Номинативная факультативность
Номинативная факультативность (необязательность) –это признак, указывающий на характер номинации окказионального слова в отличие от номинации канонического слова.
Мир действительно опосредованно спроецирован в языке главным образом в лексических значениях слов. В этом смысле каноническое слово – это исторически закрепленный в языке знак определенного «кусочка действительности», и в живой речи, являющейся отражением этой действительности, определенное слово языка в соответствующей ситуации представляет собой номинативно неизбежный, обязательный факт с точки зрения лексической системы и нормы языка в данную эпоху его жизни. (Наличие у слова синонимов или возможность его перифрастических замен не меняет существа дела, ибо и синонимия, и перифрастичность также выражаются посредством канонических слов.) «Посредством номинативной деятельности язык расчленяет действительность (безразлично, внешнюю или внутреннюю, реальную или абстрактную) на элементы, лингвистически определимые»[29].
Окказиональное же слово является факультативным, не необходимым фактом с точки зрения номинации в указанном выше смысле, так как за таким словом в языковой классификации неязыкового мира действительности с обязательностью не закреплен ни один из ее «кусочков».
Поясним на несколько упрощенном примере. В толковых словарях текст словарной статьи, разъясняющий значение (или значения) определенного слова, есть не что иное, как описание средствами общелитературного языка того «кусочка действительности», который закреплен за этим словом. На этой основе можно «по описанию» определить, какому слову языка оно соответствует. Например, прочитав в словаре С. И. Ожегова такое «описание», как «1. Предмет мебели в виде широкой горизонтальной доски на высоких опорах, ножках... 2. перен. Питание, пища... 3. Отделение в учреждении, ведающее каким-нибудь специальным кругом дел...», мы узнаем в нем лексическое значение слова стол. В этом – номинативная обязательность слова языка, исторически закрепленная общественно-речевой практикой людей. Но, с другой стороны, как бы мы точно и подробно ни описывали средствами общелитературного языка (не средствами метаязыка лингвистики!) значение какого-либо окказионального слова (например, пролетариатоводец, гроссбухнуть, горизонт горизонствует), ни один рядовой носитель языка не сможет угадать искомое слово.
|
|
|
Именно поэтому индивидуальные новообразования[30] в огромном своем большинстве так и остаются в самой периферийной сфере речи.
Есть и такие сравнительно редкие случаи, когда новообразование при своем появлении практически сразу же, без предварительной речевой проверки, становится фактом языка. У таких слов можно проследить точную датировку их появления: субботник (10 мая 1919 г.), пятилетка (март – апрель 1929 г.), стахановец (август 1935 г.) и др.[31] Совсем недавно появилось слово луноход. Впервые оно произнесено по Московскому радио 17 ноября 1970 г. Особенность всех этих образований в том, что, появляясь вместе с возникновением новых «кусочков действительности», они стали их прямыми некомпенсируемыми наименованиями. Это и предопределило их быстрое, непосредственное вхождение в язык. Здесь факт речи (возникновение нового слова) и факт языка (вхождение этого слова в каноническую лексику) сливаются воедино.
|
|
|
Синхронно-диахронная диффузность
Едва ли не самым трудно уловимым признаком окказионализма является его синхронно-диахронная диффузность, сущность которой заключается в местонахождении окказионального слова в точке пересечения синхронной и диахронной осей координат языковой системы. Поэтому окказионализм является живым воплощением связи между синхронией и диахронией.
Языковеды уже не раз указывали на неразрывную связь синхронии с диахронией: «Язык существует, развиваясь, изменяясь, во времени, а функционировать он может, лишь оставаясь неизменным»[32]. Это положение известно в языкознании как парадокс Ш. Балли или парадокс соссюровской дихотомии синхронии и диахронии. Возникает этот парадокс вследствие отрыва друг от друга и противопоставления друг другу двух указанных аспектов языка. Языковеды преодолевают его, говоря, что нельзя отрывать друг от друга и резко противопоставлять синхронию и диахронию. Рабочий принцип, основанный на таком разрешении парадокса, заключается в том, что нужно постоянно помнить и постоянно подчеркивать то положение, что каждая языковая единица в одно и то же время результат диахронического генезиса и результат синхронического функционирования системы. Иначе говоря, для объяснения настоящего мы широко привлекаем прошлое, объясняем настоящее прошлым»[33].
