Тема: «Финансовая грамотность» 4 страница
ЭКОНОМИКА КОНФЛИКТА.В сюжете «Аватара» – революционного во многих отношениях фильма – есть определенно нечто разочаровывающее. Как будто бы ничего не могло пойти по-другому. Как будто бы единственное преимущество «ученых» над «коммерсантами» и «военными» в том, что ученые налаживают контакты лучше первых и дерутся изобретательнее вторых. В фильме они стреляют, управляют боевыми машинами и машут кулаками лучше военных. А разве в этом преимущество ученых? Разве они не понимают чего-то, что позволяет во многих случаях обходиться без драк? Со времен пионерских работ Нэша, Шепли и Шеллинга экономисты и политологи знают, как сложно поддерживать взаимовыгодный мир, – и все же иногда это возможно. Экономика конфликта – раздел экономической науки, который занимается теорией и практикой войн (торговых и самых настоящих), патентных споров, судебных тяжб, изматывающих переговоров. Природа конфликта очень многогранна. Преимущество экономистов при его изучении состоит в том, что формальные модели позволяют сосредоточиться на том, как влияют на развитие ситуации самые важные параметры, и строить теории, объясняющие не причины и развитие одной конкретной войны или торгового спора, а структурные особенности всех аналогичных конфликтов. Вот пример одной теории. Когда речь идет об агрессоре, у которого есть военное преимущество, и жертве, военные возможности которой ограниченны, разве война неизбежна? У нас с Михаилом Шварцем – экономистом из исследовательского отдела компании Yahoo! – есть работа, в которой мы конструируем поддержание мира с помощью постоянных трансфертов от жертвы к агрессору. Во многих случаях одноразовая передача ресурса, денег или территории не приведет к миру – жертва может знать, что, как только ресурс будет получен, агрессор, ставший еще сильнее, придет за новой данью. А постоянный поток трансфертов создает правильные стимулы для поддержания мира для обеих сторон: слабая сторона платит, чтобы на нее не нападали, сильная сторона не требует больше, чтобы слабой не стало невыгодно платить. Но вернемся на Пандору, планету, где разворачиваются события в фильме «Аватар». Почему здесь не было даже попытки найти взаимовыгодное решение? Ученые, которые поняли, как устроен сложный, по-своему высокоразвитый мир планеты, – они что, не могли понять, как устроен нехитрый мир полковника и чуть более сложный мир представителя коммерческого предприятия по освоению Пандоры? А поняв, не могли найти такого решения, при котором и святыни народа нави не пострадали бы, и коммерсанты извлекли бы свою прибыль, и полковник бы заработал почетную пенсию? Как много могли бы рассказать ученым из фильма специалисты по экономике конфликтов.
|
|
|
Подбросить монетку перед самым серьезным выбором?1988 год. Последний шанс сборной СССР по футболу завоевать звание чемпиона Европы. После фантастических голов Рууда Гуллита и Марко ван Бастена советские футболисты проигрывали 0:2, но время еще оставалось, и тут – это не так часто случается в финалах чемпионатов Европы! – судья назначил пенальти в ворота голландцев. Бить взялся Игорь Беланов, за два года до этого названный лучшим футболистом Европы. Он забивал пенальти лучшим вратарям мира – Ринату Дасаеву и Жан-Мари Пфаффу, на его удар было просто невозможно среагировать – мяч летел как ядро. И голландский вратарь Ханс ван Брекелен даже не пытался реагировать. Он бросился наугад. Пущенный Белановым с невероятной силой мяч попал ему в ногу и отскочил в поле. Сборная СССР упустила свой шанс. Конечно, это была чистая случайность. Сильно пущенный мяч пролетает одиннадцать метров за полсекунды, и никакая реакция не может здесь помочь. Полети мяч в другой угол, ван Брекелен оказался бы бессилен, а сборная СССР получила бы возможность отыграться. Но, оказывается, прыгать «случайно» – это и есть самая лучшая стратегия, так что ван Брекелену есть чем гордиться. Он поступил оптимальным образом.
