Лечение Женского Облысения
Пишу сообщение Кару: Сегодня та самая ночь.
Ответ от нее приходит незамедлительно, создавая ощущение, что она в городе, в своей квартире или в «Отравленном гуляше», или еще где, хотя это совершенно точно не так. Она пишет: Ты завоеватель. Ты Наполеон (до Ватерлоу, конечно. И клевая.)
Гмм. Я пишу ответ: Так ты предлагаешь мне... напасть на него?
Кару: Срази его своей потрясностью. Он, оглянувшись на всю свою жизнь, поймет, что до сих пор она была лишь бледной тенью пред встречей с богиней. Его настоящая жизнь начинается СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ.
Это, конечно, слегка перегиб, но я ценю оказанное доверие. Где ты, сумасшедшая женщина?
— В Южной Африке. Пытаюсь выследить этого браконьера. Не думаю, что он хочет быть найденным.
— А это... не опасно?
— Весело! Кто-то украл мою расческу из гостиничного номера, и оставил на дверной ручке мертвую змею. Надев пастью на ручку.
— ЧТО?
— Просто еще один день в Африке. Приятно увидеть знахаря за работой — за какими-то универсальными обрядами, снимающими проклятье. Надеюсь, на сей раз мне не придется пить кровь.
— Кровь? Чью... Неважно. Не отвечай. НЕ НАДО!
— Человеческую. Это и ежу понятно.
— Ну, я же попросила.
— Шучу я. Никакого распития крови. Я лучше пойду. А У ТЕБЯ. Наступает замечательное время, чтобы влюбиться сегодня вечером. Хочешь махнуться жизнями?
Я на минуту-другую задумываюсь, поскольку в этот момент Кару наиболее близка к тому, чтобы все объяснить, с того самого вечера, когда мы стояли перед той дверью в Йозефове* и наблюдали за синим пламенем, который превращался в ничто. Она была в шоке и горевала, и испытывала гнев, но нисколько не жалела себя. После того, как она провела день, обняв себя за колени и раскачиваясь, глядя в никуда, мы похоронили Кишмиша в парке Летна**, и после с ее лица слетела вся вялость, и по глазам было видно, что она сосредоточенно обдумывает какой-то план. Что, в свою очередь, вдохновило меня создать свой, но в моем больше поцелуев и меньше распития крови. Как-то так.
|
|
|
Я написала в ответ: Если я говорю «нет» — я плохая подруга?
— Ни за что. Просто запомни каждую деталь. Прямо сейчас мне нужны сказки. Оголтелые.
Я люблю ее. Пишу в ответ: Обещаю. Пожалуйста, не рискуй.
И на этом конец, потому что она не отвечает. Я представляю, как она стягивает за хвост змею с дверной ручки, чтобы выйти из одноместного номера отеля где-то там, в Африке, и чувствую, что одновременно верю и не верю, ощущаю защищенность и печаль, потерянность. Я испытываю чувство вины. Часть меня считает, что я должна быть с ней в этой сумасшедшей погоне, но я знаю, что не подхожу для этого. Я не умею драться, говорить на зулусском или урду, или типа того, и она будет переживать, как бы защитить меня. Да и как бы там ни было, я предлагала свою помощь. Она ответила отказом. Она сказала, что я ее якорь: я должна быть связующим звеном между ней и «реальной жизнью», оставаться в школе, рассказывать ей новые подробности о Викторе — живой мумии — и волосах в носу профессора Антона, и о том, смеет ли Каз показываться в «Отравленном гуляше».
|
|
|
И Мик. Я должна рассказывать ей о Мике. Она очень на этом настаивала.
Если сегодня все пойдет хорошо, тогда будет о чем рассказывать. В свое время. Предположительно. Просто я начинаю не с этого. Я начинаю с рисунка. Я работала над ним пару недель, перерисовывая его снова и снова, и наконец-то, он стал достаточно хорош для того, чтобы стать рисунком, достойным дать начало любовной связи.
Любовная связь. Звучит как-то по-средневековому, что ли. И к тому же обреченно. Словно обреченно — это вполне понятная приставка к любовной связи. Ладно, фиг с ней, с обреченностью, до тех пор, пока это содержательная и обреченная на неудачу любовная связь, а не бледное и безжизненное прозябание. Я не ищу свою судьбу. Мне семнадцать лет. Я хочу поцелуев и продвижения на несколько шагов вперед по шахматной доске. Ну, понимаете, делать что-то ЖИВОЕ.
|
|
|
(Вместе с моими губами.)
