КАК РАЗГОВАРИВАТЬ ПО-АВСТРАЛИЙСКИ 7 страница
Заметив завороженный взгляд своего друга, я любопытствую:
— Ты что там увидел, Салим?
— Да вот, пытаюсь понять, — отзывается тот, — пойдет мне черная бандана или нет.
Сейчас мы сидим в классе; мистер Джоши, узкий специалист по ковырянию в носу и отрыжке, как обычно, преподавать не в настроении. Вместо урока он украдкой читает роман, запрятанный под обложку учебника. А мы пока пускаем самолетики, вырезаем рисунки на партах и просто дремлем.
Внезапно вбегает Мунна — его поставили на страже в коридоре — и запыхавшимся голосом предупреждает:
— Мастер-джи, мастер-джи, Сахиб идет!
Мистер Джоши громко рыгает и мигом прячет роман. Потом, щелкнув пальцами, встает из-за стола.
— Итак, ребята, на чем же мы остановились? Ах да. Вы рассказывали, кем хотите стать, когда вырастете. Кто еще ответит?
Мой друг поднимает руку. Впервые за все время учебы.
— Да, Салим? О чем ты мечтаешь?
— Мастер-джи, я стану известным актером, — торжествующе заявляет мальчик. — Мне звездочет предсказал.
Класс покатывается со смеху.
Про этого большого человека ходят разные слухи. Одни считают его алмазным королем, у которого нет наследников, и потому он время от времени усыновляет мальчишек из детдома, забирая их к себе в роскошные палаты. Другие утверждают, что в Мумбаи у него своя школа, куда подающих надежды ребят отбирают для специального обучения. Так или иначе, стоит Сетх-джи обратить на тебя благосклонное внимание, и дело в шляпе.
|
|
|
Салиму без разницы, кому верить — первым или вторым. Важнее то, что большой человек живет в Мумбаи, в центре индийской киноиндустрии. Мой друг уверен: Сетх-джи приехал забрать его из детского дома в блистательный мир Болливуда. Это судьба. Пророческие слова гадателя готовы исполниться в точности.
И вот нас выстраивают в общей столовой для смотра. Салим успел помыться. Вообще-то он успел помыться трижды, вновь и вновь отскабливая с кожи любое, даже невидимое пятнышко грязи. Парень принарядился в лучшее. Красиво причесал волосы. Сегодня он самый приличный мальчик во всем детдоме. Мне горько думать, как будет разбито его сердце, если большой человек остановит выбор на ком-то еще.
Наконец долгожданный гость прибывает в обществе двух незнакомцев. Что-то не похож этот Сетх-джи на алмазного короля. Скорее уж на гангстера. Впрочем, никто из нас не видел алмазных королей. Может, они все смахивают на гангстеров. Очень смуглая кожа, густые черные усы, как у грабителя Веераппана,[32] белый костюм. На шее качается длинная и тяжелая золотая цепь, достающая аж до второй пуговицы. Пальцы усеяны кольцами в разноцветных камнях — красных, зеленых, синих. Громилы за спиной напоминают бандитских прихвостней. Позже я узнаю их имена — Мустафа и Пунноозе. Гупта почтительно топчется впереди. Его золотые цепочки меркнут по сравнению с украшением на шее большого гостя.
|
|
|
— Сетх-джи, вы совсем позабыли нас, так долго не были, — льстиво упрекает он. — За это время появилось много новых мальчиков. Уверен, здесь многие придутся по вкусу.
И начинается смотр. Мы нацепляем на лица радужные улыбки. Алмазный король или владелец необыкновенной школы обходит нас, оглядывая с головы до пальцев ног. Непонятно, чем он интересуется: вопросов не задает, лишь всматривается в лица. Большой гость обходит весь ряд, идет по второму разу. На меня он даже не оборачивается. Зато замирает перед моим товарищем и спрашивает с явным акцентом южанина:
— Как тебя зовут?
— С… Салим Ильяси, — запинается от волнения тот.
— Когда его доставили? — обращается Сетх-джи к нашему Гупте.
— Месяцев одиннадцать назад из одного поселка под Бихаром.
— Сколько ему лет?
— Восемь.
— Родственники есть?
— Никаких, Сетх-джи. Вся семья погибла в беспорядках на религиозной почве.