|
|
|
Подлинная жизнь окказионализма в речи – это его «одно-моментность», его одновременное рождение и употребление как единственная форма его функционального существования – без последующих актов воспроизведения. Окказионализмы и синхронны, и диахронны. Синхронны потому, что, подобно обычным каноническим словам в их системном отношении друг с другом, окказионализмы ассоциативно связаны с ними словообразовательными, семантическими, грамматическими и другими отношениями и потому-то в речи, в самом процессе общения, творятся из уже существующих морфем и понимаются носителями языка; иначе говоря, в функциональном отношении окказиональное слово «не растягивается» по глубине диахронного среза, в отличие от обычного слова, которое воспроизводится как одно и то же слово в разные отрезки времени его исторической жизни. Диахронны потому, что окказионализмы, будучи фактами чисто речевыми и невоспроизводимыми, в самих актах своего рождения включаются в линейную цепочку временной последовательности других речевых актов – актов, протяженных во времени. Таким образом, акт рождения окказионального слова (диахронный момент) и акт его функционального сосуществования с другими окказионализмами и прежде всего каноническими словами (синхронный момент) – одновременны, одномоментны.
|
|
|
Каноническое слово, как известно, может быть раздельно подвергнуто двум аспектам рассмотрения – синхронному и диахронному.
Поясним на примере. В советские годы появилось слово бетонщик, которое закрепилось в языке и в течение определенного исторического времени реально живет в форме многократных разновременных актов своего воспроизведения. Это – диахронный аспект. С другой стороны, то же самое слово бетонщик в каждый данный момент непосредственного своего речевого общения в языковом сознании носителя языка ассоциируется как слово производное, выводимое от слова бетон. При этом в сущности неважно, как в действительности это слово было образовано при его первом появлении. (Последнее обстоятельство и объясняет наличие фактов переразложения, декорреляции и т. п., в которых как раз и заключено расхождение между исторически подлинным характером образования слова и его синхронной словообразовательной квалификацией.) Главное здесь – каким это слово ассоциируется и представляется носителям языка теперь, в момент речи. Это – синхронный аспект,
Поэтому, когда мы говорим: «Образуйте от слова бетон посредством суффикса -щик другое слово» и нам называют в качестве ответа слово бетонщик, то все это представляет собой не что иное, как лишь синхронную имитацию образования этого слова, а не подлинную картину его исторического создания, поскольку бетонщик уже давно, задолго до данного момента речи, живет в языке. Ср., однако, такие рассуждения: «... надо прежде всего осознать ошибочность распространенного мнения о том, что слова будто бы образуются в процессе речи... В действительности производные слова не образуются в речи, мы употребляем слова, уже существующие в языке»[34]. Нам представляется, что в этом рассуждении содержится сразу две неточности. Во-первых, окказиональные слова (а это тоже слова!) образуются только в речи в самом прямом смысле, т. е. «по ходу речи». Во-вторых, что касается производных слов языка (канонических слов), то в диахронном аспекте – в своей реальной исторической жизни – они также образуются (впервые возникают) только в речи и в этом смысле принципиально ничем не отличаются от окказиональных слов. И лишь с синхронной точки зрения производные канонические слова представляются как вторичные, мотивированные, выводимые по отношению к своим производящим словам. Как непроизводные, так и производные канонические слова с синхронной точки зрения не образуются в самом процессе речи, а воспроизводятся как готовые.
Указанному, выше раздельному, относительно независимому – синхронному и диахронному – рассмотрению окказиональные слова не поддаются и не могут поддаваться в силу неразрывной слитности их синхронной и диахронной жизни. При, попытке рассмотреть окказионализм с синхронной точки зрения он как бы ускользает от нас в диахронную сторону, при попытке же увидеть его с диахронной точки зрения он уходит в противоположную, синхронную сторону. Например, во фразе Ты не делатель, а лишь говоритель окказионализмы делатель и говоритель в диахронически «чистом» своем виде не могут быть представлены в силу их, одноразовости и непроизводимости: окказионализмам вообще чужда историческая протяженность их функционирования. Чисто синхронному же (т. е. ассоциативно-функциональному) рассмотрению этих слов мешает неотступно вторгающийся сюда фактор рождения этих слов, т. е. диахронный фактор. Именно в силу своей синхронно-диахронной диффузности, а значит, и лишенности языковой исторической жизни окказиональное слово не может быть названо лексическим неологизмом в собственном значении этого термина (см. гл. IV).
