Опера-водевиль в одном действии 4 страница
Рославлев старший
«Заживо гляжу в потомки!
Я на пир бессмертья зван!» –
Во́пит Вралькин, так же громкий
И пустой, как барабан.
Счастлив он, пока в нем бродит
Самолюбия дурман;
Но одних вралей ли вводит
Самолюбие в обман? (bis)
Юлия (к зрителям)
Хоть невинный и безвредный
Мною выдуман роман,
Но сколь часто автор бедный
Для ушей чужих тиран!
Вечно горд, самолюбивый,
Всем доволен шарлатан! –
Суд же публики правдивый
Не впадет никак в обман. (bis)
Антося
Бедным авторам к успеху
Путь ухабист и песчан,
С публикою не до смеху;
С ней пропал ты или пан!
Что, как скажет критик едкий,
Мненья общего орга́н:
«Нас поддели, но напредки
Не заманите в обман!» (bis)
Входят музыканты – жиды, мазуры, поляки и русские, и начинается дивертисмент.
<1823–1824>
Серчак и Итляр*
Серчак
Ты помнишь ли, как мы с тобой, Итляр,
На поиски счастливые дерзали,
С коней три дня, три ночи не слезали;
Им тяжко: градом пот и клубом пар,
А мы на них – то вихрями в пустыне,
То вплавь по быстринам сердитых рек…
Кручины, горя не было вовек,
И мощь руки не та была, что ныне.
Зачем стареют люди и живут,
Когда по жилам кровь едва струится!
Когда подъять бессильны ратный труд
И темя их снегами убелится!
Смотри на степь, – что день, то шумный бой,
Дух ветреный, другого превозмогший,
И сам гоним… сшибутся меж собой,
И завивают пыль и злак иссохший:
|
|
|
Так человек рожден гонять врага,
Настичь, убить иль запетлить арканом,
Кто на путях не рыщет алчным враном,
Кому уже конь прыткий не слуга,
В осенней мгле, с дрожаньем молодецким,
Он, притаясь, добычи не блюдет,–
Тот ляг в сыру землю́: он не живет!
Не называйся сыном половецким!
Итляр
Мы дряхлы, друг, но ожили в сынах,
И отроки у нас для битвы зрелы.
Не празднен лук, – натянут в их руках;
Не даром мещут копья, сыплют стрелы.
Давно ль они несчетный лов в полон
Добыли нам, ценою лютых браней,
Блестящих сбруй, и разноцветных тканей,
И тучных стад, и белолицых жен.
О, плачься, Русь богатая! Бывало,
Ее полки и в наших рубежах
Корысть деля́т. Теперь не то настало!
Огни ночной порою в камышах
Не так разлитым заревом пугают,
Как пламя русских сел, – еще пылают
По берегам Трубе́жа и Десны…
Там бранные пожары засвечают
В честь нам, отцам, любезные сыны.
Серчак
В твоих сынах твой дух отцовский вне́дрен!
Гордись, Итляр! Тебя их мужественный вид,
Как в зимний день луч солнечный, живит.
Я от небес лишь дочерью ущедрен
И тою счастлив… Верь, когда с утра
Зову ее и к гру́ди прижимаю,–
Всю тяжесть лет с согбенных плеч стрясаю.
Но ей отбыть из отчего шатра:
|
|
|
Наступит день, когда пришельцу руку
Должна подать на брачное житье;
Душой скорбя, я провожу ее,
И, может быть, на вечную разлуку…
Тогда приди всем людям общий рок!
Закройтесь, очи, – не в семье чад милых…
Наездник горький: ветх и одинок,
Я доживу остаток дней постылых!
Где лягут кости? В землю их вселят
Чужие руки, свежий дерн настелят,
Чужие меж собой броню, булат
И все мое заветное разделят!..
<1825>
Грузинская ночь*
1
К.
Но сам я разве рад твоей печали?
Вини себя и старость лет своих.
Давно с тебя и платы не бирали…
Т.
Ругаться старостью – то в лютых ваших нравах.
Стара я, да, – но не от лет одних!
Состарелась не в играх, не в забавах,
Твой дом блюла, тебя, детей твоих.
Как ринулся в мятеж ты против русской силы,
Укрыла я тебя живого от могилы,
Моим же рубищем от тысячи смертей.
Когда ж был многие годины в заточенье,
Бесславью преданный в отеческом краю,
И ветер здесь свистал в хоромах опустелых,
Вынашивала я, кормила дочь твою.