— Печально, — произнес гость. — Однако именно такой мальчик мне и нужен. Можете выправить бумаги?
|
|
|
— Одно ваше слово, Сетх-джи. Кто понравится, того и дадим, даже моргнуть не успеете. Мустафу оформим родным дядюшкой. С законом проблем не будет. По правде говоря, социальные организации только рады их сплавить.
— Отлично. Так вот сегодня сойдемся на этом парне.
Гупта глядит на Салима, потом косится на меня (я стою рядом).
— А как насчет него?
Сетх-джи смотрит мне в глаза и медленно качает головой:
— Слишком взрослый.
— Что вы, ему всего десять. Зовут мальчишку Томас, и он прекрасно говорит по-английски.
— А мне все равно. Хочу того, другого.
— Так ведь их водой не разлить. Если берете Салима, возьмите уж и Томаса.
Смуглокожий гость начинает сердиться.
— Сдался мне ваш Томас-Хомас!.. Хватит и одного.
— Простите, Сетх-джи, я все-таки настаиваю. Это как товар в нагрузку.
— В нагрузку?
— Ну да, два в одном. Первый за деньги, второй — просто так. За счет заведения. — Гупта ухмыляется, показывая зубы в пятнах от паана.
Большой человек советуется с приспешниками, потом изрекает:
— Ладно, Гупта. Выправляйте бумаги на обоих. Мальчишек заберу в понедельник.
Салим кидается в мои объятия. Он прямо-таки на седьмом небе. Ночью моему другу не спится от радостного возбуждения. Он грезит целлулоидными снами о сладкой жизни в Мумбаи. О золотых закатах на Марин-драйв, естественно, в компании Амитабха, и нежно-розовых восходах на пляже Чоупатти, конечно же, рядом с Шахрукхом.
|
|
|
Мне тоже не удается как следует отдохнуть. Я мечусь и ворочаюсь в постели до утра. Нет, в голову не лезут мысли о рае и звездах. В тяжелом забытьи я вижу себя торговцем у дороги. Смуглый мужчина выбирает с лотка приглянувшиеся фрукты. На его шее качается звонкая цепь. И вот покупатель бросает мне пригоршню мелочи. Я кладу в его сумку сочный плод манго, а следом подсовываю гнилой банан. За просто так, в подарок.
Путешествие до Мумбаи проходит без приключений. Сетх-джи, как нам сообщают, отправляется вперед самолетом, а его спутники едут с нами в спальном купе. Мустафа и Пунноозе одеты в лунги,[33] курят биди[34] и дрыхнут почти все время, а в перерывах успевают кое-что порассказать о большом человеке. Его настоящее имя — Бабу Пиллаи, но для всех — Маман, по-малайски Дядя. Родом он из Коллама в Керале, однако уже давно живет в Мумбаи. Этот мужчина, наверное, очень добрый, иначе не основал бы школу для детей-инвалидов. Маман убежден, что маленькие калеки близки к небесам, как никто другой. И он выручает подобных нам из детских домов — по его словам, тех же тюрем, только с другим названием. Не появись этот господин, мыть бы мне и Салиму окна машин на перекрестках или полы в частных домах. Теперь же нас научат полезным навыкам и вышколят для успеха.
Мустафа и Пунноозе — прирожденные торговцы. К концу поездки даже я верю, что вытянул счастливый билет в лотерее, и отныне жизнь преобразится до неузнаваемости.
Иногда наш вагон пролетает сквозь трущобы, которые тянутся вдоль пути грязными лентами. Полуголые ребятишки с раздутыми животами машут нам, пока их матери моют посуду в сточных канавах. Мы тоже машем в ответ.
Виды и звуки Мумбаи ошеломляют нас. Вокзал Черчгейт выглядит в точности так же, как в знаменитой картине «Жизнь в Бомбее». Салим чуть ли не ждет увидеть Говинду,[35] поющего возле церкви. Мустафа показывает пляж на Марин-драйв. Я как завороженный впервые смотрю на океан; громадные волны грохочут и накатывают на каменистый берег, однако мой друг ничего этого не видит. Его глаза устремлены к палаткам, где продают закуски с безалкогольными напитками.
— Вот здесь Говинда с Равиной[36] угощались бхелпури![37] — восторженно восклицает он.
Проезжаем мимо мавзолея Хаджи Али.[38] Завидев гробницу, Салим воздевает руки к Аллаху, совсем как Амитабх Баччан в «Носильщике». Минуем районы Ворли, Дадар и Махим; взрослые спутники обращают наше внимание на самые интересные достопримечательности. В Махим-Форт мой друг жестом велит водителю остановиться.
