Политика институционализации
Как справедливо замечает Ю.А. Левада, «прочность человеческого «материала» в конечном счете определяет ресурсы стабильности любого общества, его способность к переменам и степень сопротивления нововведениям»[58].
Рассматривая 10-летний период преобразований в России, трудно дать однозначные оценки относительно готовности общества к происходящим переменам. Так, доля россиян, считающих необходимым продолжение экономических реформ, согласно мониторингу ВЦИОМ, с 47% опрошенных в марте 1992 г. (период начала либерализации экономики) снизилась до 31,2% в ноябре 1999 г.; доля респондентов, выступающих против их продолжения осталась прежней - около 27%; однако в полтора раза увеличилась доля россиян, затруднившихся с ответом – с 26% в марте 1992 г. до 41,7% респондентов в ноябре 1999 г. (см. табл. 8)[59].
Таблица 8
Вопрос: «Как вы считаете, экономические реформы сейчас нужно
продолжить или следует их прекратить?» (в % от числа опрошенных)
| Варианты ответа | Март 1992 г | Нояб.1994 г | Нояб.1995 г | Нояб.1996 г | Нояб.1997 г | Нояб.1998 г | Нояб.1999 г |
| 1.Нужно продолжать | 47 | 30,2 | 30,1 | 30,2 | 33,6 | 27,4 | 31,2 |
| 2.Следует прекратить | 27 | 25,8 | 27,6 | 28,4 | 23,4 | 31,4 | 27,1 |
| 3.Не знаю, затрудняюсь ответить | 26 | 43,7 | 42,3 | 41,4 | 43,0 | 41,2 | 41,7 |
Анализ структуры сторонников и противников развития рыночной экономики в российском обществе показывает достаточно низкий процент сторонников среди руководителей (всего 8%) и неожиданно более высокий – среди сельского населения – 18% респондентов ВЦИОМ против 16% среди жителей двух столичных городов (см. табл. 9)[60].
|
|
|
Таблица 9
Социально-демографические различия между сторонниками
и противниками развития рыночной экономики в России (в %)
| Социально-демографические группы | Сторонники | Противники |
| Холост, незамужем | 23 | 10 |
| Образование: высшее | 22 | 11 |
| учащиеся | 13 | 2 |
| Социально-профессиональ-ный статус и род занятий: руководители | 8 | 2 |
| домохозяйки | 7 | 3 |
| пенсионеры | 13 | 36 |
| Тип поселений: Москва и С.-Петербург | 16 | 6 |
| села | 18 | 30 |
| Доходы: высокие | 26 | 13 |
| низкие | 12 | 23 |
| Возраст: 18-19 лет | 12 | 3 |
| 20-24 года | 12 | 3 |
| 25-29 лет | 16 | 7 |
| 30-34 года | 12 | 7 |
| 35-39 лет | 10 | 11 |
| 40-44 года | 3 | 4 |
| 45-49 лет | 8 | 10 |
| 50-54 года | 5 | 5 |
| 55-59 лет | 8 | 11 |
| 60-69 лет | 6 | 18 |
| 70 лет и старше | 3 | 10 |
Самооценки россиян своего материального положения постоянно снижаются. Так, доля россиян, считающих свое материальное положение «очень хорошим» и «хорошим» уменьшилось с 6,8% опрошенных в марте 1993 г. до 3,7% в ноябре 1999 г.; доля тех, кто относит себя к среднеобеспеченным, наоборот, уменьшилась с 48,1% до 42,7%; доля россиян, давших оценки «плохое» и «очень плохое», увеличилась с 43,4% респондентов в марте 1993 г. до 52,2% в ноябре 1999 г. (см. табл. 10)[61].
|
|
|
Однако, несмотря на неблагоприятные тенденции в отношении материального положения, доля россиян, считающих себя в целом счастливыми, выросла с 45% в 1989 г. до 49% опрошенных в 1999 г.; доля лиц, давших противоположный ответ, также выросла – с 32 до 38% (см. табл. 11)[62].