Синхронно-диахронная диффузность свойственна лишь окказиональным словам и чужда словам каноническим, в которых синхронная и диахронная стороны их жизни, а соответственно синхронный и диахронный аспекты, их рассмотрения относительно независимы и самостоятельны. Данное положение наглядно подтверждается такими явлениями, свойственными лишь каноническим словам, как опрощение, переразложение, декорреляции и т. п.[35]
Какова должна быть синхронно-диахронная интерпретация такого, например, явления, как переразложение? Переразложение (или переинтеграция) – это перемещение границ морфемно-слово-образователыюго членения слова при сохранении им своей словообразовательной производности[36]. Например, слово сотрудник в момент своего рождения было образовано посредством префиксации от слова трудник (в значении «работник, труженик, трудящийся»). В связи с этим слово сотрудник теперь уже стало соотноситься как со своим образующим не со словом трудник, исчезнувшим из языка, а со словом труд. В настоящее время в синхронной словообразовательной интерпретации слово сотрудник является не префиксальным образованием, а префиксально-суффиксальным от слова труд, т. е. имеет вид не как со + + [(труд–н)+ик], каким оно было в момент своего рождения, а как со + (труд) + ник, каким оно является теперь.
Какова причина подобных метаморфоз в словообразовательной структуре (а вслед за этим и в словообразовательной интерпретации) одного и того же слова, но в разные периоды его исторической жизни? Причина здесь – в относительной независимости и самостоятельности синхронных и диахронных ассоциаций словообразовательного строения какого-либо слова. По мере исторически постепенного угасания в языке слова трудник как слова живого соответственно постепенно возникали и закреплялись в языковом сознании ассоциативно-словообразовательные связи у слова сотрудник со словом труд как со своим ближайшим родственным словом, представляющимся уже теперь как образующим – вопреки исторической правде его подлинного образования.
Налицо словообразовательное противоречие между синхронией и диахронией в слове сотрудник. Проявления этих противоречий не беспредельны – они строго ограничены кругом ассоциаций лишь с родственными (однокорневыми или одноосновными) словами. Как только по тем или иным причинам у производного слова исчезают родственные слова или утрачиваются с ними живые словообразовательные ассоциации как со словами родственными, а вместе с тем и как образующими (ср.: ушат и уши, чан и дощаной, окно и око), то оно вообще утрачивает способность к словообразовательной интерпретации, деэтимологизуется и подлежит уже этимологической характеристике[37].
Процессы опрощения, переразложения, декорреляции совершенно чужды окказиональному слову именно потому, что, изъятое из сиихронно-диахронных отношений, оно не испытывает противоречий между диахронной жизнью (в принципе отсутствующей у него) и синхронным функционированием.
Например, опрощенный окказионализм вообще немыслим уже хотя бы потому, что все окказионализмы в словообразовательном отношении являются обязательно производными словами.
Синхрония и диахрония – это два коррелята. Поскольку же окказионализмы лишены диахронной жизни, постольку им нельзя приписывать и синхронное существование.
Относительно независимое, существование синхронии и диахронии в каноническом слове – одно из проявлений нарушения симметричности дуализма языкового знака, о чем впервые со всей убедительностью высказался С. Карцевский в противовес бескомпромиссно-схематическим дилеммам Соссюра, построенным по принципу «либо – либо»: либо статика – либо динамика, либо синхрония – либо диахрония[38]. Такая неподвижно-мертвая, инертная контрастность свойственна лишь искусственным, неразвивающимся системам, к которым язык как раз и не относится.
Каноническое слово (которое является языковым знаком), живя раздвоенной – синхронной и диахронной – жизнью, вместе с тем сохраняет свое единство и цельность определенной лексической единицы, т. е. сохраняет динамическое тождество самому себе на протяжении определенного исторического отрезка времени. В этом – диалектически противоречивая сущность реальной неразрывности и единства между синхронией и диахронией слова как лексической единицы языка. Не признавая соссюровской дилеммы «либо статика – либо динамика», С. Карцевский писал: «Если бы знаки были неподвижны и каждый из них выполнял только одну функцию, язык стал бы простым собранием этикеток. Но также невозможно представить себе язык, знаки которого были бы подвижны до такой степени, что они ничего бы не значили за пределами конкретных ситуаций. Из этого следует, что природа лингвистического знака должна быть неизменной и подвижной одновременно»[39]. И далее: «...чистое и простое противоположение ведет к хаосу и не может служить основанием для системы. Истинная дифференциация (например, синхрония и диахрония, канонические слова и окказиональные слова. – А. Л.) предполагает одновременные сходства и различия. Мыслимые явления образуют ряды, основанные на общем элементе, и противополагаются только внутри этих рядов»[40].
