Весь мир как бордель для белых 16 страница
Было принято решение, на которое обрушились с яростными нападками некоторые священники и писатели, причем один из них назвал его “попыткой сделать грех безопасным”. Было решено создать два дополняющих друг друга учреждения: во-первых, “закрытую больницу”, то есть медицинскую клинику, восходящую к британским заведениям, где зараженных проституток содержали бы до полного выздоровления, а во-вторых, лал-базар – поднадзорный “квартал красных фонарей” для европейцев, где женщин регулярно подвергали бы врачебному осмотру.
Лал-базары предназначались для представителей британских низших классов, которые, согласно тогдашним воззрениям, менее способны контролировать свои физические желания, чем представители высших классов, и более склонны опускаться до уровня язычников-туземцев, которыми должны повелевать. Один исследователь насчитал семьдесят пять “военных городков” британской индийской армии, где была доступна “регламентируемая проституция”. Такая практика привела к возникновению более крупных заведений. В борделе города Лакхнау имелось пятьдесят пять комнат. Однако, как наглядно демонстрируют эротические пристрастия Клайва, Уэлсли и Охтерлони, множество колониальных гражданских служащих-аристократов и высокопоставленных офицеров тоже охотно “опускались” до упомянутого уровня. Не все они погружались в туземные обычаи так глубоко, как Охтерлони, но многие одевались в могольские наряды, курили кальяны и содержали любовниц-индианок – знаменитых биби , которые играли роль неофициальных жен, вели домашнее хозяйство, нянчились с сахибом , когда тот заболевал, и утоляли его сексуальные желания.
|
|
|
В этом отношении британская жизнь в Индии заметно отличалась от жизни в самой Британии – хотя, конечно же, не в том смысле, что секс был доступен в Индии и недоступен дома. В годы, предшествовавшие мощному натиску викторианской морали, секс в Британии был распространен достаточно широко, и молодые англичане, отправлявшиеся в Индию, ожидали его, требовали и без труда находили. Однако погоня за сексуальными удовольствиями в Индии была сопряжена с меньшими ограничениями, с меньшим официальным надзором и с большей свободой, и зримая чувственность самой индийской жизни, отражавшаяся в живописи и скульптуре, с которой были знакомы те европейцы, что получили лучшее образование и больше поездили по свету, оказывала воздействие на западное сознание. Некоторые колониальные гражданские чиновники и офицеры противостояли местным соблазнам. Немалое количество прославленных личностей колониальной эпохи, среди них Чарльз Гордон и Сесиль Родс, представали как будто бесполыми и воплощали один из идеалов колониальной эпохи – идеал великого человека, который отказывается от радостей семейной жизни ради служения короне и империи. Истина же в том, что многие колониальные чиновники, если не большинство, променяли традиционные семейные радости на куда более разнообразные сексуальные приключения и более волнующие ощущения, чем те, что могла бы предложить им традиционная домашняя жизнь. “Империя была Молохом, созданным людьми аморальной породы”, – заявлял автор уже цитировавшегося ранее письма в “Пэлл-Мэлл газетт”. Дело в том, что, как заметил один исследователь, говоря о британцах, “плодом” их соприкосновения с Индией стало “возникновение языческого, распутного, бесстыжего сословия бриттов, ничуть не скованных привычными рамками морали”.
|
|
|
А побуждали их к этому обстоятельства колониальной жизни – скука и пустота казарменной жизни и даже жизни в правительственных кругах, а также отсутствие иных видов развлечений. Дело усугублялось окружающей чувственной атмосферой Индии, где общество нисколько не порицало женщину, продававшую свое тело за деньги или за положение. В Европе не было недостатка в проститутках и любовницах, и некоторые образованные куртизанки даже добивались определенной славы, но все равно там их считали падшими женщинами, продавшими свою добродетель за горсть монет, нравственно опустившимися, грешницами и даже настоящими преступницами. Индийцы же гораздо терпимее относились к идее, что должно существовать особое сословие женщин, чье предназначение – удовлетворять мужское сексуальное желание, и что удовлетворение мужского сексуального желания – дело естественное и ничуть не зазорное. Разумеется, по сегодняшним меркам такое индийское отношение было глубоко унизительным для женщин. И все же есть смысл предположить, что на проститутках сказывалось отношение к ним окружающих. Если тебя воспринимают как нормального члена общества, отводят тебе место в живописи, скульптуре и литературных трудах твоей страны, то, надо полагать, ты будешь испытывать определенную гордость, которой не может быть у оскорбляемых женщин, приравниваемых к преступницам.