|
|
|
ЭМПИРИЧЕСКИЙ ВОПРОС.Игра в «черное» и «белое» показывает, что без смешанных (решаемых «при помощи монетки») стратегий часто не обойтись. Это теоретически. Три американских экономиста – Стивен Левитт, автор популярной книги «Фрикономика», Пьер-Андре Кьяппори и Тимоти Гроузклоуз – решили посмотреть, сколь точно следуют предписаниям экономической теории профессиональные футболисты. И оказалось, что и вратари, и «пенальтисты» довольно устойчиво следуют оптимальным стратегиям – прыгают и бьют по углам случайным образом.Как проводилось исследование? Чтобы определить, в какой угол прыгал вратарь и куда бил игрок, исполняющий одиннадцатиметровый, экономисты просмотрели фрагменты матчей французской и итальянской профессиональных лиг за три года. За это время было пробито 459 пенальти 162 игроками, в воротах стояло 88 вратарей. Из пенальтистов 58 процентов пробило не менее чем по 4 раза. Ни один не пробил все удары в один угол. Для статистического анализа было бы совсем хорошо, если бы были сведения о конкретных парах «вратарь-пенальтист», которые бы встретились в одиннадцатиметровом раз двадцать за несколько лет. К сожалению, один и тот же пенальтист с одним и тем же вратарем встречается, как правило, не чаще чем два-три раза за карьеру. Важнейшее предположение, которое необходимо было сделать авторам, состояло в том, что вратарь и игрок, бьющий пенальти, делают свой выбор – куда прыгать и куда бить – одновременно. Несмотря на то что может показаться, что исполнитель пенальти часто ждет, пока вратарь начнет движение в угол, предположение о том, что решения принимаются независимо, вполне согласуется с данными. Авторам не удалось обнаружить корреляцию – то есть статистическую зависимость – между направлениями броска вратаря и удара. Кстати, в точном соответствии с наблюдениями футбольных знатоков, выбор игрока не зависит оттого, как прыгал вратарь в предыдущих случаях, а вот вратари, по-видимому, знают о приемах бьющих пенальти игроков. На чемпионате мира 2006 года у вратаря сборной Германии Йенса Леманна даже была шпаргалка со сведениями о том, как били пенальти игроки команды соперников, в которую он подглядывал между ударами. Впрочем, даже здесь теоретическое соображение о том, что прыгать нужно «случайно», сработало. Когда аргентинец Роберто Айяла готовился к удару, Леманн посмотрел на шпаргалку и, увидев, что там написано «правый угол», прыгнул влево и отбил удар. Есть и некоторые тонкости – например, игроки-правши (то есть примерно 85% от всех игроков) бьют, как правило, в левый от себя угол. При статистических вычислениях это нужно учитывать. Вероятность гола, если вратарь выбрал «неправильный» угол, – от 82 до 95 процентов (результат варьируется в зависимости от того, насколько точно произведено измерение), а если «правильный» – то от 43 до 64 процентов. Доказательством того, что футболисты используют именно смешанные стратегии, является отсутствие закономерности в последовательности ударов одного игрока и направлений прыжков одного вратаря. Работа трех экономистов в основном состояла в очистке исходных данных, чтобы никакие статистические помехи не помешали уловить то, что профессиональные футболисты действительно «смешивают» стратегии – прыгают и бьют случайным образом. Конечно, было бы странно предполагать, что профессиональные голкиперы, у подавляющего большинства которых нет высшего образования, что-нибудь слышали о смешанных стратегиях. Или чтобы они, тайком от телекамер, подкидывали монетку, обеспечивая «случайность» своих действий. Однако вполне может так быть, что вратари, играющие в лучших профессиональных лигах, прошли, среди прочего, «естественный отбор» по врожденной способности смешивать стратегии. Это касается не только футбола. В статье экономистов Уокера и Вудерса, опубликованной в American Economic Review в 2001 г., рассматривались стратегии, применяемые сильнейшими теннисистами мира. Оказывается, их действия вполне соответствовали теории, причем взрослые, сложившиеся игроки «смешивали» гораздо лучше, чем юные.
