КАТОЛИЧЕСКИЕ КОРОЛИ И ИТАЛЬЯНСКАЯ АВАНТЮРА 10 страница
Дело было в том, что Селим, так сказать, положил глаз на Кипр. Все всегда говорили — и это, вполне возможно, была правда, — что его стремление осадить остров возникло из-за его любви к необычно крепким винам. Правда, стратегическая важность Кипра была столь же очевидна, как и плодородие его земель; удивительно, что Сулейман за многие годы не предпринял никаких действий, чтобы избавиться от присутствия христиан, тем более нежелательного, что остров находился в пятидесяти милях от южных берегов его собственного государства. Кипр представлял собой колонию Венецианской республики, и именно в Венецию в феврале 1568 г. пришло несколько тревожных сообщений. Говорили, что турецкие агенты активизировались на острове: они подогревали недовольство среди местных жителей, многие из которых не питали особенной любви к своим господам — венецианцам. Турецкие корабли прощупывали кипрские гавани. Более всего вызывало опасения, что султан недавно заключил перемирие на восемь лет с новым императором Максимилианом II и, следовательно, мог сосредоточить все внимание на новом предприятии. Правда, при восшествии на престол он подписал мирный договор и с Венецией, но до сих пор в значительной степени было непонятно, чего следует от него ожидать; более того, о нем говаривали, что он становится все более психически и эмоционально неуравновешен.
Все эти (и многие подобные им) слухи такого рода продолжали распространяться в течение 1569 г., а ближе к концу января 1570 г. Венеции достигли новости, не оставлявшие сомнений в намерениях султана. Венецианский бальи в Стамбуле был вызван к Соколлу, который недвусмысленно объяснил ему, что султан считает Кипр исторически неотъемлемой частью Османской империи. Через день-два последовали массовые аресты венецианских купцов и захват их судов в гавани, а 28 марта посол отправил специальный ультиматум дожу: либо Венеция должна добровольно сдать Кипр, либо Турция отнимет у нее остров силой. Венецианцы ответили быстро и точно. Венеция находится в крайнем недоумении по поводу того, что султан, столь недавно заключивший с нею договор, уже хочет разорвать его; она, однако, является хозяйкой Кипра и у ее жителей найдется достаточно храбрости, чтобы с Божьей помощью защитить остров.
|
|
|
Республика уже разослала просьбы о помощи христианским государствам, но ответили ей, мягко говоря, без энтузиазма. Император Максимилиан подчеркивал, что заключенное им перемирие с турками должно продолжаться еще восемь лет. Во Франции Екатерина Медичи, фактически являвшаяся регентшей и ссорившаяся с Испанией из-за Фландрии, сослалась на свой давний договор с султаном. Король португальский заявил, что у него по горло дел на востоке и что в любом случае его страна опустошена чумой. Рыцари Святого Иоанна — которые, кстати, владели лучшими землями на Кипре — оказались более обязательны и предложили пять кораблей. Увы, четыре из них захватили турки, едва суда покинули Мальту. К королеве же Елизавете Английской, над которой тяготело отлучение от церкви, за помощью не обратились.
|
|
|
Оставались лишь папа Пий V и Филипп II Испанский. Папа согласился снарядить дюжину судов, если Венеция предоставит для них готовые корпуса. Со своей стороны Филипп предложил прислать флот из 50 кораблей под командованием Джан Андреа Дориа, внучатого племянника и наследника того самого Андреа, чья ненависть к Венеции около тридцати лет назад дважды заставила его обмануть доверие республики при Корфу и Превезе. Даже этот вклад был весьма невелик: сама Венеция построила 144 корабля, причем 126 из них военных галер. Но Филипп никогда не доверял венецианцам, которых подозревал (не без некоторых оснований) в том, что они готовы в любой момент заключить перемирие с султаном, если представится возможность. Как показали дальнейшие события, он дал Дориа, который питал к республике не менее враждебные чувства, чем его двоюродный дед, тайные предписания не вмешиваться в бой, предоставив сражаться венецианцам, и привести испанский флот обратно в целости и сохранности как можно скорее.