— В чем дело? — спрашивает Мустафа.
— Ни в чем. Просто хотел посмотреть место, где контрабандисты разгружали свои товары в фильме «Мафия».
Приближаемся к Бандре, дальше — Джуху и Андхери, усеянные жилищами знаменитостей. Высокие стены оград, целые взводы охранников, одетых в особую форму… В глазах Салима дрожат слезы. Через темные окна такси мы смотрим, разинув рты, на безразмерные бунгало и многоэтажные жилые застройки. Ни дать ни взять сельские простачки, случайно угодившие в большой город. Мумбаи проносится перед нашими взглядами, словно увиденный сквозь разноцветную линзу. Солнечные лучи кажутся еще ярче, ветер — прохладнее, люди — удачливее. Как же, ведь они живут рядом с мегазвездами Болливуда! Весь город прямо кипит от счастья.
И вот мы прибываем на место, в Кореагон. Вопреки ожиданиям дом Сетх-джи не похож на роскошное бунгало. Это громадное обветшалое здание с двориком, крохотным садом и парой чахлых пальм. Владения огорожены высокой стеной, по верху которой проложена колючая проволока. У порога сидят двое темных крепких мужчин, в руках у них толстые бамбуковые палки. Ноги привратников скрещены, и мы замечаем полоски на их нижнем белье. От мужчин исходит сильный запах арака.[39] Пунноозе говорит с ними на малайском — шпарит как из пулемета. Мне удается разобрать лишь одно слово: «Маман». Похоже, охранников нанял мистер Бабу Пиллаи.
Проходим вовнутрь. Мустафа тычет пальцем в какие-то ржавые железные строения вроде крупных бараков.
— Вон она, школа для малолетних инвалидов. Там они и живут.
— Почему не видно детей? — удивляюсь я.
— А все уехали на практические занятия. Не волнуйся, вечером познакомитесь. Пойдемте, покажу вашу спальню.
Комната маленькая и просто обставленная. Двухъярусная кровать и длинное зеркало, встроенное прямо в стену. Салим занимает верхний ярус. В подвале расположен санузел, которым можно пользоваться. Там есть раковина и душевая занавеска. Не по-звездному, конечно, однако сойдет.
Кажется, мы единственные дети в этом доме.
Ближе к вечеру Маман приходит навестить нас. Мой друг взахлеб рассказывает ему, как счастлив поселиться в Мумбаи и как ему не терпится стать известным актером. Большой человек улыбается.
— Ты петь-то умеешь? Это первое и главное условие в такой работе.
— Нет, — печалится мальчик.
— Не страшно. Я раздобуду для тебя лучшего учителя музыки. Скоро ты запоешь не хуже самого Кишор Кумара.[40]
Салим готов броситься высокому гостю на шею, но чудом сдерживается.
Вечером нас отводят в школу на ужин. Здешняя столовая ничем не отличается от детдомовской: дешевый линолеум на полу, длинные деревянные столы, и даже повар — иссиня-черная копия нашего старого знакомого. Мустафа приглашает меня с другом к себе за столик, и нас обслуживают прежде остальных. Еда тут горячая и вкусная, не то что тепловатая бурда, которую мы получали в Дели.
Один за другим начинают подтягиваться прочие ребята, и наше представление о преисподней стремительно изменяется. Я вижу безглазых мальчишек, нащупывающих путь при помощи трости; вижу своих ровесников с перебинтованными, жутко изуродованными руками; детей с обрубками вместо ног, передвигающихся на особых костылях; учеников, у которых порваны рты и вывернуты пальцы, так что хлеб им приходится зажимать локтями. Многие похожи на клоунов и ведут себя подобающе. Вот только мы не смеемся, а плачем. Хорошо хоть успели поужинать.
Троих мальчишек, стоящих в углу, почему-то никто не обслуживает. Один из них облизывает губы.
— Что там за ребята? — интересуюсь я. — Разве им не хочется есть?
— Это наказанные, — объясняет Мустафа. — Работали спустя рукава. Не бойтесь, они поужинают позже.
На следующий день приходит учитель музыки. Он моложав и чисто выбрит; у него овальное лицо, большие уши, тонкие костлявые пальцы и фисгармония в руках.
