Кто такой «принесённый аистом»? 7 страница
Он проводит пальцами по шрамам. Их расположение вовсе не случайно, как ему показалось раньше. Они симметричны. Различные оттенки кожи образуют узор. Дизайн.
— Мы сознательно сделали такой выбор, решив соединить в тебе фрагменты разных этнических групп. От самых светлых тонов сиены до самых тёмных оттенков умбры из сердца Африки — со всеми переходными нюансами. Испанские, азиатские, исландские, коренные американские, австралоидные, индийские, семитские черты — великолепная мозаика человечества! Кэм, ты всеобъемлющ, и доказательство этого можно видеть на твоём лице. Я обещаю, когда эти шрамы исчезнут, ты станешь новым эталоном красоты! Ты будешь сияющим маяком, величайшей надеждой человеческой расы. Ты явишь им это, Кэм! Ты явишь им это самим изумительным фактом своего существования!
Он проникается её видением, и сердце в его груди ускоряет свой бег. Он представляет себе все те заплывы, которые выдержало это самое сердце; и хотя у него не сохранилось воспоминаний о себе как о выдающемся пловце, его сердце знает то, о чём не ведает мозг. Оно жаждет оказаться в бассейне — так же, как его ноги стремятся снова коснуться беговой дорожки.
Правда, в этот конкретный момент, ноги под ним подкашиваются, и он оказывается на полу в полных непонятках, как это могло произойти.
— Слишком много информации для одного дня, — замечает Роберта.
Охранники, всё это время стоявшие на часах у двери, влетают в помещение и поднимают его.
|
|
|
— С вами всё в порядке, сэр? Не позвать ли на помощь, мэм?
— Нет необходимости. Я сама о нём позабочусь.
Они укладывают юношу на мягкий диван. Его трясёт, но не потому, что в помещении прохладно, а из-за открывшейся ему правды о себе. Роберта накрывает его пледом и приказывает натопить в комнате, а сама присаживается рядом, словно мать, желающая приласкать больного ребёнка.
— С тобой связаны великие планы, Кэм. Но тебе пока ни о чём не стоит волноваться. Всё, что тебе нужно делать сейчас — это наращивать свой изумительный потенциал, связывать вместе все те части твоего разума, которые пока что ускользают от тебя, учить каждую часть твоего тела звучать в лад с другими, словно инструменты в оркестре. Ты — дирижёр этого живого оркестра, и великая музыка, которую ты создашь, будет изумительна!
— А если этого не случится? — шепчет он.
Роберта наклоняется над ним, нежно целует в лоб.
— Такой вариант не рассматривается.
------------
РЕКЛАМА
«Я потерял работу. Начали накапливаться счета и долги, и я не знал, что мне делать. Я не видел способа обеспечить свою семью. Я даже подумывал, а не отправиться ли мне в какое-нибудь нелегальное заготовительное учреждение и не отдать ли себя на расплетение, чтобы моей семье было на что жить. Но чёрный рынок пугал меня.
|
|
|
Однако наконец на голосование поставлено предложение о легализации добровольного расплетения взрослых. Это могло бы обеспечить мою семью необходимыми для выживания средствами. Только представьте себе: я бы вошёл в состояние распределённости с миром и покоем в душе, зная, что обеспечил своих родных! К тому же легализация подобной практики положила бы конец бизнесу орган-пиратов.
Голосуйте за поправку №58! Помогите таким семьям, как моя, и положите конец орган-пиратству.
Спонсор: Общенациональный Альянс защитников донорства
------------
Сны Кэма всегда предельно прозрачны. Он всё время отдаёт себе отчёт в том, что это ему снится, и до нынешнего момента сны не оставляли по себе ничего, кроме сильнейшей досады. В них отсутствует логика сновидений, нет, в них отсутствует вообще всякая логика; они отрывочны, бессвязны, хаотичны. Случайные осколки, запутавшиеся в паучьей сети бессознательного. Словно щёлкаешь пультом с пулемётной скоростью: каналы сменяются так быстро, что не успеваешь понять, что же мелькнуло на экране. Так и здесь — он не может ухватить убегающие кусочки мыслей, и это доводит его до безумия. Но сейчас, когда Кэму известна истинная природа его существа, он обнаруживает, что способен обуздать волну.
|
|
|
Сегодня ночью ему снится, что он в особняке. Не в этом, стоящем над океаном, а в другом, парящем в облаках. Он переходит из помещения в помещение, и меняется не только декор — меняются миры, вернее, сменяются жизни, которые он проживает в каждом из миров. В столовой сидят и ждут ужина братья и сестры — он узнаёт их. В гостиной отец спрашивает его на языке, который не «впаяли» в мозг юноши, поэтому он не может ответить.
