КАТОЛИЧЕСКИЕ КОРОЛИ И ИТАЛЬЯНСКАЯ АВАНТЮРА 8 страница
Тем временем европейские державы, казалось, не в состоянии были заключить союзы, которые не отравлялись бы взаимными подозрениями и не омрачались мелкими ссорами еще на подготовительном этапе. Летом 1538 г. одна из таких попыток, предпринятая императором, папой и Венецией со всем пылом, когда-то отличавшим участников Крестовых походов, и с таким оптимизмом, что участники всерьез строили далеко идущие планы раздела Османской империи между ними, закончилась не взятием Константинополя (как они надеялись), но ошеломляющей победой Барбароссы. Он плыл вокруг южного берега Крита, когда пришло известие о том, что огромный объединенный флот направляется вниз по Адриатике к Ионическим островам. Один только венецианский контингент состоял из 81 корабля (нескольких парусников, но большей частью весельных галер), и командовал им один из лучших адмиралов республики Винченцо Капелло; папскими силами — еще 36 галер — руководил другой венецианец, Марко Гримани; когда они достигли Корфу, к ним присоединилось 30 судов из Испании. Причем это был лишь авангард: вскоре ожидалось прибытие еще 49 судов, отправленных императором. Они задержались, дожидаясь, пока прибудет императорское секретное оружие: дополнительная эскадра из пятидесяти так называемых галеонов с прямыми парусами и с артиллерией больших калибров, продемонстрировавших свои достоинства в Атлантике и в Новом Свете, однако до сих пор невиданные в Средиземном море. Как и следовало ожидать, Карл вверил руководство всем предприятием своему испытанному военачальнику — адмиралу Андреа Дориа.
|
|
|
Действуя против этих сил, Барбаросса мог противопоставить им около ста пятидесяти своих судов под командованием Драгута, Синана и нескольких других бывших пиратов, имевших большой опыт и уже показавших свою храбрость в боях. Это также была грозная сила, но если бы число решало все, то он не смог бы соперничать со своими противниками. Турецкий флот был един, чего никак нельзя сказать о флоте христиан. Начать с того, что ни один венецианец добровольно не подчинился бы генуэзцу; никаких добрых чувств не было и между итальянцами и испанцами. Их долгосрочные цели также не совпадали. Капелло прежде всего интересовала защита Ионийских островов, поскольку они обеспечивали господство над входом в Адриатику. Главной заботой Гримани было западное побережье Италии, порты Чивитавеккья и Остия и, конечно, сам Рим, расположенный всего в нескольких милях по Тибру выше Остии. Испанцев все это не занимало: их страна находилась слишком далеко. Они, несомненно, надеялись проучить турок, но после этого больше всего хотели вернуться домой с добычей, какой бы она ни оказалась. Коротко говоря, разлад был гарантирован, и постоянные задержки прибытия Дориа и его флота настроения не улучшали: из-за них вынужденное бездействие на Корфу тянулось неделями, а затем — месяцами.
|
|
|
В конце концов Марко Гримани не смог долее выносить этого. Он вывел папскую эскадру с Корфу и поплыл на юг, в сторону Превезы, ко входу в бухту Арта. Это место в Ионийском море более напоминает залив, чем бухту. Эта акватория имеет площадь около 250 квадратных миль; входом в нее служит узкий извилистый пролив, местами не более мили шириной. Таким образом, она представляет собой отличную естественную гавань, и целью Гримани вполне могла быть попытка убедиться, что турецкий флот не затаился в ней. Оказалось, что его там нет; в то же время крепость Превеза была полностью укомплектована и готова к бою, и ее артиллерия причинила значительный ущерб участникам рейда, прежде чем они отошли на безопасное расстояние.
