ПРОСТРАНСТВО «ЖЕНСКОГО ДЕТСТВА» В РОССИЙСКОМ ДВОРЯНСКОМ ДОМЕ КОНЦА XVIII – СЕРЕДИНЫ ХIX В.
При анализе мира детства в контексте истории повседневности особое значение приобретает пространственное измерение детского бытия. Пространство детства – это не всегда и не только физическое пространство пребывания детей, хотя и оно, как показывают данные иконографии, сложилось далеко не сразу. Наряду со специфическим локусом и предметами его оформления оно включало в себя и эмоциональную сферу и коммуникативную среду. Вместе с тем Ю.Л. Бессмертный, указывавший на «использование свидетельств о повседневной жизни и быте» как на пример «нового прочтения памятников прошлого», подчеркивал, что анализ внутридомового интерьера позволяет выяснить «своеобразие детского статуса»[374].
В отношении детей в дворянских домах действовал принцип этажности: этаж определял статус по внутрисемейному «ранжиру». Чем выше этаж, тем ниже статус – в соответствии с этим с конца XVIII в. вплоть до конца XIX в. верхние комнаты особняков населялись детьми, приживалками и женской прислугой[375]. Правда, в отличие от последних, дети по мере взросления и при условии благоволения к ним родителей получали возможность спуститься вниз. У такой «вертикальной мобильности» в пространстве дворянского дома может быть объяснение исходя из стиля отношения взрослых к детям. По прямому свидетельству мемуаристки, спуск вниз означал для девочки приближение к матери[376]. Последнее, в свою очередь, знаменовало собой переход ее в новую фазу жизненного цикла – девичество, которое характеризовалось в дворянской среде следующими формальными признаками: наименованием «взрослая барышня», выходом из–под попечения гувернантки, окончанием воспитания и образования, сближением с матерью[377]. В середине XIX в. «взрослыми барышнями» считались девушки, достигшие 15 лет[378]. Однако бывало и так, что повзрослевшие дочери продолжали населять верхние этажи дворянского жилища. Это подтверждается интерьерной живописью и автодокументальной традицией[379], причем в последней трактуется иногда как репрессивная стратегия[380].
|
|
|
На протяжении конца XVIII – первой половины ХIX в., не говоря о более раннем времени, при определении внутрисемейного статуса и места в системе семейных ценностей, невзирая на вполне доброжелательное отношение к чадам, за «точку отсчета» неизменно принимались интересы родителей. Важно, что подобная фамильная иерархизация воспроизводилась на всех уровнях российского высшего общества, вплоть до императорской семьи[381]. При этом следует отметить, что бытовые условия в помещениях, располагавшихся на верхних этажах, были зачастую еще менее комфортными, чем на нижних, где размещались покои взрослых: «Если во время каникул наступает жара, то комнаты детей, очень низкие и находящиеся в верхнем этаже, непосредственно под железной крышей, выкрашенной наподобие соломенной крыши, напоминают чердаки венецианских «piombi», и бедные дети задыхаются…». Одной из главных особенностей детских комнат было отсутствие в них высоких потолков[382], что создавало ощущение ограниченности пространства. Свидетельства женщин, описывавших «низкие» детские образца 1855 г., созвучны в отношении как дворянского дома в Калуге («Детская наша так и рисуется перед моими глазами. Большая, но низкая комната. Стоит няне стать на стул, и она свободно достает рукою до потолка»[383]), так и царских павильонов Петергофа («…комнаты детей, очень низкие…»[384]).
|
|
|
С одной стороны, маргинальность детского пространства внутри дворянского жилища, а, с другой, представление о возможности свободного и безболезненного манипулирования местопребыванием детей исходя из интересов взрослых[385] показывает, что родители, даже вполне любящие, не отдавали себе отчета в возможной эмоциональной привязанности ребенка к определенному месту[386]. У ребенка не спрашивали его мнения относительно того, что будет с ним происходить, не интересовались его желаниями, ощущениями (как выразилась Е.А. Сабанеева, урожденная Прончищева (1829–1889), имея в виду конец XVIII в., «в те времена не задавались наблюдениями за детскими впечатлениями или анализом детских характеров»[387]), не ставили в ситуацию выбора и не принимали выбор, сделанный ребенком. Мемуаристки на уровне автоматической «проговорки» писали о том, что в нежелательной для себя ситуации они даже не смели думать о том, чтобы перечить воле отца, не то, что открыто на вербальном или акциональном, поведенческом уровне выражать несогласие с навязываемым решением.
|
|
|
И.Ю. Мартианова
Краснодар, Кубанский государственный университет
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 240; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!