ведет к изменению логических отношений, их преобразованию в отношения ха­рактеризации, или собственно предикации. В этом случае заранее дан­ным является некоторый объект, в котором активным актом мышления , выделяется тот или другой признак. Ср.: Море сегодня спокойно; Эта [ змея огромная... Логико-синтаксические отношения определяются, следо­вательно, не только теми категориями, которые они связывают, но и по направлению связи» [Там же, 19].

Отношения номинации соединяют объект и его имя, т. е. элемент предметного мира и элемент языкового кода. Ср.: Этого мальчика зовут Коля; Это Коля; Коля; Это дерево — сосна... Отношения именования могут соединять не только предмет и его имя, но и понятие (свойство, ка­чество, событие и пр.) и способ его обозначения в языке (слово) [Там же]. «Инверсия отношений именования, при которой мысль двигалась бы от слова (обозначающего) к его значению (сигнификату), создает отношения интерпретативного типа, которые очень близки к отношению тождества... Ср.: Печаль — это скорбно-озабоченное, нерадостное, невеселое настроен ие, чувство... Такие предложения используются тогда, когда адресату не­известен первый элемент равенства — означаемое интерпретируемого слова Они могут быть определены как экспликативные» [Там же].

«Отношения идентификации рефлексивны, т. е. обращены на один объект. Они, поэтому, в логическом смысле не могут быть инвертированы. Внаиболее ясном случае эти отношения устанавливают тождество объекта (денотата) самому себе (онтологическое тождество)» [Там же, 20].

Несколько более детальная классификация логико-грамматических начал», или «концептов», содержится в работе Г. А. Волохиной и г Д- Поповой. Прежде всего, авторы отмечают, что «синтаксические построения имеют свою знаковую природу и свои означаемые — синтаксические концепты» [Волохина, Попова, 4]. В качестве означающих выступают структурные схемы простого предложения (ССПП), представляющие собой знаки «операции предицирования, а разновидности ССПП — знаки разновидностей операции предицирования» [Там же]. Я не буду рассматривать все разновидности предложений (желающие могут обра­титься к оригинальной работе), а остановлюсь лишь на характеристике выделенных концептов. Точно так же я не буду приводить примеры всех вариантов основных типов предложений. Основными концептами, по мнению авторов, являются следующие: 1) «бытие объекта», 2) «бытие признака объекта», 3) «инобытие объекта», 4) «самостоятельное перемещение объекта», 5) «агенс воздействует на объект», 6) «речемыслительная деятельность человека», 7) «пациенс претерпевает состояние», 8) «небытие объектажя Содержание этих концептов раскрывается следующим образом.

Бытие объекта: «Концепт бытия определяется четырьмя основными смыслами, организующими пропозицию. Некоторый объект имеет бытие в пространстве и во времени: „кто/что есть где когда"... Я была нынче в гаШ лерее. Весь остаток дня лисенок провел в углу» [Там же, 19-20, 21].

Бытие признака объекта: «При постановке в позицию „область бы­тия" разного рода непространственных наименований (одежда, состояние, совместно бытующие лицо и объект и т. п.) очень естественно и плавно выражение концепта „бытие объекта" становится выражением концепта „бытие признака объекта"... Слово таверна итальянское. Волосы у нее были какие-то розовые» [Там же, 33, 37].

Инобытие объекта: «Объект проявляет себя как бы изнутри за счет своих собственных возможностей, вытекающих из его природы, устройст­ва, организации. Эти проявления обеспечивают его инобытие, т. е. бытие для других. Иначе говоря, дают возможность наблюдателю воспринять данный объект в процессе раскрытия его внутренней природы, его воз­можностей и способностей, диапазона его деятельности... Отец печально кивнул головой. Вера махнула ресницами. Медвежонок пошевелил пугов кой-носом» [Там же, 56-57, 58].

Самостоятельное перемещение объекта: «При описании самостоя­тельного перемещения агенса (обычно одушевленного, реже — приводи­мого в движение человеком) в пропозиции присутствует пять смыслов: агенс — перемещение — пространственные ориентиры (локативы): ис­ходный пункт — конечный пункт — трасса перемещения... От остановки автобуса к вам я шел пешком. Путешественники едут в Малую Азию через Грецию» [Там же, 69, 70].

Агенс воздействует на объект: «Структурная схема „кто делает что"... известна всем индоевропейским языкам. Судя по устойчивости распространению этой схемы, действия человека с предметами были ос­мыслены в качестве концепта уже в древнейшие времена... Пропозиция „агенс воздействует на объект" содержит... не менее трех смыслов: агенс — действие — объект... Она несла большую куклу. Я вытащил свою самую острую стрелу» [Там же, 99-100, 103].

