Рынок правды и заработок ....
Наверно я поставила себе не те стратегические задачи: выйти замуж, родить детей, иметь высшее образование, чтобы зарабатывать приличные деньги приличным трудом. Хочешь рассмешить Бога? Расскажи ему о своих планах. Нет, формально все исполнилось. И дети к назначенному сроку родились. И образование я своевременно получила и степень магистра имею. Но жить ни лучше, ни веселее не получалось. По молодости все те же общепитовские котлеты за 9 копеек из заводской столовой и единственные зимние сапоги преклонного возраста в прихожей. Бесконечные подработки и борьба за место под солнцем. Позднее, совещания, заседания, которые тоже не поднимали настроения и особо не прибавляли денег. Те же подработки, но уже в приличных институтах на должности преподавателя и доцента. Помыкавшись, может, и решилась бы, на соблазнительные предложения побольше заработать, но тут началась перестройка. И едва вышел закон «Об аренде», я и мой университетский диплом профессионального инженера-экономиста стал ужасно востребован, и я стремительно сделала карьеру. Пахала на авторитет круглосуточно. И все у меня получилось. В то время с этого начинали немногое. Тогда модно было создавать всевозможные кооперативы и качать стартовый капитал. Для советской интеллигенции, втянутой в центрифугу перестройки, искушение попытаться разбогатеть было почти непреодолимым и очень естественным. Что выгоднее всего продавать? Дефицит. Какой был главный дефицит при советском режиме? Любой. К тому же атмосфера располагала. Во-первых, ничего не было на свободном рынке. Во-вторых, впечатляло все, вплоть до толстых журналов. Народ, вкусив глоток свободы, верил в какое-то чудо. Спрос на чудо удовлетворяли колдуны и экстрасенсы. Они исцеляли целые народы у экранов телевизора, заряжая воду, воскрешали мертвых и, опередив рэкетиров, брали под свое покровительство новорожденных коммерсантов. Выглядело это примерно так: Врывается в подвал, который снимает кооператор, новоиспеченный белорус, мужичок с шальными глазами и заявляет: - Я — экстрасенс. Могу помочь во всем. - Спасибо, не надо. - Нет, надо, - возражает мужичок. - Вот сейчас что вы делаете? - Пытаюсь дозвониться, но там занято. - Положите трубку! Положила. Мужичок поводил над нею руками: - Теперь звоните. - Все равно занято. - Занято? Значит, не получилось. Рынок правды обслуживала периодика. И, казалось, чего проще? Добыл бумагу, оттиснул на ней чьи-то, а лучше свои, дерзкие мысли об устройстве мира полумиллионным тиражом, и утром проснулся богатым и знаменитым. Было и у меня определенное искушение. Однажды я решила координально изменить свой статус и поменять должность заместителя генерального директора на что-то очень оплачиваемое. Дав согласие ознакомиться со своей будущей работой, меня помпезно повезли в один из таких подвалов. Провожатый, попросив меня подождать, скрылся в полуподвале. Через некоторое время, окончательно околев, ясошла по ступенькам вниз и оказалась в комнате, похожей на строительную бытовку. В ней было душно, очень тепло и пахло мочой: половину бытовки занимали два сортира без дверей, и там бесперебойно мочились грузчики. Я села на приступочку и скоро, согревшись, притерпелась к запаху, к мужикам, расстегивающим штаны, задремала и дремала под журчание мочи до тех пор, пока меня не окликнули. И опять были складской двор, и стужа, и какие-то мужики, что-то таскавшие в мешках из грузовиков. За пятнадцать минут до обеденного перерыва ко мне вышел, как я поняла, мой будущий босс и объяснил мне мои функции, показав рабочее место. Я встала возле дыры в стене. Внутрь заглянешь, а там — черный зев с железным языком конвейера, по которому плывут в пачках макароны. Они плыли пятнадцать минут. Плыли, плыли и встали. Он сунул голову в дыру: - Алле, есть кто-нибудь? Тишина. - Алле, там осталось немного. Включите конвейер, такую Вашу мать! И тут зев разразился таким заковыристым матом, что меня снесло, точно ударной волной. И я высказала все, что думаю, и про эту фирму, и про их макароны, и про большую зарплату и про .... . К чему я все это рассказываю? К тому, что до сих пор представляю две картины. Первая: Вера Митрофановна в деловом костюме, в скромном кабинете заместителя директора делает экономику предприятия, видит результаты своего труда, а по субботам идет по коридору института, вокруг вьются стайки студентов: «Вера Митрофановна, а можно... Вера Митрофановна, разрешите... Вера Митрофановна... Вера Митрофановна». И я царственно киваю направо и налево: «Да, можно... нет, не разрешаю...», но с низкой зарплатой. И вторая холод, моча, подвал, мат, директор со средним образованием орет на меня, но у меня офигенно большая зарплата. Вот ведь какой парадокс: та статусная Вера Митрофановна, страдала от постоянного внутреннего унижения, а положение продрогшей, с головы до ног, обматеренной, так травмировало чувство собственного достоинства, что размер зарплаты уже не имел никакого значения. В человеке заложен сумасшедший потенциал. Он выдержит все что угодно, когда борется за свою независимость: "Я — свободный человек! Я — свободный человек!". Мы — не рабы. Рабы — не мы. Ощущение свободы опьянило, и отрезвляло. Выветрилось тупое честолюбие. Вымыть полы? Да без проблем. Потолковать с грузчиками? Да без проблем. В сто первый раз постучать в дверь, за которой тебе сто раз ответил!' "нет"? Да без проблем. Были бы вы, Вера Митрофановна мужчиной... желательно с низким голосом, — задумчиво произнес в который раз высокий чиновник и окинул меня лабораторным взглядом.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Я согласилась: да, без сомнения, мужчина, да еще и с низким голосом - это круто. Но с чиновником распрощалась. Я поняла, мне ничего не светит, и на должность меня эту не возьмут, им не ум мой нужен, не способности, а мужик, штаны, который будет с ними париться в бане, наливать водку и отстегивать нужные суммы. Торг оказался неуместен, да и его в принципе не было, торга. Ведь я ничего не предложила. А скажи я, что он и от меня не хуже чем от другого директора – мужчины будет иметь то же самое, если не больше. В итоге, может быть, и вышла бы из кабинета чиновника большим начальником. И зарплата выроста бы как минимум в пять раз, не считая «мелких брызг...». Чиновники на то и чиновники, чтобы распутывать и закручивать интриги, совершать дворцовые перевороты, под чьим руководством кто был никем, внезапно становится всем. И обитают они в одном мире, где и отважные дилетантки, типа меня, и «неподкупные» менты и бандиты, которые по пути на кровавую стрелку притормозят, чтобы лично защитить старушку с укропом от хулиганов. В реальности – это, в лучшем случае, умелые имитаторы, изображающие кипучую деятельность: волосы всегда прилизаны, глаза всегда выпучены, видимость работы. Сейчас выпрямится на краю стола и решит очень важную государственную задачу. На самом деле никто никакую задачу не решит, и решать не собирается. Какие задачи? Обезвредить несговорчивого - пожалуйста. Его засунут куда угодно и подо что угодно. Естественно, после оплаты. Сами же большие чиновники боятся толпы, и о народе имеют смутное представление - где-то на уровне водка, драка, балалайка".