Если бы Гримани отложил свою маленькую экспедицию еще на несколько дней, то обнаружил бы, что его худшие опасения подтвердились. Едва его эскадра, двинувшаяся на север, скрылась за горизонтом, с юга подплыл флот Барбароссы и повернул прямо в залив. Здесь, близ Акция, на том самом месте, где Октавиан встретился с Марком Антонием тысячу пятьсот семьдесят лет назад, он приготовился к битве.
|
|
|
В конце концов Андреа Дориа прибыл на Корфу со своими галеонами; это произошло не ранее 22 сентября. К этому времени известия о передвижениях Барбароссы достигли острова, и 25 сентября весь флот отплыл к Превезе. Но что следовало делать дальше? Продвигаться гуськом по узкому каналу, вначале подвергаясь обстрелу пушек крепости, а затем турецкого флота, было бы равно самоубийству. В сложившихся обстоятельствах было бы лучше атаковать крепость, захватить и затем обратить ее орудия против врага. Дориа, однако, отказался обсуждать подобное развитие событий. Любые серьезные потери на суше могли роковым образом ослабить его флот, если вслед за тем разыграется бой на море; кроме того, он знал, что на дворе стоял сезон бурь, возникающих в период равноденствия, когда Средиземное море коварнее всего. В случае внезапного шторма — а сентябрьский шторм может разразиться, когда за полчаса до этого вы еще видели ясное голубое небо, — он, возможно, должен был бы отвести флот на какой-то подветренный берег, оставив силы на суше без поддержки. Все это подозрительно напоминало патовую ситуацию.
|
|
|
Несомненно, именно из-за этого ночью 26 сентября Дориа отдал приказ поднять якоря и направиться к югу, в турецкие воды. Барбаросса, полностью осведомленный о силах противника, но не представлявший, куда именно тот направляется, не имел иного выхода, кроме как преследовать его, и два флота могли встретиться в открытом море. В этом Дориа поступил правильно; когда его корабли поплыли вниз вдоль западного побережья острова Лефкас, турки действительно вышли из залива Арта и последовали за ним. Сложность для него заключалась в том, что его флот, состоявший частично из галер, а частично — из парусных судов, не мог держаться вместе. Когда дул свежий ветер, галеоны уносились вперед; когда он внезапно менялся или стихал, галеры либо обгоняли их, либо не пользовались своим преимуществом и — к величайшему облегчению гребцов — ждали, чтобы парусники нагнали их. Так и случилось, что к тому моменту, когда флагманский корабль огибал юго-западный мыс Лефкаса, несколько наиболее тяжелых галеонов, почти заштилев, находились всего в нескольких милях от места, откуда началось движение.
А затем ветер изменился. Утром 28 сентября он дул с юга, и флот растянулся вдоль всего западного побережья острова. Несомненно, в этот момент Дориа мог возвратиться, велев поднять все паруса, на север, перегруппировать свои корабли и встретить турок лицом к лицу. Невозможно объяснить почему, но он остался на том же месте. Тем временем османский флот — почти целиком состоявший из весельных судов — обогнул северную оконечность Лефкаса. Барбаросса находился в центре, Драгут командовал правым крылом, а Сала-рейс — левым. Там, прямо перед ними, появился самый большой, прочный, тяжелый и, следовательно (в сложившихся обстоятельствах), самый тихоходный из всех кораблей союзников, известный под названием «Галеон Венеции». Командовал им подающий большие надежды молодой венецианский капитан Алессандро Кондульмер; на судне имелось множество пушек — столько же, сколько могло находиться в прибрежной крепости средних размеров, и оно вполне могло защищаться. Однако будучи закрыто горами Лефкаса, оно оказалось неподвижным. Капитан отправил быстроходный полубаркас к адмиралу со срочной просьбой о помощи.
Барбаросса атаковал, но Кондульмер дал ему решительный отпор — даже более разрушительный, чем атака: он подождал, пока суда нападавших турок приблизились настолько, что в них можно было стрелять прямой наводкой, а затем поразил их одно за другим с воды. Однако он понимал, что бесконечно держаться против такого врага ему не удастся; все зависело от того, как скоро прибудут галеры Дориа. Но они не появились. При попутном ветре — а он был попутным — плавание заняло бы у них самое большее три часа. Нам также известно, что и Винченцо Капелло, и Марко Гримани оба как могли убеждали своего адмирала плыть вместе со всем флотом на выручку. Уже смеркалось, когда он в конце концов согласился; даже тогда он настоял, чтобы суда выстроились широкой дугой, развернутой к востоку.
