Часть вторая Феодальное государство и право 1 страница

Черниловский З.М. "ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА"           ПРЕДИСЛОВИЕ 1. Наука истории возникает на самой заре цивилизации, чтобы сделаться неизменным спутником человека, его учителем, воспитателем, вдохновителем. Уже самые древние авторы стремились не только описать известные им факты истории, но и объяснить их. Вместе с тем история становилась орудием борьбы классов и партий. Историческое знание сделало огромные успехи в течение XVIII и особенно XIX веков. Многие выдающиеся умы нашли на этом поприще свое призвание и признание. Благодаря их трудам поднялись из забвения великие цивилизации Древнего Востока, Древней Греции и Древнего Рима; встала во всем своем былом величии Киевская Русь и т. д. Успехам исторической науки много способствовало выдвижение новой рационалистической философии. Ее основоположником принято считать англичанина Ф. Бэкона (1561-1626 гг.), но, конечно, столь же велика роль знаменитой плеяды талантливых французов - Декарта, Вольтера, Монтескье, Руссо, Дидро, Гольбаха, Гельвеция, Кондорсе и других. Все они отвергали христианский постулат непостижимости прошлого, поскольку оно было таким, а не иным, по божественному предопределению (так называемый провиденциализм), и уже этим открыли широкую дорогу для подлинно рационалистической историографии, включая историю государства и права прошлых веков. После Великой французской революции XVIII века заметно превалирует политическая модель интерпретации истории, с которой в той или иной мере конкурирует идеалистическая концепция исторического процесса, идущая от Канта и Гегеля. В современной западноевропейской и американской историографии сформировались 7-8 школ и школок, исповедующих тот или иной тип исторической интерпретации. Это и "биографическая школа", для которой характерна отнюдь не вздорная, но во многом преувеличенная опора на роль и значение "исторических личностей" (great man теория). Это и так называемая научно-технологическая школа, для которой мерилом прогресса является главным образом прогресс науки и техники. Заслуживают упоминания географическая школа, школа так называемой коллективной психологии, социологическая школа и, наконец, экономическая школа интерпретации истории. И это еще далеко не все, К тому же стало обычным, что "идеалисты"  привлекают для своих целей как экономический, так и социологический материал, а экономисты отнюдь не чураются "идеализма". Приведу для наилучшего понимания вопроса характеристику экономической школы в исторической науке, которую дает американский историк Е. Барнес в своей "Истории исторической науки" (1963 г.): "Экономическая школа исторической интерпретации, созданная Фейербахом и Марксом, включала более или менее догматических адептов, таких, как Эшли, Вебер, Шмоллер, Бирд и др.". По этой теории, полагает Барнес, предпочтение отдается экономическому процессу, как он есть. Человек же представляется не более чем продуктом социальных институтов и соответствующей им культуры. Вне всякого сомнения, и Маркс и Энгельс воспротивились бы их насильственному "воссоединению" с консерватором У. Эшли, несмотря на его выдающиеся заслуги именно в области экономической истории, и тем более с М. Бебером и Г. Шмоллером, научные заслуги которых далеко не утратили своего значения до сего дня. При всем том нельзя не видеть, что дискредитация ленинско-сталинского "социализма" не может не бросить тень на Маркса и Энгельса, поскольку они были и остаются учителями как самого Ленина, так и шедших за ним большевиков. Немаловажно и то, что Ф. Энгельс отдавал себе отчет в том, что переход от капитализма к социализму через революцию и гражданскую войну, национализацию средств производства и неукоснительное подавление всех видов сопротивления новому революционному режиму будет далеко не лучшим временем для людей, на долю которых выпадет все это совершать и все это терпеть. 2. Драматическое крушение советского строя и всей связанной с ним идеологии поставило историческую, а значит, и историко-правовую науку перед трудным выбором. Некоторые из авторов поспешили отказаться от цитирования "классиков", что, на наш взгляд, привело к обеднению мысли вообще и соответствующих характеристик в частности. В других случаях Маркс и Энгельс присутствуют, хотя и скрытно, как бы за сценой событий. Мне представляется, что нашему менталитету уже не избавиться от привитого нам с "младых ногтей" "исторического материализма". Весь вопрос в том, чтобы взять из него то, что сохраняет научное значение, а все прочее предоставить истории как таковой. Я полагаю, по крайней мере, достоверным, что для большинства исторических эпох именно экономическое развитие определяет в конечном счете ход событий, чтобы уступить эту роль какому-нибудь иному фактору, если такого рода "рокировка" сделается исторически оправданной. Ф. Энгельс и сам понимал, что с "экономическим фактором" не все просто. Как могло случиться, спрашивал он, например, что именно в архиотсталой - экономически и политически - Германии конца ХУIII и начала XIX веков возникли великие философские школы Канта, Гегеля, Шеллинга, Л. Фейербаха и явилось на свет созвездие ее величайших поэтов - И.