Таблица 10
Вопрос: «Как бы Вы оценили в настоящее время материальное
положение Вашей семьи?» (в % к числу опрошенных)
| Варианты ответов | Март 1993 | Март 1994 | Март 1995 | Март 1996 | Март 1997 | Март 1998 | Март 1999 | Нояб. 1999 |
| 1. Очень хорошее | 0,8 | 0,3 | 0,4 | 0,2 | 0,2 | 0,4 | 0,1 | 0,3 |
| 2. Хорошее | 6,0 | 4,4 | 4,6 | 4,4 | 3,4 | 4,8 | 1,8 | 3,4 |
| 3. Среднее | 48,1 | 44,5 | 48,8 | 41,5 | 36,8 | 41,9 | 29,4 | 42,7 |
| 4. Плохое | 35,3 | 37,4 | 33,8 | 38,5 | 38,7 | 35,4 | 44,2 | 37,0 |
| 5. Очень плохое | 8,1 | 11,3 | 9,5 | 13,7 | 19,5 | 15,6 | 21,9 | 15,2 |
| 6. Затрудняюсь ответить | 1,7 | 2,0 | 2,8 | 1,7 | 1,5 | 1,8 | 2,5 | 1,4 |
| 7. Нет ответа | - | 0,1 | - | 0,1 | - | - | - | - |
Таблица 11
|
|
|
Вопрос: «Если говорить в целом, Вы счастливы?»
(в % к числу опрошенных)
| Варианты ответа | 1989 г. | 1994 г. | 1999 г. |
| Да; скорее да | 45 | 45 | 49 |
| Скорее нет; нет | 32 | 34 | 38 |
| Затрудняюсь ответить | 23 | 21 | 13 |
Следует отметить, что готовность общества к преобразованиям в начале реформ скорее всего преувеличивалась, прежде всего реформаторским крылом правящей элиты.
Об этом свидетельствует тенденция увеличения доли россиян, не сумевших приспособиться к нынешним преобразованиям – с 23% респондентов ВЦИОМ в 1994 г. до 33% в 1999 г., т.е. в полтора раза (см. табл. 12)[63]; снижение в 1994 г. доли тех россиян, кто готов «много работать и хорошо зарабатывать» до 23% респондентов против 27% в 1989 г. со стабилизацией на уровне 25% в 1999 г.[64]
Таблица 12
Варианты поведения в переходное время
(в % к числу опрошенных)
| Варианты ответов | 1994 г. | 1999 г. |
| Не могу приспособиться к нынешним переменам | 23 | 33 |
| Живу, как жил раньше, для меня ничего особенно не изменилось | 26 | 16 |
| Приходится вертеться, подрабатывать, браться за любое дело, лишь бы обеспечить себе и детям терпимую жизнь | 29 | 37 |
| Удается использовать новые возможности, начать серьезное дело, добиться большего в жизни | 6 | 5 |
| Затрудняюсь ответить | 16 | 9 |
|
|
|
Различные социологические исследования при определении доли россиян, внутренне готовых к преобразованиям, называют цифры в диапазоне 20-25%. Так, по данным Н.Е. Тихоновой, носителями индивидуалистически-либерального типа ментальности, предрасположенной к мобильности и ориентированной на успех, являются примерно 20% населения страны[65].
Неудачи экономического реформирования российского общества во многом объясняются противоречивой позицией правящей элиты по вопросу формирования и укрепления новых экономических (рыночных) институтов (например, малый и средней бизнес, создание условий и правил для повышения эффективности производства).
По мнению известного представителя институциональной теории Д. Норта, власти чаще всего не склонны следовать принципу эффективности. Д. Норт усматривает две основные причины нерыночного поведения элиты. «Во-первых, доходы, которые получают правители, могут оказаться выше при такой структуре собственности, которая хотя и неэффективна, но зато легче поддается контролю и создает больше возможностей для взимания налогов, чем эффективная структура, которая требует высоких издержек контроля и сбора налогов. Во-вторых, правители, как правило, не могут позволить себе устанавливать эффективные права собственности, поскольку это может оскорбить одних подданных и тем самым поставить под угрозу соблюдение прав других. Иначе говоря, даже если правители захотят принимать законы, руководствуясь соображениями эффективности, интересы самосохранения будут диктовать им иной образ действий, поскольку эффективные нормы могут ущемить интересы сильных политических группировок…»[66]
Анализируя институциональные изменения в экономической сфере, В.Л. Тамбовцев приходит к выводу, что такие новации, как отказ от планового распределения товаров и услуг и приватизация, «успешно введенные – внедренные – государством, на поверку оказываются формализацией практики, сложившейся спонтанно, без использования принудительных усилий государства»[67].