|
|
|
И такое обстоятельство объясняет расхожее мнение, до сих пор разделяемое западными мужчинами в Азии, многие из которых ни за что не пошли бы к проституткам у себя на родине, зато регулярно наведываются к ним, когда бывают на Востоке. Отчасти они поступают так оттого, что всегда легче предаваться греху вдали от назойливых глаз людей, которые тебя знают. Тайцам в этом смысле присуща традиционная мудрость: никогда не ходить к проституткам в своем районе. Но европейцы, австралийцы и американцы, которые никогда не пошли бы к проституткам у себя на родине, посещают их в Азии еще и оттого, что азиатские проститутки не похожи на западных, имеющих репутацию порочных, корыстных, холодных, развращенных и слегка устрашающих. Действительно, они производят впечатление милых, приятных, не испорченных деловыми ухватками большинства продажных “жриц любви” на Западе. Конечно, здесь имеется и некоторый самообман со стороны западных мужчин, потому что какая-нибудь тайская девушка из бара делает все за деньги точно так же, как ее “коллега” в Париже или Нью-Йорке, однако такому самообману в значительной степени способствуют сами проститутки – очаровательные, готовые угождать, похожие на кошечек и в то же время искусные.
|
|
|
Так или иначе, чего бы ни было больше в этом представлении об азиатских проститутках, самообмана или правды, многие мужчины, несомненно, убеждены в его верности, и многие британцы в Индии наверняка воспринимали точно так же женщин в колониях, предлагавших им сексуальные удовольствия. Лучшие проститутки – те, что брали за услуги пять рупий, а не две, – “совсем не похожи на своих “сестер” по ремеслу из европейских стран”, – писал Эдвард Селлон, донжуан (по собственному определению), который в XIX веке провел некоторое время в Индии армейским капитаном. “Они не пьют спиртного, они чрезвычайно чистоплотны, нарядно одеты, носят множество дорогих украшений, они хорошо образованны и мелодично поют, аккомпанируя себе на виоле да гамбе, инструменте вроде гитары, а еще они обычно украшают волосы пучками ломоноса или сладко пахнущими цветами билва, в которые вплетены жемчуга и алмазы”.
Селлон восхищался индианками по многим причинам, и не в последнюю очередь потому, что они сбривали или выщипывали лобковые волосы, так что, если не обращать внимания на полноту их бедер и грудей, “можно вообразить, будто тебе досталась еще незрелая девочка”. В целом же Селлон, проживший в Индии десять лет, высказывал мнение, поддерживавшееся Ричардом Бёртоном и другими, что индианки “понимают в совершенстве все приемы и хитрости любви, способны угодить любым вкусам, а красотой лица и фигуры не уступают женщинам других народов мира”.