Речемыслительная деятельность человека: «Концепт речемысли-телыюй деятельности может быть еще не вполне синтаксически закреплен. Он обслуживается многими ССПП. Но мы считаем целесообразным выде­лить его описание в особую главу, поскольку он четко маркируется введени­ем в высказывание словоформы „о чем/о ком". Это вполне однозначная сло­воформа, обозначающая тему речи/мысли... Марина сказала действитель­ но что-то неуместное. Я говорил адрес шоферу» [Там же, 131, 134].

Пациенс претерпевает состояние: «Ситуация, в которой одушев­ленное лицо под давлением обстоятельств вынуждено терпеть то или иное состояние — физическое, физиологическое, психологическое, но чаще всего интеллектуально-модальное, предписываемое другим человеком, ситуацией или природой, передается в русском языке схемой „кому нуж­но/приходится что делать"... Для появления замысла, как и для появления молнии, нужен подчас ничтожный толчок. Ей одной подвода целая нуж­ на. Мне надо иметь доказательства» [Там же, 146, 148].

Небытие объекта: «Концепт „небытие объекта" опознается благода­ря специфическим ССПП: „кого/чего нет (не было) не будет где" и „кто/что не делает чего". Схема „кого/чего нет где" четко противопостав­лена схеме „бытия объекта": „кто/что есть где". Схема „кто/что не делает чего" противопоставлена ССПП „кто/что делает чего"... Здесь ничего нет. Мне ничего не оставалось. Очков она не носила» [Там же, 158, 161].

В работе Ю. В. Копрова выявляются инвариантные семантические структуры простого предложения (ИСС), в которых выражаются основные отношения, или «типовые значения» (ТЗ). Система ИСС выглядит сле­дующим образом.

«0. При нерасчлененном кодировании ситуация реализуется одним предметным компонентом — существительным в именительном (номина­тивном) падеже; позиционная схема: ИСС в прямом значении слова "Структура" у таких предложений нет. В принципе их ИСС можно обозначить так же, как ТЗ — ситуативно-качественная репрезентация предмет-ситуаций.

I. В рамках ТЗ „субстанция и ее признак" разграничиваются следую- ИСС и выражаются их частеречные типы предложений:

1) окружающая среда и ее состояние (V),

2) субъект и его действие/состояние (N — V),

3) окружающая среда и се состояние (сор Adj),

4) субъект и его качество (N — сор Adj),

5) субъект и его „предметный" качественный признак (N — сор N),

6) субъект и его количественный признак (N — сор Num),

7) субъект и его процессуальный качественный признак (N — сор Part),

8) субъект и его „действенный" качественный признак (N — сор Vadv).
II. В рамках ТЗ „отношение между двумя субстанциями" различают­ся следующие ИСС и выражающие их частеречные типы предложений:

1) субъектно-объектные отношения: субъект — действие / состояние -объект (N — V — N; N — сор Part — N; N — сор V adv),

2) отношение локализации: субъект — состояние — локализатор (N —V —N),

3) объект — качественный признак — субъект восприятия этого признака (N — сор Adj — N),

4) субъект — качественный признак — адресат (N — сор Adj — N),

5) субъект сравнения — качественный признак — объект сравнения (Nсор Adj — N).

Ш. ТЗ „отношение между тремя субстанциями" представлено ИСС:

1) субъект — действие — объект — адресат (N — V — N — N;N — сорPart —N —N),

2) субъект — действие — объект — локализатор (N — V — N — N; N Шсор Part — N — N).

ГУ. ТЗ „отношение между четырьмя субстанциями" также представ­лено ИСС: субъект — действие — объект — локализатор — локализатор (N — V — N — N — N; N — cop Part — N— N — N)» [Копров, 60-61].I

В рассмотренных работах описывается одна из сторон семантического треугольника, характеризующая связь языка и мышления, конкретизирован­ная в виде отношения предложения и суждения. Вторая сторона — это связь между языком и действительностью, предложением и событием (ситуацией).

2.2. Предложение и ситуация

Связь семантики предложения и реального события (ситуации) заключается в том, что «все типы предложений, по крайней мере в их гене­зисе, представляли языковые модели конкретных ситуаций, которые по мере развития человеческого мышления эпизодически могли наполнять довольно абстрактным содержанием. Без создания языковых моделей конкретных ситуаций языковое выражение элементарных связей между предметами и явлениями окружающего нас материального мира было Щфактически невозможно» [Серебренников!, 57]. Ср. также: «В предложе­нии должно быть в точности столько разных частей, сколько их в положе­нии вещей, которое оно изображает» [Витгенштейн, 404].