И ещё коридоры — длинные коридоры с комнатами по обеим сторонам, а в комнатах — люди, которых он, кажется, узнаёт, но очень смутно. В эти помещения он никогда не зайдёт, и эти люди никогда не станут чем-то бóльшим, чем просто мимолётными образами, застрявшими в покоях воздушного замка, словно в ловушках. Дальнейшие воспоминания о них отсутствуют в тех мозговых тканях, которыми обладает Кэм.
В каждой комнате или коридоре, через которые он движется, к Кэму приходит чувство невозвратной потери, но оно уравновешивается ожиданием: впереди ещё так много комнат...
В конце сна он набредает на последнюю дверь — она открывается на балкон без парапета. Кэм стоит на краю и смотрит вниз на клубящиеся облака: те распадаются и соединяются, формируются и пропадают, подчиняясь силе некоего ветра, бушующего в его подсознании. Внутри юноши живёт сотня голосов — это голоса тех, кто является его частями, они взывают к нему, но он не может различить слов — лишь неясный гул. И всё же он знает, чтó они говорят:
|
|
|
«Прыгай, Кэм, прыгай! — твердят они. — Прыгай, ибо мы знаем: ты умеешь летать!»
• • •
Утром, всё ещё под впечатлением сна, Кэм изводит себя на физиотерапии как никогда раньше. В мышцах разливается огонь, и боль заживающих ран ощущается слабее.
— Ты сегодня выложился по полной, — говорит ему Кенни, накладывая на суставы Кэма попеременно то холодные, то горячие компрессы — для скорейшего заживления. Кенни, насколько это известно Кэму, был высококлассным тренером в Национальной Футбольной Лиге, но те самые могущественные друзья, о которых говорила Роберта, наняли его, чтобы тренировать одного-единственного клиента, предложив Кенни жалование ещё выше, чем в НФЛ.
— Деньги решают всё, — признался Кенни. — К тому же не всякому и не каждый день доводится стать частью будущей истории.
«Неужели это то, чем я являюсь? — размышляет Кэм. — Будущая история?» Он пытается представить себе, как будет звучать имя Камю Композит-Прайм в классных комнатах будущего, но ничего не выходит. Имя не то. Оно какое-то слишком... клиническое, словно название эксперимента, а не его результата. Его надо сократить. Камю Компрай? Тут же в его голове начинают мелькать образы ревущих авто, носящихся по кривым улочкам приморского городка. Grand Prix. Гран-При. Точно! Camus Comprix — Камю Компри. Непроизносимое S, непроизносимое Х — сколько всего недосказанного... В этом имени скрыто столько же тайн, сколько в самом Кэме.
Он морщится, когда Кенни кладёт лёд ему на плечо, но сегодня даже боль доставляет удовольствие.
— Репа-марафон, больше не корзина! — выпаливает он, потом прокашливается и дождавшись, когда мысль выкристаллизуется, облекает её в подходящие слова: — Мой марафон теперь проще пареной репы! Не чувствую себя опустошённым.
Кенни хохочет:
— А я что говорил? Постепенно станет легче!
В середине дня Кэм с Робертой сидят на балконе, вкушают ланч с серебряных блюд. С каждым днём еда становится всё более разнообразной, но порции остаются очень маленькими. Креветочный коктейль. Свекольный салат. Цыплёнок карри с кус-кусом. Вся эта вкуснятина, блаженство для языка, даёт толчок микро-воспоминаниям, а возбуждённые нервные связи способствуют более интенсивной работе органов чувств, усиливая вкус и обоняние.
— Всё это слагаемые твоего исцеления, — говорит Роберта. — Составные части твоего роста.