— Зовите меня мастер-джи, — наставляет учитель. — Для начала послушайте, как я спою.
Мы — воплощенное внимание, хоть и сидим на полу.
— Са-ре-га-ма-па-дха-ни, — выводит мастер-джи. — Семь нот, — объясняет он, — без которых не обходится ни одно музыкальное сочинение. А теперь попробуйте повторить их. Старайтесь, чтобы звуки шли не с ваших губ и не из носа, но из самой глубины горла.
Салим откашливается и начинает:
— Са-ре-га-ма-па-дха-ни…
Мальчик поет в полную силу, от всей души. Стены легко резонируют при звуках его чистого голоса, ноты получаются ясные, незапачканные.
— Замечательно! — Учитель хлопает в ладоши. — Ты певец от Бога. Только усердно занимайся и скоро достигнешь диапазона в три с половиной октавы, не меньше!
И вот он смотрит на меня:
— Ну а почему бы тебе не попробовать?
— Са-ре-га-ма-па-дха…
Конечно, я тоже стараюсь, но голос хрипит, а ноты неуклюже рассыпаются по полу горстью мраморных шариков.
Музыкант затыкает пальцем ухо.
— Парень, ты ревешь, точно буйвол. Вижу, тут придется поработать серьезно.
— Что вы, мастер-джи, — заступается мой друг, — мастер-джи, у Мохаммеда голос тоже хороший. Вы бы слышали, как он орет!
Еще две недели мастер-джи разучивает с нами религиозные песнопения, созданные великими святыми, а также дает уроки игры на фисгармонии. Теперь мы знаем дохи[41] Кабира и бхаджаны[42] Тульсидаса[43] и Мирабаи.[44] Нам достался отличный преподаватель, который умеет разъяснить сложные духовные истины, заключенные в песнях, простыми человеческими словами. Особенно мне нравится Кабир, сказавший однажды:
Целую вечность считаешь ты бусины четок,
Но разум по-прежнему бродит, не зная покоя,
Забудь же о четках в своей руке
И начинай двигать бусины сердца.
Вообще-то Салим у нас мусульманин, а бхаджаны написаны индуистами, однако мастера-джи это нимало не смущает. Моего друга тоже. В самом деле, раз уж Амитабх Баччан не гнушается ролью мусульманского кули, а Салман Кхан[45] способен сыграть императора, то и Салим Ильяси споет бхаджану с упоением храмового служителя.
Тем временем в школе для калек у нас появляются приятели, несмотря на хитрые уловки Мустафы и Пунноозе, почему-то недовольных нашим желанием общаться с теми, кого они по ошибке зовут «пристукнутыми детьми». Понемногу мы узнаем печальные истории своих ровесников и выясняем, что, если дело касается жестоких родственников и полицейских, Мумбаи ничем не отличается от столицы. Однако даже в обрывочных беседах правда неумолимо начинает выплывать наружу.
Первым потрясением становится разговор с Ашоком.
— Никакие мы не школьники, — усмехается наш новый тринадцатилетний друг с изуродованной рукой. — Мы побирушки. Выпрашиваем подаяние в пригородных поездах. А некоторые и по карманам шарят.
— И куда вы деваете заработанное?
— Отдаем хозяину за еду и кров.
— Хочешь сказать, Маман — гангстер?
— А вы думали, ангел с крылышками? Да мне все равно, лишь бы прилично кормил по два раза в день.
Мои надежды разбиты. Но Салим упорно продолжает верить в лучшее. Для него человек изначально добр, и все тут.
Перед сном удается потолковать с десятилетним слепцом Раджу.
— Почему ты сегодня наказан?
— Заработал мало.
— И сколько вы должны отдавать каждый день?
— Все, что получим. Но не меньше ста рупий, иначе не видать ужина.
— А что тогда?
— Спишь голодным. В животе как будто крысы грызутся.
— На, возьми чапати. Мы для тебя оставили.
А вот Радхея, одиннадцатилетнего мальчишку без ноги, никогда не наказывают.
— Как у тебя получается всегда хорошо зарабатывать?
— Тсс!.. Это секрет.
— Не бойся. Мы никому ни словечка.
— Ладно, так и быть. Но вы обещайте молчать! Понимаете, в Джуху Виле Парле[46] живет одна актриса. Квартира двадцать четыре. Если рупий не хватает, я иду к ней. Она и покормит, и деньжат подбросит, сколько нужно.