Окказиональные слова с их беспретенциозностыо в отношении вхождения в язык и вместе с тем принципиальной возможностью стать с течением времени единицами языка являются своего рода снятием диалектического противоречия, существующего между синхронией и диахронией в пределах «слова вообще» как лексической единицы.
Однако не следует забывать и об асимметричности словесного знака в его собственно функциональном, синхронном плане: «контекстуальная мимикрия» канонического слова поразительна. Каноническое слово с «опорным», «стержневым», внетекстовым значением имеет способность использовать его как знак для выражения целого ряда актуальных, речевых значений, определяемых бесконечно меняющимися конкретными ситуациями общения и в определенной мере выходящих за пределы этого «опорного» значения. С острой наблюдательностью С. Карцевский отметил: «Обозначающее (звучание) и обозначаемое (функция) постоянно скользят по наклонной плоскости реальности. Каждое выходит из рамок, назначенных для него партнером: обозначающее стремится обладать иными функциями, нежели его собственная; обозначаемое стремится к тому, чтобы выразить себя иными средствами, нежели его собственный знак»[41]. Поэтому нет и быть не может постоянного, стандартно-однозначного соответствия между «звучанием» и «значением» в каноническом слове в процессе его синхронного функционирования в речи.
Таким образом, асимметрический дуализм канонического слова как языкового знака обнаруживается как в диахронном, так и в синхронном плане. Окказиональное же слово, в силу его одноразовости, невоспроизводимости и других уже называвшихся свойств, такого «асимметрического расщепления» между звучанием и значением не знает, являясь уникальным семиотическим знаком в необратимо совершающемся и постоянно творимом речевом процессе.
Предлагаемая нами синхронно-диахронная интерпретация окказиональных слов представляет собой опыт их характеристики в «чистом» проявлении, не осложненном тенденциями перехода из речи в язык: имеются в виду лишь те случаи, когда окказионализм навсегда так и остается в своем окказиональном статусе. Окказиональное словотворчество В. Маяковского хорошо иллюстрирует эти случаи: из всех его многочисленных окказиональных слов ни одно так и не вошло в язык, оставшись в сфере индивидуальной речи.
Но как объяснить сравнительно редко наблюдающиеся случаи перехода окказиональных слов в обычные, канонические слова? Синхронно-диахронная интерпретация окказионализмов не противоречит этим фактам и, так сказать, не закрывает окказионализмам путей их проникновения из речи в язык.
Письмо как графическая форма передачи и фиксации речи вуалирует подлинную природу жизни окказионализма, но оно в немалой степени способствует и его «популяризации», более интенсивной повторяемости, которая при определенных обстоятельствах (например, при необходимости в новых номинациях), может перерасти в воспроизводимость. Как только в повторяемости окказионального слова возникает хотя бы намек на его воспроизводимость (т. е. когда его употребление становится более самостоятельным и уже не связывается с целями его экспрессивной цитации), как только это слово начинает становиться уже более или менее отстаивающимся или стандартизующимся знаком определенного смысла и значения, в нем начинает уже просвечивать диахроническая жизнь, с возникновением которой появляются и свойства синхронных функциональных синтагматических и парадигматических ассоциаций,– слово, таким образом, из окказионального постепенно превращается в каноническое.
В качестве примера можно было бы назвать такие слова, как сиюминутный и сиюминутность, функционирование которых в современных газетно-публицистических стилях граничит между их очень слабо выраженной воспроизводимостью и их все более адаптирующимся, становящимся все более привычным окказиональным цитированием.
Оба эти слова помещены в словаре-справочнике «Новые слова и значения» (М., 1971, с. 435–436) и иллюстрированы многочисленными примерами: «литература «сиюминутного» факта («Лит. газета», 25 января 1966 г.), сиюминутными импровизациями («Правда», 15 января 1967 г.), «сиюминутность» музыкально-литературных передач («Лит. газета», 25 марта 1965 г.) и др.[42] Но это отнюдь не значит, что данные слова стали несомненными фактами языка, так как эти слова в настоящее время еще сохраняют налет окказиональных значений. К тому же данный словарь, как сказано в пояснениях к нему (см. с. 3–15), «не ставит перед собой нормативных задач» и потому включает не только уже вошедшие в общее пользование новые (появившиеся в 60-е годы XX в.) слова, но и входящие в него.
