Почему можно доверять Библии? Века уходят, поколения меняются - Библия остается неизменной

Чистый источник Библия - источник, воды которого всегда чисты и обильны.

Она — солнце, которое никогда не заходит и светит для всех.

Она согревает сердца, застывшие в вековом эгоизме Она пробуждает совесть людей, спящих во грехах Юность ли обращается к ней - она руководит Старость ли нуждается в «посохе» - она поддерживает Голодная ли душа ищет пищи - она насыщает Слабость ли взывает к ней - она облекает в силу Она указывает человеку на его страшную задолженность перед Богом

Она размягчает каменное сердце грешника и сокрушает душу

Она приводит ко Христу и возрождает к вечной жизни Библия не только обличает нас в нарушении моральных законов, но и указывает путь к победе над грехом Читай ее и будешь мудр! Доверься ее словам и будешь спасен!

ВОПРОСЫ

1. Почему считается, что Библия легла в основу европейского искусства? Почему Библия - Книга книг?

2. На какие две основные части делится Библия? Что означает греческое слово biblion?

3. Как называется основная часть Нового Завета? Что означает это слово?

4. Назовите имена авторов всех четырех Евангелий.

5. Объясните своими словами, почему Библия является фундаментом нравственности человечества?

Прочтите и выскажите свое мнение относительно следующих двух нижеприведенных примеров.

Верующий человек сидел в вагоне и читал Библию. Его сосед спросил:

- Зачем вы читаете эту устаревшую книгу? Образованные люди ее давно уже выбросили.

- А я думаю иначе: было бы гораздо лучше, если бы вы и эти люди всегда читали эту книгу, - ответил верующий.

- О, я давно знаком с этим старьем. Я изучил Библию от начала до конца и знаю, что говорю, - воскликнул сосед.

- В таком случае я хотел бы услышать ваше мнение о книге Иоакима.

- Гм... Книга Иоакима. Конечно, в ней есть проблески какой-то мудрости, но в ней также много неверных исторических данных.

- Разумеется, - сказал верующий, - но ведь книги Иоакима в Библии вообще нет!

«Я только что прочел несколько страниц из Библии. Эта книга не для меня. Через сто лет люди будут читать Библию как сказки из далекого прошлого». Так писал Вольтер, философ-атеист XVIII столетия. Но эта уверенность в несостоятельности Библии покинула его перед смертью. В мучительных терзаниях духа он кричал: «Не найдется ли кто-нибудь, кто мог бы сказать мне, что ждет меня после смерти?»

Е. Трубецкой. Умозрение в красках1

Чувство расстояния — это то первое впечатление, которое мы испытываем, когда осматриваем древние храмы. В этих строгих ликах есть что-то, что влечет к себе и в то же время отталкивает. Их сложенные в благословение персты зовут нас и в то же время преграждают нам путь: чтобы последовать их призыву, нужно отказаться от целой большой линии жизни, от той самой, которая фактически господствует в мире. В чем же эта отталкивающая сила иконы и что собственно она отталкивает? Я в особенности осязательно это понял, когда, после осмотра икон в музее Александра III в Петрограде, случайно слишком скоро попал в императорский Эрмитаж.

Чувство острой тошноты, которое я испытал при виде рубенсовских вакханалий, тотчас объяснило мне то самое свойство икон, о которых я думал: вакханалия и есть крайнее олицетворение той жизни, которая отталкивается иконой. Разжиревшая трясущаяся плоть, которая услаждается собою, жрет и непременно убивает, чтобы пожирать, — это то самое, чему прежде всего преграждают путь благословляющие персты. Но этого мало -они требуют от нас, чтобы мы оставили за порогом и всякую житейскую пошлость, потому что «житейские попечения», которые требуется отложить, также утверждают господство сытой плоти. Пока мы не освободимся от ее чар, икона не заговорит с нами. А когда она заговорит, она возвестит нам высшую радость - сверхбиологический смысл жизни и конец звериному царству.

Вопрос о смысле жизни, будучи по существу одним и тем же во все века, с особой резкостью ставится именно в те дни, когда обнажается до дна бессмысленная суета и нестерпимая мука нашей жизни.

Вся русская иконопись представляет собой отклик на эту беспредельную скорбь существования - ту самую, которая выразилась в евангельских словах: «Душа моя скорбит смертельно». Только теперь, в дни мировой войны1, мы почувствовали весь ужас этой скорби; но именно поэтому теперь, более чем когда-либо, мы в состоянии понять захватывающую жизненную драму иконы. Только теперь нам начинает открываться и ее радость, потому что теперь, после всего того, что мы перетерпели, мы жить не можем без этой радости. Мы почувствовали наконец, как она глубоко выстрадана, сколько видела икона многовековых терзаний души народной, сколько слез перед нею пролито и как властно звучит ее ответ на эти слезы.