Некоторое время Селлон жил в доме, выходившем окнами на школу для девочек-полукровок – “орехово-коричневых девиц”. Он пересказывал разговор со своим дворецким о том, как бы раздобыть для утех одну из этих девиц. Этот разговор довольно достоверно иллюстрирует сложившуюся в Индии обстановку: белый человек осознавал собственное превосходство и считал, что индийские девочки должны быть доступны ему, что достаточно сговориться и отсчитать деньги. “Если полковник-сахиб, или майор-сахиб, или другой бурра-сахиб [большой человек] глядеть вон туда, – сказал дворецкий, кивнув в сторону школы для девочек, – и он велеть: “Ступай приведи мне такую девчонку”, – ну, это бхоте брабхер [очень пристойно]. Я говорить ему: “Бхоте еуча, сахиб” [очень хорошо, господин], – и бежать старуха-начальница и говорить: “Бурра-сахиб хотеть такая девочка, надень на нее покрывало и пусти ее”. Тогда старуха-начальница спрашивать: “А деньги у тебя есть?” “Да-а-а! – отвечать я, – Сколько рупий? Очень хороший бакшиш, мэм, пятьдесят рупий”. “Пятьдесят рупий – это мало, надо восемьдесят рупий, ты говорить полковник-сахиб, что это девственница”.
Как рассказывал Селлон, дворецкий действительно отправился к начальнице школы, чтобы выторговать у нее ту девочку, на которую Селлон положил глаз. Они заключили сделку, и в тот же вечер начальница пришла к нему домой и привела, пишет он, “прелестницу обнаженной”. За этим, продолжает Селлон, последовала “самая восхитительная ночь”, и его “подружка” даже пообещала убежать из школы и последовать за ним в Канпур, куда ему вскоре предстояло отправиться в свой полк. Однако этому не суждено было произойти, потому что командир полка узнал о “победе” Селлона и возмущенно заявил директрисе школы, что та отдала одну из самых красивых своих учениц одному из его подчиненных, а не ему самому. За этим последовала безобразная история. Полковник потребовал, чтобы к нему привели девушку Селлона. Ее привели, а когда она отказалась исполнять его желания, он приказал слугам привязать ее к кровати, а потом изнасиловал. Преступление привело к военно-полевому суду и тюремному заключению. Так, по крайней мере, сообщал Селлон, и при этом нельзя сказать, чтобы его сильно потрясла эта история или что ему была небезразлична судьба самой девушки-индианки, которую он называл Лиллиас. После рассказа о случившемся он быстро и весело перешел к рассказу о Канпуре, где, как он сдержанно выразился, “я начал регулярно спать с туземными женщинами”.
Каковы же были причины этой удивительной взаимосвязи секса с империей? Разумеется, главной причиной можно назвать само присутствие в Азии западных мужчин с туго набитыми бумажниками в поисках удовольствий, а также желание восточного общества предоставить им эти удовольствия – разумеется, за деньги. Богачи-иностранцы оказывались среди множества хорошеньких бедных девушек в таких местах, где существовала давняя традиция отдавать этих хорошеньких бедных девушек для обслуживания сексуальных потребностей богачей. В городе Хошимине (бывшем Сайгоне) я спросил Нгуена Нгока Луонга, бывшего переводчика и репортера при вьетнамском бюро “Нью-Йорк таймс”, который жил здесь с 1954 года, почему бары и кабаре, дансинги и массажные салоны сосредоточены на большой улице, идущей приблизительно от колониального губернаторского особняка до реки Сайгон, а также поблизости. Раньше, при французах, эта улица называлась рю Катина, а потом, когда в Сайгоне оказалось много американцев, была переименована в улицу Ту До (Свободы). Он ответил, что именно вблизи центров власти и торговли удобнее всего было общаться представителям высшего и низшего общества.
“Вот здесь стоял дворец Нородом, где размещалось ведомство генерал-губернатора Индокитая, – сказал он, рисуя грубую схему Сайгона, каким тот был в годы французского режима. – Рядом стояло здание суда, а за ним – полицейское управление. Неподалеку был собор. С другой стороны располагались французские школы – школа имени Шаслу-Лоба для мальчиков и школа имени Марии Кюри для девочек, а за ними – спортивный клуб с теннисным кортом и бассейном”. Прямо напротив дворца Нородом находились главные отели – “Каравелла” и “Континенталь”, а рядом располагались рестораны и кафе. Естественно, уличных девиц тянуло в этот квартал, и поблизости открывались ночные клубы и кабаре. Ведь здесь крутились представители колониальной власти и торговцы, так с чего бы девицам, чьими услугами те с удовольствием пользовались, держаться где-то вдалеке?