§ 14. Свойственна ли окказионализмам «постоянная новизна»?
В отличие от языкового неологизма, новизна которого с течением времени стирается, исчезает, главной особенностью окказионализмов, по мнению некоторых исследователей, является их постоянная, так сказать, «хроническая» новизна. Н. И. Фельдман пишет: «Хотя со времени написания этих строк (т. е. строк Щедрина и Маяковского. – А. Л.) прошли десятки лет, слова поцекистей, душедрянствовать, умонелепствовать, белибердоносцы сразу выделяются из общего контекста своей новизной. И вот этим-то они резко отличаются от подлинных неологизмов», для которых «характерно как раз обратное – а именно то, что трудно уловить тот недолгий момент, когда они еще ощущались как неологизмы»[43]. Г. И. Миськевич и Л. К. Чельцова утверждают: «В языке имеются особые лексические группы, для которых ощущение новизны является обязательным и постоянным. Это индивидуальные авторские образования, поэтические неологизмы...»[44]
Следует, однако, заметить, что постоянная новизна слова (пусть даже и окказионального) логически немыслима и лингвистически несостоятельна. Всякая новизна слова обязательно «привязана» к определенному отрезку времени. Вследствие утраты тончайших ассоциаций с породившим ее временем ассоциаций, недоступных пока точному, формализованному описанию, происходит постепенное угасание этого признака. Не новизна, а необычность[45], «диковинность» – вот что является постоянным признаком окказионализма. Совсем другое дело, что новизна и необычность совпадают при первом появлений окказионального слова. По истечении же определенного времени новизна исчезает, а необычность остается. Так, например, окказионализмы Щедрина, Маяковского известны не одно десятилетие и, конечно, потеряли новизну, но ощущение и восприятие необычности, даже при известной языковой адаптации к ним, прочно сохраняются. Описать со всех сторон эту необычность в понятиях и терминах лексикологии, словообразования, грамматики, стилистики, языковой нормы – вот главная задача.
Говоря о временном характере новизны языковых неологизмов и постоянной новизне окказиональных слов, Г. И. Миськевич и Л. К. Чельцова в сущности сводят оценку этого понятия лишь к индивидуально-субъективным, вкусовым восприятиям отдельных носителей языка, а именно: «Ощущение новнзны – это чисто индивидуальное свойство каждого человека. Ведь совершенно естественно, что чувство новизны и его утрата при восприятии слов во многом определяется степенью образованности воспринимающего, его вкусами, языковым чутьем и т. д.»[46].
В этом рассуждении, на наш взгляд, второстепенное выдается за главное, а главное – за второстепенное. Бесспорно, что оценка таких качеств слова, как его стилистическая окраска, диапазон его семантических оттенков (для многозначного слова), а также степень его новизны или устарелости в известной мере действительно связана с индивидуальным восприятием этого слова и, конечно, труднее поддается с этих сторон точным «измерениям», чем его характеристика с формально-грамматических сторон. Но не менее бесспорно и то, что понятия устаревшего слова (например, перст, рыбарь, боярин, волость, городовой), актуального слова (человек, думать, белый, сельсовет) и неологизма (луноход, универсам) – это понятия объективные и объективированные соответствующими показателями: лексикологическими, семантическими, стилистическими, словообразовательными и т. д. Поэтому не следует переоценивать фактор индивидуального восприятия качеств и свойств нового слова.
§ 15. Признак индивидуальной принадлежности
Отметим, наконец, еще один признак окказионализма – его принадлежность отдельному лицу. Не случайно окказионализмы часто называют индивидуальными образованиями. Для окказионализма его «авторская принадлежность» является принципиальным условием пребывания в окказиональном статусе. Конечно, мы не всегда можем знать, какому конкретному лицу принадлежит тот или иной окказионализм: этому мешает преходящий характер речи, хотя письмо, разумеется, значительно облегчает (но все же не всегда гарантирует) решение этого вопроса.