Так знай же повесть ты волос сих поседелых,
Колен моих согбенных и морщин,
Которые в щеках моих изрыты
Трудами о тебе. Виною ты один.
Вот в подвигах каких младые дни убиты.
А ты? Ты, совести и богу вопреки,
|
|
|
Полсердца вырвал из утробы!
Что мне твой гнев? Гроза твоей руки?
Пылай, гори огнем несправедливой злобы…
И кочет, если взять его птенца,
Кричит, крылами бьет с свирепостью борца,
Он похитителя зовет на бой неравный;
А мне перед тобой не можно умолчать,–
О сыне я скорблю: я человек, я мать…
Где гром твой, власть твоя, о боже вседержавный!
К.
Творец, пошли мне вновь изгнанье, нищету.
И на главу мою все ужасы природы:
Скорее в том ущелье пропаду,
Где бурный Ксан1 крути́т седые воды,
Терпеть разбойником гоненья, голод, страх,
От стужи, непогод не быв укрытым,[44]
Чем этой фурии присутствие сносить,
И злость души, и яд ее упреков.
Т.
Ничем тебя не можно умилить!
Ни памятью добра, ни силой слезных токов!
Подумай – сам отец, и сына ты лишен.
Когда, застреленный, к тебе он был внесен
И ты в последний раз прощался с трупом милым,
Без памяти приник к очам застылым
И оживить хотел потухший взор,
Весь воздух потрясал детей и жен вой дикий,
И вторили раскаты этих гор
С утра до вечера пронзительные крики,–
Ты сам хотел зарыться в землю с ним.
Но взятый смертию вовек невозвратим!
Когда же б искупить ты мог его из плена,
Какой тогда казны бы пожалел?
На чей бы гнев суровый не посмел?
|
|
|
Ты чьи тогда не обнял бы колена?
К.
И нет еще к тебе вражды!..
Я помню о людя́х, о боге
И сына твоего не дал бы без нужды,
Но честь моя была в залоге:
Его ценой я выкупил коня,
Который подо мной в боях меня прославил,
Из жарких битв он выносил меня…
Тот подл, кто бы его в чужих руках оставил.
Т.
Ни конь твой боевой всей крепостию жил,
Никто из слуг твоих любимых
Так верой-правдою тебе не послужил,
Как я в трудах неисчислимых.
Мой отрок, если б возмужал,
За славу твоего он княжеского дома
Сто раз бы притупил и саблю и кинжал,
Не убоялся бы он язв и пушек грома.
Как матерью его ты был не раз спасен,
Так на плечах своих тебя бы вынес он.
К.
Прочь от меня! Поди ты прочь, старуха!
Не раздражай меня, не вызывай на гнев
И не терзай мне жалобами слуха…
Безвременен кому твой вопль, и стон, и рев.
Уж сын твой – раб другого господина,
И нет его, он мой оставил дом,
Он продан мной, и я был волен в том –
Он был мой крепостной…
Т. (падает на колени)
Он сын мой! Дай мне сына!
И я твоя раба – зачем же мать
От детища ты разлучил родного?
Дай раз еще к груди его прижать!..
Ах, ради бога имени святого,
Чтоб не видать кровавых слез моих,
Соедини ты снова нас двоих.
К.
Не повторяй мне горькие упреки!
В поля и в горы – вот пути широки,
Там мчится шумная река,
Садись над пропастью, беседуй свысока
О сыне с мраками ночными
И степь буди стенаньями своими,
Но в дом не возвращайся мой…
Уймись или исчезни с глаз долой.
Т.
Достойное заслугам воздаянье!
Так будь же проклят ты и весь твой род,
И дочь твоя, и все твое стяжанье!
Как ловчие – ни быстриною вод,
Ни крутизною скал не удержимы,
Но скачут по ветрам носимы,
Покуда зверь от их ударов не падет,
Истекший кровию и пеной,–
Пускай истерзана так будет жизнь твоя,
Пускай преследуют тебя ножом, изменой
И слуги, и родные, и друзья!
Неблагодарности в награду,
Конца не знай мученья своего,
Тогда продай ты душу аду,
Как продал сына моего.
Отступник, сам себя карая,
В безумье плоть свою гложи
И ночью майся, днем дрожи,
На церковь божию взирая.
Твой прах земле не предадут!
Лишь путники произнесут
Ругательства над трупом хладным,
И будь добычею чекалам плотоядным…
А там – перед судом всевышнего творца –
Ты обречен уже на муки без конца!
2
Т.