Рисунок у меня в сумке, с остальным... реквизитом. Кое-что уже расположено по всему городу. Все должно быть готово до того, как я пойду на работу, а на работу я пойду... прямо сейчас.
Привет, Кукольный Пражский Театр. Еще одна суббота. Просто поднимайся по лестнице со своей сумкой с фокусами, ничего не замышляя...
О, Бог мой, вот он.
Трикотажная шапочка, коричневая кожаная куртка, футляр для скрипки. Милые розовые щечки с мороза. Какой прекрасный выставочный экземпляр. Он словно красивая книжная обложка, за которую ты зацепился взглядом. Прочти меня. Я забавная, но умная. Ты не сможешь меня отложить в сторону. Небольшой бонус к его ходьбе. Это музыка. Он в наушниках — таких больших, внушительных, не какие-нибудь там затычки в уши. Мне интересно, что он слушает. Наверное, Дворжака или вроде того. На нем розовый галстук. Почему он мне не ненавистен? Я ведь ненавижу розовый. За исключением щек Мика.
Привет, щечки Мика. Скоро мы познакомимся друг с другом поближе.
Ай! Визуальный контакт. А ну, не смотри на меня!
(Он что... покраснел?)
Ноги, а ну помогите мне утопать отсюда. Мы идем друг другу на встречу. Если не предпринять немедленного отвлекающего маневра, то мы рискуем встретиться прямо у дверей.
|
|
|
Паника!
Эй, гляди, какое увлекательное объявление на стене! Я должна остановиться и оторвать одну из этих маленьких бумажек с телефоном, по которому можно позвонить и узнать о том, что изменит мою жизнь — эффективном...
Лечении женского облысения?
Класс.
— Это не для меня, — ляпнула я, но опасность миновала. Пока я увлеченно пялилась на полный очарования флаер о женском облысении, Мик проскользнул в здание.
На волосок от гибели. Впервые мы почти (выражаясь языком Кару) «вошли в магнитные поля друг друга». Он бы придержал для меня дверь. Я должна была бы ответить на этот жест кивком головы, улыбкой, сказать спасибо, и после этого пройти перед ним по всему коридору, гадая, смотрит ли он на меня или нет. Я знаю, как это будет выглядеть. Я вдруг осознаю, что у меня множество групп мышц, вовлеченных в процесс ходьбы, и попытаюсь начать их все контролировать, как кукловод, и в конечном итоге буду выглядеть так, будто взяла это тело на время, погонять и еще как следует в нем не освоилась.
А вот теперь я могу идти следом за ним по коридору и смотреть на него.
Привет, спина Мика.
На его скрипичном футляре приклеена надпись:
ВСЕ В МИРЕ ЧУДО. ЭТО ЧУДО, ЧТО МЫ НЕ РАСТВОРЯЕМСЯ В ВАННОЙ.
ПИКАССО
Что совершенно не заставляет меня представлять Мика в ванной. Потому что это было бы неправильно.
Пока-пока, спина Мика.
Он проходит через свой дверной проем, а я через свой, и таким образом, закреплена еще на один вечер одна из величайших несправедливостей на свете: разделение музыкантов и кукольников.
У них своя закулисная гримерка, у нас — своя. Можно подумать, что кто-то боится, будто мы все перепутаемся. На нашу землю ступил виолончелист – взять его! Или, что более вероятно, но менее интересно, это всего лишь вопрос пространства. Обе гримерки не очень большие. Это всего лишь два помещения со шкафчиками и парочкой унылых диванов, без окон. Диваны музыкантов чуть унылее наших — единственный ключ к здешней иерархии. Кукольники заправляют, но заправлять особо нечем. В общем, музыканты уважают их статус (то есть, свою легкозаменяемость), а вот певцы не особо.
Вот причина, по которой я ненавижу, когда приходится работать с операми, как сейчас, — мы ставим «Фауста» Гуно, и не то чтобы я не любила оперы. Я не мещанка. Я просто не люблю оперных певцов. В особенности знойных итальянских сопрано с густой подводкой вокруг глаз, которые ходят выпить со струнной группой оркестра после представления. Ррр, Чинция «Поддельная Родинка» Поломбо.
Короче. Кукольники здесь важны. Всего их десять, шесть из которых находятся в гримерке, довольно плотно заполняя ее собой.
— Сусанна, — говорит Прохазка, только завидев меня. — Мефистофель снова пьян. Не возражаешь?