В языке же каждый его факт, в том числе и каноническое слово, значим лишь социально, т. е. как безраздельно обезличенная принадлежность всему коллективу людей – носителям данного слова, несмотря на наличие в языке слов, авторство которых научно установлено. Для носителя языка сведения о том, что, например, слово будущность принадлежит Карамзину,– это лишь лингвистическое знание о словах (такое же, например, как и знание этимологии соответствующих слов), но отнюдь не языковое их значение и не необходимое условие их нормального функционирования. Авторство в словах типа будущность разрушено их принадлежностью к языку.
Различительная сила девяти названных признаков окказионального слова[47] (принадлежность к речи, творимость, словообразовательная производность, ненормативность, функциональная одноразовость, экспрессивность, номинативная факультативность, синхронно-диахронная диффузность, индивидуальная принадлежность) неодинакова. Например, степень ненормативности и экспрессивности в разных словах колеблется и может приближаться к нулю в зависимости от степени окказиональности самого окказионального слова: чем меньше окказиональности, тем слабее проявляются данные два признака, и наоборот. Надо учитывать, что имеются переходные случаи между словами каноническими и окказиональными. Поэтому каждый из девяти признаков, взятый в отдельности, недостаточен как демаркатор окказионализма. И только во всей своей «разовой совокупности» они способны определенно отграничить окказиональное слово от всех других единиц языка, в том числе и от канонического слова, а также от диалектизма и других некодифицированных лексических элементов общенародного языка.
В поисках точного научного определения окказионального слова надо исходить, видимо, из его принадлежности к лексической единице. Все известные нам удовлетворительные определения слова как единицы языка, в том числе и предлагаемое Н. М. Шанским, не противоречат также и определению окказионального слова. Но в окказиональном слове мы насчитали девять признаков, которые не свойственны обычному, каноническому. Поэтому при определении окказионального слова нужно учитывать его специфические особенности.
Итак, предварительное рабочее определение окказионального слова может быть таким: окказиональное слово – это речевая экспрессивная единица, обладающая свойствами невоспроизводимости (творимости), ненормативности, номинативной факультативности и словообразовательной производности. В предлагаемую формулировку из девяти признаков мы включили наиболее существенные.
Что касается выдвинутых Н. М. Шанским двенадцати признаков слова как языковой единицы в целом, то все они (например, фонетическая оформленность, семантическая валентность, лексико-грамматическая отнесенность, непроницаемость и т. д.) свойственны также и окказионализмам, за исключением воспроизводимости, отсутствующей у окказиональных слов, и постоянства звучания и значения как признака, автоматически аннулируемого свойствами их одноразовость и невоспроизводимость.
Итак, почти все, что свойственно каноническим словам, характерно также и для окказионализмов, но далеко не все, что свойственно последним, характерно и для канонических слов. Данное обстоятельство является одной из форм проявления главной и наиболее общей лингвистической антиномии: «язык – речь» и в общем ей соответствует: все, что есть в языке, имеется и в речи, но не все, что есть в речи, имеется и в языке.
Основной принцип, на котором зиждутся отношения между языком и речью, – это отношения антагонистической взаимообусловленности. На нем же строятся и отношения между каноническими словами как лексическими единицами языка и окказиональными словами как лексическими единицами речи. Поэтому естественно, что в свойствах окказионализмов обнаруживаются свойства речи, а в свойствах канонических слов – свойства языка. «Речь полностью зависит от условий своей реализации, а язык стремится избавиться от этой зависимости. Речь испытывает воздействие всех факторов исторической и общественной среды, в которой функционирует язык, и поэтому является проводником исторических влияний. Но язык защищается от этих воздействий речи своими нормами, которые он стремится возвысить над текучестью исторических и общественных событий»[48].
[1] См.: Щерба Л. В. Очередные проблемы языковедения. ИАН ОЛЯ, 1945, т. 4, вып. 5, с. 182; Абакумов С. И. О сложных словах в русском языке.– «Русский язык в школе», 1946, № 3–4, с. 19.
[2] Реформатский А. А. Введение в языковедение. М., 1955, с. 226.
[3] Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958, с. 102.
[4] Маслов Ю. С. Введение в языкознание. М., 1975, с. 28.
[5] Василевская Е. А. Словосложение в русском языке. М., 1962, с. 67.
[6] См., например, сборник целого ряда тематически объединенных статей: Морфологическая структура слова в языках различных типов. М.–Л., 1963..
[7] См.: Шанский Н. М. Лексикология современного русского языка. М., 1964, с. 8 и сл.; см. также: Шанский Н. М. Очерки по русскому словообразованию (автореф. докт. диссерт.). М., 1966, с. 5.