В. Гете, Ф. Шиллера, Г. Гейне и т. д. И то же может быть сказано о крепостнической, абсолютистской России, подарившей миру великую литературу (Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский), не говоря уже о пространственных искусствах, музыке и т. д. Как бы ни относиться к Максу Веберу (1860-1924 гг.), нельзя не согласиться с тем его наблюдением, что именно протестанты своим трудолюбием, накопительством, честностью и высокими моральными качествами вообще много способствовали развитию экономических отношений как в Англии, так и в Северной Америке, выдвинув эти страны на роль преуспевающих индустриальных держав, тогда как католические Испания и Италия как были, так и оставались в хвосте прогресса. До недавнего времени мы относились к Каутскому и Бернштейну - в свое время ученикам и соратникам Маркса и Энгельса - резко отрицательно, ибо они были по своим взглядам не революционерами, а "социал-соглашателями". Новое время, переживаемое всеми нами, позволило посмотреть на Каутского и Бернштейна иными глазами. Э. Бернштейн (1850-1932 гг.) был поначалу в числе тех экономистов-социалистов, которые отнеслись с доверием к предсказанному К Марксом экономическому кризису (в предисловии ко второму изданию 1 тома "Капитала"). Кризис этот нередко трактовался как преддверие общего краха капиталистической системы. Случилось обратное. Экономическое развитие 90-х годов прошлого века было столь скорым и успешным, что возникло - и раньше всего у Бернштейна - убеждение о неотвратимом экономическом и социальном прогрессе, исключающем, естественно, пролетарскую революцию и диктатуру пролетариата. Бернштейн справедливо указывал на возникновение и увеличение численности "среднего класса", что неизбежно влечет за собой сначала притупление, а затем и исключение классовых противоречий между трудом и капиталом. И таким образом - через демократию -открывается путь к радикальному преобразованию буржуазного общества в "социальное", и при том без пролетарской революции и диктатуры пролетариата. Чем богаче общество, утверждал Бернштейн, тем легче и надежнее утверждение социализма. И это далеко не пророчество! 3. Таким образом, как уже было сказано, оставаясь в принципе на позиции исторического материализма, автор позволяет себе всякую такую корректировку сложившихся интерпретаций древней, средней и новой истории государства и права, которая диктуется реалиями прошлого и настоящего времени. Из этого не вытекает, разумеется, конъюнктурное отстранение от всего того наследства, которое оставили Маркс и Энгельс, и мы не отказываемся от цитирования их сочинений, когда находим это возможным и целесообразным. Материалистическое понимание истории, при всей своей ограниченности, позволило увидеть в прошлом борьбу классов, каждый раз доходящую до конфликта, до революции, ниспровергающей господство одного класса и ставящей на его место другой. Возникшее вместе с антагонизмом классов государство, равно как и право, было и могло быть только классовым. Эксплуататорское государство, несмотря на все его разновидности, представляло собой организованную совокупную власть имущих классов, направленную против эксплуатируемых классов. Соответствующее ему право оказалось не чем иным, как выражением господствующих в данном обществе классовых интересов или, говоря иначе, выражением интересов господствующих индивидов общества. Но эти интересы не произвольны. Они определяются каждый раз наличными производственными отношениями, то есть объективно обусловлены, разумеется, в конечном счете. В согласии со всем сказанным выше, мы сохраняем, хотя и не без сомнений, привычную и удобную периодизацию истории по соответствующим социально-экономическим формациям: рабовладение, феодализм, капитализм, а связанные с тем коррективы даются в тексте учебника. 4. Крушение ленинско-сталинской модели социализма и распад СССР, с одной стороны, кардинальные перемены в Центральной и Юго-Восточной Европе, с другой, создали, естественно, новую политическую ситуацию, в немалой степени коснувшуюся всей "советской науки", в том числе и науки истории государства и права. Мы, собственно, изучаем не всемирную историю права, а лишь "всеобщую", то есть такую, которая имеет дело как с наиболее общими законами истории государства и права, так с наиболее типичными особенностями этой истории. При таком взгляде на наш курс мы можем сократить число государств, бывших предметом изучения (что мы и делаем), и с наибольшей объективностью и излагать и освещать ту или иную "историю", избегая обязательной тенденциозности, как она навязывалась историческим и гуманитарным наукам в недалеком прошлом. История государства и права Англии, США, Германии, Италии и других капиталистических стран современности не может больше игнорировать тот очевидный факт, что мы имеем