|
|
|
|
|
|
До Шеллинга экономисты, которые занимались теорией конфликтов и кооперации, в основном работали над нормативными вопросами. Например, как можно определить «справедливую долю» каждого участника в дележке какого-нибудь приза? Шеллинг занялся совсем другими вопросами: что такое «шантаж» и что такое «блеф» как стратегическое взаимодействие? Ясно, например, что генерал, приказывающий сжечь мосты позади своей армии, не просто поднимает боевой дух солдат. Он показывает противнику готовность идти в бою до конца. То есть, вопреки примитивному «здравому смыслу», можно получить стратегическое преимущество, сократив количество доступных действий. В данном случае генерал отказывается от возможности отступить, если бой будет складываться неудачно. В книге 1966 года, которая развивала заложенные в «Стратегии конфликта» идеи, Шеллинг приводит в пример ситуацию из переговоров Хрущева с американским посланником Гарриманом. Речь идет о возможном использовании американских танков в конфликте вокруг Западного Берлина. Хрущев говорит: «Если вы хотите войны, вы ее получите – но это будет ваша война. Наши ракеты полетят автоматически». Казалось бы, советский лидер сужает свой собственный арсенал ответов, но, в точном соответствии с теорией Шеллинга, он получает стратегическое преимущество в результате этого сужения. Раз ракеты полетят автоматически, у американских генералов нет возможности строить свой расчет на том, что после их хода – в изменившейся ситуации – противнику может оказаться выгодно отступить. Вся идеология ядерного сдерживания была построена именно на этой идее, а сколько отдельных эпизодов шантажа и блефа произошло во время одного только Карибского кризиса – и не перечесть. Примеры с генералом и мостами, с Хрущевым и ракетами позволили Шеллингу показать, что информированность сторон играет ключевую роль в стратегическом взаимодействии. Если противник не узнает о том, что генерал сжег мосты, то этот поступок резко теряет в силе, потому что противник может начать наступление, думая, что мосты целы и войска генерала могут отступить. Значит, даже если враг узнает об этом, ему будет выгодно притвориться, что он об этом не знает. В свою очередь, генералу выгодно вести себя так, как будто он уверен, что противник знает о его поступке, и т. д.
Корректирующие налоги были известны с давних времен. Петр I ввел налог на ношение бород. Налог был прогрессивным: с дворян брали в двадцать раз больше, чем с простого московского люда. Величина налога показывает одновременно и то, что желающих носить бороду было много, и то, что предпочтения подданных шли вразрез с желаниями царя. Можно было бы, конечно, за ношение бород назначить и смертную казнь, но Петру хотелось достичь другого результата: пусть те немногие, кому борода так важна, пополняют казну, а не уходят в леса. Ну а тем дворянам, кто оценивает свою бороду в сумму меньшую, чем 600 рублей в год, прямая дорога к брадобрею. В 1930-х английский экономист Артур Пигу четко сформулировал условия, когда корректирующие налоги могут быть полезными. Например, это возможно тогда, когда деятельность какой-то фирмы не только приносит прибыль ей самой, но и загрязняет окружающую среду. Чем больше прибыль, тем сильнее загрязнение. Если никаких ограничений на загрязнение нет, то фирма не учитывает его в своих планах. Но если ввести налог на выбросы, то будет учитывать. Ставка налога определяется исходя из того, что общество заинтересовано и в том, чтобы фирма получала прибыль, и в том, чтобы загрязнение было как можно меньшим. Четко, но эта четкость чисто теоретическая. В реальной жизни проблема состоит в том, что установить размер «негативной экстерналии», то есть того вреда, который наносит обществу личный выбор человека или деятельность предприятия, не так просто. А как без этого определить ставку пигувианского налога? Тем не менее корректирующие налоги применяются все чаще.