[9] «Ни один язык не был бы в состоянии выражать каждую конкретную идею самостоятельным словом или корневым элементом. Конкретность опыта беспредельна, ресурсы же самого богатого языка строго ограничены» (Виноградов В. В. Русский язык. М., 1972, с. 18).
[11] От нем. unklar – неясно.
[12] Гардинер А. Различие между «речью» и «языком».– В кн.: Звегинцев В. А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях, ч. 2. М., 1960, с. 16.
[13] Смирницкий А. И. Объективность существования языка. М, 1954, с. 29–30.
[14] См. напр.: Янко-Триницкая Н. Фразеологичность языковых единиц разных уровней языка. ИАН СЛЯ, 1969, вып. 5, с. 430 и сл.
[15] Ср.: «...метаязыковые ситуации, в которых само слово становится объектом анализа, отнюдь не аномальны, с ними сталкивается каждый носитель языка,– хотя бы уже потому, что новое использование средств морфемного уровня, всякий раз требующее внимания, заложено в самой природе функционирования языка как творческого процесса» (Манучарян Р. С. Вопросы интерпретации и измерения глубины слова.–ВЯ, 1972, № 1, с. 117–118).
[16] Окказиональность, или окказиональное значение, на наш взгляд, не поддается чисто логическим, понятийным формулировкам: оно непосредственно выражено в самих формах языка. «Мы не можем выразить языком то, что само выражается в языке» (Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958, с. 51). В словесном искусстве художественность (как форма или способ отражения действительности) не отражается словом, не обозначается им, а является в нем.
[17] Винокур Г. О. Об изучении языка литературных произведений.– В кн.: Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959, с. 253.
[18] Ср. у В. М. Солнцева: «слово может быть как единицей языка, так и единицей речи» (Солнцев В. М. Язык как системноструктурное образование. М., 1971, с 141). Разграничение лексемы и лексы как единиц языка и речи осуществляется в лингвистических работах редко и непоследовательно.
[19] Лопатин В. В. Рождение слова. М.-, 1973, с. 64.
[20] Аржанов А. А. Закон есть закон.– «Журналист», 1968, № 3, с. 20.
[21] Даем контекст: А как же птенцы-малыши? Ведь они погибнут от голода и стужи! Принято решение: сбросив лыжи, лезу на толстенную ель... Забирать птенцов домой бессмысленно – вырастить их все равно не удастся. На уме другое: подкинуть в чужое гнездо. Оно где-то тут неподалеку. Проделываю опять операцию по «елолазанию»... («Известия», 17 февраля 1972 г.). Ср. каноническое слово скалолазание.
[22] Ср. у В. М. Солнцева: «слово может быть как единицей языка, так и единицей речи» (Солнцев В. М. Язык как системноструктурное образование. М., 1971, с 141). Разграничение лексемы и лексы как единиц языка и речи осуществляется в лингвистических работах редко и непоследовательно.
[23] Пауль Г. Принципы истории языка. М., I960, с. 94.
[24] Комлев Н.Г. Компоненты содержательной структуры слова. Изд-во МГ», 1969, с. 67.
[25] Ср. замечание Г. О. Винокура: «Как и звуки речи, морфемы не выдумываются. Однако есть исключения: пресловутые кубоа Гамсуна, сикамбр и умбракул Горького» (см.: Винокур Г. О. Маяковский – новатор языка. М., 1943, с. 12).
[26] Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М., I960, с. 524.
[27] Клаус Г. Сила слова. М., 1967, с. 16.
[28] Лопатин В. В., Улуханов И. С. Словообразование и культура речи.–«Русский язык в школе», 1963, № 4.
[29] См.: Русский язык и советское общество. Проспект. Алма-Ата, 1962, с. 13–14.
[30] Караулов Ю. Н. Языковое время и языковое пространство (о понятии хро.-ноглоссы).–«Вестник МГУ». 1970, филология, № 1. с. 61.
[31] См.: Русский язык и советское общество. Проспект. Алма-Ата, 1962, с. 13–14.
[32] Тезисы Пражского лингвистического кружка (1929).– В кн.: Пражский лингвистический кружок. М„ 1967, с. 23.
[33] Караулов Ю. Н. Языковое время и языковое пространство (о понятии хро.-ноглоссы).–«Вестник МГУ». 1970, филология, № 1. с. 61.