Я знала многих чиновников высокого ранга, которых и чиновниками нельзя назвать. Они годятся на роль массовиков-затейников, которых отчего то нанимают, если надо для приличия создать видимость, что тебя уважает власть, а заодно весело провести время. По части организации досуга им нет равных. Отрываются по полной. Они любят ходить на юбилеи и дарить дежурные подарки за счет бюджета, на халяву выпить, закусить, пропеть Вам - юбиляру хвалебные оды, а назавтра, вас в упор не замечать. И никого из них не смущает, что своим визитом он уже запечатлеть должен бы к Вам определенное отношение. Я готова снять шляпу перед тем, кому сегодня из простых смертных удается быть свободным, обеспеченным и при этом делать вид, что он не продается ни администрации, ни чиновнику, ни милиционеру. Таких нет!!!
От трубы - до вертикали, и..... наоборот......
Ни один художник-модельер не объяснит Вам, как надо одеваться. Будут советы, но бредовые. Могу дать совет для мужчин, чей рейтинг не колеблется от фасона брюк, потому что он у всех у них одинаковый. Воротничок чистый? Носки приблизительно одной расцветки? Галстук не на боку? И довольно. Если Батуру нарядить в пиджаки Глаза, а Дудинского — в костюмы Лукашенко и наоборот, никто бы этого карнавала и не заметил. А представьте Веру Митрофановну, облаченную в хламиды Аллы Пугачевой, или Анну Аппет, не в партийном мундире областной чиновницы? Мужчина — это голова и манеры, а все остальное более или менее удачное дополнение к ним. Женщина — это целостный образ, в создании которого одежде принадлежит львиная доля. Сколько снято фильмов, поставлено пьес, написано книг, вся интрига которых держится на том, что героиня только благодаря переодеванию, становится неузнаваемой, превращается из дурнушки в красотку, из уличной проститутки — в респектабельную леди, из бесполой мегеры - в сексапильную прогрессивную начальницу, и что-то я не припомню ничего с зеркальным сюжетом. В 1999 году мы отдыхали в санатории супружескими парами. Я ненавижу чемоданы. На отдых снаряжаюсь по-спартански: джинсы, брюки, спортивный костюм, пару блузок. Подруга взяла с собой полный гардероб. Она переодевалась чаще, чем манекенщицы на показе, и мой муж с ней флиртовал. Сутки я побравировала: я в джинсах, и мне плевать, что она меняет туалеты. Ну и ладно. Ну и, пожалуйста. В два ночи я проснулась одна в номере. Мужа нет. Вихрем в голове пронеслось: все, надоело, я не на помойке нашлась, я, между прочим, известная женщина в Могилеве, я очень умная, у меня неплохая фигура, и поэтому я разведусь. С этой теплой мыслью я и заснула. Утром объявила мужу, что, поскольку у меня нет ни такой фигуры, ни таких туалетов, как у подруги, нам с ним лучше расстаться. Он начал дико хохотать, а отхохотав, сообщил, что безумно меня любит, и что сейчас мы берем такси и едем домой, и берем мне все мои наряды. И поехали, и взяли. Я поменяла пять нарядов в течение дня. За ужином на меня смотрел весь санаторий. Муж за мной ухаживал. Подавал блюда, салфетки... Так вот, возвращаясь к моде. Я против соревнований в одежде женщины с женщиной. Это похоже на склоку на коммунальной кухне. Но отказаться красиво одеваться – тоже глупо. Я не вредничаю. Просто мне есть, с чем сравнивать. Во время проведения Учредительного съезда арендаторов БССР в гостинице «Могилев» в мае 1990 года возник кандидат на президента этого Союза — стопроцентный маргинал: крестьянские корни , современный имидж и вдобавок баба. Облисполкому, в лице Владимира Ивановича Креза, загорелось немедленно залучить к себе эдакое чудо в перьях. Познакомиться, рассмотреть, убедиться: разве такое в Могилеве возможно, откуда она выползла, кто ее толкает? В тогдашних условиях все было регламентировано. И вдруг я - женщина, привлекла внимание даже без всяких специальных усилий и телодвижений со своей стороны, подняв всю республику на ноги на гребне новой экономической реформы – аренды, что в то время было редко, но ценно. Вечером телевидение на всю Беларусь показало прохождение Учредительного съезда, а наутро я проснулась достаточно известным экономистом. Давала интервью местному радио и телевидению. В исполкоме меня тут же взялся опекать Крез Владимир Иванович. Не мальчик, а матерый седой дядька с умным лицом, с багажом из амбиций и с единственным стимулом обеспечить себе достойную жизнь. И опекун сделал свое дело. Незаметно нашелся президент Союза – профессор тогдашнего нархоза – еврей до мозга костей - Макс Самуилович Кунявский, бывший некоронованный советник Кебича, друг заместителя председателя Госплана БССР Г. Бадея, который впоследствии стал Министром экономики Республики Беларусь, с огромными связями, сумасшедшим опытом политической борьбы, поскольку сам в свое время был в компартии, то проигрывал, то побеждал. Они сели вокруг меня и задали первый вопрос:
- Твоя главная цель в Союзе? - Я в Союзе не для того, чтобы стать президентом. В Белоруссии нет Закона об аренде. Чтобы заставить власть считаться с народом, нужна сила, нужны законы. Я провела этот съезд, чтобы власть услышала тех, кто недоволен нынешней экономической политикой и условиями хозяйствования. Союз арендаторов должен объединить передовых хозяйственников с тем, чтобы создать такую общественную организацию, которая будет обладать правом законодательной инициативы чтобы власть услышала нас. - Класс,- сказали мне после секундного размышления седые дядьки, — никаких советов. Все правильно. И дали мне должность Вице-президента. За один год мы Союзом переделали уйму дел. Был принят один из первых законов «Об аренде в БССР». Все чудесным образом срасталось. И я научилась заворачивать в нужный кабинет в нужное время, я произносила без запинки пламенную речь, в меня загружали ровно за десять минут нужную информацию, и на телеэкране я выглядела бодрой и раскованной, потому что я глупо верила, что делаю нужное для республики дело. А меня нещадно эксплуатировали. Разработка областной программы перехода области на рыночные отношения – пожалуйста. Петр Катушкин умел использовать мой ресурс. Без отрыва от производства, без оплаты, с помощью своего экономического советника Саши Гавриленко, мы колесили по Российским регионам в поисках опыта. Добрались даже до порта «Находка». И у нас все получалось. Но все эти программы, разработанные нами, нам не принадлежали, у них были иные авторы. А мы одержимые молодостью, знаниями и желанием что-то улучшить, пахали, не считаясь ни со временем, ни со здоровьем. Мне в голову не приходило тогда, что за эту строчку — сто долларов, за эту страничку — пятьсот, за проект Закона об аренде – пять тысяч долларов. Все вместе — представляете сколько!!! Однажды спросила: «Не могли бы помочь мне купить машину в личное пользование?» - Конечно, могли бы. И помогли. Но, за эту машину мне надо было отдать свою общественную должность вице-президента тогдашнему директору Техноприбора Виктору Шорикову, которая должна была обеспечить ему победу на выборах в Верховный Совет. И я отдала. Исключительно из-за дурного характера. Шориков не прошел тогда в Верховный Совет, но еще долго исполнял эти обязанности, размахивая, где нужно и когда нужно флагом Союза арендаторов. А я охладела к Союзу. Будучи членом Правления Союза, я высказывала некоторые интересные мысли, но уже без особого энтузиазма, а статьи на экономические темы стала печатать в экономических изданиях за своей подписью. И меня очень скоро, незаметно, стали задвигать. Я не осуждаю этих ребят. Они ловко вписаны в систему и ловко оперируют в ней не только действующими лицами, но и деньгами. У меня никогда на это денег не было. Теперь, когда вся наша жизнь и деятельность все больше и больше походит на советские времена, начала девяностых прокручиваются в памяти, словно старое советское кино: «Весна на Заречной улице» — все трогательно и нереально. Романтический период демократии. У скольких я кандидатов в депутаты была агитатором! Хотимский, Глусский районы — областная глухомань. Пурга, метель метет во все концы, автобусы не ходят. Я в платке, как у блокадницы, теплые штаны, валенки, саночки. Литературу, листовочки на саночки и везу в близлежащие деревни. И обеспечивала победу. Дура! Эти депутаты о тебе забывали, если не на третьи сутки, то через три месяца - точно. В лучшем случае, при встрече, поздороваются кивком головы, в худшем – сделают вид, что не видят и очень торопятся. Позже, появился административный ресурс, и уже такая дикая пробивная сила стала ненужна. Десять лет я карабкалась на этот советский пьедестал, преодолевала все, не имея влиятельных толкателей, и в конце этого безумного марафона, вместо стакана воды мне протянули стакан соли. Я была на грани безумия, я каталась по полу и выла: я больше не могу, я больше не могу, я больше не могу! И снова, в который раз, спас меня мой муж. Взял и уволил с последнего места работы, посадив на целых три месяца на зону отдыха и безделья. И только тогда я поняла, что, значит, быть свободной. Однако и со свободой и с бездельем пришлось справляться самой. Человеку, который привык быть в обойме - тяжело без дела, без работы, особенно, если ты чувствуешь в себе определенный потенциал. Телефон, записная книжка, огромный список знакомых влиятельных персон. Первый звонок подруге- директору завода, второй - очень влиятельному человеку из окружения Президента - глухо! Помогли те, на которых совсем не рассчитывала. - Ты помнишь, Вера, как ты мне помогла, сказала Ирина Попова? А помнишь колхоз, жаренное на костре сало, хлеб, матерные частушки. Должность не такая уж и высокая, но хорошо оплачиваемая. Это временно, все равно ты пробьешься. - Не стреляйте, братцы! Я же не хочу на руководящую. Я для себя решила, что хватит с меня и этого. Потом, для самоутверждения, был конкурс, и я прошла на должность генерального директора «Мозырьский коммунальник». Собиралась уже уезжать. Два раза побывала в этом славном городке - все понравилось. А самое главное – что мой муж был согласен со мной, и до последней минуты не сомневался в моих способностях начинать все сначала. И, когда мы последний раз возвратились из Мозыря 27 апреля 2005 года с письмом мэра города Мозыря Валентина Борисенко о моем переводе, в очередной раз что-то сработало в номенклатуре, и я осталась в Могилеве. 