Письмо селькора Д.П. Мазура в редакцию газеты «Безбожник»

г[ород] Россошь Ю[го]-В[осточной] ж[елезной] д[ороги]

Воронежского Округа, Окркоопхлебсоюз.

В Петропавловском районе наблюдаются массовые случаи пожаров. В Богучарском районе от пожара сгорел бедняцкий и колхозный хлеб на общественном току в 2 тысячи пудов. Пожары возникают кое-где и в других селениях. Это - дело рук кулаков. Рабочая бригада приняла участие в организации красного дня 1-го августа. К срыву этого дня среди крестьян был пущен слух, что 1-го августа будет «Варфоломеевская» ночь.

Крестьяне бросились в поле, чтобы переночевать вне домов, говоря, что в эту ночь всех будут резать и вешать, «а кто и сами не знаем». Председатель ВИКа всех прогнал обратно с поля в деревню, давая крестьянам разъяснение о значении этого дня и крестьяне вернулись. Кроме кулацких и контр-революционных элементов ведут также агитацию многочисленные сектанты, в особенности секта Федоровцев.[32]

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 69. Д. 703. Л. 74. Заверенная копия, машинопись.

№ 5

Письмо группы верующих-молокан в ЦК ВКП(б)

В Центральный Комитет Коммунистической партии большевиков

от гр[ажда]н и гр[ажда]нок общ[ины] Раздольная в целом

Михайловского с[ель]/сов[ета] Гиганского рай[она]

Заявление

Настоящим просим ЦК ВКП(б), как высший орган власти, обратить внимание на поданные нами заявления от 10000 нас[еления] Молоканских объединенных общин,[33] которые поданы еще в 1929 и 30 и 31 годах. Просьба наша не удовлетворяется, и поэтому мы убедительно просим пересмотреть наши заявления в сторону нашей просьбы, так как мы думаем, что по всем историческим событиям вам известны религиозные убеждения наших предков. Подвергаемые жестокой пытке и всевозможным издевательствам, они были пропускаемы на зубчатые колеса и перепиливаемы деревянными пилами, они оставались тверды в своих убеждениях, сохранили веру в живого Бога и не поклонялись делу рук человеческих.

И в настоящее время мы - последователи и потомки их, - идя по стопам наших предков, имея веру в Живого Бога и ученье Христа, мы не можем присоединиться к обществу безбожников и вместе с ними строить социализм, противоречащий нашему убеждению. Так как мы не можем принимать в пищу то, чего запрещено священным писанием - свиное мясо и т.п., и не можем терпеть то, что наших детей в школах воспитывают и учат безбожеству, а религию всесторонне притесняют всякими способами. А именно с 1925 года местная власть потребовала от нас: «Дайте нам списки ваших попов». Мы отвечали: «У нас попов нету». Но под угрозой того, что «если вы не представите для регистрации ваших молельщиков, то ваш молитвенный дом будет закрыт» и под всеми такими давлениями и притеснениями, местная власть заставила нас делать все, что нам не нужно и никогда у нас не было. После всего этого стали этих регистрированных людей лишать права голоса и приписывать их к числу злостных агитаторов против сов[етской] власти, а в 1929 и 30 году стали сажать в тюрьмы и высылать, а имущество конфисковывать.

[На] такое притеснение наших братьев население старалось доказать, что люди не такие, как вы на них приписываете. Но местная власть стала преследовать и тех, которые входят в защиту, считая их кулаками и подкулачниками, что и побудило нас всех просить разрешения на выезд за границу, где бы мы нашли себе свободные места, чтобы нас не притесняли в нашем вероучении по нашим чувствам.

На нашу просьбу центральный комитет нам почему-то не отвечает, но с 12 по 15 февраля 1931 года по некоторым из наших общин, в числе которых и наша, проезжала красная армия, вслед которой шел колхозный обоз в неопределенном числе. Красная армия проявляла дерзкое отношение к мирному населению, избивали и топтали лошадьми всех людей, которые попадали в их руку, забирали и отправляли в гор[од] Ростов, избитых, израненных подвергали пытке. Некоторые не могли перенести всего, что им было, лишались своего здоровья, взяты в больницу. Которых мы считаем безвинными, и по сие время томятся в доме закл[ючения] под ведением ОГПУ, которая приписывает им все, что может ловко придумать, для своего оправдания применяя статью 58-ю (пункт 10 и 11) нашим братьям, считая их контрами. Мы считаем все это по наветам и клевете. Президиум нашего сел[ь]/с[овета] не перестает нам угрожать расправой. И в таких обстоятельствах среди безбожников, где религия - опиум и верующий в Бога человек подобен тому, мы в дальнейшем оставаться не желаем и просим ЦК разрешить нам выезд за границу.

К сему расписываемся все своеручно.

Прилагаем к сему выписку из протокола общего собрания

[далее следуют 76 подписей]

Подпись граждан свидетельствует член с[ель]/сов[ета]

Михайловской общины Раздольной                    Лоскутев И.Е.

27 мая 1931 года

ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 74. Д. 2663. Л. 20-21. Подлинник, рукопись.

«Не пей! С пьяных глаз ты можешь обнять своего классового врага!»*

Плакат с таким призывом, описанный Михаилом Зощенко в рассказе «Землетрясение»,[34] как нельзя лучше отразил общее, весьма политизированное направление деятельности созданного в феврале 1928 года «Общества по борьбе с алкоголизмом» под председательством Ю. Ларина (М.А. Лурье), первым заместителем которого стал рабочий-металлист С.М. Семков. Наличие в руководстве Общества представителя «правящего класса» должно было направить ее деятельность в нужное идеологическое русло.

Следует заметить, что Советская власть, одной рукою открывшая дорогу спаиванию населения дешевой водкой, другой все-таки пыталась принимать меры по борьбе с пьянством. Последние, конечно, возымели некоторое действие, хотя не столь большое, как ожидалось. Дело в том, что позиция властей по отношению к пьянству была двойственной: с одной стороны, его негативные социальные последствия были очевидны, а с другой стороны, доходы с питий были важной статьей бюджета. Поэтому задача борьбы с пьянством была переложена на плечи общественности. Это позволяло, в случае необходимости, совершить резкий поворот в алкогольной политике в противоположную сторону или, по крайней мере, контролировать антиалкогольную кампанию со стороны, придавая ей нужную направленность и остроту.

Первые шаги «мягкой» антиалкогольной кампании практически совпали с отменой «сухого закона». Первая ячейка общества борьбы с алкоголизмом была создана в Орехово-Зуево уже в 1926 году. Вот образчик типичного агитационного представления тех лет на тему «Суд над наборщиком», посвященного актуальной теме пьянства. «Революционный суд «скор, но справедлив». По предложению представителя лиги «Время» на суде над явившимся на работу пьяным наборщиком было решено «предварительного опроса не производить», а сразу перейти к «заслушиванию обвинительного акта». Несмотря на прочувственное последнее слово «обвиняемого»: «Верно, пил я. Отчего пил – не знаю. Больше за кампанию. Клуб я свой подвел, что не явился. Слушал я обвинителя и решил – больше пить не буду. Прошу у товарищей простить меня», решение суда было суровым, насколько оно могло быть таковым по отношению к собрату по классу. С одной стороны, приговор предусматривал исключение «из профсоюза и клуба, как антиобщественный элемент», но, с другой, «раскаяние и обещание не пить дает возможность приговор считать условным в течение года».[35]

Хотя в Тезисах ЦК ВКП(б) «О борьбе с пьянством» (июнь 1926 года) злоупотребление спиртным продолжало связываться с «наследием старого быта», однако к числу причин пьянства были отнесены не только «буржуазная идеология», но и «нэпманская стихия». Подобная увязка злоупотребления алкоголем с новой экономической политикой не только добавляла борьбе с пьянством недостающую ей классовую составляющую, но и оставляла возможности маневра в случае свертывания нэпа. Коль скоро будет удалена «основная причина» алкоголизма, то и само «следствие» исчезнет автоматически. Другими словами, в новых условиях расширение выпуска водки, как источника средств ускоренной индустриализации, не представляло собой опасности.

Тем не менее, во второй половине двадцатых годов антиалкогольные меры не сводились к театрализованным представлениям и идеологическим заклинаниям. Вышедший в сентябре 1926 года декрет СНК РСФСР «О ближайших мерах в области лечебно-предупредительной и культурно-просветительной работы с алкоголизмом», помимо борьбы с самогоноварением и развития антиалкогольной пропаганды, предусматривал введение системы принудительного лечения алкоголиков. С осени этого же года в школах были введены обязательные занятия по антиалкогольному просвещению. В марте 1927 года в ряде городов РСФСР были введены некоторые ограничения на продажу спиртного - малолетним, лицам в нетрезвом состоянии, в выходные и праздничные дни, в буфетах заведений культуры и т.д.

Активное участие в кампании против пьянства приняли видные советские ученые. Например, в 1927 году вышла книга В.М. Бехтерева «Алкоголизм и борьба с ним», в которой, в частности, «отрезвление трудящихся» рассматривалось как «дело самих трудящихся» и связывалось с достаточным культурным уровнем широких масс. Однако общий тон антиалкогольной кампании того времени задавала статья Б. Дидриксона в журнале «Трезвость и культура» с весьма характерным названием «Пьяниц — к стенке!». Предлагаемые меры, помимо организации курсов агитаторов-пропагандистов, предполагали создание специальных дружин и отрядов «легкой кавалерии» по борьбе с пьянством. Не случайно, в 1927 году председателем военной секции Всесоюзного совета антиалкогольных обществ был избран «главный кавалерист» страны С.М. Буденный.