|
|
|
С самого начала экспедицию преследовали несчастья. Венецианский капитан-генерал Джироламо Дзане, который понял дело так, что испанская и папская эскадры должны присоединиться к нему близ Зары (Задара) на побережье Далмации, напрасно ждал там в течение двух месяцев. За это время его матросы, пораженные какой-то неизвестной эпидемической болезнью, не только лишились многих своих товарищей, но и были деморализованы, в результате чего дезертировали сотнями. 12 июня 1570 г. Дзане отплыл на Корфу, где взял на борт бывшего генерального проведитора[228] этого острова, недавно назначенного на ту же должность на Кипре. Здесь он узнал, что папская эскадра под командованием Маркантонио Колонна ожидает испанцев близ Отранто, однако о флоте, обещанном Филиппом, по-прежнему не было ни слуху ни духу. Не ранее июля стало известно, что Джан Андреа Дориа просто остался на Сицилии под тем предлогом, что не получил инструкций двигаться далее. После настойчивого протеста со стороны папы Филипп наконец отправил своему адмиралу приказ отправиться в путь, который пришел на остров 8 августа, но даже после этого прошло еще четыре дня, прежде чем испанский флот отплыл из Мессины, и еще восемь — прежде чем достиг Отранто (путешествие это, учитывая, что стояла прекрасная погода, должно было занять не более двух дней).
|
|
|
Соединившись наконец с союзными силами папы, Дориа не предпринял никаких усилий, чтобы призвать Колонна или хотя бы снестись с ним; когда же Колонна решил не обращать внимания на его поведение, могущее послужить образцом намеренной неучтивости, и сам проявил инициативу, тот «вознаградил» его долгой речью, в которой обиняками советовал отменить всю экспедицию. Сезон навигации подходил к концу; испанские корабли были не в том состоянии, чтобы участвовать в бою; наконец — Дориа всячески старался это подчеркнуть, — хотя он получил инструкцию плыть за флагманским кораблем папской эскадры, он также имел приказ от своего повелителя сохранить свой флот невредимым. Каким-то образом Колонна сдержался, чтобы не напомнить Дориа, по чьей именно вине произошли две первые неприятности; он просто повторял: и король, и папа ожидают, что их флоты поплывут вместе с венецианцами на Кипр, и поэтому они должны отправиться в путь. Наконец Дориа неохотно согласился с ним.
К тому моменту Джироламо Дзане достиг Крита, где папские и испанские флоты присоединились к нему 1 сентября; прошло пять месяцев с момента их отплытия из Венеции. Собрался совет, на котором Дориа тут же стал чинить новые препятствия. На сей раз, с его точки зрения, для войны не годились венецианские галеры; более того, после отплытия союзного флота с Крита для судов не найдется гаваней, где можно было бы укрыться. Также адмирал сообщил факт, о котором, очевидно, не считал необходимым упоминать прежде: у него есть приказ вернуться на запад самое позднее к концу месяца.
Колонна твердо стоял на своем. Хотя сезон подходил к концу, однако плавать было еще можно — по-прежнему оставалось два спокойных месяца до начала зимы. Кипр имел множество превосходных гаваней. Правда, на венецианских кораблях уменьшилось количество людей из-за эпидемии и дезертирства, но длительное ожидание обеспечило им массу времени, чтобы найти замену, и команды теперь вновь были полностью укомплектованы. В целом объединенный флот теперь насчитывал 205 парусов; турецких судов, по расчетам, должно было быть самое большее 150. Итак, почему же им следует бояться вооруженного столкновения? Отступить теперь, еще до появления врага, будет не чем иным, как позором. Дориа по-прежнему отвечал уклончиво, и Дзане послал назад в Венецию яростное письмо, где обвинял его в срыве всего предприятия. Затем, 16 сентября, после нескольких дальнейших проволочек, пришло известие о том, что турки высадились на Кипре. Нужно было действовать теперь или никогда. В ночь на 17 сентября флот отплыл к осажденному острову.