Французы в колониях славились особенной необязательностью в соблюдении законов, действовавших у них на родине. Хорошим примером может служить Шанхайская французская концессия. Шанхай, и без того почти беззаконный, – своего рода безопасная гавань для банд, опиумных притонов, азартных игр и проституции. И все эти пороки наиболее пышно расцветали в тех двух районах города, на которые по условиям неравноправных договоров середины XIX века иностранцы получили экстерриториальные права, в том числе право иметь собственные полицейские подразделения и суды. Китайские законы не распространялись ни на Французскую концессию, ни на Международное поселение, в основном подвластное британцам. Возникает вопрос: отчего пороки разрастались особенно буйно именно в тех районах, которые контролировались сравнительно законопослушными и сексуально консервативными европейцами? Ведь у себя на родине, как мы видели, европейцы громогласно возмущались интимными связями соотечественников с “язычницами” и отправляли на Восток всяческих социальных реформаторов, чтобы те жестко искореняли пороки и ошибочные религиозные верования. Разумеется, строителям империи куда больше нравилось пользоваться запретными вольностями в колониях, чем заниматься внедрением там христианской морали, – это они предоставляли своим более совестливым компатриотам. Большой приток иностранцев скорее сгущал, чем разреживал ту атмосферу, в которой издавна прочно укоренилась гаремная культура. Они притащили с собой весь ширпотреб городской жизни – свои кинофильмы, кинозвезд, специфическую культуру обожания знаменитостей, губную помаду и румяна и, конечно, деньги, которые собирались тратить на ночные развлечения. Присутствие такого количества европейцев, которые внезапно освободились от запретов, действовавших у них на родине, приводило к появлению новых казино и игорных домов, дансингов, ипподромов, театров и ночных клубов, где они могли веселиться вместе с состоятельной китайской элитой, освободившейся от надзора собственного правительства. “К 1936 году на территории одних только иностранных концессий в Шанхае насчитывалось более трехсот кабаре и казино”, – писал историк Фредерик Уэйкман. Китайцы любят азартные игры – и вот иностранцы, которые тоже их любили, предоставили в их распоряжение просторные, кричаще-яркие казино, причем самые большие и роскошные из них часто располагались при консульствах латиноамериканских стран в Шанхае (это позволяло им не подпадать под действие китайских законов). Самое крупное казино, “Фушэн” на Фош-авеню на территории Французской концессии, “даже предоставляло своим клиентам, игравшим по-крупному, лимузин последней модели с шофером, который довозил их до заведения, а потом отвозил домой”, – сообщает Уэйкман.
Иностранные концессии, которые, учитывая милитаристские настроения и общественные беспорядки, царившие в Китае на протяжении почти всей поры расцвета Шанхая, вполне могли выказывать больше рвения в борьбе с преступностью, на деле становились настоящими рассадниками преступности. Особенно процветала торговля опиумом и проституция. Преступникам, которых разыскивала китайская полиция, достаточно было перейти границу Французской концессии или Международного поселения, чтобы оказаться вне зоны действия китайского закона. Такой порядок вещей сохранялся даже после 1928 года, когда революционное националистическое правительство во главе с Чан Кайши, охваченное желанием преобразить не только политический, но и моральный облик Китая, попыталось покончить с пороками. Одна англоязычная газета отмечала противоречие между “провозглашенными основаниями для сохранения нынешнего иностранного режима в Шанхае”, а именно заявлениями о том, что город достанется собакам, если его будут контролировать китайцы, – и реальным положением дел, то есть “картиной публичной проституции”, гораздо более масштабной, чем в каком-либо другом китайском городе.
