Особенности подросткового мозга
Именно в раннем детстве наш мозг и тело чувствительнее всего к последствиям стресса и травмы. Но к самым серьезным и долгосрочным проблемам вред, нанесенный стрессом, приводит в подростковом возрасте.
Отчасти это неотъемлемая черта взросления. Когда вы с трудом контролируете свои импульсы в начальной школе, последствия этого сравнительно ограниченны: вас могут отослать в кабинет директора; вы можете поссориться с приятелем. Но тот род импульсивных решений, которые подростки склонны принимать в отрочестве, – садиться пьяными за руль, заниматься незащищенным сексом, бросать школу, совершать мелкие кражи, – часто имеют последствия, воздействующие на всю жизнь.
Более того, исследователи обнаружили, что в мозгу подростка имеет место совершенно уникальный случай разбалансирования, которое делает этот мозг особенно падким на скверные и импульсивные решения.
Лоуренс Стейнберг, психолог из университета Темпл, проанализировал две отдельные системы, которые развиваются в детстве и раннем отрочестве и совместно оказывают глубинное воздействие на жизни подростков.
Проблема состоит в том, что эти две системы не гармонируют между собой. Первая из них, называемая системой реакций на вознаграждение , заставляет человека больше стремиться к чувственным удовольствиям, делает его более эмоционально реактивным, внимательным к социальной информации (если вы когда‑нибудь были подростком, эта картина покажется вам знакомой!).
|
|
|
Вторая, именуемая системой когнитивного контроля , позволяет человеку регулировать все эти побуждения. Причина, по которой годы отрочества всегда были таким опасным временем, говорит Стейнберг, заключается в том, что система реакций на вознаграждение достигает пика своего развития в раннем отрочестве, в то время как система когнитивного контроля достигнет зрелости не раньше, чем человеку исполнится 20 лет .
Так что в течение нескольких безумных лет мы заняты лихорадочной переработкой стимулов – при отсутствии соответствующей контрольной системы, которая могла бы держать в узде наше поведение. А если соединить это со стандартной проблемой «слетевшей с катушек» подростковой нейрохимии и перегруженной осью ГГН, то получится весьма взрывоопасная смесь.
Именно с комбинацией этих действующих сил во многих своих учениках не могла справиться Элизабет Дозье, когда руководила средней школой Fenger . После того как в октябре 2009 года в школе едва не вспыхнул бунт, она решила, что просто обязана исключить из школы некоторых учащихся навсегда. В верхней строке списка кандидатов на исключение был шестнадцатилетний парень по имени Томас Гастон, известный всем под кличкой Маш.
|
|
|
С точки зрения Дозье, Маш был заводилой, бандитским лидером довольно высокого ранга, который мог устроить массовые беспорядки в Fenger , бросив один‑единственный взгляд на одного из своих «лейтенантов».
– Он представлял собой настоящую ходячую преисподнюю, – рассказывала мне Дозье. – Стоило ему войти в здание, и оно просто взрывалось. Он мог поставить всю школу на уши из‑за какой‑нибудь чепухи.
Я познакомился с Машем, поскольку он наряду с двумя десятками других учеников Fenger участвовал в интенсивной педагогической программе, оплаченной общественными школами Чикаго и руководимой некоммерческой организацией под названием «Молодежные адвокатские программы» (Youth Advocate Programs – YAP ).
С осени 2010 года по весну 2011‑го я провел много времени в Роузленде, общаясь с самыми разными адвокатами YAP и учащимися школ, в числе которых был и Маш. Роль моего главного «гида» по этой программе играл Стив Гейтс, директор программы в Чикаго, невозмутимый, крупный мужчина в возрасте под сорок, с короткими, туго заплетенными дредами, редкой бородкой и водянистыми, бледно‑голубыми глазами.
Как и Маш, Гейтс жил в Роузленде, всего в нескольких кварталах от Fenger . Он вырос, в сущности, в тех же обстоятельствах и совершил немало таких же ошибок, какие Маш совершал теперь, двадцатью годами позже: водился с уличной бандой, носил с собой оружие, рисковал своей жизнью и будущим каждый день.
|
|
|
Бурное прошлое Гейтса обеспечило ему уникальное понимание стрессовой ситуации, в которую попал Маш, а также острое ощущение безотлагательности проблемы, когда он пытался направить Маша и других роузлендских тинейджеров, занятых в программе, к лучшему будущему.
YAP пришли в Чикаго по приглашению Рона Губермана, который сменил Эрни Дункана на посту генерального директора чикагской школьной системы в 2009 году. Назначая Губермана на этот пост, мэр Дейли был обеспокоен растущим уровнем вооруженного насилия среди молодежи города, и он дал Губерману необычное для директора школ задание: не дать учащимся убивать друг друга .