Почти сразу же пришли еще более дурные новости: пала Никосия. Вновь собрался совет. Здесь в первый раз маркиз Санта Крус, который, будучи капитаном неаполитанского контингента, формально подчинялся Дориа, но до сих пор придерживался куда более твердой линии поведения, нежели командующий, также посоветовал повернуть назад. Взятие Никосии, подчеркивал он, означало значительное увеличение числа бойцов, доступного турецкому флоту, и соответствующий подъем боевого духа в войсках врага — и все это в наихудший момент, когда союзные команды, чем дальше, тем больше, теряли уверенность в себе. Колонна согласился с ним; то же с неохотой сделал Дзане. Единственный голос в пользу того, чтобы двигаться вперед, подал Себастьяно Веньер, доказывавший, что, как бы ни были сильны турки, они почти наверняка станут куда сильнее на следующий год, когда у союзников, несомненно, не будет флота численностью более двухсот судов, который бы они смогли бросить против врага.
То были слова храбреца, но они никого не убедили, и мощный флот под знаменами христианских государств повернул вспять, так и не оказавшись в пределах видимости врага. В едва ли не жалкой попытке спасти остатки своей репутации несчастный Дзане предложил союзникам по крайней мере нанести хоть какой-то урон вражеской территории на обратном пути, и вновь его надежды не сбылись из-за желания Дориа поскорее попасть домой. К тому моменту как его корабли достигли Корфу, разразилась новая эпидемия и сам он был сломлен физически и духовно. Ему даже не хватило духу вернуться домой — он написал письмо венецианскому сенату с просьбой освободить его от занимаемого поста. Сенат удовлетворил его просьбу и 13 декабря назначил вместо него генерал-капитаном Себастьяно Веньера. Позднее Дзане вызвали в Венецию, дабы он ответил на несколько тяжелых обвинений в связи с его поведением во время экспедиции. После длительного разбирательства его оправдали, но слишком поздно — в сентябре 1572 г. он умер в тюрьме.
Судьба Джан Андреа Дориа сложилась иначе. Филипп II знал о том, какое негодование вызвало поведение его адмирала: получив рапорт Колонна, папа Пий отправил ему письмо с формальными выражениями сожаления, но Филипп предпочел проигнорировать его. Дориа скрупулезно следовал его инструкциям и получил награду: его немедленно повысили в чине до генерала и даровали старшинство над всеми капитанами Испании, Неаполя и Сицилии. В этой роли он впоследствии продолжал чинить еще больший вред общему делу, пока его пагубная карьера не пришла к концу.
В 1570 г. исполнился 81 год с того момента, как Венеция завладела Кипром. В 1489 г. королеву Екатерину заменил венецианский губернатор — его именовали лейтенантом. Резиденция его находилась в Никосии. С другой стороны, ставка военных сил располагалась в Фамагусте, где и сухопутным гарнизоном, и флотом, базировавшимся на Кипре, распоряжался венецианский командующий. В отличие от Никосии Фамагуста имела превосходные укрепления. Исторически здесь находилась главная гавань острова, хотя к 1570 г. Салинас (современная Ларнака) завладел ею на коммерческих условиях. Общая численность населения приближалась к 160 000; оно по-прежнему жило под властью феодальной системы, причем республика не пыталась — или почти не пыталась — исправить этот анахронизм. Верхушку ее составляла знать, частично византийская, но по большей части — те, кто происходил из старинных родов французов-крестоносцев, — к примеру, из бывшего королевского дома Лузиньянов; внизу находились крестьяне, причем многие из них по-прежнему фактически состояли в крепостной зависимости. Между этими двумя слоями было купечество и городская буржуазия — смешавшиеся в левантинском тигле греки, венецианцы, армяне, сирийцы, копты и евреи.