Своего пика антиалкогольное движение достигло в 1928-1929 годах, и было тесно связано с активной деятельностью уже упомянутого «Общество по борьбе с алкоголизмом», члены которого смысл своей деятельности видели в том, чтобы «оно будоражило общественное мнение, создавало настроение в массе, проводило законы».[36] Организованная борьба совпала по времени и целям со всесоюзным комсомольским культпоходом как в городе, так и в деревне.

В первый же год работы Общества было создано более 150 местных отделений, члены которых изучали вопросы наркотизма и борьбы с ним, организовывали лекции, доклады и митинги на антиалкогольные темы. Кроме того, Общество организовало и провело более 100 специальных уличных шествий и около 60 рабочих конференций. Это было вполне обосновано, так как к моменту создания ОБСА мест культурного отдыха в стране было в три раза меньше, чем мест продажи спиртных напитков.[37]

Общество добилось официального принятия Постановления СНК РСФСР от 29 января 1929 г. о запрещении открывать новые торговые точки по продаже водки, торговать ее в праздничные и предпраздничные дни, в дни зарплаты и в общественных местах, продавать спиртное несовершеннолетним и пьяным, а также вести алкогольную пропаганду. Однако, показательно то обстоятельство, что в 1929 году в Ленинграде власти разгромили трезвенническую секту чуриковцев, четверть членов которой составляли молодые ленинградские рабочие, и которая пользовалась большой популярностью в среде рабочего класса. На предприятиях члены Общества выпускали листовки с фотографиями пьяниц и с карикатурами на них, устраивали производственные суды. Были даже организованы конкурсы на «непьющее предприятие», выпускались специальные «Боевые сводки против водки».[38] В общем все напоминало очередной «фронт» Советской власти против внутреннего врага.

В январе 1928 года был организован радиомитинг «Профсоюзы в борьбе с пьянкой», а в Третьяковской галерее Общество и Наркомат просвещения провели широко распропагандированную антиалкогольную выставку.[39] Журнал «Трезвость и культура» публиковал официальные материалы, но обложку использовал для политически злободневных лозунгов. Так, на обложке второго номера журнала за 1929 год сообщалось, что «190 000 квартир можно было построить или 720 000 тракторов можно было купить на те деньги, которые были пропиты в СССР в 1927 году»

Важнейшей частью антиалкогольной кампании стал плакат, который связывал искоренение пьянства с завершением культурной революции, с антирелигиозной пропагандой и с повышением культурного уровня населения. Эти представления наиболее ярко и оптимистично выразил В. Дени в плакате «Долбанем!» (1929). Тогда же появились плакаты, противопоставлявшие употреблению алкоголя культурный досуг - «Книга вместо водки», «Кто умен, а кто дурак! Один за книгу, другой - в кабак» и другие. Плакат осуждал пьянство и на бытовом уровне. С призывом не пить на плакатах обращались к отцам дети (например, Д. Буланов «Папа, не пей!»), а тексты делали упор на сознательность: «Помни, когда ты пьешь, твоя семья голодает». В подобных произведениях зачастую сформировался образ пьяницы - человека опустившегося и страшного (Лебедев К. «Такой отец - губитель нашей семьи»). Тогда как в плакатах, агитировавших за первую пятилетку, пьянство трактовалось не больше, не меньше как тормоз социального прогресса: «Чтобы превысить промфинплан, снижай алкоголизм, травматизм, болезни»; «Социализм и алкоголизм несовместимы» и т. п.

Да и в целом с 1928 года борьба с пьянством постепенно приобретает характер очередной идеологической «кавалерийской атаки» под лозунгом: «Алкоголизм и социализм несовместимы». Приметой антиалкогольной кампании 1928-1929 годов стал публичный отказ от потребления спиртного. Например, в апреле 1928 года рабочие Балтийского завода выдвинули лозунг: «Бросим пить - пойдем в театр и кино». Однако подобное единодушие, созвучное решениям партийных органов, скорее свидетельствовало о нарастающем конформизме населения, нежели об осознанном движение за трезвость. В эту кампанию оказались вовлеченными даже дети. Почти повсеместно (в том числе и в школах) возникали ячейки юных друзей ОБСА. В Москве, Ленинграде, Вологде, Перми, Рыбинске тысячи детей выходили на улицы с лозунгами: «Мы требуем трезвости от родителей» и «Долой водку». Например, в Сормове состоялась грандиозная детская антиалкогольная демонстрация с участием более 5 тысяч учащихся, а московский областной слет пионеров принял решение об отказе старших братьев - комсомольцев - от употребления алкогольных напитков. В рабочих аудиториях в дни получки периодически проводились встречи родителей и детей под лозунгом «Отец, брось пить! Отдай деньги маме!».

Дальше – больше. Отряды «легкой кавалерии» стали закрывать питейные заведения, но к 1930 году кампания государственной борьбы с пьянством в основном выдохлась. Появились первые наркологические диспансеры, но работа, для которой требовались квалифицированный персонал и лекарства, проводилась слабо и эпизодически. В итоге медицина все больше уступала место политическим судам ОБСА.

Хотя «антиалкогольный фронт» был дополнен новым наступлением на «самогонные бастионы», по данным ЦСУ и Центроспирта, за первые пять лет после введения продажи государственной водки (1924-1929 гг.) выгонка самогона в стране не уменьшилась, а возросла с 480 млн. литров до 810 млн. литров.[40] Возобновленная же милицией с начала 1928 г. антисамогонная деятельность, носившая ярко выраженный карательный характер, была тесно связана с провалом хлебозаготовок осени-зимы 1927 года. Постановлением ВЦИК и Совнаркома РСФСР от 2 января 1928 года приготовление, хранение и сбыт самогона, а также изготовление, хранение, сбыт и ремонт самогонных аппаратов вновь запрещались, и за эти нарушения предусматривались административные наказания либо в виде штрафа до 100 рублей, либо в виде принудительных работ на срок до 1 месяца.[41]

Непродуманная антиалкогольная компания 1928-1929 года, которой предшествовал год «либерального не запрещения» производства самогона, лишь ухудшила ситуацию. Частичная реализация требований Ю. Ларина и его сторонников в области сокращения производства водки и иных алкогольных напитков, закрытия части мест реализации «казенки» и сокращения времени работы этих заведений, привели к росту шинкарства и потребления самогона в городах. Несмотря на самое решительное применение штрафов, арестов и конфискаций, административными мерами убить самопального «зеленого змия» государству никак не удавалось.

Борьба с пьянством в Советской России приносила больше поражений, чем побед. По сути, была потеряна последняя возможность вытеснить самогон водкой. Впереди были год «великого перелома», усиление миграции в города сельских жителей, возможно и тех детей, что «баловались» на огороде самогоном, которые привносили в городскую культуру, и без того носившую полукрестьянский, «мигрантский» характер свои традиции и ритуалы потребления алкогольных напитков. В первую очередь, в города вытеснялась молодежь, воспитанная на самогоне. То есть, мы видим, что объективные факторы, закрепляющие «традицию» потребления самогона городскими жителями были налицо.

Под давлением как экономических, так и социальных факторов, на антиалкогольном фронте большевистские правители окончательно сдали «командные высоты» как раз ко времени свертывания нэпа. До конца двадцатых годов Сталин в целом был сторонником сдерживания пьянства. Он поддерживал антиалкогольную борьбу, придерживаясь так называемой «политики пресса», когда сверху планировалось систематическое сокращение выпуска и общедоступности водки (например, в части выпуска спиртных напитков был утвержден не госплановский вариант I-го пятилетнего плана, а несколько сокращенный план, рожденный в недрах ОБСА), а регламентация торговли спиртными напитками в регионах была отдана в юрисдикцию местным Советам.

Однако планы первых пятилеток окончательно похоронили утопию всеобщей трезвости. С одной стороны, расширения продажи спиртных напитков стало важным внутренним источником поступления средств на нужды форсированной индустриализации (в 1929 г. стране впервые был спущен план по водке), а с другой, спаивание народа, позволяло сохранять бездефицитный бюджет.[42]

После принятия политических решений о свертывании нэпа накал на фронте антиалкогольных битв резко пошел на убыль. Сначала власти поддержали задуманную ОБСА кампанию по закрытию пивных и винных лавок в Ленинграде в 1931-32 годах, но уже в сентябре 1932 года Ленинградский облисполком направил в адрес районных исполкомов секретное предписание заранее согласовывать с ним все подобные случаи. Еще через год областные власти приняли решение об открытии новых винных лавок для усиления реализации водочных изделий. В апреле 1932 г. прекратило свою деятельность и «Общество по борьбе с алкоголизмом», как мешавшее «добыванию» средств на индустриализацию, а вместо него возникло более аморфное движение «за здоровый быт». Были закрыты издаваемые в Москве и Харькове журналы «Трезвость и культура», фактически полностью прекращена антиалкогольная пропаганда, перестали публиковаться сведения и статистические данные о распространении пьянства в стране.

Новым лозунгом дня стали слова тогдашнего наркома пищевой промышленности СССР А.И. Микояна: «Какая же это будет веселая жизнь, если не будет хватать хорошего пива и хорошего ликера?». Ведущая тенденция в области алкогольной политики прорисовывалась вполне определенно: в целях обеспечения «веселой жизни» к 1940 году производство спирта вдвое превысило довоенные показатели. Однако не стоит забывать, того, что первым шагом на пути «всеобщей алкоголизации» страны стал, несомненно, год «великого перелома», грандиозностью и масштабностью «большого скачка» затмивший «скромный» и незаметный поворот «пьяной» политики.