3 мая 2005 года я очутилась на должности заместителя генерального директора Государственного Учреждения «Облпищевик». После представления меня на всех уровнях, я вырубилась с трубкой под ухом от очередного поздравления с новым назначением. В семь утра трубка ожила и приказала: через час быть на работе. Не помню, как собиралась, не помню, на чем долетела. Может, на машине. Может, на метле. Но минута в минуту приземлилась в кабинете своего будущего шефа. Вся в черном, вся в длинном, с серьезным лицом. Посмотрела на свое будущее рабочее место и вспомнила тот полуподвал, похожий на строительную бытовку, в которой было душно, и пахло мочой. - Ну, чего, Вера Митрофановна? Никак не уймешься? Сколько ж у тебя было должностей и кабинетов! Но, таких задрипанных, - еще не было! Возникла радостная идея развернуться и пойти назад – в «мусорку». Но внутренний голос шепнул: «До пенсии дорабатывать надо? Терпи. Не впервой начинать с нуля. Без терпения пути не одолеть». А еще вспомнила битком набитый актовый зал школы. Предвыборная встреча с общественностью. Я – доверенное лицо кандидата в сенаторы ( фамилию по известным причинам не упоминаю). Все как обычно — крики, вопли, провокационные вопросы. Отвечаю, возражаю, соглашаюсь, спорю, а взглядом то и дело цепляюсь за старика. Он сидит: сбоку, у двери, на самом сквозняке. Палка с набалдашником, руки на палке, подбородок на руках. Белые волосы, голубые глаза, тонкое иконописное лицо. Не старик, а старец. От этого, думаю, я и получу. Сейчас он встанет, мне хана: уничтожит, испепелит. Такой, чтобы ни изрек, завоюет публику тут же. Одна внешность чего стоит! Николай-угодник, заступник. Не встал, не испепелил. Встреча закончилась. Зал опустел. Старец сидит. - Вам помочь? - Не надо. Я вот о чем хочу попросить. Вы поторопитесь. Вы стройте свою демократию побыстрее. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Попытайтесь побыстрее. Хоть глазком на нее посмотреть. Спасибо. Поднялся и ушел. А я подумала тогда:«Не доживет старик до демократии, да и мы ее не увидим. И наши дети, при таком раскладе, тоже не увидят». Я к чему это. А к тому, что отрасль, на которую я пришла – в таком запущенном состоянии, что не три года, а целой жизни не хватит, что бы поднять ее из руин. Генеральный директор произнес десятиминутную речь. При иных обстоятельствах она бы меня восхитила. Высокий образец казуистики. Все слова вроде русские, а смысл неуловим и темен. То ли категорическое «да», то ли категорическое «нет». Говорит — и возникает надежда. Говорит — и она умирает. Когда сердце и печенка слиплись в ком, гендир сделал финальную паузу и произнес: - Ну, что, будем работать? Уловив кодовое «она должна потянуть», я дисциплинированно приступила к исполнению своих обязанностей, параллельно обустраивая свое рабочее место. И вот я работаю. Вроде все складывается нормально. Однако, зачастую, все-таки старые «друзья» нет-нет, да и отпускают в мой адрес фразы типа: «Ну что, Вера, опять в обойме. Все никак не уймешься, все юбкой трясешь, в очередной раз через кого должность выторговала?». И тут я не выдержала: Слышь, Иваныч, (по- зэковски перейдя на «ты»), ну сколько можно дергать меня за косички? Ты думал, что до пенсии меня в мусорку засадил? Скажи, а может ты в меня на склоне лет влюбился, и хочешь взять в свою обойму? И Иванович дематериализовался. Я удивленно для себя отметила: исчез! Приемчик запомнила. Опробовала на других — работает! Стоит большинству наших мужчин-чиновников, когда они цепляются к тебе за кулисами не по делу, разок зазывно по-женски подмигнуть — они кончают базар и скрываются в кустах. А еще, этот Иваныч — уникальное зеркало темных сторон народной души. Он отражает и озвучивает самые низкие побуждения и мысли толпы. Знает: стольник дай — и тебя полюбят, и будут любить вечно, если кто-то не даст двести. Но, он устал от самого себя. Усталость выдают глаза. Они мертвые, и такое впечатление, что в нужный момент кто-то нажимает кнопку на дистанционном пульте и внутри включается магнитофон. Второе отрицательное последствие этого бесконечного паясничанья — он так рвется в основной состав, что это заметно даже невооруженным глазом. Но, мне кажется, что ему это не светит. Он обрек себя на маргинальность. Когда идет серьезная игра — ему в ней нет места. Большими чиновниками назначают сбалансированных людей. Поэтому есть популярность — нет результата. Иванович от этого страдает. Он хотел бы быть рядом с Президентом. Никто не позволил, никто не предложил. Однажды Ивановичу почти удалось меня растрогать. Я даже засомневалась — может не все там так безнадежно? Во время трехдневной поездки в Москву ему приглянулся кошелек, а взятой налички не хватило. Никто в долг не дал. Я дала, он купил и, сияя, демонстрировал мне, как он и складывается, и раскладывается, и как удобен он для его дневной взятки. Дите. Позаимствовать хоть что-то у Ивановича мне не удалось, хотя отношения у нас были очень дружескими. Слишком мы разные, и то, что он мужчина, а я женщина — самое незначительное из наших различий. Хотя нет, вру. Я заметила, что на проводимых им исполкомах, кто б какую чепуху ни нес, ну полный бред, Иванович дисциплинированно конспектирует. Точно мальчик за великими дядями. У дядей сразу сметает крышу от собственного величия. Дяди думают: он меня уважает! Я по преподавательскому опыту знаю, что записывать — очень важно. Когда студенты за мной записывали — мне это льстило. Я решила: буду тоже изображать из себя отличницу. Завела специальный блокнотик. Когда Иванович произносил свои речи, я была единственная в зале, которая все записывала. Все сидят, а Романенко строчит. Настрочила треть блокнота и, очень довольная собой, закрыла его, чтобы больше никогда не открывать. Если бы я была статусной единицей, я бы переняла у Ивановича отсутствие трепета к соблюдению