Можно констатировать, что одним из факторов уменьшения числа сторонников экономических реформ является непоследовательная политика институционализации, проводимая правящей элитой. Именно отсутствие политической воли препятствует проведению давно назревших структурных и институциональных реформ в экономике.
А.Н. Олейник видит проблему пробуксовки экономических реформ в углублении разрыва между неформальными и формальными институтами, а в качестве главной институциональной предпосылки называет способность контрагентов к «симпатии» друг к другу независимо от степени знакомства[68].
Социологические исследования фиксируют низкий уровень доверия россиян к незнакомым людям. Так, по данным опроса, проведенного в 1995-1996 гг. Институтом сравнительной политологии среди 400 человек, лишь примерно каждый третий респондент считает, что людям можно доверять. Это означает, что степень взаимного доверия в российском обществе почти в три раза ниже, чем в развитых странах Запада[69]. Иными словами, можно говорить о недостаточном развитии одной из главных институциональных предпосылок рынка. Слабая выраженность институциональных предпосылок рынка и проведение пассивной политики институционализации определяют нынешние результаты реформирования российского общества.
Коммунистический эксперимент прервал или деформировал естественные социальные процессы, протекавшие в России. Сегодня она наряду с другими посткоммунистическими странами пытается их восстановить и вернуться к ним заново. В начале XX века Россия стала пионером в строительстве мирового коммунистического общества. Однако его практическое воплощение привело лишь к громадному росту овеществления и отчуждения. Социальные процессы в посткоммунистической России нельзя рассматривать как простой "возврат в историю" или возвращение к определенной фазе развития западного мира. Прошлое других цивилизаций не может рассматриваться как будущее российской цивилизации. Одновременно коммунистическое прошлое, поскольку оно было направлено на принципиальный разрыв с экономическими и социальными процессами царской России, тоже не может рассматриваться как эталон для подражания при осуществлении социальной трансформации.
В работах о русской революции Н.А.Бердяев писал о том, что Россия находится одновременно в различных исторических эпохах[70]. Пожалуй, и сегодня Россия находится в прошедшем настоящем времени, в котором сплетаются различные социальные процессы, для теоретического отражения которых Ф.Бродель ввел понятие "длинных волн"[71]. Политическое руководство страныболее или менее сознательно использует институциональное наследие коммунизма - всю систему сложившихся при нем экономических и политических институтов. Власть стремится обосновать необходимость их использования новой логикой мобилизации, создания и контроля капитала. Однако независимо от намерений, в условиях периферии такая логика "...лишь укрепляет отмирающую логику коммунизма и представляющих его субъектов[72]. Свобода маневра при создании нового социального порядка в России определяется механизмами, сложившимися в докоммунистическом и коммунистическом прошлом. В их рамках происходит процесс социальной трансформации в России.
При анализе институциональных изменений в коммунистических странах, данные механизмы квалифицируются как "политика бюрократии" или "политика в области организации"[73]. Мы предлагаем называть их политикой институционализации.
Сошлемся здесь на анализ Б.Г. Юдина, который отмечает три обстоятельства, связанные с данным процессом:
1. Сложились такие нормативно-ценностные структуры, которые направлены на самоизоляцию отечественной науки от мирового научного сообщества.
2. Отсутствие автономии для того, чтобы вырабатывать и проводить собственную политику в реализации социальных функций науки и выступать экспертом при их определении и выполнении: "Ориентация лишь на один источник поддержки, каковым являлась государственная власть, не позволяла конституироваться полноправному научному сообществу, которое было бы способно к самоорганизации".
3. "Отсутствие автономного научного сообщества, которое было бы способно формулировать и отстаивать свои специфические ценности и интересы, ведет к тому, что и теперь приоритеты научной политики определяются главным образом путем закулисного взаимодействия государственной и научной бюрократии"[74].