О, люди! Кто назвал людьми исчадий зла,
Которых от крове́й утробных
Судьба на то произвела,
Чтоб были гибелью, бичом себе подобных!
Но силы свыше есть! Прочь совесть и боязнь!..
Ночные чуда! А́ли2! А́ли!
Явите мне свою приязнь,
Как вы всегда являли
Предавшим веру и закон,
Душой преступным и бессильным,
Светите мне огнем могильным,
Несите ветер, свист и стон,
Дружины Али! Знак условный –
Вот пять волос
От вас унес
Ваш хитрый, смелый враг, мой брат единокровный,
Когда в <…>[45] он блуждал
На мшистых высота́х уединенных скал.
Я крестным знаменьем от вас оборонялась,
Я матерью тогда счастливой называлась,
А ныне кинутой быть горько сиротой!
Равны страдания в сей жизни или в той?
Слетайтеся, слетайтесь,
Отколе в темну ночь исходят привиденья,
Из снежных гор,
Из диких нор,
Из груды тли и разрушенья,
Из сонных тинистых зыбей,
Из тех пустыней многогробных,
Где служат пиршествам червей
Останки праведных и злобных.
Но нет их! Непокорны мне!
На мой привет не отзовутся!
Лишь тучи на́ небе несутся,
И воет ветр… Ах, вот оне!
(Прислоняется к утесу и не глядит на них.)
Али (плавают в тумане у подошвы гор)
В пара́х вечерних, перед всходом
Печальной девственной луны,
Мы выступаем хороводом
Из недозримой глубины.
Т.
Робеет дух, язык прикован мой!
Земля, не расступайся подо мной…
Али
Таятся в мрачной глубине
Непримиримых оскорбленья
И созревают в тишине
До дня решительного мщенья;
Но тот, чей замысел не скрыт,
Как темная гробов обитель,
Вражды вовек не утолит,
Нетерпеливый мститель.
Р.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Настанет день, и час пробьет.
Али
Неизъяснимое свершится:
Тогда мать сына обретет
И ближний ближнего лишится.
Молчание.
Куда мы, Али? В эту ночь
Бежит от глаз успокоенье.
Одна из них
Спешу родильнице помочь,
Чтоб задушить греха рожденье.
Другие
А мы в загорские края,
Где пир пируют кровопийцы.
Последняя
Там замок есть… Там сяду я
На смертный одр отцеубийцы.
<1828>
1812 год*
<План драмы>
ОТДЕЛЕНИЕ 1
Красная площадь
История начала войны, взятие Смоленска, народные черты, приезд государя, обоз раненых, рассказ о битве Бородинской. М* с первого стиха до последнего на сцене. Очертание его характера.
Собор Архангельский 1
Трубный глас архангела; на его призыв возникают тени давно усопших исполинов – Святослава, Владимира Мономаха, Иоанна, Петра и проч., из разных стихий сложенные и с познанием всего, от начала века до днесь, как будто во всех делах после их смерти были участниками, но вместе с тем исчезла у них память о том, что́ было с ними за пределами сей жизни, и где были, и откудова ныне вновь призваны к бытию. Пророчествуют о године искупления для России, если не для современников, то сии, повествуя сынам, возбудят в них огнь неугасимый, рвение к славе и свободе отечества. Хор бесплотных провожает их и живописным строем представляет их отшествие из храма; своды расступаются, герои поднимаются выспрь и исчезают.
Терем царей в Кремле
Наполеон с сподвижниками. Картина взятия Москвы. Наполеон один. Высокие воспоминания. Открывает окно, лунная ночь. Видение – или нет, как случится. Размышление о юном, первообразном сем народе, об особенностях его одежды, зданий, веры, нравов. Сам себе преданный – что́ бы он мог произвести?
ОТДЕЛЕНИЕ 2
Галерея в доме Познякова
Входит офицер R* из приближенных к Наполеону (см. сцена 3-я, 1-го отделения) , исполненный жизни, славы и блестящих надежд. Один поседелый воин с горьким предчувствием опытности остерегает насчет будущих бедствий. Ему не верят. Хохот. Из театра несутся звуки пляски и отголоски веселых песен. Между тем зарево обнимает повременно окна галереи; более и более устрашающий ветер. Об опустошениях огня.
Улицы, пылающие дома. Ночь. Сцены зверского распутства, святотатства и всех пороков. – R* и M* в разных случаях.
Село под Москвой
Сельская картина. Является M*. Всеобщее ополчение без дворян. (Трусость служителей правительства – выставлена или нет, как случится.)