Короче говоря, управлять Кипром было не так-то просто, хотя следует заметить, что венецианцы, которые сумели создать у себя дома административную систему, являвшуюся предметом удивления и зависти всего цивилизованного мира, могли бы править островом гораздо лучше, чем делали это в действительности. К тому времени как турки высадились там летом 1570 г., представители республики здесь снискали мрачную репутацию из-за плохого управления на местах и коррупции и были весьма непопулярны у своих подданных киприотов. Таким образом, даже если бы экспедиция союзников, отправившаяся освобождать Кипр, прибыла вовремя и ее участники храбро сражались, это вряд ли спасло бы остров. Крупная победа на море могла бы, вероятно, обеспечить временный эффект, отсрочив неизбежное на год-два. но так как флот турок-интервентов, вставший на якорь 3 июля близ Ларнаки, насчитывал не менее 350 кораблей, превышая по численности судов объединенную эскадру Колонна более чем вдвое, такая победа представлялась, мягко говоря, маловероятной. Если говорить правду, то с того момента как султан Селим решил включить остров в состав своей империи, Кипр был обречен.
Он был обречен по той же главной причине, по которой Мальта пять лет назад была спасена: здесь действовал неизбежный факт, что сила любой армии на поле боя обратно пропорциональна протяженности ее линий сообщения и снабжения. Так как Кипр не имел ни средств, ни возможности, ни — вероятно — желания защищаться самостоятельно, его могла защитить лишь Венеция, откуда нужно было привезти все боеприпасы, оружие и амуницию, а также бойцов, которые составили бы ядро войска. Но Венеция лежит более чем в 1500 милях, в другой части Средиземноморья, значительная часть которого сейчас находилась под контролем турок. Им же, в свою очередь, нужно было плыть до Кипра всего 50 миль от портов на южном побережье Анатолии, откуда они могли рассчитывать подвозить людей и материалы практически в неограниченном количестве.
Их успех выглядел еще более гарантированным по той причине, что оборонительные сооружения на Кипре, за исключением укреплений Фамагусты, совершенно не соответствовали требованиям момента. Правда, Никосия могла похвастаться кольцом средневековых стен длиной девять миль, но они окружали территорию куда большую, чем сам город, и, чтобы оборонять их, требовались огромные силы. Более того, эти стены не отличались необходимой толщиной (методы осады в XVI в. коренным образом отличались от методов XIV в.) и, несмотря на предпринятые в последнюю минуту отчаянные усилия венецианских инженеров укрепить их, вряд ли могли устоять против массированного артиллерийского обстрела, который с давних времен был характерным методом ведения осады у турок. Кирения некогда представляла собой превосходную крепость, но уже давно превратилась в руины, и было маловероятно, что она выдержит сколь-либо серьезную атаку. У остальных кипрских городов оборонительные сооружения либо были в плачевном состоянии, либо вообще не существовали. И людские ресурсы, и оружие были в дефиците. Фра Анджело Калепио, присутствовавший здесь в течение всей кампании, сообщает, что на складах хранилось 1040 аркебуз, но никаких инструкций о том, как ими пользоваться, дано не было, в результате чего многие солдаты не могли стрелять из них, не опаляя себе бороды.
За этот промах — и многие другие — главным образом следует винить лейтенанта Никколо Дандоло. Неуверенный в себе, робкий, то и дело переходящий от приступов почти истерической активности к апатии и бездействию, он был полностью бесполезен в роли верховного командующего. В течение последующих месяцев агонии он являлся постоянной помехой, а присущий ему недостаток рассудительности и переходящая всякие границы осторожность дали повод подозревать его в том — как оказалось, безосновательно, — что он подкуплен врагом. К счастью, в Фамагусте был человек получше его — здешний командующий Маркантонио Брагадин.
Турецкий флот появился в виду побережья 1 июля. Командовал им опять-таки Пиали-наша. В то же время у армии возник новый предводитель: Лала Мустафа-паша, который из-за робости Дандоло смог высадить все свои силы в Ларнаке, не встретив сопротивления. К 24 июля он и его люди разбили лагерь у стен Никосии. И вновь шанс был упущен: командующий итальянской пехотой умолял разрешить ему немедленно начать атаку, пока враг утомлен тридцатимильным маршем по кипрской летней жаре, а кавалерия и артиллерия не готовы к бою, но Дандоло отказался рисковать, и турки окопались, никем не потревоженные.
