От триумфа к трагедии 19 февраля 1861 года – 1 марта 1881 года 6 страница
Твердая позиция наследника – сторонника жесткой, репрессивной политики, противника каких‑либо уступок общественным требованиям – определилась не без влияния катковской публицистики и доверительных бесед с Победоносцевым. В полной мере она проявилась после взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., организованного народовольцами.
«Утро провел у папа, – записывает Александр Александрович в дневник 7 февраля, – много толковали о мерах, которые нужно же наконец принять, самые решительные и необыкновенные, но сегодня не пришли к результату».
8 февраля, выступая на созванном царем совещании, наследник предлагает создать Верховную следственную комиссию с чрезвычайными полномочиями. Идея поддержки не получила, Александр II явно колебался. В тот же день после совещания Александр Александрович обращается к отцу с письмом, где настаивает на своем предложении. И 9 февраля император решается на учреждение Верховной распорядительной комиссии с целью «положить предел действиям злоумышленников – поколебать в России государственный и общественный порядок». Во главе ее был поставлен генерал М.Т. Лорис‑Меликов, наделенный неограниченными полномочиями.
Идея диктатуры с неизбежностью вызревала в «верхах» в этот кризисный для самодержавия период. На авторство – одновременно с Александром Александровичем – могли претендовать целый ряд приверженцев существующего строя. Еще в апреле 1879 г. (после покушения на Александра II землевольца А.К. Соловьева) М.Н. Катков в своих изданиях заговорил о необходимости в борьбе с крамолой исключительных мер, опирающихся не на закон, а на насилие. Для самодержавия и не было иного выхода из кризиса. Мера, которая представлялась Александру Александровичу «самой решительной и необыкновенной» оказывалась как раз самой обыкновенной и привычной для авторитарного режима.
|
|
|
В разгар правительственного кризиса наследник престола становится важной фигурой в развернувшейся борьбе группировок в «верхах», своего рода козырной картой, которую мечтают заполучить и непреклонные сторонники самодержавия, и либеральные администраторы. Ставка делалась разумеется, не на государственные способности Александра Александровича, а на его возможность влиять на императора, на решения Государственного совета и Комитета министров.
Едва ли не первым почувствовал усиление роли наследника К.П. Победоносцев. Побывав 26 февраля в Аничковом дворце на праздновании дня рождения Александра Александровича, он пишет своему верному конфиденту Е.Ф. Тютчевой о необычайно многолюдном и представительном для этой резиденции приеме. Ему было с чем сравнить: накануне Константин Петрович посетил Зимний дворец, где пышно отмечалось 25‑летие царствования Александра II. «Или люди чуют уже восхождение нового солнца?» – задавался вопросом бывший профессор, ставший уже опытным царедворцем. Новоявленный диктатор М.Т. Лорис‑Меликов усиленно «обхаживает» наследника. Александр Александрович знал о дружеских отношениях Лориса с Е.М. Долгорукой, но было известно, что диктатор посещает и больную императрицу – одинокую в своем горе, покинутую не только Александром II, но и его приближенными. Глава Верховной распорядительной комиссии демонстративно учитывал интересы цесаревича. Он ввел в ее состав не только самого Александра Александровича, но и близких ему генерала П.А. Черевина и К.П. Победоносцева. В апреле последний назначается обер‑прокурором Синода, а в октябре – членом Комитета министров, хотя статус обер‑прокурора этого не предусматривал.
|
|
|
Сколько раз в письмах к наследнику Победоносцев заверял его в том, что не ищет ни должностей, ни наград, а лишь бескорыстно служит истине и справедливости. Но Александр Александрович, по‑видимому, неплохо разбирался в людях. В «смиренном христианине» он разглядел незаурядное честолюбие и властолюбие и постарался их удовлетворить: Победоносцев был ему нужен. Гордые заявления обер‑прокурора Синода, что он довольствуется лишь «нравственной властью» и не стремится к иной, оставались фразой. Оказывать «нравственное влияние» Победоносцев был способен, лишь обладая властью политической. Именно такой в самодержавном государстве была власть над иерархами Церкви, давно уже ставшей частью государственной системы. А близость к наследнику неизмеримо усиливала могущество обер‑прокурора Священного Синода.
|
|
|
Заинтересованность в наследнике и у Лорис‑Меликова была велика. В марте 1880 г. Александр Александрович записывает в дневнике о визите Михаила Тариэловича в Аничков дворец и многочасовой беседе с ним. Диктатор заверял цесаревича, что «дал себе обет действовать не иначе как в одинаковом с ним направлении», находя, что от этого зависит успех порученного ему дела.