СКАЗАНИЕ О МОГУЧЕМ M.I.T.I.Темпы роста в Японии были и впрямь впечатляющими. С 1952 года, когда закончилась американская оккупация, и до 91-го валовый национальный продукт вырос в 13 раз. На протяжении сорока лет средние темпы роста составляли почти 7% в год – в два с половиной раза выше, например, американских. Неудивительно, что у такого успеха оказалось немало «отцов»: сторонники самых разных экономических теорий и парадигм постарались засчитать «японское чудо» себе в актив. Либертарианцы, сторонники экономической свободы, что в переводе на язык практики означает невмешательство правительства в деятельность граждан и фирм, указывают на низкий уровень налогов как на главную причину устойчивого роста. В период с 1951 по 1970 год, когда среднегодовые темпы роста превышали 9%, налоговая нагрузка на бизнес без учета пенсионных налогов упала с 22,4 до 18,9%. С увеличением налогов темпы роста снизились. С не меньшими основаниями ставят себе в заслугу японские достижения и дирижисты – сторонники активного вмешательства правительства в экономическую деятельность. Символом дирижистов (и жупелом приверженцев экономической свободы) стало Министерство внешней торговли и промышленности, созданное в конце 1940-х для координации деятельности японских фирм на международном рынке. Кроме того, оно должно было заниматься всем, что могло бы помочь промышленности наращивать экспорт. Министерство отвечало не только за инвестиции, энергетическое обеспечение и импорт оборудования и технологий, защиту внутреннего рынка от излишней внешней конкуренции, но и за контроль над загрязнением окружающей среды и даже за работу с жалобами потребителей. Ничто не должно было мешать развитию японского экспорта! Политический вес министерства был очень велик – большинство премьер-министров на пути к высшему посту возглавляли этот ключевой экономический орган. Поскольку министерство контролировало, помимо всего прочего, рынок валюты, предприятиям приходилось обращаться к правительству за разрешением даже тогда, когда речь шла об импорте технологий. В начале 1950-х Sony, тогда еще совсем маленькая компания, обратилась с разрешением купить у американской фирмы права на производство транзисторов. Министерство сначала отказало, но через два года фирме удалось переубедить чиновников. Еще через несколько лет транзисторные радиоприемники принесли Sony мировую славу. Это был не единственный случай, когда министерство пыталось преградить путь прогрессу, но остановить его не смогло. Точно так же получилось и в автомобильной промышленности. В середине 1950-х министерство предложило фирмам поучаствовать в конкурсе на право производить «народный автомобиль». Предполагалось, что победитель станет единственным производителем в стране. Через десять лет министерство попыталось заново консолидировать отрасль – заставить фирмы слиться в несколько суперконцернов. Можно только догадываться, что стало бы с этими отраслями японской промышленности, окажись попытки министерства вмешаться в их развитие успешными. По счастью, отраслевые лобби были в обоих случаях сильнее чиновников. Так что японский экономический рост и развитие высокотехнологичных отраслей происходили во многом вопреки, а не благодаря государственному контролю и поддержке. К концу 80-х самым главным проектом для M.I.T.I. стала электроника. И, как оказалось, последним. Сейчас трудно поверить, что двадцать лет назад все ждали окончательной победы японской электроники над американской. Многие годы государственных инвестиций просто обязаны были принести успех японцам. После полной победы на рынке микрокалькуляторов и магнитофонов – кто сейчас помнит названия американских конкурентов Sony и TDK? – результат схватки на рынке компьютеров казался предрешенным. Что мог противопоставить японцам IBM – одинокий гигант, так похожий по структуре на японские корпорации? Однако оказалось, что в отрасли, в которой границы рынков менялись чуть ли не ежегодно, японским гигантам пришлось отступить перед лицом новых, быстро растущих американских компаний. За какой, собственно, рынок сражались Microsoft и Netscape? На какой рынок так триумфально вошел Google? Там, где новые продукты и услуги – и новые виды продуктов и услуг! – появлялись с калейдоскопической быстротой, крупные корпорации оказались слишком неповоротливыми.