Итак, Кондульмеру пришлось сражаться без помощи, в одиночку; кстати, он продемонстрировал, что мощный галеон с хорошо обученной и дисциплинированной командой даже в штиль был более эффективен в сражении, чем любое количество галер. В результате он, его судно и большая часть находившихся на нем людей уцелели. Но он не мог повлиять на исход битвы. К тому времени как Барбаросса повернул обратно к Превезе (на восходе солнца), он захватил по крайней мере две галеры — одну венецианскую, другую из папской эскадры — и пять испанских парусников. Дориа при попутном ветре все еще мог преследовать своего противника на следующее утро при первом свете дня. У него было гораздо больше сил, чем у врага, а огневой мощью он неизмеримо превосходил турок. Безо всяких трудностей он мог изменить ход событий и нанести серьезный урон турецкому флоту. Вместо этого он, проигнорировав данную возможность, отправился назад на Корфу.
Почему лучший из генуэзских капитанов поступил так? По словам французского историка морских войн (также адмирала), «адмирал Бинг в 1756 г. был расстрелян англичанами за меньший проступок».[221] Была ли причиной попросту ненависть Дориа к Венеции? Так как он не был ни трусом, ни глупцом, единственным возможным объяснением является предательство или злой умысел. Что бы ни соответствовало истине, из-за своего отказа сразиться с неизмеримо менее сильным противником он упустил прекрасную возможность разделаться с ним. Исключительно благодаря ему победа досталась Барбароссе. Самые большие потери, несомненно, понесла Венеция.
К тому времени стало очевидно, что Венеция должна была договориться с султаном о мире на любых условиях. Из всех ее недавних потерь наибольшим уроном стала утрата Навплии и Мальвазии — последние пункты на Пелопоннесе, где она вела торговлю; за то, чтобы вернуть их, она готова была заплатить выкуп в 300 000 дукатов — громадную по любым меркам сумму, и венецианцы сочли, что Сулейман примет ее с великой радостью. Оказалось, однако, что это далеко не так, и в октябре 1540 г. Венеции пришлось заключить договор на условиях куда более жестких, нежели те, на которые она когда-либо рассчитывала. Сумма, предложенная ею в качестве выкупа, была оценена как репарации «вообще» — о возвращении Навплии и Мальвазии вопрос даже не ставился; то же касалось всех остальных территорий, потерянных за последние три года. В будущем венецианцам также запрещалось без разрешения входить в турецкие порты или покидать их. От этого удара республика так никогда и не оправилась; причем ее поражение выглядело симптоматичным для ситуации, вызывавшей все больше беспокойство во всех христианских странах Средиземноморья. Все более они осознавали с беспощадной ясностью, что дни экспансии миновали и настало время сокращения их владений. Структура торговли быстро менялась, и, несмотря на то что губительное влияние событий на экономику все же оказалось не столь значительным, как опасались пессимисты, оснований для долгосрочных оптимистических прогнозов не было. Турки стояли у ворот; их никто не мог остановить, и ничто не удовлетворяло их аппетиты, а христианский Запад не сумел оказать им никакого согласованного сопротивления.
В то время Барбароссе было около пятидесяти пяти лет. Ему еще оставалось прослужить султану около семи лет; в эти годы он действовал столь же блистательно, как всегда, но впредь ему пришлось сражаться на стороне в каком-то смысле необычного союзника — Франциска I Французского. Еще два года назад, в 1536 г., мы обнаруживаем турецкую эскадру, зимовавшую в гавани в Марселе; в последующие годы отношения между двумя державами — к негодованию остальной христианской Европы и даже многих французов, — казалось, становились все более сердечными. Для Франциска Турция являлась бесценным союзником, готовым сражаться с императором; для Сулеймана Великолепного представился не имевший аналогов шанс вызвать в рядах христиан раскол, более глубокий, чем когда бы то ни было прежде.
Участники этого немыслимого союза двинулись против общего врага только в 1543 г., однако когда это произошло, силы их оказались весьма значительны. В начале лета этого года не менее 100 турецких галер атаковали наиболее уязвимые владения Карла — Южную Италию. Налетев с юга, они разграбили Реджо — где, согласно одному свидетельству, Барбаросса захватил в плен дочь правителя и впоследствии взял в жены, — а затем, миновав Мессинский пролив, обрушились на побережье Калабрии, совершая набеги и грабя по мере продвижения. Прибыв в Гаэту, они взяли штурмом крепость и опустошили город. Через несколько дней они появились в устье Тибра и напали на Чивитавеккью, перед тем как направиться на место встречи с французами в Марселе (о чем предварительно условились).