Александр Александрович поначалу встретил назначение Лорис‑Меликова главой Верховной распорядительной комиссии с энтузиазмом. Боевой генерал, прославившийся в русско‑турецкой войне 1877–1878 гг. взятием Карса, быстро справившийся с эпидемией чумы‑ветлянки в Астраханской губернии в 1879 г., Лорис на посту харьковского генерал‑губернатора показал незаурядные административные способности. Все, казалось бы, характеризовало его как деятеля, который действительно сможет «положить предел» всем покушениям на государственный порядок. Однако курс, проводимый диктатором, все более отклонялся от замысленного при учреждении Верховной распорядительной комиссии. Опытный и умный, наделенный острым политическим чутьем, Лорис‑Меликов все яснее понимал невозможность преодоления кризиса власти с помощью одних только карательных мер. Не прекращая репрессий против революционеров, он попытался обрести поддержку общества, а для этого стремился учесть хотя бы некоторые общественные потребности.
|
|
|
11 апреля 1880 г. Лорис‑Меликов представил царю доклад, где обосновал необходимость привлечения к обсуждению местных нужд представителей от дворянства, земства и городов. Еще ранее, 9 апреля, Лорис познакомил со своим проектом наследника – противодействия тот не оказал. Но в январе 1881 г., когда Александр II решил предварить рассмотрение плана Лорис‑Меликова обсуждением проектов общественного управления, предложенных П.А. Валуевым и великим князем Константином Николаевичем, наследник высказался вполне определенно. Он выступал противником идеи представительства вообще как таковой.
28 января Лорис передал царю доклад, в котором вопрос о созыве общественных представителей получил еще более радикальное решение. Предусматривалось участие 10–15 выборных от них в Государственном совете при рассмотрении законопроектов, касающихся подготовленных преобразований. На созванных Александром II Особых совещаниях в Аничковом дворце (9 и 14 февраля) последовало общее одобрение проекта Лорис‑Меликова. К.П. Победоносцев с горечью рассказывал Е.Ф. Тютчевой о том, что обсуждение конституционных планов было от него сокрыто. Он потрясен тем, что «все (!) согласились на сей раз, что это дело невинное и благодеяние для России, коего Россия ждет». Восклицательный знак в этой желчной фразе о многом говорит. Ведь Константин Петрович хорошо знал неприязнь наследника к «конституционным затеям».
Сколько раз он убеждался в этом, обсуждая с Александром Александровичем идею представительства, ее приложимость к России. Воспринимая конституционные веяния в пореформенном обществе как реальную угрозу самодержавию, Победоносцев постоянно призывал цесаревича к бдительности, предостерегая, что настанет момент, когда льстивые люди «станут уверять Вас, что стоит лишь дать русскому государству так называемую конституцию на западный манер – все пойдет гладко и разумно, и власть может совсем успокоиться. Это ложь , и не дай Боже истинному русскому человеку дожить до того дня, когда ложь эта может осуществиться». Победоносцев встречал полное сочувствие наследника. И вот момент, которого они оба так страшились, казалось, наступил. Проект Лорис‑Меликова не являлся, разумеется, «конституцией на западный манер», но он грозил внести новые начала в традиционные формы управления.
Тонкий политик Лорис‑Меликов защищал свой план выборного представительства как антиконституционный. Он обрушивался в своем докладе на «лжеучения», пропагандирующие конституционные формы. Он отвергал мысль о каких‑либо западных образцах, как чуждых духу народа, настаивая, что только самодержавие выведет страну из кризиса. Если он и не успокоил этими заверениями наследника, то, во всяком случае, затруднил возможность для возражений. Но, думается, главное, что определило позицию Александра Александровича, не только не возразившего против лорис‑меликовского замысла, но и вместе со всеми за него проголосовавшего, было могущество всесильного тогда диктатора, пользовавшегося безграничным доверием Александра II.
Эта вынужденная поддержка проекта Лорис‑Меликова лишь усилила возрастающую неприязнь наследника к диктатору. Александр Александрович все более убеждался в несоответствии политики Лориса своему собственному пониманию диктатуры. Расхождения осложнялись и чисто личными мотивами. Впрочем, как уже говорилось, ничего личного у наследника престола быть не могло, все в его жизни – в том числе и семейной – становилось фактом политическим.
Стремясь продвинуть свой проект, Лорис‑Меликов активно поддерживает план императора короновать княгиню Юрьевскую, ставшую после смерти императрицы Марии Александровны морганатической супругой Александра II. Именно введение представительного управления должно было, как разъяснял Лорис, дать основания для беспрецедентной в истории династии Романовых коронации.