В разделе о развитии структуры предложения отмечалось, что непосредственное, прямое («один к одному») отображение ситуации осуществлялось в рамках ролевой грамматики, где каждый падеж имени соответ­ствовал определенному участнику ситуации. С развитием формально-синтаксической структуры предложения эта семантика падежей уходила I вглубь и на поверхности остались формально-синтаксические падежи, соответствующие уже не участникам ситуации, а компонентам системы предложения, членам предложения. Падеж стал даже не столько формально-синтаксической категорией, сколько морфологической, и соотношение падежей с участниками ситуации оказалось опосредованным, косвенным. Если с точки зрения ролевой грамматики центром предложения является глагол (что очень хорошо согласуется с логикой отношений, с пропози­циональной семантикой предложения), в котором потенциально заложено значение предложения (Теньер; Чейф), то с позиции формально-синтаксической грамматики (основанной на субъектно-предикатном представлении структуры предложения) «представление о личном глаголе, как об абсо­лютном структурном центре предложения, задающем количество, форму и семантическую функцию именных актантов, оказывается слишком упро­щенным также и потому, что оно не отражает двусторонней зависимости между предметом и его определением» [Алисова, 26].

В последнее время наблюдается большой интерес к ролевой грамма­тике, однако изучается материал не тех языков, которые еще находятся на стадии формирования ролевой грамматики, а языков прежде всего номи­нативного строя. Первые исследования проводились в основном на базе современного английского языка, в котором в силу его корневого характе­ра ролевая структура предложения очень просто превращается в формаль­но-синтаксическую. Подлежащее ролевого предложения стоит в форме одного из косвенных падежей в соответствии с семантикой глагола. Как уже отмечалось в первой части, в современном английском языке при от­сутствии словоизменительной парадигмы существительного падежи ока­зываются чисто позиционными, и любое ролевое по смыслу предложение Соматически становится формально-синтаксическим, поскольку первое ^Место в предложении — это позиция подлежащего, т. с. именительного ^ежа. Поэтому такие предложения, как Мне это нравится; Маше дали кни гу; у _него насморк, в английском языке превращаются в «нормальные» предложения: / like it ; Mary was given a book ; He has a cold . В связи с опи-рйным положением дел многое приходится «открывать» заново. Начало ролевой грамматики было положено, с одной стороны, исследование многозначности падежей (Пауль, Потебня и др.), с другой — работой Л. Теньера, которого интересовал не столько характер ролей, сколь­ко их состав, определяемый валентностными характеристиками глагола. Наконец, в 1968 г. появилась статья Ч. Филлмора «Дело о падеже», за ко­торой последовали новые работы его и других исследователей (Чейф, Куно и др.). История этой «падежной грамматики» изложена в одном из об­зоров грамматических теорий [Кубрякова, Панкрац].

Сущность падежной грамматики заключается в следующем. При со­поставлении различных языков обнаруживается, что одноименные морфо­логические падежи могут играть в них разные роли и наоборот, одни и те же роли могут оформляться в виде различных падежей. Ч. Филлмор, исходив­ший, по его словам, из концепции Л. Теньера и открывший серию работ по падежной грамматике, считает, что общая теория падежей должна быть свя­зана не с формальной их интерпретацией, а с семантической — ролевой. Набор таких «глубинных» (семантических) падежей должен быть универ­сальным, а все средства их оформления в разных языках составляют специ­фику этих языков [Fillmore]. У. Л. Чейф выявляет соответствие между набо­рами семантических ролей и типами ситуаций, описываемых предложения­ми. Различаются следующие типы ситуаций: состояние, процесс, действие и действие-процесс [Чейф].

В предложениях, обозначающих состояние, о некотором предмете или лице говорится, что он (оно) находится в определенном состоянии или поло­жении. Отличительным признаком таких предложений является невозмож­ность постановки к ним вопроса «Что случилось?» или «Что происходит?»:™

The wood is dry — Дрова сухие ; The dish is broken — Блюдо разбито ; Tom wanted a drink — Том хотел пить ; Тот knew the answer — Том знал ответ [Чейф, 116, 117, 118, 119, 169,170]. В предложениях со значением процесса о предмете говорится, что он изменил свое состояние. Предложения подобного типа отвечают на вопрос «Что случилось с X?»:

The wood dried —Дрова высохли; The dish broke — Блюдо разби­лось; Тот saw a snake — Том увидел змею; Тот learned the answer — Том узнал ответ [Чейф, /].

Предложения со значением действия выражают деятельность — «нечто, что кто-то делает». Такие предложения отвечают на вопрос «Что сделал Х?»^: Michael ran — Михаил побежал; Harriet sang — Хэрриет зап& [Чейф, 118].

Предложения со значением действия-процесса связывают два предмета, один из которых производит соответствующее действие, а другой в результате этого действия изменяет свое состояние: Michael dried the wood — Михаил высушил дрова; Mary sent Тот the tickets — Мери послала Тому билеты [Чейф, 119].

---

Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 1448; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!