Однако здесь начались сложности. Барбаросса не увидел и следа тех запасов вооружения и продовольствия, которые приказал подготовить, на которые рассчитывал и которые, как обещал Франциск, должны были ждать его. Представитель короля и командующий французскими галерами юный герцог Энгиенский рассыпался в извинениях — там и тут люди поднимали брови при виде преувеличенного (вероятно, показного) уважения, которое оказывали бывшему пирату все предводители французов, с кем тот общался, — но Барбаросса не скрывал ни недовольства, ни презрения по поводу столь непростительной халатности. Он был так зол, что едва не отказался, когда герцог Энгиенский предложил, чтобы объединенный флот отплыл вдоль побережья в Ниццу. Этот город, с конца XIV в. наслаждавшийся миром и процветавший под властью герцога Савойского, стал яблоком раздора между Франциском и Карлом почти с того самого момента, как началось их соперничество; теперь он подвергся наиболее жестокой бомбардировке за всю историю своего существования.
Если об осаде Ниццы в августе 1543 г. в городе сохранилась память до наших дней, то причиной этого стала храбрость одной героини, местной жительницы. Рано утром 15 августа турки и французы пробили брешь в стене возле одной из главных башен, и гарнизон был уже готов бежать, когда горожанка по имени Екатерина Сегурана вместе с несколькими храбрецами, призванными ею на помощь, встала у него на пути и заставила воинов сражаться. На время город был спасен, но Екатерина только отсрочила неизбежное. Всего неделю спустя, 22 августа, правитель сдал город. Поступая так, он, несомненно, ожидал, что ему будут предложены почетные условия сдачи, но за два дня Ницца была разграблена и сожжена. Как и следовало ожидать, винили в этом турок, но в действительности почти наверняка можно сказать, что за случившееся ответственны французские солдаты. Такого мнения, несомненно, придерживался Марешаль де Вильевиль, продиктовавший мемуары незадолго до кончины:
«Город Ницца был разграблен и сожжен, за что не следует проклинать ни Барбароссу, ни сарацин, ибо, когда это случилось, они уже были далеко от него… Ответственность за насилие была возложена на бедного Барбароссу, чтобы защитить честь и доброе имя Франции, более того — самого христианства».
Хотя османский флот вернулся на зимовку в Тулон, осада и взятие Ниццы стали первой и последней операцией, совместно осуществленной силами франко-турецкой коалиции. В 1544 г. Франциск заключил пакт со своим давним врагом Карлом V, а Хайраддин Барбаросса возвратился в Константинополь, где его встретили как героя (по пути он разграбил Эльбу, Прочиду, Искью и Липари с прилегающими к нему Эолийскими островами, причем все они являлись владениями империи). Через 2 года он умер в возрасте шестидесяти трех лет. Единственный сын его, о котором нам что-либо известно, Хасан, в свое время стал правителем Алжира — королевства, созданного его отцом и дядей, но истинным преемником старого пирата стал Драгут, столько лет помогавший ему (его прозвали «живая карта Средиземноморья»), Именно он продолжил его дело. Именно Драгут в 1551 г. вырвал Триполи после шестнадцатилетней борьбы из рук рыцарей ордена Святого Иоанна[222]; не кто иной, как он, 9 лет спустя полностью уничтожил испанский флот, посланный, чтобы выбить его оттуда. Впоследствии он получил в награду титул султана Триполийского, но ему так и не довелось вложить меч в ножны — в 1565 г., в возрасте восьмидесяти лет, он погиб в бою во время осады Мальты.
Но это уже другая история.
Глава XVI
МАЛЬТА И КИПР
Начало истории Мальты положили финикийцы, основавшие здесь факторию примерно в 800 г. до н. э. Учитывая количество греческих надписей, на острове, как это ни удивительно, по-видимому, никогда не было греческих колоний. Его стратегическое значение стало очевидно в ходе Пунических войн; Рим и Карфаген боролись за него, и он несколько раз переходил из рук в руки, пока наконец не попал под власть Рима в 218 г. до н. э. В течение следующих полутора тысячелетий история его была достаточно предсказуемой: он принадлежал Риму, Византии, арабам, норманнам. Первый из норманнских правителей, граф Рожер I, завоевал его в 1090 г. Существует предание, что он отрезал часть от своего алого знамени и дал ее мальтийцам, чтобы у них появился собственный флаг. Найдя, что она слишком мала, они прибавили к ней кусок белой ткани; белый и красный и поныне остаются цветами мальтийского флага (впоследствии на нем начертали еще и крест Святого Иоанна).