____________________________

* В сокращенном варианте опубликовано: Орлов И.Б. «Класс - он тоже выпить не дурак»: Краткий курс российского пьянства на заре советской власти // Солидарность. 2002. № 16. С. 14-15.

«Советская власть плюс военизация всей страны»*

Как свидетельствуют "письма во власть", общество 1917-1927 гг. воспринималось как глубоко расколотое, иерархичное, лишенное социальной гармонии. Разумеется, в годы войны фундаментальной линией раскола являлось противостояние "белых" и "красных". Но и помимо нее в тот же период, а также же в двадцатые годы, имелось немало иных линий конфликтов и противоречий: неравноправие в положении рядовых граждан и "ответственных работников", города и деревни и пр. Психологии "единого общества" не давала сложиться и ярко выраженная антинэповская линия в менталитете значительной часто как городских, так и сельских жителей в 20-е годы. Поэтому вряд ли можно говорить о наличии к концу первого послереволюционного десятилетия ясно выраженных и "чистых" признаков "тоталитарного сознания". Одновременно, нельзя не признать, что его элементы все же имелись в менталитете жителей советского государства. Эти элементы, в силу фрагментированности и мозаичности массовой психологии, пока еще не складывались в единую картину. Причем "тоталитарные структуры" менталитета имели двоякое происхождение. С одной стороны, - это архаическая и традиционная культура и соответствующее политическое сознание подавляющей части населения. С другой - наследие гражданской войны и "военного коммунизма", влияние политической пропаганды и появляющиеся признаки становления "идеократического государства". Вот как определяют сущностные черты тоталитарного политического сознания Л.Я. Гозман и Е.Б. Шестопал: "носитель тоталитарного сознания - "идеальный" подданный тоталитарной системы - не делает различий между обществом и властью, проблемы "власть и общество", столь важной в рамках других политических систем, для него просто не существует. Власть и народ в этом случае едины не потому, что они договорились в конкретном вопросе, решив, что интересы совпадают; в тоталитарном сознании власть и народ едины потому, что они вообще неразличимы, мыслятся как одно нерасчлененное целое, и сам вопрос об их отношениях не возникает. Актуальны иные проблемы: власть и народ против внешнего окружения, власть и народ против внутренних врагов...".[43]

Именно этот аспект динамического взаимодействия и взаимовлияния государственно-политических структур и социума остается пока вне поля зрения историков. Изучение социально-экономических и политических представлений и поведения простых людей не может проводиться вне системы координат конкретной российской истории. В данном случае речь идет о готовности населения защищать "свою" власть в условиях резкого обострения внешнеполитической ситуации второй половины двадцатых годов и, особенно, кризиса 1927 г. Готовность народа защищать власть выступает одним из важнейших критериев отношения социальных низов к последней, хотя, несомненно, трудно выделить властную компоненту из более широкой проблемы защиты Отечества. Тем более, что исторический контекст нередко задает весьма неожиданные повороты в массовом сознании.

Так, 24 февраля 1918 г. ВЦИК и СНК разослали всем местным советам и земельным комитетам телеграмму-запрос об отношении к подписанию мира. Из 405 ответов, полученных с мест за период с 25 февраля по 5 марта, 262 были за мир, 233 - за войну. По 11 центральным губерниям 6 губернских советов (Воронежский, Калужский, Костромской, Курский, Московский, Тверской) высказались за необходимость войны.[44] Несомненно, местные элиты в период "триумфального шествия власти" являлись в значительной мере органами охлократического характера. А широкие массы отнюдь не горели желанием воевать. Общие настроения человека с ружьем весьма недвусмысленно выразил в письме В.И. Ленину в конце 1917 г. некий солдат Петухов: "Эти стоящие в окопах солдаты поддержали правительство народных комиссаров только потому, что ожидали от них получить долгожданный мир. Какой это будет мир - сепаратный или позорный, солдата это мало интересует. Одно только для него ясно, что он более продолжать воевать и не может и не будет. Нервы его притупились, он потерял всякие чувства, и только одно у него на уме и сердце, что скоро мир ... Не ожидайте, чтобы солдаты стали бы бороться, проливать свою кровь опять за социализм и за общее братство народов. Теперь солдат ни за какие, самые наивысшие идеи и цели не пойдет сражаться, и никакая сила его на это не может двинуть".[45]

Но все же, несмотря на пропаганду интернационализма и идей мировой революции в течение всего послереволюционного десятилетия, патриотические настроения в массовом сознании не были разрушены окончательно. Угроза войны выявила широкий спектр настроений в обществе: от безоговорочного стремления защищать рабоче-крестьянское правительство до ожидания интервенции, которая даст возможность расправиться с коммунистами. Кроме того, тесное переплетение задач мирового коммунистического движения и защиты Отечества от "внутренней и внешней контрреволюции" привело к концу 1920-х гг. к формированию национал-большевизма, как своеобразного идеологического оформления концепции "строительства социализма в одной стране". Да и в массовом менталитете идея всемирной коммунистической республики все более отождествляется с воссозданием имперских порядков. А это, в свою очередь, не могло не вызывать опасений Запада, особенно по мере восстановления экономического и военного потенциала СССР.

Завершение к середине двадцатых годов восстановительного периода, при всей условности этого понятия, поставило на повестку дня вопросы усиления обороноспособности страны. Переход Красной Армии к милиционной системе можно рассматривать как попытку переложить задачу укрепления вооруженной мощи СССР на широкие слои населения. Уже в конце 1924 г. лозунг "военизации всей страны" (М.В. Фрунзе) был выдвинут в качестве насущной очередной задачи. Такая постановка вопроса потребовала перенесения центра тяжести работы многочисленных массовых добровольных организаций (Общество Друзей Воздушного Флота, Добролет, Доброхим, Об-щество Радиолюбителей, Военно-научное общество и др.) из армии в среду гражданского населения. В массовости этих организаций сомневаться не приходится: в октябре 1924 г. в ОДВФ было 1 млн. 331 тыс. членов, в Доброхиме - 740 тыс. Но в сельскую местность эти общества проникали слабо: насыщение уездов членами ОДВФ было слабее губернских городов. В деревне на 10 тыс. жителей приходилось 26 членов ОДВФ, тогда как в городе - 1077).[46] Поэтому главный упор в деятельности низовых ячеек делался на работу среди крестьянства, как "массы наиболее отсталой, инертной". В докладах с мест (Воронежская губерния) признается возможность того, что во многих местах "военная работа будет встречена, если не с явным, то с тайным недоброжелательством". Поэтому рассчитывать в первое время на активность и самодеятельность низовых ячеек не приходится.[47]

Содержание программы "военизации страны в мирное время" было раскрыто в решениях I-го Всесоюзного съезда военно-научных обществ (декабрь 1924 г.): проникновение идей защиты страны в толщу населения; "культивирование населения" (выработка выносливых, физически развитых людей, бесстрашных, воодушевленных идеей мировой социалистической революции); знание тактики войсковых соединений всем гражданским населением; обеспечение в мирное время населения техническими средствами, которые в военное время могут быть использованы для обслуживания войск; точная выработка планов мобилизации районов, приспособление фабрики заводов к производству военных предметов снаряжения; подготовка всей жизни страны (санитария, воспитание, образование, правосудие и пр.) к войне; переход на работу военного времени всех учреждений; производство инженерной разведки; изучение проблем обороны страны различными научными организациями.[48] А затем по мере изменения обстановки данная программа "обогащалась" все новыми пунктами. Так, в соответствии с решениями III съезда Советов (март 1925 г.) о поднятии обороноспособности страны путем усовершенствования военной техники, насыщения ею Красной Армии и соответствующего расширения военной промышленности, ставится задача вовлечение в эту работу всех технических сил страны: организация ВНО среди гражданских техников, дача элементарных военных знаний служащим и рабочим на предприятиях. Кроме того, проблема стандартизации военной и гражданской техники нацеливает на внедрение техники в массы через заводские районы, профсоюзы, комсомол и волостные центры, а также на учет интересов обороны в инженерной подготовке дорог, связи, гражданских сооружений, гидротехники и пр. Речь идет, прежде всего, о приспособлении гражданской техники к нуждам будущей войны, о разработке вопросов "наилучшего использования данного предприятия для целей войны и способов его защиты от авиации и химии".[49]

В целях патриотического воспитания масс предполагалось "пользоваться годовщинами крупных военно-революционных событий" в целях ознакомления "с жизнью и деятельностью таких столпов революции, как Ленин и Троцкий, военных деятелей как Буденный...".[50] В числе рекомендованных тем политбесед есть и такие, как: крестьянские настроения в Красной Армии, советизация занимаемых районов и т.п.[51]. Но сложность пропагандистской работы заключалась в том, что за призывом, чтобы "каждый гражданин сознавал свой революционный долг перед Республикой и стремился стать в ряды ее воинов для защиты Союза и завоеваний Революции", стояло вполне прозаическое требование к населению "сознательно пойти навстречу тем мероприятиям Советской власти, которые она найдет нужным провести для ограничения количества продуктов внутри страны".[52] Это переводило вопрос в плоскость жизненных интересов самых широких слоев населения, и прежде всего крестьянства. А восприятие последними общественного порядка, как правило, зависело, главным образом, от того, насколько существующий строй позволяет выжить.