Бесли и Кудамацу считают успешными диктатурами те, при которых темпы экономического роста были высокими в течение многих лет, стабильно улучшались показатели в области образования и здравоохранения. То есть гитлеровская Германия, где период быстрого роста продлился недолго, или ниязовский Туркменистан, где рост благосостояния сопровождался падением уровня школьного образования – закрытие школ и отмена предметов были частью государственной политики, – не вошли бы в список. А два хороших примера, не столь часто встречающиеся, как Китай и Южная Корея, выглядят так: Бразилия, 1965–1974 и Румыния 1948–1977 годов. Интересно, что в каждом из этих случаев диктатура менялась не на демократию, а на другой, куда менее успешный авторитарный режим. В случае Румынии в 1977 году единоличную власть получил Николае Чаушеску, быстро расставивший на ключевые посты своих родственников. Закончилось все это 1989 годом и расстрелом бывшего диктатора после двух дней преследования и двухчасового суда – так велик был запас ненависти к нему и среди населения, и среди политической элиты. А ведь до 1977 года экономические успехи Румынии были впечатляющими. Стоило селекторату сузиться – и развитие замедлилось. В Бразилии за 9 лет, с октября 1965-го по январь 1974-го, сменилось четыре президента. Хотя формально право назначать президента принадлежало парламенту, фактически селекторатом были вооруженные силы. Уходящий в 1967 году президент Умберту Кастелу Бранку, армейский ставленник, попытался выбрать себе преемника вопреки мнению широких слоев армейской элиты, но это оказалось невозможным. В 1969 году, когда у очередного диктатора, Артура да Коста-и-Силвы, случился удар, он был мгновенно заменен кандидатом, избранным солидарным решением селектората, а не вице-президентом, как предписывала конституция. В Советском Союзе даже смертельно больных или утративших работоспособность вождей не сменяли. Селекторатом в конце 1970-х был вовсе не миллионный партийный аппарат, не десятки членов ЦК, вручивших власть Хрущеву в начале 1950-х, сохранивших ему ее в 1957-м и отнявших в 1964-м, и даже не Политбюро, а совсем узкая группа лиц. Неудивительно, что передача власти произошла не тогда, когда руководство перестало справляться, – это было заметно уже в середине 1970-х, – а когда страна уже свалилась в штопор экономической катастрофы. На десять лет позже, чем нужно. Особое внимание Бесли и Кудамацу уделили тому, как действуют диктаторские режимы в периоды нефтяного изобилия. Широко распространена теория, что нефтяные доходы, позволяя диктаторам покупать поддержку населения, продлевают их пребывание у власти. Это отчасти верно, но и это – очередной аргумент в пользу того, что искусственное продление властных полномочий ведет к экономическим проблемам.
Экономисты неоднократно проверяли, как неожиданная смерть генерального директора фирмы влияет на ее показатели. Наиболее устойчивый результат выглядит так. Если СЕО был основателем фирмы или занимал пост руководителя очень долго, его внезапная кончина приводит к резкому росту котировок. Получается, что смерть засидевшегося в своем кресле основателя — хорошие новости для акционеров. Точно так же смерть диктатора – хорошие новости для его подданных.