ОТДЕЛЕНИЕ 3
Зимние сцены преследования неприятеля и ужасных смертей. Истязание R* и поседелого воина. Сей юноша показывает пример, и оба умирают героями. Подвиги M*. Множество других сцен.
ЭПИЛОГ
Вильна
Отличия, искательства; вся поэзия великих подвигов исчезает. М* в пренебрежении у военачальников. Отпускается восвояси с отеческими наставлениями к покорности и послушанию.
Село или развалины Москвы
Прежние мерзости. М* возвращается под палку господина, который хочет ему сбрить бороду. Отчаяние…[46] самоубийство.
<Сцена из драмы>
Петр Андреевич
Дитя мое любезное, <Наташа>![47]
Оставь шитье, узоры кружевные:
Не выряжать тебе красы своей
На светлых праздниках. Не выезжать
С боярами, князьями. Было время:
Ласкают и манят тебя с собой
И мчат в богато убранной карете.
А ныне знать, вельможи – где они?..
Тот князь, твой восприемник от купели?
Его жена? Родня? Исчезли все!
Их пышные хоромы опустели.
Когда слыла веселою Москва,
Они роились в ней. Палаты их
Блистали разноцветными огнями…
Теперь, когда у стен ее враги,
Бессчастные рассыпалися дети,
Напрасно ждет защитников; сыны,
Как ласточки, вспорхнули с теплых гнезд
И предали их бурям в расхищенье.
Ты из житья роскошного обратно
В убогий дом отцовский отдана,
А мне куда с тобой?.. Куда укрыться?
И если б мог бежать отселе я,
Нет! нет!.. Не оторвался б от тебя,
О матерь наша, мать России всей,
Кормилица моя, моих детей!
В тебе я мирно по́жил, видел счастье,–
В тебе и гроб найду. Мой друг, <Наташа>,
Гроза над нами носится, – потерпим,
И с верою вдадимся той судьбе,
Которую господь нам уготовил.
Грустна, грустна!.. О ком же плачешь ты?
О прежних ли подругах и забавах?
Наташа
Ах, батюшка! Я плачу не о том!
Теперь не та пора…
(Рыдает.)
Петр Андреевич
И те ли времена? О брате, что ли?
Наш Алексей… Даруй ему господь
Со славой устоять на ратном поле.
Мне все твердит: он будет жив.
Наташа
Нет, батюшка, я плачу не об нем.
(Рыдает пуще прежнего.)
Петр Андреевич
Когда же ты о родине печальна,
Рыдай, мое дитя, – и для тебя
Отрадного я слова не имею.
Бывало, на душе кручинно, – посох в руки,
С тобою сердцу легче, все забыто…
Утешенный я приходил домой.
Бывало, посетишь и ты меня, отца,
Обнимешь, все осмотришь… угол мой
На полгода весельем просветится…
А ныне вместе мы, и нам не легче!
Москва! Москва! О, до чего я дожил!..
(Растворяет окно.)
Родамист и Зенобия*
Акт I
Дебрь, лай, звук рогов, гром бубен. Несколько охотников, потом Родамист и за ним приближенный оруженосец Семпад, которому он доверяет беспокойство души, алчущей великих дел и ныне принужденной довольствоваться ловитвою вепрей и серн. Ему ненавистны и Фарасман, и римляне, и парфы, но он сперва ополчится на сих, а Рим страшен царю, едва твердому на собственном престоле. Велит пригласить к себе посланца от римских восточных легионов, который тут же тешится охотою. Семпад идет, Родамист раскаивается, что был с ним слишком чистосердечен.
Является Касперий. Переговоры, хвастовство с обеих сторон. Римлянин кичится свободою и славою отечества. Родамист дает ему чувствовать, что то и другое живо только в памяти, по преданиям. Рим рабствует, и сила его оружия давно уже не испытана, власть царя восточного народа вернее и чистосердечнее, – велит, и любой из дружины его пожертвует жизнию. Касперий не удивляется, упоминает о Деции и о многих других опытах самопожертвования, но для благороднейшей цели. – Родамист велит удалиться прочим, а Семпаду готовиться к бою с тигром. Наедине с Касперием пытается подкупить его притворною приязнью, корыстию, честолюбием. Касперий непоколебим. Родамист отпускает его прежде себя на зрелище. Сам остается один и рассуждает: к чему такой человек, как Касперий, в самовластной империи – опасен правительству и сам себе бремя, ибо иного века гражданин. – Коня! Коня! отправляется за Касперием на ту же травлю.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 381; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!