Исходя из теории неизбежности войн в период империализма, применения огромных войсковых масс и сильного развития техники и химии на современном этапе, особый упор в программе "всеобщей военизации" был сделан на работу среди молодежи, начиная с пионерского возраста: завершение общей программы физической подготовки в допризывном возрасте, психофизическая подготовка, организация военных уголков в школах, военно-технических кружков в втузах и военных кружков при клубах, популяризация военных знаний.[53] Но эта работа шла крайне медленно, порождая весьма сложные проблемы. Врач из Воронежа К. Десслер констатировал, что "понижение физических качеств призываемых в армию за последнее десятилетие свидетельствует о физическом вырождении народа". Общее улучшение народного здоровья и его психофизических качеств предполагалось достигнуть "только средствами, способными улучшить качества расы", и, прежде всего, с помощью физических упражнений (в числе рекомендуемых: гимнастика, ходьба, бег, фехтование, плавание, легкая атлетика, гребля, защита и нападение). Причем необходимость и полезность политического уклона в деле физвоспитания не подлежала сомнению.[54]

В марте 1925 г. новый Председатель Реввоенсовета и Наркомвоенмор М.В. Фрунзе представил в Политбюро доклад о состоянии вооруженных сил СССР, в котором обращалось внимание на неблагополучное материальное положение Красной Армии, а также на коренные недостатки территориальной системы формирования вооруженных сил: слабую подготовку призывных контингентов и "крестьянские настроения" в среде военнослужащих. Вооруженные силы СССР на начало 1926 г. (610 тыс. человек, 6987 орудий, 30162 пулемета, 60 танков, 99 бронеавтомобилей, 42 бронепоезда, 694 самолета)[55] были способны выполнить задачу стратегического сдерживания вероятного противника, но для непосредственного военного противостояния Красная армия оказывалась уже менее сильной, так как в действие вступал фактор мобилизационной готовности армии и военной промышленности. Оценивая с этой точки зрения состояния обороноспособности СССР, начальник Штаба РККА М.Н. Тухачевский в своем докладе в Политбюро в декабре 1926 г. отметил, что ни Красная армия, ни страна к войне не готовы из-за скудных материальных боевых мобилизационных запасов.[56]

Первая половина 1926 г., несмотря на принимаемые меры, не оживила деятельности военно-научных и других добровольных обществ. В сводке о деятельности организаций ВНО на июль 1926 г. отмечены весьма слабое привлечение гражданского населения, неналаженность сбора членских взносов, плачевная материальная база ("Вопрос о винтовках и патронах в некоторых местах не разрешен за отсутствием средств") и отсутствие литературы. Проверка на местах не обнаруживает "никаких следов от произведенной работы, одно лишь "пустое место". В деревне отсутствие средств вынуждает ограничиваться "чаще одними голыми плакатами".[57]

Активизация работы Общества содействия обороне (так с октября 1926 г. стало называться ВНО) произошла только в конце 1926 г. Центр тяжести был перенесен на установление связи с хозяйственными и техническими научными учреждениями, в вузами и втузами, между военно-научными и гражданскими научными работниками. Хотя следует признать, что активизация работы ячеек ОСО в большей степени приходилась на наркоматы и ВСНХ, чем на местные ячейки. Секция подготовки народного хозяйства к войне с конца 1926 г. сконцентрировала свое внимание на исследовании путей и способов развития промышленного производства для наиболее полного удовлетворения нужд обороны, вопросов питания (в частности задачи мобилизации сельского хозяйства и обмена между городом и деревней), условий работы транспорта во время войны и его взаимосвязи с другими отраслями. Кроме того, в повестке дня заседаний секции - вопросы о роли и использовании потребительской кооперации, о принципах финансовой политики СССР во время будущей войны и т.п.[58]

В качестве приоритетных вопросов в деятельности созданной 10 декабря 1926 г. при секции экономической политики Института экономических исследований Наркомфина Комиссии по вопросам экономики войны были намечены: общие вопросы финансовой и экономической мобилизации; приспособление к войне денежного обращения и кредита; роль золотого запаса в войну; механика эмиссионного хозяйства; вопросы внутренних и внешних займов; налоговая политика во время войны и регулирование товарных цен.[59] Тщательно изучается опыт Запада при подготовке к войне. В докладе С.М. Вишнева на заседании ячейки ОСО ВСНХ (2 декабря 1926 г.) "Подготовка французской металлопромышленности к будущей войне" сделан вывод, что мобилизация металлопромышленности во Франции "служит образцом для других государств", хотя слабым местом является неувязка промышленной подготовки с общей экономической подготовкой страны к войне. Использование этого опыта для СССР является весьма проблематичным. Речь идет о влиянии вполне очевидной политической изоляции ("изоляция как экзамен всей системы подготовки") на мобилизационные возможности страны. В условиях изоляции или затяжной войны нужна система, которая сначала подготавливала бы к войне все народное хозяйство, а затем – те или иные отрасли.[60]

Низкая мобилизационная готовность военной промышленности была, однако, не самым больным местом в планах подготовки СССР к обороне. В случае военного конфликта с Западом Советский Союз попадал в чрезвычайную военно-политическую ситуацию, осложненную вероятностью возобновления гражданской войны. Наиболее остро эта проблема встала в связи с ухудшением международного положения страны Советов в конце двадцатых годов, связанным, прежде всего, с разрывом в 1927 г. отношений с Англией. Внешнеполитический кризис проявил "болевые точки" большевистского режима не только на международной арене, но и внутри страны. Тем более, что кризис совпал с инициированной "верхами" кампанией подведения итогов десятилетия Советской власти. Современные историки полагают, что тревога партийно-государственного руководства СССР по поводу скорого начала большой внешней войны была совершенно напрасной и преследовала либо чисто пропагандистские цели, либо являлась отголоском "психологической травмы", связанной с воспоминаниями об иностранной военной интервенции 1918-1920 гг. А самым главным были, наряду с состоянием вооруженных сил и мобилизационной готовностью экономики, политические настроения основной части населения страны - крестьянства. Партийно-государственное руководство не могло не беспокоить общее состояние тыла, особенно морально-политического настроения. Фронт внутренней войны поставил бы под угрозу само существование режима. Достаточно обескураживающими для власти, именующей себя "пролетарской", были пораженческие настроения в пролетарской среде.[61]

Думается, что нельзя из этой схемы исключать и провокационную компоненту, связанную с внутрипартийной борьбой. Очевидно, что сталинская группа стремилась использовать тезис о военной угрозе для окончательного устранения с политической арены своих оппонентов. Апелляция к "чрезвычайному" уровню внешней опасности, закрепленная XV съездом партии (ноябрь 1927 г.), открывала возможности легитимировать и чрезвычайные методы управления страной. Не случайно после исключения из партии оппозиционеров в руководящих кругах страны стали проскальзывать относительно более мягкие оценки военно-политической обстановки.[62] Еще в январе 1927 г. Н.И. Бухарин в речи на ХХIV Ленинградской губпартконференции ни словом не обмолвился о военной угрозе.[63] Но уже 15 февраля 1927 г. Информотдел ОГПУ сообщал в ЦК ВКП(б), что после опубликования в прессе речей Ворошилова и Бухарина на XV Московской губернской партийной конференции среди городского и сельского населения распространились слухи о близкой войне. На этой почве в отдельных местностях панические настроения привели к стремлению населения запастись предметами первой необходимости.[64] Паника расширялась по мере нагнетания "военного психоза" в "верхах". В марте Г.В. Чичерин высказал опасения, что в ближайшее время "атака Англии на нас будет разворачиваться все шире".[65] А в апреле IV съезд Советов СССР в постановлении по отчету правительства указал на рост "враждебности к Советскому Союзу со стороны правительств некоторых капиталистических стран".[66]

Положение усугубил разрыв отношений с Англией: 27 мая 1927 г. английское правительство консерваторов заявило о разрыве дипломатических и торговых отношений с СССР, в ответ на что 1 июня ЦК партии выступил с обращением "Ко всем организациям ВКП(б). Ко всем рабочим и крестьянам", в котором указал на близость войны и призвал советский народ быть готовым к отражению империалистической агрессии. Последовавшее 7 июня убийство в Варшаве П.Л. Войкова было воспринято как развязывание непосредственных военных действий против СССР. Неудивительно поэтому, что в письме комсомольца И. Филонца из Бердичева И.В.Сталину 19 июня 1927 г. констатируется, что "существующим, до некоторой степени, тревожным, настроением населения, пользуются некоторые враждебные элементы сов[етской] власти. Например, у нас недавно в Верховенских лавках одного дня не было совсем соли. Это было, конечно, случайно, но сейчас же стали ходить слухи, что в Одессе стоят уже английские войска, и что соли уже не будет. Конечно, эти слухи пускали спекулянты с целью вздуть цену на соль, но благодаря местной власти, комсомол[ьским] ячейкам и парт[ийным] ячейкам, это было разъяснено".[67]