Пьяный дьявол. Все в один день. Для ясности, я не кукловод — я куклодел, а это совсем другой зверь. Некоторые кукольники занимаются и тем, и другим: создают и делают представления. Но моя семья всегда занималась только изготовлением марионеток, придерживаясь мысли, что возможно быть средним и там, и там, или можно преуспеть в чем-то одном. Мы преуспевали. Не то слово. Однако куклодел должен понимать кукловодство. Мой профессор в лицее — Прохазка, который, так уж случилось, оказался здесь ведущим кукольником — требует практического опыта в театре, поэтому я здесь. Я ношусь сломя голову и выполняю просьбы кукловодов, перетягиваю марионеток, ретуширую их, чиню костюмы и одалживаю запасную пару рук для чего-нибудь простого, как, например, летающие птицы или клацанье лошадиных копыт.
В этом случае, Мефистофелю приходится терять одну нить, что делает его пьяным на одну сторону. Но это легко поправимо.
— Конечно, — говорю я и убираю свои вещи в шкафчик осторожнее, чем обычно, из-за содержимого сумки. Как только гримерка опустела — кукольники ушли на сцену, а музыканты в оркестровую яму — у меня появилась возможность кое-что сделать тайком. Мысли об этом заставили мое сердце бешено колотиться.
Я должна взломать скрипичный футляр Мика.
Я беру свой набор инструментов. Сначала я должна протрезвить дьявола.
Прим. переводчика: *Йозефов — один из кварталов Праги, самая маленькая земельно-кадастровая единица Праги. Является частью Старой Праги и более крупного административного района Прага 1. До 1850 года представлял собой сердце еврейской общины Праги.
Общая площадь квартала — 8,81 га, что составляет 6,8 % от площади Старой Праги.
Название квартала Йозефов (Josefov) происходит от имени императора Йозефа II, реформы которого улучшили условия жизни евреев в Праге. Еврейский квартал находится между правым берегом реки Влтавы и Староместской площадью. На его территории находятся остатки прежнего еврейского гетто Праги, с множеством легенд о мистическом Големе в духе Франца Кафки.
**Парк с самым красивым видом на мосты Праги.
Она
Глава 4
Кардинально
Второй Акт. Слышу, как поет Мефистофель. Я пишу Кару: Пожалуйста, подтверди — если убить злого, то его убийство не будет считаться убийством. Это УМЕРЩВЛЕНИЕ, и будет не только законным, но и будет поощрено. Верно?
Нет ответа.
Спустя минуту, пишу снова: Принимаю твое молчание за подтверждение. Затачиваю нож. Пиши немедля, чтобы остановить меня. 3-2-1... Ну и ладно. Погнали.
По-прежнему нет ответа.
Последнее сообщение: Все кончено. В настоящее время тащу оперную певичку за волосы к таксидермисту. Собираюсь разжиться ее чучелом и водрузить его на телек тети Неды.
На мгновение мое разочарование из-за сопрано ослабло от переживаний по поводу Кару и того, чем она там занимается в Южной Африке, что не может ответить на сообщение. Браконьером или знахарем? Но ничего путного представить себе не смогла и снова отдалась разочарованию.
Рррр! Прохазка заставлял меня сновать туда-сюда весь второй акт, а потом стали менять декорации, и как раз тогда, когда я уж было собралась смыться, Гуго приспичило пописать, и он вручил Сибел мне, хотя я вообще не должна управлять марионетками в спектакле! Мне ничего не оставалось делать, как остаться, и когда Гуго, наконец-то, соизволил вернуться, я сбежала — обратно в гримерку кукольников, чтобы прихватить оттуда свой рисунок, а потом... и как только я собралась прокрасться в гримерку музыкантов...
— Эй. Девочка!
В дверном проеме нарисовалась Чинция Поломбо. Девочка? Вообще-то, она еще и пальцами щелкала, чтобы привлечь мое внимание. О да, так-то гораздо лучше. Она протянула мне свою пустую чашку из-под кофе, и так как она не говорит на чешском, раскатисто сказала на английском, с обильной и властной «р»:
— Быстро.
О. Я быстрая.
Если кто-то когда-либо наполнял чашки для кофе окурками быстрее, чем я сегодняшним вечером, то буду очень сильно удивлена.
— Это все, чего вы хотели? — спросила я с видом самой невинности, когда она ахнула и в ужасе уставилась на меня.
— Кофе! Я хочу кофе!
— Ооо. Ну, разумеется, — сказала я. — В этом присутствует больше смысла. Я сейчас вернусь. — И я вернулась. Я протянула ей чашку, теперь полную сигаретных окурков и кофе, и пошла дальше.