дело с государствами, могущими называть себя правовыми и социальными: как по уровню и степени демократизации всех сторон государственной жизни, так и по степени социальной защищенности индивида, семьи, собственности, личной свободы, безопасности и т. д. Разумеется, что, как и всякое научное рассмотрение вопроса, изложение должно избегать как апологетики, так и вульгарной, то есть тенденциозной, а то и нарочито лживой, критики. Нам есть чему поучиться у Запада не только в экономической сфере, но точно также в сфере государственности и права. Хотелось бы, чтобы настоящий учебник способствовал (наряду с учебными занятиями по предмету) изживанию ложных, а то и вульгарных, представлений о буржуазных государствах и их праве. К сожалению, все еще не редкость, когда на простой экзаменационный вопрос о буржуазном праве современности можно услышать стандартный ответ, сохранившийся от прошлых времен. - Принимает ли американская женщина - в том числе негритянка или испано-говорящая пуэрториканка - участите в выборе президента республики? - спрашивает преподаватель. Студент (студентка) некоторое время колеблется, потом неуверенно: "Белая женщина, кажется мне, голосует, негритянки - нет. - А пуэрториканка? - Как же она может голосовать, не зная английского языка, то есть, будучи испанкой?" Или: - В каких странах действует суд присяжных? Насколько я знаю, только в Англии и Америке, да и там буржуазия стремится к его ограничению. 5. Рамки настоящего пособия обязывают нас ограничиться сказанным. Подведем итоги. Всеобщая история государства и права имеет своей задачей: 1. Служить интересам возможно более широкой общей подготовки студента в вопросах государства и права, выработке у него особого, юридического мышления, необходимого для усвоения и применения права. 2. Создать необходимые предпосылки для наилучшего усвоения таких дисциплин, как теория государства и права, история политических учений, государственное и международное право, а также всех других юридических дисциплин, включая цивилистику, уголовное право и процесс. 3. Способствовать выработке научного суждения о процессах, происходящих в нашей собственной стране и во всем мире. 4. Развивать умение здраво и гуманно судить о людях, ставших по собственной воле или по воле случая объектом или субъектом государственно-правовой деятельности. Автор счел возможным сократить некоторые разделы курса, более широко, чем прежде, воспользоваться историко-сравнительным методом, ввести значительный иллюстративный и пояснительный материал. Чтобы избежать дублирования других учебных дисциплин, частью уже перечисленных, автор принял рекомендации о значительном ограничении материала, относящегося к современным зарубежным государствам. И в заключение. Нельзя не согласиться с известным польским историком права академиком Ю. Бардахом, справедливо критикующим тех студентов, которые, придя на юридические факультеты из-за "легкости учения", игнорируют историю государства и права, требуя ограничения преподавания предметами специально юридическими. Эти студенты мало заботятся о своей культуре, их мало беспокоит то, что история государства и права не только не отделена от позитивного права, но служит наилучшей предпосылкой его усвоения, понимания.      Введение 1. От первобытного стада к родоплеменному строю 1. Раскопки английского антрополога Л. Лики в Олдовае (Африка) позволяют полагать, что возникновение человекоподобных существ произошло около 1750 тысяч лет тому назад'. Найденный здесь Homo habilis отличается уже не только прямохождением и кистью, могущей хватать и удерживать орудие, но также способностью делать последнее. Высвобождаясь постепенно от унаследованных в ходе эволюции архаических признаков, человек приучался к коллективным формам производства, потребления, самоуправления. Около 100 тысяч лет тому назад, в так называемый мустьерский период, мы находим его способным возводить жилища, добывать огонь, обрабатывать для своих нужд камень и кость. Мустьерская дородовая группа (первобытное человеческое стадо) невелика по численности - 30-40 человек; дальнейшее расширение ее наталкивается на недостаток продовольствия. Немногие строго исполняемые правила регулируют внутреннюю жизнь первобытного стада. Не исключено, что уже в мустьере были констатированы первые кровнородственные ассоциации и установлены некоторые запреты в сфере стихийно сложившихся отношений между полами. Местом преимущественного расселения древних людей служила обширная территория, включавшая Африку, Переднюю Азию, Южную Европу. Наилучшие условия для жизни человека имелись в районе Средиземного моря. Здесь он заметно отличается по своему физическому облику от как бы заторможенных в развитии южных европейцев, вынужденных приспособляться к нелегким условиям приледниковой зоны. Недаром Средиземноморье сделалось колыбелью самых ранних цивилизаций древнего мира. В следующем, ориньякском,. периоде человек вступает в начальную фазу позднего палеолита (около 30 тысяч лет назад). Она принесла