27 июня Политбюро признало необходимость опубликовать обращение ЦК "в связи с возросшей опасностью войны и попытками белогвардейщины дезорганизовать наш тыл" и рекомендовало превратить назначенную с 10 по 17 июля "Неделю Обороны" в "большую политическую кампанию".[68] На местах "Неделя Обороны", несмотря на широкую пропагандистскую кампанию, проходила весьма сумбурно и зачастую была фикцией. В письме А.М. Федина из Тамбовской губернии в редакцию "Крестьянской газеты" нарисована типичная картина того, как подобные мероприятия проходили в деревне: "Кампанию "Неделя обороны" у нас проводить взялась только ячейка КСМ. На своем собрании она решила организовать Военный уголок и сделать добровольный сбор среди г[раждан]н в фонд "Наш ответ Чемберлену", для чего выдвинула специально на эту работу ребят-комсомольцев. Ребята взялись активно за это дело. В воскресенье 17\YII-27 г. ребята ходили по с[ель]цу Варварино и собирали деньги, а за неимением их гр[ажда]не давали яйца. Сбор шел удачный, только вдруг откуда ни возьмись вылетает предсельсовета т. Комов В.С., хватает у ребят корзину с яйцами. "Вам кто разрешил! Вы спрашивали разрешения у пред[седателя] с[ель]с[овета]? Так вашу, разэдак вашу, чтоб у меня прекратить сбор". Настойчивые ребята стали отговариваться. Получилась руготня. Все-таки ребята не сдались, корзину не дали, дождались ухода Комова и стали продолжать сбор. Я не знаю, что Комов хотел этим доказать: или что, мол, я пред[седатель] с[ель]с[овета], что хочу, то и делаю, или друг Чемберлена хотел помешать постройке военного самолета своей диктаторской выходкой? Только стыд и позор".[69]

Вообще тема "английского присутствия" в этот период прослеживается во всех формах "народного творчества". Весьма характерным примером является стихотворение "Пробудившийся Китай", присланное киевлянином З. Липавским в редакцию журнала "Голос кожевника". Причем, подчеркнутая в редакции красным карандашом фраза "Коль этого прикажут англичане" свидетельствует о явном поощрении подобных настроений.[70]

"В стране родной кули-рабочий, царь

А не какой-нибудь убийца-англичанин,

На крейсерах несущий смерть, пожар

Стране опутанной железными цепями.

Они дерутся родину свою -

Китай за золото акулам продавая,

Готовы задушить в когтях своих страну

Коль этого прикажут англичане.

Сегодня У-Пей-Фу, а завтра Чжан-Дзо-Лин

Хозяева страны кто ловче и сильнее,

Обоим им Китай родимый мил.

Но фунт английский и доллар милее.

Десятки лет позор терпел Китай

В стране царила волков хищных стая,

Терпенье лопнуло... И льется через край

Вся ненависть восставшего Китая".

Здесь бросаются в глаза, помимо яростного "антибританизма", неизбывный революционный пафос и возродившийся революционный романтизм эпохи гражданской войны. Воспевание "бури и натиска" классовых битв, "льющаяся через край" ненависть ко всем, "кто не нами" – характерная черта менталитета периода "военизации всей страны".

Важно иметь в виду, что общественное мнение второй половины двадцатых годов отнюдь не представляло собой монолит. Оно было в достаточной степени девисифицировано по линиям социально-политических и культурных предпочтений разных слоев и групп. При этом в обществе в целом нарастали настроения обманутых ожиданий, которые ярко проявились в 1927 г. при обсуждении Манифеста ЦИК к десятилетию революции. Поэтому отношение к возможной войне с Англией у разных слоев населения варьировалось от ура-патриотических до весьма пессимистических настроений. Так, в сводке ОГПУ от 20 августа 1927 г. содержался весьма показательный перечень негативных мнений рабочих на этот счет. Рабочие в случае войны не пойдут воевать, - говорилось в сводке, - т.к. убедились в "прелести" советской власти, для которой война необходима из-за коммунистической пропаганды за границей.[71] В письме уже упоминавшегося И. Филонца нарисована аналогичная ситуация на селе: "В данный момент положение на селе благоприятное, в смысле отношения к войне. Правда, дядюшки более пожилые настроены пессимистически. Говорят, что не удержаться "большевикам" в случае войны, но это говорят без злорадности. Правда, есть и исключения. Молодежь же почти вся горит желанием воевать. Это, конечно, хорошо. Особенным энтузиазмом отличаются допризывники. Товарищи же, молодежь младших годов, им завидуют, что они пойдут воевать в случае войны".[72] Комсомолец М. Шмелев в письме Сталину сразу после завершения "Недели Обороны" передает разговоры, ведущиеся "в толпе крестьян": "Войны никому неохота, даже тем, которые ненавидят советскую власть, например, частным торговцам, кулакам, а бедняку и говорить уж неохота про войну. Но среди народа является и такое еще мнение: одна группа говорит так, - если Англия пойдет силком все отбирать, то нам надо дать отпор, чтобы она немножко притихла. Эта группа за счет средняков и бедняков, которые вечно работают своим трудом на своем хозяйстве. Другая группа говорит: пусть те идут воевать, которые сидят у власти и получают приличное жалование, - эта группа за счет зажиточных, бедняки и батраки, которые еще работают на кулаков и всегда восхваляют старое право. Бывало хлеба нет, пойдешь, они нам под работу сколько хочешь дадут, а нынче нигде этого нет".[73]

Но с другой стороны, воинственные настроения были представлены (особенно в молодежно-комсомольской среде) не менее ярко. Советская пропаганда, постоянно подчеркивая миролюбивый характер внешней политики советского государства, тем не менее умудрялась трансформировать это "миролюбие" в состояние "военной тревоги". Эта политика "двуликого Януса" понималась в массах однозначно: "Мы слышим, что Англия хочет ликвидировать СССР и готовится в войне, наше правительство сообщает, что мы ведем мирную политику, но все-таки должны готовиться к войне. Тов. Сталин, когда мы читали воззвание на Н[ижне]-Шкафтинской волконференции ВЛКСМ, то мы постановили, если будет война, то мы пошлем самых первых, самых стойких товарищей на защиту сов[етской] власти, на защиту Октября, который дал нам свободу".[74] "Мы, курсанты, и комсомольцы, и казаки беспартийные, знаем, что наше Р[абоче]-Кр[естьянское] правительство не хотит пролетарской крови, и мы, как сознательные бойцы, подчинимся ее приказам. Но пускай наше правительство и ВКП(б) знает и в своей ноте скажет тем заграничным гадам, что если наша партия скажет нам "по коням", так нам уже будет мало Польши, мы скажем - даешь и Германию. Дорогой тов .Сталин, не подумай, что я так просто хвалюсь. Честное слово, мы, бойцы 2-го Червоно-казачьего полка, уже давно хотели пойти в бой за правое дело и только ждем команды нашей старой ленинской гвардии "по коням". Тов. Сталин, напиши ответ, чи скоро это будет?" - интересуется курсант школы младшего командного состава из г. Проскурова Б. Иванов 10 июня 1927 г.[75] Корреспонденты зачастую выходят в своих предложениях за рамки "необходимой самообороны". Так, московские студенты М. Романов и В. Глек в письме к И.В. Сталину от 19 октября 1927 г. просят направить их для ведения подрывной деятельности за границу: "По своим качествам мы жаждем той борьбы, которая физически уничтожает все нам чуждое. Мы ждем той борьбы, которая сопряжена с опасностями, с ловкостью, мы ждем такой борьбы, которая отнимает жизнь у борцов и дает жизнь порабощенным. Эту борьбу можно чувствовать только там, где находится и господствует ненавистный нам класс. Это можно чувствовать там, где классовые противоречия подходят к предельной точке. Нас влекут к себе страны капитализма. Нас влечет к себе та радость, которую испытывает революционер, видящий за собой победу".[76]

Подобные настроения активизировали слои населения, стремящиеся к восстановлению своего статуса периода Гражданской войны (демобилизованные командиры и красноармейцы, бывшие красные партизаны и др.). Бывший партизан Ф. Харенко из Пятигорска обращает внимание ЦИК СССР (письмо от 8 марта 1927 г.) на красных партизан, так как в настоящее время у многих не весьма хорошее состояние духа, а они понадобятся еще на случай объявления войны враждующих нам буржуазных государств.[77] Готовность воевать во многом была вызвана желанием "отомстить за смерть т. Войкова, Воровского и др. товарищей, погибших за дело коммунизма". Но с другой стороны, многие полагали, что правительство "поступает разумно, не объявляя войны подлейшим народностям мира... важно сохранить выдержку, этим дадим возможность международной буржуазии, а в особенности английской, показать трудящимся всего мира свое лицо".[78]

Несмотря на нагнетание "военной истерии", нельзя говорить о полной уверенности пишущих в победе: "1. Если будет война в скором будущем, например, в 1927 г. или в 1928 г., то какие результаты получит от войны советская власть и Коммунистическая партия? 2. Может ли буржуазия убить СССР? 3. Если буржуазия убьет СССР, то ВКП(б) и ВЛКСМ что будет делать?".[79] В письмах звучит явная тревога по этому поводу: "...что будет с СССР, когда во время войны пролетариат Запада нас не поддержит? Конечно, я знаю, что он должен нас поддержать, но может ли случится, что он не поддержит ? Ведь, мне кажется, что при всей сложности хода революционных событий, при всей сложности классовой борьбы, это может случиться. Допустим, что это случится, так разве СССР может долго удержаться против военной техники Запада? Хотя наша РККА и сильная, но мы же не можем сравняться химическими, авиационными, артиллерийскими и т.д. силами. Хотя мы и сильны, говоря вообще, но правда, что мало кто знает, какую военную силу мы представляем (наверно это - государственная тайна, но я ее узнать не намерен). Но все-таки является опасение за существование СССР".[80]

Как это ни парадоксально, но стремление сплотить советское общество перед лицом внешнего врага на практике приводило к разжиганию классовой борьбы внутри страны. Негативная социальная энергия находила свой выход у широких слоев населения в готовности "войны" с нэпманом и кулаком. Большинство крестьян воевать не хотело и было готово пойти на любые уступки буржуазным государствам, лишь бы избежать войны. Это объяснялось в основном экономическими причинами и отражало весьма пассивное отношение к власти. В то же время выявилась готовность части сельского населения поддержать самые жесткие меры по уничтожению кулачества. В некоторых районах беднота открыто заявляла, что сначала расправится с местной буржуазией и лишь потом отправится сражаться с мировой контрреволюцией.[81] Такой разброс настроений позволял правительству, используя противоречия внутри крестьянства, достаточно эффективно манипулировать их мнением, постепенно создавая социальную опору новой власти в деревне.