протокола в отношении к собственной персоне. Помню, на одном из совещаний мне позарез нужно было перекинуться с Ивановичем парой фраз. Но выстаивать очередь, как за финскими сапогами в советском ГУМе, мне не хотелось. Дождалась, когда он уже направился к выходу, и окликнула. По правилам я должна была обежать — тртртр! — весь зал и оказаться перед ним на дорожке: - Здравствуйте, Виктор Иванович! А не окликать. Иванович замер. В старых фильмах так замирал от предательского выстрела в спину главный герой. Потом медленно оборачивался, удивленно и укоризненно смотрел в камеру и падал на сырую землю. Иванович тоже медленно обернулся, но не упал, а подошел. Это неплохо. Так же, как и умение отзеркаливать собеседника. И под обаяние этих приемов попадает бешеное количество народу. Каждый, расставаясь с мэром, уверен, что мэр — душка, согласен с ним на все сто. А потом начинаются странные события. Но это потом, позже. Я смотрела на Виктора Ивановича и думала, как же ему, бедному, тяжело. Это вхождение на престол мэра города, это помпезное здание бывшего обкома партии, а двигается по ней обыкновенный человек, который не воспитывался как царь и не был даже политиком. Наверняка, ему на много легче было бы управлять Техноприбором и выводить его из прорыва, поднимать «с колен», чем управлять городом и стоять «навытяжку» перед облисполкомом. Но, видимо, чувствовать, как люди втягивают ноздрями воздух и думают, идет ли от тебя запах власти или нет – это очень важно. От Краснова Михаила Алексеевича он не шел. С ним не требовалось даже напрягать обоняние, чтобы уловить этот запах. У Шорикова - не запах , а могучий монарший дух, идущий от него. Я не помню таких бесед с Виктором Ивановичем, что бы в его присутствии люди не терялись и не цепенели. Кажется : « Вот сейчас проглотит, а они все равно двигаются прямо в пасть». Интересно наблюдать сцены общения с Шориковым. При встрече с мэром и в ожидании какого-то разговора собеседник приобретает какой-то уподобляющийся холопский взгляд, и этим взглядом вперивается в барина. Барин медленными тяжелыми фразами вкладывает что-то в голову так, что у здоровенного мужика-директора, мощные ноги вдруг становятся такими тоненькими и кривенькими, а низкий голос, которым он повелевает и властвует на вверенном ему предприятии, вдруг становится тоненьким и противным. У меня так не получалось: Я никогда никому не позволяла наслаждаться своим страхом, хотя он сопровождал меня довольно часто. Виктор Иванович — явление уникальное «политическое животное». Всем своим поведением Виктор Иванович наглядно хочет доказать, что мэр — это не человек, который много знает. Мэр — чловек, который ощущает историю города, республики, как свою жизнь, на уровне позвоночника, на уровне инстинкта самосохранения. Но у него это не получается. И если не две третьих, то любая половина горожан убеждена, что Шориков ощущает на уровне позвоночника свое истинно еврейское происхождение и заботится не только о своем самосохранении на уровне инстинкта, но и о чем-то более масштабном. Будучи одним из богатейших людей Республики Беларусь, Виктор Иванович печется об увековечивании памяти еврейских общин и еврейской истории, значимости еврейского народа в зарождении, становлении и развитии всего прогрессивного на Могилевщине. Вот Краснову это было не дано. Он тонко чувствовал нить истории. Но, могучее чутье не поддерживалось таким же могучим еврейским происхождением, и он не менял бесконечно тротуарную плитку в центре города. Он был настоящий хозяин города, но не тиран. У тирана нет воображения. У Краснова оно было, и он подготовил так город, что «шориковские загогулины» еще долго будут приносить ему политические и экономические очки. Я развила бурную активность против банкротства Могилевдрева и начала с романтическим пылом доказывать экономическую несостоятельность процедуры банкротства для такого экспортоориентированного предприятия (70 процентов продукции экспортировалось не только в Ближнее, но и в Дальнее Зарубежье). Позже я поняла, что я ввязалась в неравную борьбу, где вращаются не только большие деньги, но разгораются и политические страсти-мордасти, на которых также делаются деньги. Все коллективно приняли решение, что пора меня убирать. И убрали. Не только с должности, но и с экономической арены вообще. На Могилевщине, с одной стороны, все сложно, а с другой — просто: царь рявкнул - челядь утихомирилась, или наоборот. Прощальную оплеуху Виктор Иванович попытался сделать для меня в декабре 2002 года. В десять утра на Могилевлес раздался звонок: - Вера Митрофановна? С вами будет говорить Виктор Иванович Шориков. Какой к черту Шориков? Я уже ушла из Могилевдрева, я вылетела из обоймы, меня нигде нет. Отставным и выброшенным мэры города не звонят. Наверняка это чей-то дурацкий розыгрыш. Но трубка тяжело вздохнула и прогудела: - Вера, прекрати писать анонимки. Если ты чего-то с Котляровым и Чикунским не поделила, не впутывай меня в это дело. -Ой! Виктор Иванович! Вы ли это, чем обязана столь высокопоставленному Вашему звонку? Но голос гремел с такой угрозой, что вставить какую-то фразу – было бесполезно. Выбрав момент, когда мэр сказал все, или почти все, меня прорвало с такой силой, что я ему высказала все, что я о нем думаю. О нем, о его дружках-пирожках....., о том, что я, в отличие от некоторых, анонимками никогда не