Александр Александрович был шокирован этими планами едва ли не больше, чем самим морганатическим браком, заключенным слишком быстро после кончины его матери. Из его дневника видно, насколько болезненно он и Мария Федоровна воспринимали «легализацию» княгини Юрьевской в качестве новой жены царя, осуществлявшуюся при всемерной поддержке Лорис‑Меликова. Ее появление на семейных обедах во дворце или в дворцовой церкви вместе с царской семьей, по признанию наследника, ставили его в фальшивое положение. И ему самому, и Марии Федоровне странно и тревожно было видеть своих детей вместе с детьми Юрьевской. С кончиной отца опасность, нависшая над семьей цесаревича, исчезла. Та, заботу о которой поручил ему отец, была незамедлительно удалена из дворца и навсегда отторгнута от императорской семьи. Но о роли Михаила Тариэловича в этой семейной истории, прямо касавшейся интересов династии, Александр Александрович не забыл. Именно ему теперь предстояло завершить обсуждение проекта Лорис‑Меликова, назначенное покойным императором на 4 марта.
6 марта Лорис вручил Александру III свой «всеподданейший доклад» и проект правительственного сообщения о предстоящих изменениях в системе управления. В тот же день, 6 марта 1881 г., император получил письмо Победоносцева, с этими документами уже ознакомившегося.
Заявляя, что «час страшный и время не терпит», Константин Петрович выдвигает альтернативу: «или теперь спасать Россию, или никогда». Он умоляет не слушать либеральных призывов и настаивает на немедленном и решительном разрыве с политикой Лорис‑Меликова.
7 марта Победоносцев имел часовую беседу с царем, который, по‑видимому, несколько успокоил его относительно своих намерений. А 8 марта – ровно через неделю после катастрофы, в воскресный же день, – состоялось обсуждение проекта Лорис‑Меликова. В два часа пополудни в Зимнем дворце собрались великие князья, министры, обер‑прокурор Синода. Приглашен был и консервативнейший член Государственного совета граф С.Г. Строганов, уже за возрастом от дел отставленный. Присутствовавшие, как и сам император, понимали, что речь будет идти не только и не столько о предложении Лорис‑Меликова, сколько о дальнейшем пути России.
Официально Александр III еще не определил своей позиции перед лицом общества. Его заявление 2 марта перед членами Государственного совета и высшими чинами двора, приносившими ему присягу, было весьма расплывчатым. «Я принимаю венец с решимостью, – сказал он, вступая на престол. – Буду пытаться следовать отцу моему и закончить дело, начатое им». Заявление звучало несколько двусмысленно, давая возможность разного толкования. Великое дело преобразований, начатое Александром II, велось им без должной последовательности и твердости. Реформатор, особенно во второй половине своего царствования, он отступал от собственных начинаний, тем самым предавая их. Слова нового царя способны были породить надежды и одновременно опасения и у либералов и у консерваторов. И вот наступил момент, когда позиция преемника Александра II должна была проясниться: продолжит ли он преобразования, в которых нуждалась Россия, или же откажется от них.
В центре обсуждения планов Лорис‑Меликова и 8 марта в Зимнем дворце, и позднее – 21 апреля в Гатчине оказался вопрос о совместимости самодержавия и представительства. Либеральная группировка в лице самого министра внутренних дел, военного министра Д.А. Милютина, министра финансов А.А. Абазы и их сторонников доказывала возможность полной гармонии между избранниками городского и земского самоуправления и верховной властью. Совещательный характер представительства, оставлявший все прерогативы самодержавия неприкосновенными, казалось, был тому порукой. Но ортодоксальные приверженцы самодержавной монархии этих доводов не приняли, усмотрев в проекте Лориса как раз угрозу ограничения самодержавия. Именно поэтому граф С.Г. Строганов, министр почт и телеграфа Л.С. Маков называли замысел министра внутренних дел вредным и опасным.
Наиболее резко о несовместимости самодержавного правления с общественным представительством высказался К.П. Победоносцев. Он прямо провозгласил, что осуществление проекта Лорис‑Меликова будет гибелью России. Доказывая конституционный характер мер, предложенных министром внутренних дел, обер‑прокурор Синода утверждал их несоответствие традициям и потребностям народа.
Численно противники «конституции» Лорис‑Меликова оказались на заседании 8 марта в меньшинстве. Против созыва общественных представителей подали голос лишь К.П. Победоносцев, Л.С. Маков, С.Г. Строганов и К.Н. Посьет. Умеренные консерваторы (князья С.Н. Урусов и А.А. Ливен, принц А.П. Ольденбургский) воздержались от оценки доклада Лорис‑Меликова, предложив еще раз вернуться к его обсуждению. Министра внутренних дел поддержали не только его ближайшие соратники (Д.А. Милютин, А.А. Абаза), но и государственный контролер Д.М. Сольский, министр просвещения А.А. Сабуров, министр юстиции Д.Н. Набоков, а также великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович. Мысль о необходимости уступок – хотя бы частичных – назревшим общественным стремлениям уже проникла и в высший эшелон власти а первые обсуждения планов Лорис‑Меликова, состоявшиеся по воле Александра II, ее как бы узаконили. И тем, кто в ту пору поддержал министра внутренних дел, еще трудно было перестроиться.