Атмосфера тотальной подозрительности порождала и в рабочей среде требования "принять самые решительные меры к контрреволюционерам, которые стараются уничтожить октябрьское завоевание и которые борятся с партией ВКП(б) террористическими актами против наших вождей СССР". Именно внутренняя контрреволюция, засевшая в аппарате власти (и прежде всего, т.н. спецы), по мнению рабочих-транспортников С. Чурилова и Н. Сахно (письмо в ЦК партии в июле 1927 г.), передают "агентам буржуазным всех стран" государственные секреты.[82] Учитель Н. Савельев и крестьянин Н. Жучков из Волоколамского уезда Московской губернии в письме к И.В. Сталину 6 июля 1927 г., учитывая "осложненное современное международное положение, в связи с этим наглые провокационные действия и расцвет контрреволюции внутри нашей страны, действия Английских шпионов, наймитов и проявление всевозможных террористических актов на наших полномочных коммунистов по иностранным делам", просят ОГПУ "направлять самые жестокие революционные меры по подавлению отдельных элементов контрреволюционных поползновений внутри нашей страны". Вывод прост и традиционен для писем такого рода: "Если Англия на нас пойдет, мы ее раздавим своей могучей силой".[83] Но одной готовности мало: "Нужно быть начеку каждую минуту, в каждом месте, на каждом шагу. Нужно, чтобы эта готовность била в глаза и пугала наших врагов", - пишет И.В. Сталину некто М. Минков 6 июля 1927 г. Он предлагает оригинальный способ занятости безработных коммунистов - "райкомам открыть и военные отделы, организовать вокруг них отряды охраны [из] безработных коммунистов".[84]

Говоря о росте подобных настроений, необходимо учитывать ту роль, которую сыграл в их разжигании партийно-государственный аппарат. Речь, прежде всего, идет о решениях июльско-августовского (1927 г.) пленума ЦК и ЦКК партии, который признал историческую неизбежность войны капиталистического окружения с СССР и ее вероятность в ближайшем будущем.[85] Кроме того, введение в октябре-ноябре 1927 г. в промышленных центрах страны нормированного распределения товаров первой необходимости еще больше озлобляло население. Образ врага в этих условиях позволял сталинскому руководству переложить всю ответственность за собственные просчеты на "внешнюю и внутреннюю контрреволюцию".

Осложнение международного положения в 1927 г. активизировало работу по превращение страны в некое подобие военного лагеря ("подготовительный к войне период", - по выражению Н.С. Симонова). Политбюро в постановлении от 27 июня 1927 г. поручило А.И. Рыкову поставить вопрос о немедленной разработке в наркоматах мобилизационных планов. Центром координации мобилизационной работы стали Распорядительные заседания (РЗ) СТО, а основными рабочими аппаратами назначались РВС и Госплан СССР. На РВС была возложена подготовка заданий всем наркоматам по обеспечении мобилизации РККА, а ведению Госплана СССР подлежали вопросы увязки перспективных планов развития вооруженных сил с общим перспективным планом развития народного хозяйства. Уже в июле – августе 1927 г. руководство наркоматов докладывает РЗ СТО о своих планах осуществления мобилизационных работ. Помимо собственно экономических мероприятий (повышение пропускной способности железных дорог, создание государственного фонда для снабжения важнейших городских центров, организация полевой почты и т.п.), речь шла о проверке и чистке личного состава наркоматов, а также об организации конспиративных каналов заграничных связей.[86]

Весьма характерным для "духа времени" (и задевающим хозяйственные интересы населения) является на первый взгляд малосущественный вопрос о обозостроении в СССР. На самом деле за ним стоит общая проблема стремления власти достичь военизации социума всеми возможными и невозможными способами. Вопрос заключался в том, чтобы снабдить крестьян модернизированной тачанкой или бричкой, пригодной для нужд армии в случае войны. Но в виду дороговизны брички (150-170 руб.), середняки и бедняки предпочитали покупать непригодные для военных целей телеги. Положение не спасало ни приравнивание бричек к сельхозмашинам (продажа в кредит на два года), ни передача управления обозостроением из ведения ВСНХ в ВПУ.[87]

Все эти трудности выдвигали на первый план вопросы формирования общественного мнения, усиления политической и психологической подготовки трудящихся к будущей войне. Весьма наглядно эта работа прослеживается на примере деятельности МОПРа и ОСОАВИАХИМа ("продукт" слияния ОСО и АВИАХИМа в 1927 г.), которые можно рассматривать как некое промежуточное звено между властью и народными массами. ОСОАВИАХИМ представлял собой новый тип "добровольных" организаций, которые имели больше руководителей из членов правительства, партии и профсоюзов, нежели другие. На массовые организации подобного рода не распространялся закон 1928 г.[88] И здесь, как обычно, на местном уровне работала шла весьма вяло. В деревне Гайдуково Калужской губернии ячейка МОПР образовалась еще в 1925 году, но до конца 1927 г. не было проведено 10 запланированных собраний и 5 научных докладов. За этот же период с членами организации не было проведено ни одной беседы, а дело ограничилось только уплатой членских взносов (да и то при отсутствии марок).[89] Аналогичная ситуация наблюдалась в конце 1927 г. в Бусоргинской ячейке Вятской губернии. В первый год существования ячейки работа велась благодаря председателю ячейки бедняку И. Набитову. Но после перевыборов, когда в председатели выбрали кулака Ф. Щинова, работа совсем упала: собрания не проводились, взносы не собирались, несмотря на все старания школьных работников. Женщина - автор письма в "Крестьянскую газету" - призывает "не допускать кулака, он всегда тормоз в работе".[90] В начале 1928 г. в ряде ячеек МОПРа дело обстояло еще хуже, чем в прошлом году: "Прошлый год, хотя и кое-как, но Грязновская организация МОПРа все-таки существовало. А в нонешнем 28 году о ней ни слуху, должно быть все замерло, даже члены, ранее вступившие в организации, не знают, кому платить членские взносы, не говоря уж о работе ее". Вывод селькора весьма плачевный: "Такая организация никуды не годится, грош ей цена. По совести сказать, эта организация нисколько не поможет заграничным узникам, уж лучше ей отпеть за "упокой" и кончено".[91]

Несколько лучше обстояли дела с работой армейских ячеек МОПРа. Военкор В. Кубатин из Смоленска отмечает оживление работы ротной ячейки МОПР с 1928 г., тогда как до этого задолженность по уплате членских взносов составляла у многих красноармейцев до 6 месяцев. Оживление работы ячейки проявилось, прежде всего, в разъяснении целей и задач МОПР, вербовке новых членов, а также проведении читок: "громкая читка в ленуголке проводится на тему о белом терроре".[92] Опять налицо возрождение пропагандистских приемов времен Гражданской войны.

Не лучше обстояло дело на местах и с кружками ОСОАВИАХИМа. Работу такого кружка в деревне Чернолесье Тульской губернии в 1927 г. некто Нестеров очень красочно описал в стихах:

Как работает наш Осоавиахим.

Поступил я в члены Осоавиахима,

Вот уже два месяца, без занятия, хожу как скотина,

Поступил в члены, я радовался,

Но два месяца на своего организатора не раз наплакался.

Наш организатор ни ню-ню,

Спить в колыбельке преспокойно, баюшки ему баю,

Ой организатор, Иван Абрамов, ты ведь боевой,

Но что же надсмеялся над своею головой,

Организовал ведь ты полный кружок,

А теперь от членов хоронишься в кусток,

Станут тебе что-нибудь говорить,

А ты не знаешь как это сделать,

Чтобы всем членам про все забыть.

Но членам забыть нельзя,

Нам хорошего добиться хотелося.

Иван Абрамов, ты хотел привезть винтовку и противогаз,

Но теперь о нем и не щуришь глаз.