В начале этой осени у нас творилось что-то вроде светопреставления. Вражеское нашествие надвигалось с быстротой грозовой тучи, и миллионы голодных беженцев, переселявшихся на восток, напомнили евангельские изречения о последних днях. «Горе же беременным и питающим сосцами в те дни! Молитесь, чтобы не случилось бегство ваше зимою... ибо тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира доныне и не будет» (Мф. 24, 19-21). Тогда, как и теперь, в дни зимней нашей скорби, мы испытываем что-то близкое к тому, что переживала Древняя Русь в дни татарского нашествия. И что же мы видим в результате? Немая в течение многих веков икона заговорила с нами снова тем самым языком, каким она говорила с отдаленными нашими предками.

В конце августа у нас совершались всенародные моления о победоносном окончании войны. Под влиянием тревоги, охватившей нашу деревню, приток молящихся был исключительно велик и настроение их было необычайно приподнято. В Калужской губернии, где я в то время находился, ходили среди крестьян слухи, будто сам Тихон преподобный — наиболее чтимый местный святой — ушел из своей раки и беженцем странствует по русской земле.

И вот я помню, как в то время на моих глазах целая церковь, переполненная молящимися, хором пела богородичный молебен. При словах «не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды» многие плакали. Вся толпа разом рушилась к ногам Богоматери. Мне никогда не приходилось ощущать в многолюдных молитвенных собраниях той напряженной силы чувства, которая вкладывалась тогда в эти слова. Все эти крестьяне, которые видели беженцев и сами помышляли о возможности нищеты, голодной смерти и об ужасе зимнего бегства, несомненно, так и чувствовали, что без заступления Владычицы не миновать им гибели.

Это и есть то настроение, которым создавался древнерусский храм. Им жила и ему отвечала икона. Ее символический язык непонятен сытой плоти, недоступен сердцу, полному мечтой о материальном благополучии. Но он становится жизнью, когда рушится эта мечта и у людей разверзается бездна под ногами. Тогда нам нужно чувствовать незыблемую точку опоры над бездной. Нам необходимо ощущать это недвижное спокойствие святыни над нашим страданием и скорбью, а радостное видение собора всей твари над кровавым хаосом нашего существования становится нашим хлебом насущным. Нам нужно достоверно знать, что зверь не есть все во всем в мире, что над его царством есть иной закон жизни, который восторжествует.

Вот почему в эти скорбные дни оживают те древние краски, в которых когда-то наши предки воплотили вечное содержание. Мы снова чувствуем в себе ту силу, которая в старину выпирала из земли златоверхие храмы и зажигала огненные языки над пленным космосом. Действенность этой силы в Древней Руси объясняется именно тем, что у нас в старину «дни тяжких испытаний» были общим правилом, а дни благополучия — сравнительно редким исключением. Тогда опасность «раствориться в хаосе», то есть, попросту говоря, быть съеденным живьем соседями, была для русского народа повседневной и ежечасной.

И вот теперь, после многих веков, хаос опять стучится в наши двери. Опасность для России и для всего мира тем больше, что современный хаос осложнен и даже как бы освящен культурой. Дикие орды, терзавшие Древнюю Русь, - печенеги, половцы и татары — не думали о «культуре», а потому руководствовались не принципами, а инстинктами. Они убивали, грабили и истребляли другие народы, чтобы добыть себе пищу, совершенно так же, как коршун истребляет свою добычу. Они осуществляли биологический закон наивно, непосредственно, даже не подозревая, что над этим законом звериной жизни есть какая-либо другая, высшая норма.

Совершенно иное мы видим теперь в стане наших врагов. Здесь биологизм сознательно возводится в принцип, утверждается как то, что должно господствовать в мире. Всякое ограничение права кровавой расправы с другими народами во имя какого-либо высшего начала сознательно отмечается как сентиментальность и ложь. Это уже нечто большее, чем жизнь по образу звериному. Здесь мы имеем прямое поклонение этому образу, принципиальное подавление в себе человеколюбия и жалости ради него.

Торжество такого образа мыслей в мире сулит человечеству нечто гораздо худшее, чем татарщина. Это — неслыханное от начала мира порабощение духа, озверение, возведенное в принцип и систему, отречение от всего того человечного, что доселе было и есть в человеческой культуре. Окончательное торжество этого начала может повести к поголовному истреблению целых народов, потому что другим народам понадобятся их земли.

ВОПРОСЫ

1. Олицетворение какой жизни, по мнению Е.Трубецкого, отталкивается иконой?      

2. В какие периоды вопрос о смысле жизни «обнажается до дна»?

3. Как вы понимаете слова Е.Трубецкого, что «немая в течение многих веков икона заговорила с нами тем самым языком, каким она говорила с отдаленными нашими предками»?

4. Приходилось ли вам вглядываться в старинные иконы? Что ощущали вы при этом?

Мы поможем в написании ваших работ!