занималась, а если мне что-то не нравится – я нахожу в себе силы сказать прямо, а не бросать камень в спину, как он поступил со мной, запретив директорам промышленных предприятий брать меня даже на самую простую должность. Я уже не помню, что я ему выговаривала, только отчетливо помню, что бросила трубку так, что рычаг был сломан безнадежно, и я, вся в пятнах, отходила минут пятнадцать. Ну и что? А ничего, кроме чувства собственного достоинства. Дальше ничего мне не было : «ни коня, ни шашки». Полное забвение. Да я, в общем, ни на что и не претендовала. Муж мой, по-прежнему, меня поддерживал и баловал, я продолжала работать в должности заместителя генерального директора по экономике и финансам на ОАО «Могилевлес» . Не могу сказать , что мне с Прасоловым Юрием Семеновичем было очень комфортно, но работать можно. Он достаточно высоко ценил мою порядочность и профессиональность. Однако не мог прощать мне мое человеческое отношение к подчиненным. Особенно его раздражало, что я всегда была на стороне униженных, обиженных, оскорбленных и возражала ему, когда его «заносило на поворотах». Проработав ровно два года, после очередной головомойки моим подчиненным и увольнении начальника финансового отдела в присутствии меня и не спросив моего мнения, я ушла в очередной отпуск с последующим расторжением контракта по соглашению сторон. Оставалось до пенсии 3 года, возраст, как видите, критический. Уходя из Могилевлеса, я для себя решила, что уже никогда не пойду на руководящую должность. Отдохнув более трех месяцев и придя в себя, я стала подумывать о работе. Но, каково было мое удивление, что меня не берут на простые должности и смотрят, как на ненормальную. Но, по работе я соскучилась конкретно. Решила: будь, что будет, пойду туда, где я нужна. И..... согласовано, все, меня берут замом, а к вечеру уже либо должность сокращена, либо планы изменились. И один очень порядочный директор, извинившись, рассказал мне, что негласно было дано на уровне города указание - Романенко не брать! Это знал и Прасолов, но не предупредил, хотя между нами были очень доверительные отношения. Так я стала персоной «нон - града». Умные люди мне потом растолковали: ты, Вера, тормоз. Пастернака перепастерначила. Тебе же прямым текстом дали понять... Государь ждал просьбы о помощи: «Приютите меня, Виктор Иванович... не оставьте меня своими милостями, Виктор Иванович... только на вас и надеюсь, Виктор Иванович». А ты – гордость, экономика, республика! Так поступают все, кого выбрасывают, но кто хочет, во что бы то ни стало, удержаться в седле. Как человек, я ничего не имею против, чтобы люди обращались за помощью, пусть даже к мэру - это вполне нормально. Но, к сожалению, приемы, которые используются для укрощения строптивых, приводят к таким последствиям, когда человек перестает уважать себя за то, что позволил нагнуть себя слишком низко. Они - «нагибалы» - гарантируют жалкую подачку в виде какой-то должности взамен на уничтожение человеческого достоинства. Я против этого сопротивлялась и продолжаю сопротивляться всеми фибрами своей души. Я за то, что, сказал — сделал. Обещал — выполнил. Если я заявляю, что готова строить экономическое благополучие предприятия — значит, завтра с шести утра я его начну строить. Заявила — тут же стала разрабатывать методы и искать средства реализации поставленных перед собой задач. Ни одного лишнего звука, любая фраза материальна. Буду рыть, как бульдозер, невзирая на здоровье, настроение, не считаясь со временем, буду рыть до тех пор, пока не увижу результаты своего труда. Другие, если им надо чего-то добиться, они пригласят вас в ресторанчик, окутают облаком, вы поплывете и поймете, что подобных интеллектуалов и душек больше нет, перед вами единственный экземпляр и этому экземпляру надо помочь. А дальше у этой душки-интеллектуала будут результаты. Потому, что в его команде будут рабочие лошадки, бульдозеры, типа меня. Еще моя одна краеугольная черта - я - трудоголик. Сама пашу от зари до зари и считаю, что тот, кто так не вкалывает, тот - не профессионал. Идеальный работник должен быть всегда под рукой, всегда на связи, всегда в зоне досягаемости, готовым в любую минуту прервать сон, отпуск, половой акт. Вот к чему не призываю, и что никогда не надо в себе культивировать – не надо быть трудоголиком! У трудоголиков — мешки под глазами от постоянного недосыпания и лишний вес от постоянных бутербродов. Трудоголики часто улыбаются и шутят. Не оттого, что обладают повышенным чувством юмора. Смех — расслабляет, а при напряженной работе - это очень важно. Близкие люди говорят, что у меня в глазах постоянно пляшут чертики. Как-то в очередной раз мы, члены правления, сидели с Кунявским М.С. в его кабинете. Обсуждалось что-то очень серьезное. Когда Кунявский сильно думает — много курит. Если ему запретить курить, он не сможет думать. У меня аллергия на табачный дым. А у него везде сигареты и пепельницы. Я терпела-терпела и не выдержала: — Макс Самуилович, хотите, чтобы мои мозги работали, прекратите курить, или я должна что-то жевать и много.... или курить, как Вы, иначе - сдохну. Кунявский тут же нажал кнопку селектора: — Чай и к чаю, много.... и сигарет. Секретарша внесла огромную, похожую на урну вазу со сладостями и сдобой. И растерялась — за столом мужики и только одна я – женщина. - Кому много, Макс Самуилович?