ОПЕРАЦИЯ «ПРЕЕМНИК».Практика семейных фирм показывает, что «удачного» наследника подыскать трудно, а опыт передачи власти преемнику в диктатурах – что это практически невозможно. В первой половине XX века это удалось турецкому лидеру Кемалю Ататюрку, во второй – вождю Северной Кореи Ким Ир Сену и сирийскому лидеру Хафезу Асаду. И все? У Сталина, по мнению современных историков, было несколько попыток выбрать наследника. Разговоры про преемника впервые пошли в 1946 году – их, по воспоминаниям окружения, поддерживал сам вождь. Речь шла о двух кандидатах. Алексей Кузнецов, бывший первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), стал секретарем ЦК – заместителем Сталина и, что не менее важно, куратором Министерств госбезопасности и внутренних дел. А председатель советского Госплана Николай Вознесенский стал первым заместителем Сталина в Совете министров. Два года спустя расклад изменился: от сердечного приступа умер политический патрон Кузнецова и Вознесенского, «человек №2» в правительстве Андрей Жданов. На первые роли выдвинулись Георгий Маленков и Лаврентий Берия, а первые «преемники» были арестованы и убиты. В октябре 1952 года, за считаные месяцы до смерти, Сталин успел перетасовать «ближний круг» – в верховный орган партии попало совсем юное поколение политиков, среди которых были Михаил Суслов, Дмитрий Устинов и Леонид Брежнев, – а старую гвардию попытался отстранить. Но, как это нередко бывает с единоличными правителями, не успел. За день до смерти Сталина – тиран умирал на даче в Кунцеве, а соратники уже вовсю делили власть в Кремле – «старикам», которые были у вершины власти уже двадцать лет (Молотову, Кагановичу и Микояну), удалось вернуть себе былое положение. Впрочем, самый большой успех выпал 5 марта 1953 года на долю «второго поколения» преемников – Маленкова и Берии. Первый стал премьер-министром, заняв тот пост, который занимал прежде Сталин, а второй возглавил силовое суперведомство, объединившее Министерства госбезопасности и внутренних дел. Сталинские магнаты договорились о коллективном руководстве, но договоренность просуществовала недолго. Через четыре месяца после дележа портфелей был арестован, снят со своих постов и впоследствии расстрелян Берия, через два года сняли с должности премьера Маленкова, в июне 1957-го потеряли свои позиции Молотов и Каганович, а в 58-м, после отставки следующего премьера, Николая Булганина, единоличным лидером стал Никита Хрущев. Удивительно, что экономика страны развивалась в годы обострения политической конкуренции за пост первого лица гораздо быстрее, чем при сталинской «стабильности». Помогли цели, сформулированные главой правительства Маленковым, – развитие легкой промышленности и облегчение жизни колхозников, но дело было не только в этом. Ожесточенная борьба за власть на самом верху дала возможность миллионам людей вздохнуть спокойнее, освободив от некомпетентного и жестокого контроля сталинской эпохи. После того как Хрущев в конце концов консолидировал власть, тяжелая промышленность вернула утраченную было любовь руководства, и рост снова замедлился. Пятнадцать лет спустя операция «преемник» провалилась и в Китае. Наследовать Великому кормчему Мао должен был генерал Линь Бяо, министр обороны и член Политбюро. Это было прямо написано в уставе компартии Китая, одобренном на съезде в 1969 году. А в 1973 году он, согласно официальной версии, предпринял неудачную попытку покушения на Мао и погиб вместе с семьей при попытке сбежать из страны. Почти полная невозможность «престолонаследия» – свойство не только коммунистических режимов. У испанского генералиссимуса Франсиско Франко тоже был преемник – его давний соратник генерал Луис Карреро Бланко. В 1973 году Бланко сменил постаревшего диктатора на посту премьер-министра. Однако уже через шесть месяцев его убили террористы, и на первый план вышел наследник испанского престола Хуан Карлос, который в самом скором времени предал все, что было дорого покойному Франко, – ввел свободные выборы и поставил армию под гражданский контроль. Когда франкисты, поклонники «жесткой руки», попытались совершить военный переворот и отменить результаты выборов, которые передали власть в руки еще недавно нелегальной оппозиции (партии бывших диктаторов, как правило, плохо выступают на выборах после падения диктатуры), король твердо встал на защиту демократии. Гарвардский профессор Хорхе Домингес, самый известный в США академический специалист по режиму Кастро и, возможно, реальный кандидат в президенты Кубы, если там когда-либо произойдут демократические выборы, вывел формулу успешной диктатуры. Один из существенных ингредиентов – институт регулярной передачи власти. В Мексике на протяжении пятидесяти лет существовала однопартийная система, при которой уходящий президент имел большие возможности по выбору преемника после окончания шестилетнего срока, но не имел никаких шансов остаться у власти сам. В Китае бурные события после смерти Председателя Мао в 1976 году привели к власти Дэн Сяопина, который предпочел установить неформальные, но жесткие ограничения для тех, кто занимает ключевые государственные посты и сам подал пример, постепенно освободив все должности, которые занимал.
Дата добавления: 2018-04-15; просмотров: 275; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!