с собой копье, дротики и гарпуны, западни для охоты на животных, хитроумные ловушки для ловли рыбы. Бродячий образ жизни уступает место полуоседлости и оседлости. Последующие находки в том же Олдовае и поблизости от него уводят нас в более древние времена. Недавняя находка (в Эфиопии) - останки примата, жившего 4,5 млн. лет тому назад. Это пока самый древний предшественник человека. Возникают комплексы построек, служащих для жилья, ремесленных работ, хранения запасов. Появляется первобытная магия (фетишизм), складываются связанные с ней обряды и запреты. Труд, положенный на расщепление камня, на обработку рукоятей, на оттачивание кости, на устройство жилища и т. п., создал, наконец, человека. Зачатки членораздельной речи, появившиеся в мустьере, получают свое дальнейшее развитие. Вместе с тем приходит способность к абстрактному мышлению, к сознательной деятельности. В свою очередь биологическая революция создала новые, неизмеримо большие возможности для совершенствования процессов труда. Приблизительно с VIII тысячелетия до н. э. наступает новая эпоха в истории древнего человека. Ее принято называть эпохой нового камня, неолитом. Наступает время шлифованных каменных орудий, пиления и сверления камня. Появляются лук, каменная, деревянная или костяная мотыга, долбленая лодка. Приручается первое домашнее животное - собака. Вооруженный всем этим новым богатством, человек совершает подлинную земледельческую и индустриальную революцию. Он овладевает техникой земледелия, научается добывать и обрабатывать металлы, разводить рабочий и молочный скот. Каким бы грубым ни казался нам человек неолита, следует помнить, что ему обязаны мы разумно направленной селекцией, результатом которой было освоение всех тех злаков, которые до сих пор кормят человечество, - пшеницы, проса, ячменя, риса, а также сахарного тростника и др. То же самое можно сказать об одомашнивании животных. Ни корова, ни лошадь, ни свинья не встречаются в природе в их нынешнем виде. Они стали такими в результате направленного отбора. При этом из 140 тысяч пород животных, населяющих землю, человек отобрал именно лучшие и, отобрав, вывел в соответствии со своими потребностями (около 40 пород). Индустриальная революция сопровождается быстрым развитием ремесла, призванного удовлетворять новые и все растущие потребности в вещах, главным образом предметах производительной деятельности, одежды, кухонной утвари, культа. Особой заботой пользуется изготовление оружия. Пример неолитической культуры дают иберийцы (III тыс. до н. э.). От них остались сооружения и дороги, каменоломни и селения, мотыги и лопаты. Могильники иберийцев позволяют говорить о начальном этапе социальной дифференциации. 2. Земледелие и скотоводство принесли с собой великие перемены. Присваивающая форма хозяйства уступает место производящей, а вместе с тем обнаруживаются первые противоречия в сфере собственности и распределения. Перемены наступают, конечно, не сразу. В общинах более простого типа коллективная обработка земли сохранялась до недавних дней. Ее наблюдал Миклухо-Маклай: "2-3 и более мужчин, - писал он о папуасах, - становятся в ряд, глубоко втыкают заостренные удья (колья) в землю и потом взмахом подымают большую глыбу земли... За мужчинами следуют женщины, которые ползут на коленях, держа крепко в обеих руках удья-сав, размельчают поднятую мужчинами землю. За ними идут дети различного возраста и растирают землю. В таком порядке мужчины, женщины и дети обрабатывают всю плантацию". В подобного рода общинах существует и долго удерживается коллективизм потребления. Общий продукт (за исключением доли, предназначенной на воспроизводство) расходуется постепенно, соразмерно потребностям. Дело меняется с тех пор, как на смену заостренным кольям приходит мотыга (не говоря уже о плуге), появляются лук и стрелы, рыболовный крючок и т.п. В отличие от земли, которая еще долго будет коллективной собственностью, в отличие от рабов, совместно захватываемых и совместно же эксплуатируемых, орудия труда довольно рано переходят в индивидуальную, личную собственность. Первое, что должно было способствовать этому, - способ, которым орудие делалось: производя орудие, первобытный человек "создает его от начала до конца, искусно его использует и управляет им" (Дайамонд). Второе, что должно было действовать в том же направлении, заключается в постепенном укоренении правила, согласно которому орудие, требующее индивидуального навыка, остается в преимущественном, если не исключительном, обладании определенного лица. Частная собственность, замечает Плеханов, здесь в порядке вещей гораздо более, чем какой-либо другой тип присвоения. Но как только появляется орудие, позволяющее добывать пищу независимо от коллектива, и с той поры, как оно становится собственностью его обладателя, так почти автоматически слабеет связь, удерживающая человека в коллективе, и последний, приспособляясь к новым условиям жизни, вынужден вступить на путь превращений.

Мы поможем в написании ваших работ!