И Кунявский уточнил – нашей Верочке – сигареты, — а членам — много...... печенья и чаю. Все, включая меня, заржали. Чтобы находиться постоянно в хорошей работоспособности не превратиться при этом в зануду, надо к себе и своему организму относиться с любовью. Только так возможно сохранить себя. Надо быть немножко пофигистом. Иначе от нервных стрессов нарушится обмен веществ, оплывешь, одеревенеешь, утратишь либидо. А асексуальный работник — вредный работник. И это не его личное дело, это государственная проблема. Почему он такой? Потому что день и ночь на посту. Почему день и ночь на посту? Потому что боится хоть на секунду ослабить контроль за ситуацией. С некоторых пор я думаю, что нашу Беларусь спасет не трудоголик, а ленивый чиновник. Тот, который захочет нравиться женщинам и заводить романы. Для романов требуется досуг. А досуг обеспечит система, которая может работать без него. А для этого нужно снизить налоги на бизнес, помочь детям, старикам, инвалидам, дать возможность зарабатывать учителям, врачам, ученым, накормить армию. И тогда республика заживет самостоятельной жизнью. Но нашим чиновникам кажется, что когда они хоть что-то отдают обществу, они теряют власть, и поэтому они принципиально не позволяют людям стать богатыми. Представьте, что все обеспечены. Как жить бюрократу? На одну зарплату, что ли? И как заставить с собой считаться? Вывод простой: удерживать одних под прессом взяток, других — под прессом нищеты. Но я отвлеклась. Мы — о Кунявском, царство ему небесное. В кабинете у него все холодно, правильно. Голый стол, посредине ручка и листок бумаги. Никакого бардака, ничего личного. Возможно, минимализм создан сознательно. Мой служебный кабинет тоже очень формален. В нем бывает слишком много всякого народа, и я не хочу, чтобы кто попало, получал обо мне дополнительную информацию, как получаю ее в чужих офисах я. Кабинеты — это слабое место наших руководителей, их ахиллесова пята. Я всегда стараюсь попасть к важному для меня человеку в кабинет. Прежде чем начать разговор сканирую — что висит, что стоит. И мотаю на ус. С теми, у кого повсюду навалены бумаги недопитый кофе на циркуляре, окна настежь, в пепельнице непогашенный окурок — с такими можно держаться без формальностей. А если как у Кунявского, ручка и листок, значит, передо мной человек в футляре. Значит, никакого панибратства. Значит, приближаться будем по - тихоньку. Без резких движений, без лишних улыбок. Сухо, технологично.
О кабинетах, терпении , памяти и .......
Обустройство кабинетов — новая черта нашего руководства. В СССР, как и в нацистской Германии, никаких вольностей не допускалось. Все казенно, все обезличенно, на всем инвентарный номер. Вряд ли при Сталине или даже при Брежневе в кабинете могли поселиться, например, статуэтки собачек, слоников и т.п. аквариумы, разные безделушки. Когда я увидела колонию черепах у одного министра, я поняла, что с ним можно общаться, в человеке есть задоринка. Так оно и оказалось. Между прочим, черепаха — это символ карьерного роста: ты должен двигаться, как она: медленно, без рывков, но неуклонно. У другого высокопоставленного чиновника в кабинете висел в полстены его картина-шарж во весь рост. Входишь — бабах! — на тебя смотрит лупоглазый, очень поглупевший он самый. Сколько раз входила, столько вздрагивала. И можно не сомневаться: у того, кто способен поселить в присутственном месте своего карикатурного двойника, с самоиронией все в порядке. У другого моего приятеля - высокопоставленного чиновника — не кабинет, а плодохранилище. Я люблю у него бывать. Он кормит шикарными конфетами — курага и чернослив в шоколаде. И всегда чай, кофе, сигаретный дым и коньячок. Душевный кабинет. У другого друга-директора — сувенирчики, вазочки, фотографии детей. Входишь, словно в добротную избу. Кабинеты чиновников говорят о многом, особенно о привязанности к деньгам, подношениям и о такой черте, как щедрость, или жадность. Вам приходилось когда – либо наблюдать такую картину: Семья с доходами в три тысячи долларов в месяц, а может и более, участвует в проводимых компаниями акциях, вырезая купоны и аккуратно их складывая в конвертик. А потом идут в соответствующий магазин, предъявляют их и получают чашку, кружку, или скидку в пять тысяч рублей при очередной покупке этого товара на сумму не менее , чем, предположим, на 50 тысяч. Щедрый человек никогда не будет ковыряться с ножницами. Скидка пять – десять процентов? Да пошли они со своей скидкой! Все равно денег нет и это — не деньги. На дешевых курортах, в какой-нибудь Турции, те же богатые будут сидеть у бассейна, даже если море теплое, и не потратят на развлечения ни цента сверх запланированной суммы. Щедрые, со средним, или низким достатком, но вырвавшиеся на курорт возможно единственный раз, будут болтаться в море-океане даже в шторм, тарахтеть на всем что тарахтит, швыряя валюту направо и налево. Дорого? Ну и пусть. Один раз живем! Это не штрихи. Такова суть человеческой души. Мне, например, нужны идеи, от которых мороз по коже и мурашки вдоль позвоночника, мне нужно, чтобы адреналин забил фонтаном, как нефть из скважины. Потому что адреналин — это нефть моей души. Кто добыл тому они (и нефть и душа) и достанутся. У других, ни мороза, ни мурашек. Экономисты рациональны и технологичны, как и модель, которую предлагают. Например, я говорю, что для качественного изменения уровня жизни человек должен стать субъектом власти наравне с самой властью. Правильно? Правильно. Заводит? Не заводит. А иной политик рванет на груди рубаху, в глазах — огонь, изо рта — пламя: — Прочь с дороги! Беларусь для