Иностранные концессии в Шанхае служили очагами не только “нормальных” преступлений вроде проституции или торговли наркотиками, но и таких ненормальных, как продажа девушек и женщин в сексуальное рабство. Некоторых жертв – а большинство из них попадали сюда из нищих китайских деревень – продавали собственные родственники, других похищали, и до той поры, когда похищенных можно было продать в бордели, их прятали на конспиративных квартирах на территории Французской концессии, в домах, замаскированных под маленькие гостиницы. Реакция иностранцев на такое нравственное разложение была крайне непоследовательной. Между 1913 и 1917 годами общественные благодетели освободили больше десяти тысяч женщин и детей, проданных в бордели. Позднее Лига Наций, объявившая Шанхай крупнейшим очагом проституции, побудила колониальные власти оказать ей противодействие, однако эти же власти только в 1939 году выдали 1555 лицензий на открытие борделей.
Управлявшееся британцами Международное поселение в этом отношении не было образцом неподкупности, и все-таки дела во Французской концессии обстояли еще хуже. “В настоящее время наблюдается тенденция: стоит только выявить в Международном поселении какую-либо социально неблагополучную активность, как она немедленно перемещается в Французскую концессию, где спокойно приживается. Таким образом, Шанхайская французская концессия превратилась в нравственном смысле в самое грязное место на всем Востоке”, – писал в 1932 году один журналист. Без сомнения, в попустительской позиции Франции проглядывалось расистское убеждение, что в колониях все равно должны бытовать другие моральные устои, что это естественно. Однако именно эти моральные устои очень полюбились иностранцам, жившим в колониях и наслаждавшимся тамошними возможностями. “Шанхай предлагал холостяку все виды удовольствий и развлечений, о каких тот мог мечтать”, – писал Эрнест Хаузер в “Продажном городе”. “Праздничный” разгул продолжался там и в годы смуты и революции, между падением Маньчжурской империи в 1911 году и коммунистическим переворотом в 1949-м. Империя выражала протесты, как формальные, так и искренние, однако в целом империалистов вполне устраивало существовавшее положение вещей.
Более того, напрашивается вывод, что порочность империи была не просто ее побочным эффектом, неким дополнительным удобством, но необходимым условием ее функционирования. Рональд Хайам из Кембриджского университета утверждал, что сексуальные отношения между британцами и индианками “играли важную роль в поддержании функционирования Британской империи и викторианской экспансии”. Конечно, империя создавалась не для того, чтобы британцы могли спать со смуглыми девушками, да и само стремление открывать Восток и завоевывать там славу для своей страны проистекало не от избытка сексуальной энергии. Однако доступность секса с туземками значительно облегчала содержание обширных военных и бюрократических организаций, необходимых для управления колонизованными территориями. Несомненно, именно по этой причине колониальные и постколониальные власти, будь то британцы в Индии или американцы во Вьетнаме, никогда не пытались навязать Востоку те сексуальные нормы поведения, которые существовали у них на родине. Конечно же, этим эротическим возможностям способствовала гаремная культура вкупе с нищетой местного населения, но западных политических и военных лидеров устраивало то, что их солдаты и чиновники могут пользоваться этими возможностями. “Экспансия Европы сопровождалась не только распространением “христианства и торговли”, – писал Хайам, – но и повсеместным распутством и внебрачными связями”.
Поэтому трудно было бы найти колонизованную территорию, которая не подверглась бы в некоторой степени не только военной и торговой, но еще и сексуальной колонизации, и не в рамках официально проводимой сознательной политики, а просто в силу стихийных законов, которые действуют в мире. Этим объясняется, например, почему Шанхай, находившийся преимущественно под иностранным контролем, сделался, по выражению Уэйкмана, “порочной столицей мира”. Этим же объясняется, почему на противоположном конце земли, в Вест-Индии, лишь в исключительно редких случаях белый мужчина обходился без черной наложницы. “Несть числа таким мужчинам любого звания, рода и сана, кои предпочитают сии необузданные козлиные объятья чистому и законному блаженству, проистекающему из супружеской взаимной любви”, – с горечью писал в XVIII веке о британской колонии Ямайке Эдвард Лонг, сторонний наблюдатель.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 218; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!