И все же оказавшиеся в большинстве сторонники преобразования в системе управления победителями себя не ощущали: все решало в конечном счете мнение царя, а оно достаточно ясно обозначилось на заседании. Не произнося речей, скупыми репликами Александр III дал понять, как он относится к реформам прошлого царствования и к их продолжению.
Важным «козырем» Лорис‑Меликова была ссылка на волю Александра II, поддержавшего его начинания. В подготовленный им проект сообщения для печати о «всемилостивейшем решении» министр внутренних дел вписал новый фрагмент. Здесь говорилось о решимости Александра III «твердо следовать по пути, предуказанному в Бозе почившим незабвенным родителем», и «исполнить в точности родительский завет». Однако этот «козырь» был выбит императором из рук министра. Предваряя обсуждение, Александр III заявил, что «вопрос не следует считать предрешенным». Это было и своеобразным опровержением Лорис‑Меликова, и одновременно приглашением к дискуссии.
Надо признать, что основания для подобной дискредитации ссылок на «волю державного родителя» существовали: воли своей покойный император так и не высказал четко и твердо. Останься он жив, трудно предугадать, чем бы закончилось назначенное им на 2 марта обсуждение в Совете министров лорис‑меликовского проекта. Вполне возможно, что царь снова бы проявил нерешительность и отложил бы окончательное заключение. Александр Александрович не мог не знать о сомнениях, которые одолевали его отца – тот не скрывал их, уподобляя созыв представителей, предусмотренный планом министра внутренних дел, «Генеральным штатам» или «собранию нотаблей Людовика XVI».
Александр III вправе был считать, что вопрос о созыве выборных от земств и городов так и не был решен его отцом, и соответственно признать неуместными ссылки на его волеизъявление. Сам же он не скрывает своего отрицательного отношения к проекту Лорис‑Меликова. В частности, утверждение графа С.Г. Строганова, что проект этот «прямо ведет к конституции», Александр III сопроводил признанием: «Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции». Российский самодержец обнаружил здесь явную близость к марксистской оценке плана Лорис‑Меликова. Ведь и В.И. Ленин полагал, что его осуществление «могло бы при известных условиях быть шагом к конституции».
Отвага Победоносцева, столь резко выступившего против большинства министров, и объяснялась его осведомленностью о настроении нового царя. Со вступлением Александра III на престол Константин Петрович чувствовал себя как за каменной стеной, разоблачая вред либеральных начинаний. Еще недавно – в пору всесилия Лорис‑Меликова – он и не пытался бороться с либеральной опасностью. Не пытался и наследника воодушевить на эту борьбу. Только когда Александр Александрович стал неограниченным повелителем страны, и он сам, и его бывший наставник ощутили возможность противодействовать планам, которые тайно ненавидели.
Александр III, однако, не спешил объявить войну либеральным администраторам во главе с Лорис‑Меликовым. Медлил он и с традиционным для нового правителя заявлением о направлении своей политики. Он выжидал, изучая обстановку, хотя ему было «невыносимо и странно» слушать «умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма».
И все– таки и 8 марта в Зимнем дворце, и 21 апреля в Гатчине он внимательно вслушивался в речи тех, кто убеждал его в том, что, призвав выборных от общества, власть лишь укрепит свои позиции. Не только интуиция, политическое чутье и здравый смысл заставляли императора с заведомым недоверием отнестись к этим доводам. Курс на stutus quo самодержавия, на отказ от всяких новшеств диктовался и сложившимся типом мышления, приверженностью к исторической традиции. Опасность реформ для власти, претендующей на монополию в общественно‑политической жизни, по‑своему подтверждал и опыт царствования Александра II. Кончина отца‑реформатора являлась как бы грозным предупреждением тем, кто пытается изменить веками сложившийся порядок. В потоке писем, который в те мартовские дни 1881 г. получал Александр III, огромное впечатление на него произвела анонимная записка, пересланная им для ознакомления Победоносцеву и принадлежавшая, по предположению этого последнего, духовному лицу. «Отец твой не мученик и не святой»,‑обращался к императору автор, оспаривая расхожие определения Александра II в официальной печати. Он утверждал, что покойный царь «пострадал не за церковь, не за крест, не за христианскую веру, не за православие, а за то единственно, что распустил народ, и этот распушенный народ убил его».
«Мартовские иды» – так образно определил первые месяцы царствования Александра III в своем дневнике П.А. Валуев. Но роль Цезаря он отводил отнюдь не императору: обречен на поражение был Лорис‑Меликов.
Дата добавления: 2018-04-05; просмотров: 213; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!