белорусов. Грабь награбленное! Сарынь на кичку! Бред? Бред. Заводит? Заводит. А главное, получается это у него само собой, без натуги. Патетика как состояние души. Мы, экономисты, так не умеем, наши творческие кумиры так не хотят. Мы хотим, чтобы экономика определяла политику, а не наоборот. Есть над чем задуматься. И еще, об одном очень важном. Надо уметь держать удар, и не только физический. Моральные удары порой приходятся больнее и заживают дольше. Чтобы ни случилось, никаких обнародованных страданий, никакой маски великомученика. Я попала в автомобильную катастрофу, разбила машину не только свою, неприятности, но тут же, прямо с ГАИ, катапультировалась в командировку. В 1996году проводной аппендицит, после такой операции люди еще долго лежат, а я на третьи сутки, на своих двоих почапала в Промстройбанк выколачивать очередной кредит. После чего вернулась в больницу, как ни в чем не бывало. Никогда не переносите свою боль на других. Справляйтесь с ней самостоятельно, болейте тихо. Знакомая ситуация: Ах, у меня катастрофа! Что?! Что?! Ой, с мамой — ужас, с женой — ужас, с детьми — ужас. Потом оказывается, что мама потеряла ключи, жена сломала каблук, у детей насморк и так далее. Люди любят изображать ужас. Я привыкла ничего не изображать. От меня мало кто знает о проблемах с моим здоровьем, или с семьей. Работаю, езжу в командировки, и никто не подозревает, что там такое творится! Плохо с сердцем, отваливаются почки, инсультное состояние. Ни один мускул не дрогнет. Не принято. Зверская выносливость. И все это - обратная сторона хищного мира: нельзя показывать слабость, покажешь слабость — сожрут. Я знала многих людей, обладающих внутренней храбростью. Обычный человек, побывавший в горячих точках, или воевавший в Афганистане, всем растрезвонит: «...А я был Афгане и меня чуть не убили». А обладающий внутренней храбростью, бравировать тем, что был в горячей точке, и ему в результате военного ранения, вырезали почку, не станет. И еще об одном. Что бы быть хорошим управленцем, функционером – необходимо тренировать память. Самый высокий класс памяти демонстрирует старая гвардия управленцев. Они помнят, кого, как зовут не только по фамилии, но и по имени-отчеству, и сыплют этими именами и отчествами с дикой скоростью. На моем отчестве спотыкаются все. Как только меня не называли! И Матвеевна, и Трофимовна. В государственных кабинетах не ошиблись ни разу, ни хозяева, ни их адъютанты: Вера Митрофановна, без вариаций и спотыканий. Первым меня поразил Катушкин Петр Михайлович, который стал депутатом нового парламента и уже через два месяца знал каждого из двухсот коллег в лицо и обращался ко всем без запинки. Когда мне пришлось работать в горисполкоме, у меня начался мандраж: участвуя в работе очередных сессий горсовета и выступая с соответствующим докладом, фамилии депутатов должны отскакивать от зубов. А я должность приблизительно помню, дальше ни хрена. Конечно, не Станиславский с его: «Товарищ Сталин, извините, забыл ваше имя-отчество», но где-то рядом. На даче летом взяла справочник Горсовета со всеми фотками. Серые странички с дикими серыми паспортными фотографиями, напротив фотографий — фамилия, краткая биография. Месяц тренировалась. Набрала камней и создала модель горсовета: рассадила : листочек с портретом, придавленный камешком, чтобы ветром не сдуло. Листочек с портретом, камешек. Листочек с портретом, камешек. Встала, смотрю сверху, как бы из президиума, на бумажных депутатиков, которые трещат на ветру, и запоминаю: этот такой-то, этот такой-то. И так каждый день. Каторжный труд! Глазу зацепиться не за что. Все словно близнецы-братья, все словно под копирку. И я вдруг поняла, какая там, в реальности серость. Через неделю бумажки все протухли, их намочил дождь, их порвал ветер. Кто выжил, тех и запоминала. В конце сдалась: будь что будет. Был кошмар. Депутат тянет руку, я тупо на него смотрю, минуту смотрю, две смотрю. Он уже весь багровый, надрывается, кричит: «Вы не даете ответа!». А я не отвечаю, не потому, что не знаю что ответить, я пытаюсь вспомнить фамилию. Не могу же сказать: «Извините, не помню Вашего имени отчества». Я и тяну время, заглядывая в табличку с подсказкой. Перед такими выступлениями глушила стаканами валерьянку, потому что от напряжения вылетали и те фамилии, которые знала. А опрокинешь в себя пол-литра валерьянки, становишься спокойной и сосредоточенной, как Будда. И тогда фамилии выскакивали сами. Одного психа запомнила на всю жизнь. Этот... как его? Вот, забыла. Вспомнила - Евтихов. В 2001 году я посмотрела по телевизору документальный французский фильм «Птицы». Он посвящен большим миграциям птиц, как они преодолевают невероятные расстояния, как выживают в пути, где находят приют, как справляются со смертельной усталостью. В нем нет сюжета. В нем нет экологической идеологии. Никто ни на кого не охотится, никто ни с кем не совокупляется, никаких «О ужас! В мазуте застряли крылья». Всю картину над земным шаром летит и летит стая, и благодаря уникальной технике съемки вы словно летите вместе с ней, внутри нее. Летите над Нью-Йорком и Каиром, над трубами с дымом, над океаном и пустынями. Полтора часа ничего, кроме взмахов крыльев. Но, после просмотра фильма я была потрясена. Я вдруг поняла, что существует параллельный мир. И этот мир такой же мощный, как и человеческий. У меня возникла догадка, что проблема цивилизации в том, что мы настолько зациклены на самих себе, что окружающий мир воспринимаем, как часть своего. А мы — не его часть.
Дата добавления: 2018-05-02; просмотров: 301; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!