После ланча они проводят обычный ритуал за столом-компьютером со множеством картинок, призванных стимулировать его зрительную память. Картинки теперь более сложные. Время таких детских забав, как Эйфелева башня или пожарная машина, прошло. Перед Кэмом таинственные изображения, которые ему надлежит идентифицировать — назвать если не конкретную работу, то хотя бы автора.
Сцены из пьес.
— Кто этот персонаж?
— Леди Макбет.
— Что она делает?
— Не знаю.
— Тогда придумай! Задействуй воображение.
На экране присутствуют изображения людей из различных общественных слоёв, и Роберта просит Кэма представить, кто они, о чём думают. Наставница не разрешает ему говорить до тех пор, пока он не подберёт нужные слова.
— Человек в поезде. Раздумывает, что дома на обед. Наверно, опять курица. Его уже тошнит от курицы.
И тут среди россыпи картинок на столе-компьютере внимание Кэма привлекает фотография какой-то девушки. Роберта прослеживает глазами направление его взгляда и немедленно пытается убрать картинку, но Кэм хватает её за руку и останавливает.
— Нет. Я хочу посмотреть.
Роберта неохотно убирает ладонь от изображения. Кэм подводит картинку к себе, поворачивает, увеличивает... Только взглянув, он понимает: девушка не подозревала, что её фотографируют. Ракурс какой-то странный, наверно, снимали исподтишка. В мозгу вспыхивает воспоминание. Это та самая девушка. Из автобуса.
— Это фото — оно здесь так, случайно, — говорит Роберта. — Не пора ли нам продолжить работу?
— Ещё немного.
Трудно сказать, где сделана фотография. Ясно только, что не в помещении. Пыль, песок. Девушка играет на рояле в тени чего-то тёмного, металлического, нависающего над её головой. Девушка очень красива.
— Подрезанные крылья. Расколотое небо. — Кэм закрывает глаза, вспомнив приказ Роберты сначала подобрать и выстроить слова и лишь потом говорить. — Она как... раненый ангел, упавший с небес. Она играет, чтобы исцелить себя, но она так изломана, что ничто не в силах её излечить.
— Красиво сказано, — не очень убедительно одобряет Роберта. — Давай следующую.
Она протягивает руку и снова пытается убрать картинку с экрана, но Кэм отводит фото в угол стола — наставнице не достать.
— Нет. Останется здесь.
Кажется, Роберта раздражена, что только подстёгивает любопытство Кэма.
— Кто она?
— Никто. — Однако судя по реакции Роберты, это не так.
— Я познакомлюсь с ней.
Роберта горько хмыкает.
— Вот это вряд ли.
— Увидим.
Они продолжают свои ментальные упражнения, но образ девушки не покидает сознания Кэма. Однажды он узнáет, кто она, и встретится с ней. Он научится, наберётся знаний, точнее, организует, объединит и разложит по полочкам всё, что содержится в его разрозненной памяти. И как только он с этим справится, он сможет разговаривать с этой девушкой уверенно, ничего не боясь; он будет в состоянии подобрать нужные слова на каком угодно языке, и тогда он спросит её, почему она так печальна и какая ужасная превратность судьбы усадила её в инвалидное кресло.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Цельные
РОДИТЕЛИ БРОСАЮТ СВОИХ ДЕТЕЙ, ВОСПОЛЬЗОВАВШИСЬ ЗАКОНОМ ШТАТА НЕБРАСКА О БЕЗОПАСНОЙ ГАВАНИ
Нэйт Дженкинс, Ассошиэйтед Пресс
14 ноября 2008 года, пятница
ЛИНКОЛЬН, штат Небраска. (АП) Власти штата собрались в пятницу на сессию законодательного собрания, чтобы разобраться с уникальным законом о безопасной гавани[16], непредвиденным последствием которого стало то обстоятельство, что более трёх десятков детей, самому старшему из которых 17 лет, были покинуты своими родителями.
Между тем, во вторник ночью на этой же неделе в одной из больниц Омахи был брошен пятилетний ребёнок. В тот же день, раньше, в другой больнице Омахи были оставлены двое подростков, но один из них, девушка 17-ти лет, сбежала. Властям пока не удалось установить её местонахождение.