Верно, спи и спи еще месяца два,

Тогда может быть отоспится твоя голова,

А мы тебя покачаем да и песенку споем.[93]

Весьма характерны заголовки селькоровских и рабкоровских материалов - "Работа хромает", "Работы не видно" и т.п. Селькор из Донского округа А.Я.Курвиц сообщает, что "сельские организации Осоавиахима обращают мало внимания на укрепление обороноспособности и занимаются безделушками, и забывают самое главное. Райсовет Осоавиахима дважды созывал районную конференцию Осоавиахима, но делегатов явилось только 2-3 человека. Такое ненормальное явление показывает, что малое внимание уделено на работу Осоавиахима со стороны местных ячеек ВКП(б), так как обязанностью партийцев является работа военизации населения".[94] "Кружок Осоавиахима на кожзаводе № 3 в Симферополе совершенно не работает. Две имеющиеся в его распоряжении винтовки так запущены, что попасть в цель из них при всем желании невозможно. Комсомольцы еще кое-что делают в кружке, а беспартийные ограничиваются только тем, что платят взносы", - констатирует состояние дел неизвестный корреспондент из Симферополя.[95]

Кристаллизация элементов "тоталитарного" сознания требовала, в первую очередь, целенаправленных и мощных действий властного аппарата в этом направлении. Во-вторых, необходимо было создание обстановки "управляемого кризиса" и "контролируемой напряженности", что обеспечивало переход от относительно "нормального" развития нэповского периода к социально-психологической мобилизации "большого скачка". В социально-психологическом плане нагнетание правящей верхушкой СССР военной истерии во второй половине 20-х годов выявило кризисное состояние массового сознания в тот период. Разобщенность и фрагментарность структур массового менталитета, размытость его консенсусных элементов, готовый вырваться на поверхность социальной жизни потенциал экстремизма и розни свидетельствовали о неукорененности и слабости нэпа, о влиянии "генетической памяти" о гражданской войне. Вместе с тем, сложное и неоднозначное отношение к власти - как к ее системе, так и к конкретным носителям властных функций, формировали в общественном сознании своеобразную картину мира в виде комплекса интуитивных и неосознанных представлений о советской реальности. Одной из фундаментальных характеристик этой картины мира было глубокое чувство социально-психологической фрустрированности, потери четких ориентиров, незащищенности в сложном и малопонятном мире новых людей, идей и политических принципов. Все вышеуказанное способствовало формированию таких качеств "нового сознания", как: коллективное "идолопоклонство", обожествление "светлого будущего" и рассмотрение настоящего и прошлого поколений как материала для унавоживания почвы в целях выращивания этого будущего, стремление встретить наступление земного рая очищением земли от "вредных насекомых" и пр.[96]

Но, как показывает анализ крестьянских писем, их менталитету в целом были чужды многие из приписываемых тоталитарному сознанию качеств. Так, философ Л.Я. Кузьмина утверждает, что мировоззрение трудового крестьянства не могло стать основой тоталитаризма, так как имело духовную общность с либерализмом - крестьяне всегда боролись за свободу хозяйствования на своей земле. В годы нэпа это была борьба "против насилия над законом стоимости".[97] Действительно, крестьянскому сознанию были близки темы, связанные с экономическими потребностями хозяйств, с разумностью налогов, с выгодностью цен на продукцию их труда, с предсказуемостью и практической полезностью власти. В этой "приземленности" сюжетов, волновавших массу деревенских жителей в годы нэпа, содержалось глубокое позитивное начало, своего рода прививка против тоталитаризма. Вполне понятно, что подобное состояние массового сознания не устраивало власть предержащих.

В СССР второй половины 20-х годов вызрела и структурировалась культурная и социоментальная среда, характерная для переходных обществ. Ее основные признаки - неустойчивость, текучесть и податливость внешним воздействиям, причем не обязательно силового, но и идеологического порядка. В предыдущие послереволюционные годы рухнули многие формы адаптации и социализации людей, обесценился опыт поколений. Для переходной среды в целом характерны следующие признаки: 1) нестабильность и неопределенность в жизни, непредсказуемость действий власти, что ведет к значительному росту числе невротизированных личностей; 2) обесценивание прежних регуляторов поведения (в виде существовавших веками традиций, моральных и поведенческих норм); 3) широкомасштабная ломка стереотипов и привычных форм взаимодействия со средой; 4) распространение различных мифологий и мифологичность мышления в целом; 5) доминирование борьбы над согласием в менталитете и ряд других важных черт.[98]

В этих условиях исключительно важную роль способно играть так называемое "третье лицо власти", то есть контроль, принуждение и манипулирование не только поведением людей, но и власть над их сознанием, волей, желаниями и верованиями.[99] Фрустированный субъект сам неосознанно стремится к тому, чтобы им манипулировали, ибо это дает некую иллюзию психологической стабильности. От власти ожидают, что она сделает реальный мир более простым и понятным: кажет на подлинных врагов, определит виноватых, даст простые поведенческие ориентиры. Эта метальная установка, безусловно, оказалась на руку сталинской группировке и в ходе борьбы за власть, и в период слома нэпа. Так, "военная тревога" 1927 г. имела далеко идущие последствия для власти и общества. Она не только продемонстрировала относительную слабость правящего в СССР режима как с точки зрения военной, так и с точки зрения социально-политической. Важнее другое: внешнеполитический кризис 1927 г. был использован сталинской группой для восстановления подвергнувшейся частичной эрозии в годы нэпа жесткой консолидированной властной пирамиды и для массированного идеологического воздействия на население. Следующим шагом могло стать только усиление государственной репрессивности. В целях ликвидации в кратчайшие сроки военно-экономической отсталости страны, в ущерб сбалансированному экономическому развитию были апробированы военно-мобилизационные методы управления. Индустриальный "скачок" и "великий перелом" в деревне вполне вписывались в рамки общей программы мобилизации и военизации страны. И более того. Конец 20-х годов наглядно проявил взаимосвязь указанной проблематики с вопросом о динамике, сроках и специфике становления так называемого "тоталитарного" сознания. Круг замкнулся.

_______________

* Взято из книги: Лившин А.Я., Орлов И.Б. Власть и общество: диалог в письмах. М.: РОССПЭН, 2002. С. 175-189.

[1] Ильина И.Н. Общественные организации России в 1920-е годы. М.: ИРИ РАН, 2000. С. 31-23.

[2] Декреты Советской власти. Т. 4. М., 1968. С. 282-283.

[3] Собрание Узаконений. 1920. № 99. Ст. 527.

[4] Незапечатленный труд: из архива В.Н.Фигнер //З венья: Исторический альманах. Вып.2. М., 1992. С.477.

[5] РГАСАПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 44. Л. 225.

[6] Власов Ю. Добровольные объединения как форма советской демократии // Советское строительство. 1929. № 4. С. 68.

[7] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 44. Л. 226-227.

[8] Шиферсон Б.Н. Ленинградская организация МОПР. Краткая история и обзор источников // Добровольные общества в Петрограде-Ленинграде в 1917-1937 гг. Л., 1989. С. 58.

[9] Бернар Л. 10 лет МОПР. М., 1932. С. 13.

[10] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 45. Л. 15.

[11] Письмо датируется 1927 г.

[12] Речь идет о событиях, являвшихся частью национальной революции 925 - 1927 гг. в Китае. В 1925 и начале 1926 г. Национальная-революционная армия (НРА) Китая установила революционную власть в провинциях Гуанси, Гуйчжоу и южной части Xунани. К концу 1926 г. были заняты провинции Xунань, Xубэй, Цзянси, Фуцзянь. В марте 1927 г. в ходе Шанхайского восстания революционные силы захватили Шанхай, в который затем вступили части НРА. В 1927 г. состоялись также Наньчанское восстание, восстание «осеннего урожая» и Гуанчжоуское восстание. Однако практически повсеместно вслед за восстаниями происходили правогоминьдановские перевороты, либо подавление выступлений силами контрреволюции. Правое крыло движения, возглавляемое главнокомандующим НРА Чан Кайши, 12 апреля 1927 г. организовало в Шанxае и Нанкине, а затем и в Гуанчжоу контрреволюционные перевороты. 18 апреля 1927 г. Чан Кайши сформировал в Нанкине так называемое «Национальное правительство».

[13] У Пей-Фу (1878-1939) - китайский военный и политический деятель, один из лидеров чжилийской клики милитаристов, которая в 1920-24 годах контролировала пекинское правительство. В период Северного похода 1926-1927 гг. войска У Пей-Фу были разбиты национально-революционной армией, после чего он сошел с политической арены.

[14] Чжан Цзо-Линь (1876-1928) - китайский генерал, глава фынтяньской военной клики, в 1926-1927 гг. главнокомандующий армией, объединившей войска Северного и Центрального Китая в борьбе против Национального правительства. В 1928 г. пытался переориентироваться на США. Погиб при взрыве поезда, организованного японской разведкой.

[15] Вообще, тема «английского присутствия» в этот период прослеживается во всех формах «народного творчества», что связано в разрывом отношений с Великобританией в мае 1927 г. Спустя несколько дней ЦК партии в своем обращении к трудящимся СССР «Об угрозе военной опасности» указал на близость войны и призвал трудящихся быть готовыми выступить на защиту завоеваний революции.

[16] Советская секция МОПР была создана в 1923 г. по инициативе «Общества старых большевиков» и просуществовала до 1947 г. В Постановлении ЦК партии от 27 мая 1927 г. «О работе добровольных обществ» подчеркивалось, что «шефские общества, МОПР и ОСОАВИАХИМ в силу особенностей своих задач организуются и работают на предприятиях». (См.: Справочник партийного работника. Вып. 6. Ч. 1. М., 1928. С. 666-667). В СССР мопровские ячейки существовали на всех предприятиях и в учреждениях, как в городе, так и на селе.

[17] МОПР, имевший значительную недвижимость и бюджет, исчисляемый миллионными показателями, являлся исключением из числа массовых организаций, получавших скрытую бюджетную поддержку. В отношении этой организации был взят курс исключительно на мобилизацию средств неорганизованного населения. (См.: Киселева Н.В. Добровольные общества в Советской России (1917 - конец 1920-х гг.): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. Ростов-на-Дону, 1999. С. 40-41).