Итак, осада началась. Дандоло, опасавшийся нехватки пороха, ограничил его использование настолько, что даже тем из его солдат, у кого было огнестрельное оружие, и кто знал, как его применять, было запрещено стрелять в группу турок менее десяти человек. И все же каким-то образом город продержался сорок четыре дня (в том числе в течение всего знойного августа); лишь 9 сентября, после того как обороняющиеся отбили 14 мощных атак, а люди Лала Мустафы шумно и торжествующе приветствовали дополнительное войско численностью 20 000 человек, только что прибывшее с континента, он прекратил сопротивление. Дандоло, скрывшийся во дворце лейтенанта несколькими часами ранее, в то время как его люди все еще сражались на укреплениях, теперь появился в дверях, облаченный в одежды из малинового бархата, надеясь встретить благосклонное обращение, подобающее его высокому рангу. Но едва он спустился по ступеням, как турецкий офицер снес ему голову с плеч.
Вслед за тем начались обычные зверства, массовые убийства, четвертования, смерти на колу, обычное осквернение храмов и насилие над молодежью обоих полов. Никосия была городом, изобиловавшим богатствами — как светскими, так и церковными, — попавшими сюда как с запада, так и из Византии. Прошла целая неделя, прежде чем все золото и серебро, драгоценные камни и украшенные эмалью ковчеги, дорогие одеяния, бархат и парчу погрузили на телеги и увезли — такой добычи турки не захватывали со времен падения самого Константинополя более века назад. Лала Мустафа, однако, не собирался ослаблять натиск. Уже 11 сентября, всего через два дня после падения Никосии, он отправил вестника командирам Фамагусты, который призвал их сдаться и для пущей убедительности привез в чаше голову Никколо Дандоло. Вывод ясен: следующим должен был настать их черед.
Никосия доставила туркам гораздо больше хлопот, чем они ожидали, но Фамагуста готовила им еще более грозное испытание. Теперь, учитывая недавно построенные укрепления, она, но всей видимости, была неприступна. Правда, за этими громадными стенами защитников было не много: если сравнивать с турками — около 8000; турецкое войско насчитывало, с учетом новых контингентов, регулярно прибывавших с континента, почти 200 000 человек. С другой стороны, у оборонявшихся были превосходные начальники — Маркантонио Брагадин и Асторре Бальони, капитан из Перуджи, причем ими стали восхищаться много больше во время испытаний, которые было суждено преодолеть защитникам города.
Осада началась 17 декабря и продолжалась всю зиму. Оборонявшиеся — в отличие от защитников Никосии — часто предпринимали вылазки в турецкий лагерь и подчас даже вели бой прямо в турецком лагере. К концу апреля Лала Мустафа приказал своему корпусу саперов-армян выкопать гигантскую сеть траншей южнее города. Саперов было около 40 000, и, кроме того, использовался принудительный труд местных крестьян, поэтому работа шла быстро; к середине мая они изрыли весь район на расстоянии трех миль от стены траншеями в таком количестве, что в них могла поместиться вся армия осаждающих, и столь глубокими, что, если кавалерия проезжала по ним, с укреплений можно было разглядеть только кончики их копий. Также турки соорудили десять осадных башен, причем строили их все ближе и ближе к городу; с них они могли метать огонь вниз, на защитников. Именно оттуда 15 мая начался заключительный обстрел.
Венецианцы отбивались решительно и храбро, но понемногу, по мере того как тянулись недели, начали падать духом. Надежды на большую объединенную экспедицию испанцев и венецианцев угасли. Пороха не хватало, еще сильнее ощущался недостаток продовольствия. К июлю горожане съели всех лошадей, ослов и кошек в городе; не осталось ничего, кроме хлеба и бобов. Лишь 500 человек из числа защитников к этому моменту способны были носить оружие, от недостатка сна они валились с ног и все-таки продолжали сражаться. Не ранее чем настал последний день этого кошмарного месяца, Брагадин и Бальони поняли, что не могут больше сражаться. Лишь при условии добровольной сдачи все еще было возможно, согласно общепринятым законам войны, избежать резни и разграбления, в противном случае это было неизбежно. Наступивший рассвет 1 августа озарил белый флаг, развевавшийся над укреплениями Фамагусты.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 172; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!