К вечеру пятницы стало известно, что под прикрытием закона штата всего было покинуто 34 ребёнка, пятеро из них — из других штатов.
Небраска стала последним штатом, принявшим закон о «безопасной гавани», гарантирующий нежеланным детям государственную опеку. Но в отличие от других штатов в Небраске возрастной ценз для брошенных детей не установлен.
Некоторые обозреватели подчёркивают, что, таким образом, закон может быть применим в отношении детей до 18-ти лет.
Статью полностью можно прочитать здесь: http://articles.nydailynews.com/2008-11-14/news/17910664_1_safe-haven-law-omaha-hospital-unique-safe-haven-la
4 • Родители
Отец и мать вместе открывают дверь. Оба уже собрались ложиться спать и одеты соответственно. При виде посетителей на их лицах появляется беспокойство. Хотя к этому событию они внутренне готовы, оно всё равно застаёт их врасплох.
В дверях стоит юнокоп, рядом с ним трое помощников в штатском. Старший юнокоп молод. Да они все очень молоды! Мода, наверно, такая в наши дни — набирать полицейских из молодых да ранних?
— Мы прибыли за объектом расплетения №53-990-24. Ной Фалковски.
Родители встревоженно переглядываются.
— Но вы должны были прийти завтра, — говорит мать.
— Распорядок изменился, — объясняет старший коп. — По контракту у нас есть право изменить дату изъятия. Мы просим предоставить нам объект.
Отец делает шаг вперёд и читает имя офицера на его форме.
— Видите ли, офицер Маллард, — громко шепчет он, — мы пока ещё не готовы отдать вам нашего сына. Как сказала моя жена — мы ожидали вас не раньше завтрашнего дня. Приходите завтра!
Но Э. Роберт Маллард не из тех, кому можно дать от ворот поворот. Он нагло впирается в дом, его свита — за ним.
— О Господи! — восклицает отец. — Проявите же хоть какую-то порядочность!
Маллард грубо гогочет:
— Порядочность? Что вам-то известно о порядочности? — Он окидывает взглядом коридор, куда выходят двери спален. — Ной Фалковски! — громко произносит он. — А ну давай на выход!
В коридор выглядывает пятнадцатилетний мальчик, видит, кто пришёл по его душу, и захлопывает дверь. Маллард подаёт знак своему самому здоровенному помощнику:
— Вытащи его сюда!
— Нет проблем.
— Останови его, Уолтер! — просит женщина своего мужа.
Уолтер, оказавшись между двух огней, воинственно поворачивается к Малларду:
— Я хочу поговорить с вашим начальником! Я требую!
Маллард достаёт пистолет.
— Вы не в том положении, чтобы чего-либо требовать.
Это, конечно, лишь транк-пистолет, но вспомнив о юнокопе, застреленном из собственного оружия, Уолтер с женой решают не рисковать.
— Садитесь! — рявкает Маллард, кивая в сторону столовой. Супруги медлят. — Я сказал — сесть!
Двое из команды Малларда заталкивают родителей в столовую и усаживают на стулья. Отец, человек рассудительный, полагает, что имеет дело с другим рассудительным молодым профессионалом, таким же, как и он сам, значит, обращаться с ним надо соответственно.
— Вы считаете это действительно необходимым, офицер Маллард? — спрашивает он более спокойным, почти любезным тоном.
— Моё имя не Маллард, и я не юнокоп.
До отца вдруг доходит, что он должен был и сам догадаться. Парень слишком молод для такой ответственной должности! Правда, эти шрамы на лице... Из-за них он выглядит таким зрелым, вернее, даже... матёрым, что ли... Но всё равно — слишком молод. Как им удалось так одурачить его, Уолтера? И ещё. Что-то в лице этого молодого человека ему чудится удивительно знакомое. Где-то он его видел... Может быть, в выпуске новостей? Ах, как это всё непрофессионально! У не ожидавшего такого поворота событий отца отнимается язык.
5 • Коннор
В их рейдах это самый вкусный момент — выражение лиц родителей, сообразивших, что роли поменялись. Как они пялятся на нацеленный на них транк-пистолет, внезапно осознав, что подписанный ими ордер на расплетение — всего лишь бумажка!