[18] Именно этими причинами было вызвано Постановление Оргбюро ЦК РКП(б) от 16 февраля 1925 г., предлагавшее «особо осторожно подходить к разворачиванию работы добровольных обществ в деревне» и «активно оказывать содействие со стороны партии в деревне только таким обществам, как «Долой неграмотность» и обществам, связанным с обороной страны». (См.: Справочник партийного работника. Вып. 5. М., 1926. С. 292).

[19] Работа МОПР осуществлялась в форме широких кампаний, демонстраций, митингов солидарности с революционерами или за их освобождение. Наиболее известны такие кампании МОПР двадцатых годов, как поддержка арестованных революционеров в Германии и во Франции в 1923 г., протест против интервенции в Китае в 1924-1925 гг., против разгула репрессий в Болгарии и Польше в 1925 г., в защиту литовских политзаключенных в 1926-1927 гг., за спасение революционеров Н. Сакко и Б. Ванцетти, которым в 1927 г. был вынесен смертный приговор и др. (См.: Ильина И.Н. Общественные организации России в 1920-е годы. М., 2000. С. 137). Члены МОПРа также занимались устройством политэмигрантов на работу, обеспечением их жильем и приобщением к советской культурной среде. В этих целях в сентябре 1924 г. ЦК МОПР образовал «Комитет по делам политэмигрантов» под председательством Ю. Мархлевского.

[20] Письмо датируется 1928 г.

[21] Письмо датируется 1928 г.

[22] Судя по ряду последних исследований, ячейки МОПР стали образовываться с 1923 г. прежде всего в воинских частях. (См., например: Кокаев С.А., Алиева Н.Б. Из истории возникновения и начала деятельности организации МОПР на Северном Кавказе (1922-1925 гг.) // Национально-государственное и федеративное строительство на Северном Кавказе: опыт, проблемы, специфика. Владикавказ, 1998. С. 59).

[23] Лозунги «О белом терроре», «МОПР и мировая революция» и т.п. с самого начала стали основными в деятельности организации.

[24] Антирелигиозник. 1934. № 1. С. 46.

[25] Калинин М.И. «Антирелигиозную пропаганду в порядок советского дня» / /Известия. 1929. 19 июня. С. 2.

[26] Антирелигиозник. 1931. № 3. С. 83,100.

[27] РГАСПИ. Ф. 89. Оп. 4. Д. 125. Л. 4.

[28] Газета «Безбожник» выходила с декабря 1922 г. (сначала нерегулярно, в дальнейшем - раз в три месяца, а затем - еженедельно) до июня 1941 г. В 1930-е годы - орган Центрального совета Союза воинствующих безбожников.

[29] Союз безбожников был создан в 1925 г. на основе объединения актива газеты «Безбожник». На Всесоюзном совещании по антирелигиозной пропаганде в ЦК ВКП(б), состоявшемся 8 июня 1929 г., было решено создать массовый Союз воинствующих безбожников для организации «антирелигиозного фронта». (См.: Известия. 1929. 11 июня. № 131. С. 4). В 1947 г. функции СВБ перешли к Всесоюзному обществу по распространению политических и научных знаний.

[30] Письмо обнаружено в подборке писем 1928 г.

[31] Письмо обнаружено среди материалов 1929 г.

[32] Федоровцы - секта, созданная в начале 1920-х годов в Воронежской губернии и получившая распространение в южных районах Центрально-Черноземной области, Северного Кавказа, Украины и Кубани. Организаторами секты стали монахи Ново-Донского монастыря, а идеологом и руководителем - монах Федор Рыбалко. В 1929 г. за «проявление церковной контрреволюции» руководители секты были осуждены, а вскоре распалась и сама организация.

[33] Молокане - одна из разновидностей духовного христианства, появившаяся в 1860-х гг. Молокане отрицали православную церковную иерархию, монашество и иконы, а библию рассматривали как единственный источник истины и руководство в личной жизни. Истинный смысл жизни, спасение и блаженство человека, согласно молоканскому учению, состоит в нравственном совершенствовании.

[34] Зощенко М. Рассказы и повести. Ашхабад, 1988. С. 224.

[35] Эмбе. За новый быт (Агитпредставление) // За новый быт. Пособие для городских клубов / Под ред. М.С. Эпштейна. М., 1925. С. 89,92.

[36] Ларин Ю. Алкоголизм и социализм. М., 1929. С. 33.

[37] Ильина И.Н. Общественные организации России в 1920-е годы. М., 2000. С. 131.

[38] Коржихина Т.П. Борьба с алкоголизмом в 1920-е – начале 1930-х годов // Вопросы истории. 1985. № 9. С. 29-30.

[39] Ильина И.Н. Общественные организации России в 20-е годы // Социальные реформы в России: теория и практика. Вып. 3. М., 1996. С. 104.

[40] См.: Борьба с алкоголизмом в СССР. I пленум Всесоюзного Совета противоалкогольных обществ СССР, М.; Л, 1929.

[41] Литвак К.Б. Самогоноварение и потребление алкоголя в российской деревне 1920-х годов // Отечественная история. 1992. № 4. С. 77.

[42] Подробнее см.: Треншел К. Проблема пьянства в России и антиалкогольная кампания в годы первой пятилетки (1928-1933) // История России: Диалог российских и американских историков. Саратов, 1994. С. 91-93.

[43] Гозман Л.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология. Ростов-на-Дону. 1996. С.199-200.

[44] См.: Ионкина Т.Д. Всероссийские съезды Советов в первые годы пролетарской диктатуры. М., 1974. С. 116; ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 591. Л. 17.

[45] ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 78. Д. 65. Л. 34.

[46] Там же. Ф. 9403. Оп. 1. Д.1 6. Л. 8-10.

[47] Там же. Д. 15. Л. 119об.

[48] Там же. Л. 126-128.

[49] Там же. Д. 62. Л. 49-50,52.

[50] Там же. Л. 120.

[51] Там же. Л. 56,60.

[52] Там же. Л. 118,118об.

[53] Там же. Л. 78,85-85об.,98-99.

[54] Там же. Л. 214-215.

[55] См.: Симонов Н.С. «Крепить оборону страны Советов»: «Военная тревога» 1927 года и ее последствия // Отечественная история. 1996. № 3. С. 156.

[56] Там же.

[57] ГА РФ. Ф. 9403. Оп. 1. Д. 77. Л. 1,2,4,5-7.

[58] Там же. Д. 83. Л. 11-13.

[59] Там же. Д. 104. Л. 2-2об.

[60] Там же. Д. 83. Л. 9-10об.; Д. 104. Л. 21,28,29,30.

[61] См.: Симонов Н.С. «Крепить оборону страны Советов»...С. 155,156.

[62] См. :Калинин М.И. Избр. произв. Т. 2. М., 1960. С. 191; Партия и оппозиция накануне XV съезда ВКП(б): Сб. дисск. материалов. Вып. 1. М.;Л, 1928. С. 263.

[63] Бухарин Н.И. Путь к социализму: Избр. произв. Новосибирск, 1990. С. 165-196.

[64] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 317. Л. 8.

[65] Документы внешней политики СССР. Т. 10. М., 1965. С. 118.

[66] Там же. С. 167.

[67] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 514. Л. 93.

[68] См.: Симонов Н.С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920-1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управление. М., 1996. С. 60-61.

[69] РГАЭ. Ф. 396. Оп. 5. Д. 216. Л. 70-70об.

[70] ГА РФ. Ф.5545. Оп.4. Д.14. Л.46. Стиль документа сохранен.

[71] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 159. Л. 158-159.

[72] Там же. Д. 514. Л. 93.

[73] Там же. Л. 125.

[74] Там же.

[75] Там же. Л. 45.

[76] Там же. Д. 508. Л. 22.

[77] ГА РФ. Ф. 3316. Оп. 32. Д. 327. Л. 1-1об.

[78] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 514. Л. 93.

[79] Там же. Л. 125.

[80] Там же. Л. 93.

[81] Там же. Д. 289. Л. 31-32.

[82] Там же. Д. 508. Л. 31.

[83] Там же. Д. 514. Л. 16.

[84] Там же. Л. 12.

[85] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т.4. 9-е изд., доп. и испр. М., 1984. С. 175.

[86] Симонов Н.С. «Крепить оборону страны Советов»...С. 159.

[87] ГА РФ. Ф. 9403. Оп. 1. Д. 105. Л. 8,18,37,70-71,76.

[88] Брэдли Д. Добровольные общества в Советской России. 1917-1932 гг. // Вестник Московского ун-та. Сер. 8. История. 1994. № 4. С. 38.

[89] РГАЭ. Ф. 396. Оп. 6. Д. 96. Л. 37-38.

[90] Там же. Л. 18.

[91] Там же. Л. 131.

[92] Там же. Л. 42.

[93] Там же. Л. 124.

[94] Там же. Л. 14.

[95] ГА РФ. Ф. 5545. Оп. 4. Д. 34. Л. 121.

[96] См.: Кузьмина Л.Я. Массовое сознание в условиях тоталитарного общества: генезис и особенности. Дисс. на соиск. учен. степ. канд. филос. наук. М., 1990. С. 72.

[97] Там же. С. 77,89.

[98] Келасьев В.Н. Проблемы самореализации человека в современных условиях // Социология и социальная антропология. СПб., 1997. С. 74-75.

[99] См.: Ледяев В.Г. Власть, интерес и социальное действие // Социологический журнал. 1998. № 1/2.

Мы поможем в написании ваших работ!