Развивая эту мысль, возможно исходить из того, что ни в одной сфере профессиональной деятельности и социальных отношений не возникли нормативно-ценностные структуры, автономия и самоорганизация, необходимые для того, чтобы каждая из сфер выступала равноправным партнером государства. В этом контексте текущая политика институционализации является процессом создания и преобразования институтов, в рамках которого исполняется, укрепляется и умножается власть, способствующая реализации тех или иных интересов. Средства и ресурсы, которые применяются посткоммунистической властью (независимо от принадлежности к "коммунистам" и "демократам", "правым" и "левым", "патриотам" и "центру" в политической палитре России), а также способ действия и поведения главных участников социальных процессов, происходят из последней, нисходящей фазы коммунизма.
Естественно, в рамках такой политики институционализации ведется борьба между представителями разных политических сил. Но эта борьба не ограничивается такими вопросами, как личные перемещения в структурах власти, формы и способ функционирования институтов, принципы доступа к институциональной инфраструктуре мирового рынка. Данная борьба, по сути дела, определяет модель возникающего в России рынка, государства и характер возникающей социальной структуры. Она влияет также на сферу и степень напряженности социальных конфликтов между субъектами, обладающими значительными ресурсами структурной власти. Эти субъекты по-прежнему навязывают свою волю большинству населения, которое лишено власти и вынуждено играть по правилам, в очередной раз навязанным сверху.
Укорененные в различных исторических эпохах механизмы накладываются друг на друга и образуют фон процессов социальной трансформации. Благодаря им обеспечивается преемственность коммунистической и посткоммунистической реальности, из-за чего использование понятий "перестройка", "реформа", "становление нового социального порядка" не может отразить всю сложность происходящих процессов. Их действительное содержание и смысл становится все менее однозначным и все более отличается от первоначального видения как одноразового "скачка" в качественно иную социальную ситуацию. В принципе, все описанные здесь изменения в экономической, аксиологической и социо-структурной сферах фиксируют преемственность, повторяемость и укорененность в коммунистическом прошлом. Это прошлое пока еще практически целиком формирует посткоммунистический порядок, из-за чего чрезвычайно трудно вычленить сам феномен "перехода". Используемые в обыденном сознании, публицистике и социальной науке термины теряют аналитическое содержание и становятся лишь символическими сокращениями.
На наш взгляд, проблема состоит в возможности постижения феномена выхода из коммунизма. Для этого надо реконструировать социально-исторический фон не терять из виду все символические, иллюзорные, мнимые формы представления данного феномена, поскольку они были и остаются важным элементом и даже "движущей силой" трансформации. Данные формы все более расходятся с действительным содержанием и смыслом происходящих изменений.
В целях дальнейшего обсуждения исследуемой проблемы и постижения специфики коммунистической и посткоммунистической институционализации мы воспользуемся эволюционной теорией качественных изменений (или "скачка"), разрабатываемой в рамках миро-системной теории[75]. В результате соединения идей Маркса, Вебера и миросистемной теории становится возможным рассматривать посткоммунистический порядок в России с точки зрения трех временных горизонтов (или хронотопов):
1. "Длинные (или цивилизационные) волны" порождают одни и те же дилеммы развития, которые чрезвычайно усилились после того как Россия и другие посткоммунистические страны сбросили идеологический корсет коммунизма.
2. Само существование коммунистической формации в ее пространственно-временных рамках зависело от исторического (цивилизационного) пути каждой страны, который влияет и на нынешние процессы институционализации.
3. На нисходящей фазе коммунизма усиливались стихийные процессы самоорганизации и конституировались главные субъекты, участвующие в создании посткоммунистического порядка.
С помощью данной категоризации можно анализировать современную политику институционализации и становление социального порядка в России. Свобода маневра такой политики ограничена вызовами и дилеммами развития (первый горизонт), процесс опосредуется зависимостью от пройденного пути (второй горизонт) и способом конституирования ключевых субъектов преобразований, распределение ресурсов между которыми дает им структурную власть (третий горизонт).
Все наличные сегодня в России социальные институты существовали на нисходящей фазе социализма и являются следствием его постепенной эволюции.