С падением норманнской Сицилии в конце XII в. Мальта была дарована в качестве феода Великому Адмиралу, но вскоре вместе с Сицилией стала владением Карла Анжуйского, а затем, после войны Сицилийской вечерни, — Арагонского королевского дома. Примерно в 1250 г. король Хайме I Арагонский изгнал отсюда всех мусульман — которые до этого момента, по-видимому, составляли значительное большинство населения острова — и Мальта осталась, по крайней мере формально, под властью испанцев, пока в 1530 г. Карл V не даровал ее рыцарям ордена Святого Иоанна. Всего через тридцать пять лет ей суждено было оказаться в центре средиземноморских событий.
На международной политической сцене в течение девятнадцати лет, прошедших со времени смерти Хайраддина Барбароссы в 1546 г. до осады Мальты в 1565 г., произошли значительные изменения в составе действующих лиц. Генрих VIII Английский и Франциск I Французский умерли один за другим с разницей всего в два месяца в 1547 г., а император Карл V в 1556 г. отрекся от престола и удалился в монастырь Юсте в Эстремадуре, где и последовал за ними в могилу два года спустя. Испанию он оставил своему сыну Филиппу II, империю — брату Фердинанду, но Фердинанд умер в 1564 г. и ему наследовал его сын, принявший имя Максимилиан И. В центре событий оставался лишь один из главных протагонистов прежнего времени. Султан Сулейман Великолепный разменял уже седьмой десяток, но на его физических и умственных способностях это никак не сказалось. То же можно сказать и о его амбициях.
Не раз и не два Сулейману пришлось пожалеть о том, что в свое время он столь милостиво обошелся с рыцарями ордена Святого Иоанна после падения Родоса. Он гарантировал им безопасность на том условии, что они никогда впредь не поднимут на него оружие, но ни одно обещание еще не нарушалось столь вопиюще часто. Очевидно, настало время изгнать их с Мальты, как в свое время он изгнал их с Родоса: ведь теперь они укрепились в новом обиталище и грозили стать таким же постоянным источником неприятностей, как и раньше. У султана были и другие причины строить подобные планы. Мальта располагалась в стратегически важной точке Средиземноморья; она напоминала камень, по которому, фигурально выражаясь, можно было перешагнуть из Триполи, находившегося в руках турок, на Сицилию, принадлежавшую Филиппу Испанскому. Если бы Сулейману удалось завладеть ею, она бы обеспечила идеальный плацдарм для завоевания Сицилии, после чего высадка в Южной Италии стала бы столь же неизбежной, как смена дня и ночи.
Карл V полностью осознавал это, когда в 1530 г. дозволил членам ордена занять остров. Мог ли он избрать лучшее средство защитить подступы к своей империи с юга, причем без ущерба для себя? Правда, рыцари поначалу не проявляли энтузиазма: за шесть лет до этого они рассматривали возможность перебраться на Мальту и отправили восемь уполномоченных, чтобы те исследовали, какие он обеспечивает возможности. «Остров, — сообщали те, — представляет сплошной утес из мягкого песчаника, именуемого туфом, примерно 6–7 лиг в длину и 3–4 в ширину[223]; скалистая поверхностью покрыта слоем земли, в толщину едва ли превышающим 3–4 фута. Почва также каменистая и совершенно не подходит для выращивания пшеницы или прочих злаков. Тем не менее здесь произрастают в некотором количестве фиги, дыни и другие фрукты. Главными предметами торговли, производимыми здесь, являются мед, хлопок и семена гмина. Все это жители обменивают на зерно. За исключением нескольких источников в центре острова, здесь нет ни проточной воды, ни даже колодцев, так что жители собирают в цистерны дождевую воду. Древесина настолько редка, что ее продают на фунты и жителям приходится использовать высохшие на солнце коровьи лепешки или чертополох, чтобы готовить себе пищу».
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 188; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!