Губерман истово веровал в статистические данные; его первым местом после университета была работа в полицейском департаменте Чикаго, где его обучали принципам CompStat – высокотехнологичной системы анализа данных, введение которой, по общему мнению, привело к постепенному снижению преступности в Нью‑Йорке в 1990‑е годы.
|
|
|
Первое, что он сделал на посту генерального директора школ – нанял команду консультантов для выполнения похожего на CompStat анализа данных по семейному насилию и гибели от огнестрельного оружия среди учащихся Чикаго. Консультанты создали статистическую модель, которая, по их словам, давала возможность выявить тех учащихся в городе, которые в ближайшие два года имели наибольшие шансы стать жертвами вооруженного насилия.
Они обнаружили в Чикаго около 1200 учеников старших школ, которые, в соответствии с их моделью, имели один шанс из 13 быть застреленными до наступления лета 2011 года; внутри этой группы из 1200 учащихся были выявлены еще 200 в «группе ультрариска», шансы каждого из которых стать жертвой огнестрельного ранения возрастали до одного к пяти в течение следующих двух лет.
Именно этих учащихся передали на попечение YAP и назначили им юристов, которые по меньшей мере 12 часов в неделю занимались с ними и оказывали поддержку.
Маш был в этом списке, и поэтому осенью 2009 года Стив Гейтс отыскал его, чтобы вовлечь в программу YAP и назначить ему юриста. Однако в то же время Элизабет Дозье пыталась вышибить Маша из Fenger . Вскоре после того как он подписал договор с YAP, ей удалось временно исключить его из своей школы, изгнав на целый семестр в Vivian E. Summers Alternative High School , маленькое, унылое, похожее на тюрьму учебное заведение в восьми кварталах от Fenger .
Хотя Машу не нравилось в новой школе, в ту зиму и весну он, казалось, просто расцвел под бдительным оком наставников из YAP. Первый юрист Маша дал ему работу в местной автокузовной мастерской, где парень мог развивать художественную сторону своей натуры, осуществляя покраску автомобилей, и некоторое время казалось, что Маш покончил со своим бурным прошлым и начинает двигаться вперед, к более продуктивной жизни.
Но однажды поздним вечером в июне 2010 года юрист Маша подвез его домой и думал, что тот останется ночевать. Но Маш решил ускользнуть обратно на улицу. Спустя несколько часов он уже оказался в тюрьме графства Кук вместе со своим приятелем Буки, и их обвиняли в угоне с отягчающими обстоятельствами – это означало, что они угнали машину, угрожая водителю пистолетом.
И Машу, и Буки грозил потенциальный приговор к 21 году заключения, но поверенный YAP каким‑то образом убедил судью приговорить каждого к 8 месяцам полевого лагеря. Это исправительное учреждение оказалось нелегким испытанием для Маша – полувоенный режим, отжимания и десятимильные пробежки на рассвете, но он развил в себе некую внутреннюю дисциплину, которой ему явно не хватало в Fenger , и успешно продержался до конца срока.
Когда я начал общаться с юристами YAP и их подопечными, Маш все еще был за решеткой, и задолго до того, как я встретил его самого, много о нем наслушался – от Гейтса, от Дозье, от его приятелей в YAP, даже от его мамы, к которой мы с Гейтсом заглянули однажды вечером, пока Маш был в лагере.
Дозье говорила о Маше с чувством, близким к благоговению, как будто он был неким преступным Свенгали[4]. Гейтс поведал мне, что даже взрослые мужчины боялись его до смерти. Его мама, разумеется, была не столь впечатлена его бандитской репутацией; зато получала огромное удовольствие, рассказывая мне, как она в детстве покупала ему нижнее белье с Артуром, мультяшным персонажем, чтобы отвадить своего сына от постоянной привычки стягивать брюки.
И все же, когда подошло время нашей встречи, я немного нервничал; ощущение было такое, будто мне предстоит познакомиться со знаменитостью. Однако при личной встрече Маш показался мне похожим на любого среднестатистического подростка‑южанина, только помельче – не более 152 см ростом, худенький даже после 8 месяцев отжиманий, – и у него была почти чаплинская походочка на негнущихся ногах, с широко развернутыми носками. На шее он носил нитку четок, на лоб была низко надвинута бейсболка клуба «Янки», а большой не по росту пиджак мог с легкостью вместить двух или даже трех таких пацанов.