— Кто вы? — спрашивает папаша. — Что вам нужно?
— Нам нужно то, что больше не нужно вам! — отрезает Коннор. — Нам нужен ваш сын.
Затем Трейс, тот самый качок, которого он послал за Ноем, выходит из спальни, таща за собой упирающегося подростка.
— Хлипкие теперь пошли замки в дверях, — роняет Трейс.
— Пусти! — вопит подросток. — Пусти, гад!
Коннор идёт к мальчику, в то время как Хэйден, который тоже входит в состав спасательной команды, наставляет на родителей транк-пистолет — чтобы те чего не учудили.
— Ной, твои родители отдали тебя на расплетение, — объявляет подростку Коннор. — Собственно, юнокопы должны заявиться завтра, но тебе повезло — мы успели раньше.
Лицо мальчика искажается от ужаса. Он трясёт головой, не в силах поверить тому, что услышал.
— Врёшь! — вскрикивает он, затем смотрит на родителей и... теряет уверенность. — Он же врёт, правда?
Коннор тоже поворачивается к родителям:
— Скажите правду. Уж что-что, а её он точно заслуживает.
— Вы не имеете права! — визжит мать.
— Правду! — настаивает Коннор.
Тогда отец вздыхает и произносит:
— Да, он говорит правду. Мне очень жаль, Ной.
Ной бросает на родителей горящий взгляд и поворачивается к Коннору. За яростью в его глазах Коннор видит подступающие слёзы.
— Вы убьёте их? — спрашивает Ной.
— Ты этого хочешь?
— Да! Да, хочу!
Коннор качает головой.
— Извини, парень, но мы этим не занимаемся. Когда-нибудь ты скажешь спасибо за то, что мы этого не сделали.
Ной опускает глаза.
— Не скажу.
Трейс, которому больше нет нужды держать Ноя мёртвой хваткой, провожает того обратно в спальню, где мальчик запихивает в рюкзак кое-какие пожитки — те немногие вещи, которыми дорожит.
Двое других членов спасательной команды отправляются обыскать дом — на случай, если там затаился кто-то ещё, готовый позвонить в полицию или как-то иначе помешать их акции.
Коннор вручает отцу блокнот и ручку.
— Зачем это? — спрашивает отец.
— Здесь вы запишете причины, по которым решили отдать своего сына на расплетение.
— Какой в этом смысл?
— Такой, что у вас есть причины, и мы это знаем. Уверен, все они — глупые, эгоистичные и вывернутые наизнанку, но всё равно — это причины. По крайней мере, они могут помочь нам в одном: мы узнаем, чтó у Ноя за вывих, и, возможно, управимся с ним лучше, чем вы.
— Вы всё время говорите «мы», — подаёт голос мать. — Кто это «мы»?
— Мы те, кто спасает вашего чёртова сына. Это всё, что вам нужно знать.
Отец затравленно смотрит на зажатый в руке блокнот.
— Пишите, — бросает Коннор. Ни он, ни мать не поднимают глаз, когда Трейс выводит Ноя из дома и сажает в ожидающий снаружи автомобиль.
— Ненавижу вас! — кричит Ной родителям. — Когда я раньше это говорил, я так на самом деле не думал, но сейчас... ненавижу!
Коннор видит: эти слова больно ранят родителей, но... не так больно, как ранят ножи в «живодёрне».
— Может быть, в один прекрасный день, когда ему исполнится семнадцать, ваш сын даст вам возможность загладить вашу вину. Если это случится, смотрите, не выбросьте шанс на помойку.
Родители ничего не отвечают. Отец лишь царапает и царапает в блокноте. Закончив, он передаёт его Коннору. Да это целый манифест! Каждая причина стоит отдельным пунктом и педантично помечена значком «•». Коннор зачитывает список вслух, словно это обвинительный акт.
— «Неуважение и непослушание».
Ничего нового. Это всегда стоит первым пунктом. Если бы все родители отдавали своё дитя на «живодёрню» за непослушание, человеческая раса вымерла бы за одно поколение.
— «Деструктивное поведение по отношению как к себе самому, так и к собственности».
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!