Строго говоря, все новообразования (как факты языка) нашего времени индивидуальны, но их авторство в языковом сознании носителей языка утрачивается но разным частным причинам, которые в конечном счете сводятся к одной общей причине: язык ие «терпит» и перемалывает все, что песет на себе печать индивидуальной («персональной») специфичности или исключительности. Новое слово, входя из речи в язык, оставляет за его пределами все признаки и следы своего собственно речевого происхождения.
[34] Эти процессы и вызывающие их причины рассмотрены в кн.: Шанский И. М. Очерки по русскому словообразованию. Изд-во МГУ, 1968, с. 174–251
Ср. замечание Ф. П. Филина: «Язык всегда проявляется в речевой деятельности индивидуумов. Соссюровская антиномия langue–parole с противопоставлением обоих членов, как отрешенных друг от друга противоположностей, представляют собой порочный круг. На самом деле эти противоположности составляют диалектическое единство. В языковой системе всегда имеются противоречия, которые, по-видимому, нельзя предусмотреть ни в одной модели. Свободно владеющий языком обязательно делает разного рода отступления от принятых стандартов. Не случайно иностранцев нередко узнают по «слишком правильной» речи» (Филин Ф. П. К проблеме социальной обусловленности языка.– В сб.: Язык и общество. М., 1968, с. 18).
Например, в словах бетонщик, тракторист, строитель, старость, дорожный, светло-голубой, белеть, ужинать, по-весеннему и вообще в подавляющем большинстве производных слов современного языка синхронный и диахронный аспекты их словообразовательного восприятия не противоречат друг другу. Но это свидетельствует не о тождестве синхронии и диахронии производного канонического слова, а об их совпадении, которое, как мы уже видели, в принципе не обязательно для каждого производного слова
[35] Эти процессы и вызывающие их причины рассмотрены в кн.: Шанский И. М. Очерки по русскому словообразованию. Изд-во МГУ, 1968, с. 174–251.
[36] Тимофеев К- А. Об основных понятиях словообразования.– «Русский язык в школе», 1971, № 3, с. 29–30.
[37] Карцевский С. Об асимметрическом дуализме лингвистического знака // Звегинцев В. А. История языкознания XIX–XX вв. в очерках и извлечениях, ч. 2. М., 1965, с. 85.
[38] Оба эти слова отмечены в «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского (т. 3, Спб., 1903, с. 847 и 1009).
[39] Карцевский С. Об асимметрическом дуализме лингвистического знака – кн- Звегинцев В. А. История языкознания XIX–XX вв. в очерках и извлечениях, ч. 2. М., 1965, с. 85.
[40] Там же.
[41] Ср. некоторые наши примеры: Нами руководят соображения более глубокие, чем сиюминутный азартный интерес («Коме, правда», 11 января 1967 г.). Едва ли не первым слово сиюминутный употребил В. Маяковский. Ср. его примечания к постановке «Мистерии-буфф»: ...меняйте содержание,– делайте содержание ее современным, сиюминутным (см.: Маяковский В. Собр. соч. в 13-ти т., т. 2, с. 245).
[42] Ср. некоторые наши примеры: Нами руководят соображения более глубокие, чем сиюминутный азартный интерес («Коме, правда», 11 января 1967 г.). Едва ли не первым слово сиюминутный употребил В. Маяковский. Ср. его примечания к постановке «Мистерии-буфф»: ...меняйте содержание,– делайте содержание ее современным, сиюминутным (см.: Маяковский В. Собр. соч. в 13-ти т., т. 2, с. 245).
[43] Фельдман Н. И. Окказиональные слова и лексикография.– ВЯ, 1957, № 4, с. 65.
[44] Миськевич Г. И., Чельцова Л. К. Новые слова, их принятие и нормативная оценка (проблема новых слов в культурно-речевом аспекте).–В сб.: Актуальные проблемы культуры речи. М., 1970, с. 244.
[45] Разумеется, названная нами здесь необычность окказионализма --это не лингвистический, а интуитивно воспринимаемый, так сказать, «бытовой» его признак, который может и должен быть лингвистически определен.
[47] Миськевич Г. И., Чельцова Л. К. Новые слова, их принятие и нормативная оценка, с 245.
[48]Звегинцев В. А. Теоретическая и прикладная лингвистика. М., 1968, с. 105
Дата добавления: 2018-05-31; просмотров: 1267; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!