Мы отправились ужинать на Вестерн‑авеню, ели яичницу, пили кофе и беседовали. Как и все его друзья, Маш рос в семье с матерью‑одиночкой, женщиной, которую Гейтс описал мне как «прекрасного человека, но не слишком одаренного воспитательными навыками». В биографиях его родственников было немало насилия и проблем с законом, и Маш отбарабанил мне длинный послужной список своих братьев, сестер, кузенов, кузин и других родственников, которые уже погибли или сидели в тюрьме. Когда ему было 9 лет, сказал мне Маш, его дядя был застрелен в его собственном доме.
– Вот я страху‑то натерпелся! – говорил он. – Это случилось прямо у меня на глазах.
Пока мы разговаривали, я обнаружил, что молча подсчитываю его индекс ACE, и каждая детская травма поднимала планку на один пункт выше.
Личная история Маша отличалась от истории Мониши Салливан только в деталях: в детстве он чаще бывал свидетелем насилия, чем она, зато семейные проблемы, с которыми сталкивалась девочка, были более глубинными – брошенная матерью, разлученная с отцом, проведшая все детство и отрочество в приемных семьях. Однако детство обоих было полно безжалостных стрессов, и каждый из них был травмирован этими стрессами глубоко и надолго.
Хотя ни один из них не имел возможности (или желания) поучаствовать в тех измерениях аллостатической нагрузки, которые проводили Макъюэн, Эванс, Шемберг и другие исследователи этой темы, мы вполне можем себе представить – если бы они это сделали, то их данные оказались бы из ряда вон выходящими.
И все же, несмотря на то что вред, причиненный их телам и мозгу детскими травмами, был вполне сравнимым, в том, как это проявлялось в их жизни, была огромная разница.
Мониша приняла этот стресс и перевела его внутрь , где он проявился как страх, тревожность, печаль, сомнение в себе и саморазрушительные наклонности. А Маш, наоборот, обратил его вовне – в драки, вызывающее поведение в классе и со временем целый ряд нарушений закона.
Маш рано начал влипать в неприятности: его выгнали из начальной школы за драку с директором. Но его поведение существенно ухудшилось, когда ему исполнилось 14 лет, и его брат, который пошел в армию, чтобы избежать насилия, царившего в Саутсайде, был застрелен в ходе вооруженного ограбления недалеко от своей базы в Колорадо‑Спрингс.
– Это и сорвало мне крышу. После этого мне на многое стало наплевать, – рассказывал мне Маш.
По словам подростка, единственный способ, которым он мог избавиться от боли, вызванной смертью брата, были бандитские выходки.
– Я слишком многое держал в себе, – говорил он. – Я был похож на ходячую часовую бомбу. И, чтобы прочистить мозги, просто шатался по кварталу, занимался разными делишками, играл с оружием и все такое.
Ученые из Северо‑Западного университета недавно провели психологические исследования более чем 1000 юных подопечных Центра временного содержания несовершеннолетних правонарушителей графства Кук в Чикаго – исправительного заведения, в котором большинство учащихся YAP побывали хотя бы по разу.
Исследователи выяснили, что 84 процента детей имеют на своем счету серьезные детские травмы – две или более, а у большинства таких травм было шесть или больше. Три четверти собственными глазами видели, как кого‑то убили или серьезно ранили. Более 40 процентов девушек подвергались сексуальному насилию в детском возрасте. Более половины мальчиков заявили, что по меньшей мере один раз в своей жизни побывали в ситуациях настолько опасных, что думали, что они сами или их близкие вот‑вот погибнут или будут серьезно ранены.
И эти неоднократные травмы оказывали разрушительное воздействие на умственное здоровье юных арестантов: у двух третей юношей были диагностированы психические расстройства. В учебе они сильно отставали от большинства: их средние результаты по стандартизированному словарному тесту не превышали одной пятой от возможного балла, что означало, что они не дотягивали до результатов 95 процентов их сверстников в среднем по США.
Беседуя с Машем и другими юными жителями Роузленда, я часто обнаруживал, что раздумываю об исследованиях в области неврологии и стрессовой психологии, которые настолько изменили взгляды Надин Берк‑Харрис. Как‑то раз днем мы с ней объезжали жилые кварталы Бэйвью‑Хантерс‑Пойнт, периодически ловя на себе взгляды молодых людей, кучковавшихся на углах улиц, и Берк‑Харрис говорила так, словно воочию видела приливы и отливы кортизола, окситоцина и норадреналина в их телах и мозге:
– Когда смотришь на этих детей и их поведение, все это может казаться таким непонятным, – говорила она. – Но на каком‑то уровне то, что мы видим – всего лишь сложная последовательность химических реакций. Выработка протеина или активация нейрона. А что в этом самое потрясающее, так это то, что такие вещи поддаются лечению – как только опускаешься на уровень молекул, осознаешь, где именно кроется исцеление. Именно там и обнаруживается решение.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 175; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!