Система социальных институтов социализма была иной, нежели казалось ее политическому руководству и рядовым исполнителям. Она не могла постичь собственную сущность при помощи языка, выведенного из ее идеологических и организационных принципов. Отбрасывание данных принципов означало бы не только кризис социализма как особой формации, но и разрушение рациональности данной формации. С точки зрения обычных стандартов разума такая "рациональность" была абсурдной. Тем не менее она позволяла осуществлять внутреннюю и осмысленную коммуникацию между людьми и институтами, контролировать поведение людей путем определения того, что есть "норма", а что - "отклонение от нормы".
Следующим этапом изменения способа существования институтов при социализме была стихийная самоорганизация, отличающаяся спонтанностью и неопределенностью[76]. Она была направлена на предотвращение анархизации системы, закодированной в противоречиях социализма. Его институциональная структура постепенно обрастала исключениями и отступлениями, позволяющими функционировать более эффективно без изменения официальной идеологии. Они становились все более массовыми (теневая экономика, приватизация номенклатуры, дефицит, регулирование социальных процессов через искусственно вызванные кризисы, заимствование легитимизирующих аргументов от идеологических противников и т.п.). С одной стороны, неформальные решения облегчали стабилизацию системы. С другой, способствовали коррозии ее идеологической легитимизации. «Коммунистические элиты прекрасно отдавали себе отчет в том, что после отказа Москвы от доктрины Брежнева и роспуска Варшавского Договора удержание власти потребует значительно большей порции насилия, применяемой локальными элитами как внутри СССР, так и в странах Восточной Европы, поскольку исчезнет пугало советской интервенции»[77].
Произошла легализация и официальное признание того, что раньше считалось "патологией". Это изменило не только способ существования, но и воспроизводства социальных институтов. После официального провозглашения "перехода к рынку и демократии" политический плюрализм стал воспроизводиться независимо от "усмотрения" правящего класса. Отход от тоталитарного проекта и переход к рыночной рациональности и политической демократии стали ценностями, признаваемыми различными сторонами.
Характерно, что на этом этапе все партии и движения предлагают некие варианты "управляемой демократии". Например, партийная система нынешней России была создана "сверху", из-за чего она отличается политической бессодержательностью. Сохраняется система президентских указов как разновидностей прошлых "постановлений" и "декретов". Даны широкие полномочия исполнительной власти, что противоречит идее разделения властей. Ясно, что все эти действия соответствуют интересам нынешнего правящего класса России. Провозглашая переход к рынку, он одновременно использует множество дополнительных определений типа "социальное рыночное хозяйство", "организованные рынки", "управляемый курс" и т.п.
Кроме того, система промышленных предприятий и совокупности других учреждений при социализме была основанием институционального порядка общества, подчиненного государству. Однако исследования, проведенные во второй половине 1970-х гг. под эгидой ЮНЕСКО, показали, что государственные предприятия и учреждения при социализме не являются системами в свете теории организации. Отдельные элементы их структуры (централизация, формализация, стандартизация и другие параметры) значительно более сильно коррелировали с соответствующими элементами политической среды, нежели между собой. В государственных предприятиях и учреждениях не удалось также зафиксировать феномен внутренней адаптации и взаимозаменяемости параметров организационной структуры[78]. Иначе говоря, при социализме не люди, а предприятия и учреждения находились в состоянии необъявленной "войны всех против всех", которая концентрировалась прежде всего на уровне министерств. Теперь ситуация меняется, а вместе с нею и организационные принципы институционального порядка.
Речь идет прежде всего об открытости предприятий и учреждений по отношению к мировой системе и ликвидации идеологических барьеров для взаимодействия с нею. Но поскольку система не в состоянии выдержать конкуренцию в экономической и профессиональной сфере с аналогичными системами других стран, постольку формализация и адаптация начали использоваться исключительно в целях самосохранения. Это привело к еще большей бюрократизации институционального порядка России и других посткоммунистических стран[79].
Посткоммунистический институциональный порядок есть результат аккумуляции и сгущения характеристик, сложившихся в коммунистическом прошлом. Они в преобладающей степени структурируют все поле экономических и политических игр, которые правящий класс ведет с российским обществом. В последнее время он выдвинул также идею создания некой "государственной идеологии", что лишний раз свидетельствует о стремлении сохранить институциональный порядок, сложившийся в недалеком прошлом[80].
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 359; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!