— Как ее имя?
— Неелима Кумари. Раньше, говорят, была настоящей звездой.
— Красивая?
— В молодости, наверное, головы кружила. Ну а теперь стареет. Знаете, ей ведь нужна прислуга в доме. Если бы не моя нога, убежал бы отсюда и стал работать на актрису.
Ночью во сне я прихожу на Джуху Виле Парле, квартира двадцать четыре. Нажимаю кнопку звонка и жду. Открывает высокая женщина в белом сари. Воющий ветер путает ее длинные черные волосы, отбрасывает пряди на лицо, скрывая его черты. Я собираюсь что-то сказать, но дама странно смотрит куда-то вниз. Опускаю глаза — и с ужасом вижу, что у меня больше нет ног.
Я просыпаюсь в холодном поту.
Вскоре мы знакомимся с Мулаем, тринадцатилетним парнем без руки.
— Опостылела такая жизнь, — сетует он.
— Тогда почему ты не сбежишь?
— Куда? Мумбаи не моя родная деревня. Город огромный, а голову негде приклонить. Даже в канаву спать не пустят, если нет связей. И кто меня защитит от уличных шаек?
— Шаек?
— Ну да. В прошлом месяце двое отсюда удрали, так через три дня кушать захотели — сами вернулись. Банда Бхику нипочем не позволит зарабатывать на своей территории. А здесь нам дают хотя бы еду и кров, и прочие шайки нас не беспокоят.
— Нет, мы не хотим связываться ни с какими бандитами, — серьезно говорю я, припомнив старую доху: «Кабир пришел на рынок, он всем добра желает. Ни дружбы, ни вражды ни с кем он не желает».
В общей столовой царит возбуждение. Прибыл новенький из Пакистана. Мустафа вводит его, восторженно цокая языком и хлопая себя по бедрам.
— Сегодня утром вот такого привезли! От самого Шакила Рана.
Мы окружаем новичка и недоверчиво прикасаемся к нему, точно к лесному хищнику, запертому в клетке. Правда, двенадцатилетний мальчишка мало походит на зверя. Скорее на инопланетянина из рекламы британского печенья, которую крутят по телевизору. Голова у парня овальная, заостренная кверху, глаза как у китайца, мясистый нос и тонкие губы.
— Откуда он? — спрашивает Пунноозе.
— Говорят, из святилища Шаха Даула[47] в пакистанском Пенджабе, — охотно поясняет товарищ. — Там этих пацанов зовут крысятами.
— Как у них получаются такие головы?
— Да вроде бы их с рождения стягивают железными обручами, чтобы не росли. Отсюда и неповторимая форма. Здорово, правда?
— Думаю, мальчишка далеко пойдет. Маман будет доволен.
— Да уж, — кивает Мустафа. — Чрезвычайно ценный экземпляр.
Я слышу их разговор, и мне почему-то вспоминается медведь, которого мы с отцом Тимоти видели на площади Коннаут. На шее у зверя был тугой ошейник, а морду закрывала черная маска. Хозяин колол его острой пачкой, и бывший хищник вскидывался на задние лапы, потешая публику. Люди вокруг смеялись, бросали монеты. Владелец животного быстро собрал деньги и тронулся дальше давать очередное представление. Меня поразили глаза того зверя. В них было столько тоски, что я невольно спросил отца Тимоти, умеют ли медведи плакать.
Случайно натыкаюсь на Джиту, который прячется в туалете.
В руках у мальчишки целлофановый пакет, наполненный чем-то желтовато-белым. Парень раскрывает его и шумно втягивает воздух носом и ртом, прижимая прозрачную пленку к лицу. Одежда его пахнет краской и растворителем. Под ноздрями красная сыпь. Губы покрыты липким потом. После вдоха полуприкрытые глаза стекленеют, а руки принимаются дрожать.
— Джиту!.. Джиту!.. — Я трясу его за плечи. — Что ты делаешь?
— Плаваю в небе, — вяло звучит в ответ. — Сплю на облаках. Не трогай меня.
Растерявшись, я бью его по щекам. Парень кашляет черной слизью.
— Просто я нюхаю клей, — объясняет он позже. — Покупаю у сапожника, втянулся уже. Клей убивает голод и боль. И перед глазами такие яркие картинки… Даже маму иногда вижу.
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 159; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!