— Disgraziata*! — закричала она на меня, выплеснув содержимое на пол, но я, не останавливаясь, прошла в кукольную гримерку, где сижу теперь на двух унылых диванах мрачная, из-за сорванного плана. Чинция все еще в гримерке музыкантов, где не должна быть. Ее вот-вот должны вызвать на сцену. Что она там забыла, если не считать того, что она там сейчас чертыхается на итальянском? Я упускаю свой шанс!
Телефон завибрировал. Это Кару. Наконец-то. Она пишет: Иди к таксидермисту на Ечна. У них лучше всего люди получаются.
— Идеально. Спасибо за совет. Нашла браконьера?
— К его ужасу.
— Желания?
— Джекпот с шингами. Однако, ничего мощнее.
Отстой. Она искала более сильные желания, а шинги, насколько мне известно, чуть лучше скаппов. Я пишу в ответ: Лучше, чем ничего?
— Ага. Очень устала. Пошла теперь спать. ИДИ ВПЕРЕД И ПОБЕДИ!
И снова, куда бы она ни отправилась по Южной Африке, я не могу себе этого представить. Что касаемо таксидермиста, то я обдумываю с секунду-другую, не заглянуть ли на Ечна, но потом прогоняю эту мысль. Если бы у Кару входило в привычку делать из людей чучела, то казломир Каз не топтал бы больше землю.
При мысли о Казе, и под продолжающийся саундтрек нервного сопрано, сыплющего проклятьями на итальянском, я не смогла не представить, что бы сделала в это мгновение, будь у меня безграничное количество скаппов. Нет, ну серьезно, Кару была невероятно сдержанной. Мне вот нельзя было доверять. Я бы за малейшую провокацию награждала всех и каждого зудом. Задумайтесь! С силой, вызывающей зуд (даже лучше, зуд в интимных местах) — ты хозяин любой ситуации.
Ну, может, не любой. С Миком это бы мне не очень помогло.
Короче. Я не собираюсь тратить скаппы на Чинцию Поломбо. Я сохраню их для очарования Мика.
ЕСЛИ МНЕ ВСЕ-ТАКИ ВЫПАДЕТ ШАНС ВЛОМИТЬСЯ В ЕГО СКРИПИЧНЫЙ ФУТЛЯР, ЧЕРТ ПОДЕРИ!
Наконец-то: хлопнула дверь, и послышался удаляющийся топот ног Чинции. Я взяла свой рисунок — он был свернут, как свиток, и перевязан черной атласной лентой — и пробралась к двери гримерки музыкантов. Она была приоткрыта, и через нее было видно, что там никого нет. Нет смысла ждать. Рывок и я внутри, открываю дверцы шкафчика, памятуя, что если кто-нибудь войдет, то меня примут за обыкновенного воришку. Я не знаю, который шкафчик Мика, кроме того, совершенно невозможно бесшумно открыть и закрыть металлические дверцы, так что мне остается только надеяться на лучшее...
А потом я нахожу футляр. ВСЕ В МИРЕ ЧУДО. ЭТО ЧУДО, ЧТО МЫ НЕ РАСТВОРЯЕМСЯ В ВАННОЙ.
Все в мире чудо, говорите? Спросите меня об этом еще раз в конце вечера.
Я открываю футляр для скрипки и кладу в него свиток. Закрываю футляр, захлопываю шкафчик и отхожу. Пора сматываться. Я бросаюсь к двери, огибая лужу из окурков и кофе, оставленную Чинцией, и проскальзываю обратно в гримерку кукольников, где делаю глубокий вдох. Еще один. И еще. А потом я надеваю пальто и собираю свои вещи.
И в следующее мгновение, я уже выхожу из Кукольного театра, возможно, навсегда. Чувствую я себя при этом подобно активисту Сопротивления, который только что подложил бомбу, а теперь уходит, ни разу не оглянувшись. Потому что вот как я решила: если сегодня вечером все пойдет не слишком хорошо, я сюда не вернусь. Это единственный способ, с помощью которого я могу устранить неизбежное смущение. Я никогда больше не должна видеться с Миком. Тогда не возникнет никакой неловкости, не придется краснеть.
Вообще не придется краснеть.
И вдруг до меня доходит вся реальность больше никогда не увидеть Мика и покраснеть при этом, и... мое сердце сжимается от боли. Мое сердце никогда прежде не сжималось от боли. Ему по-настоящему больно, как бывает, когда сильно ушибешься, и это застает меня врасплох. Я всегда считала, что люди все придумали. И это заставляет меня задуматься о поцелуях и фейерверках, и других вещах, которые я считала просто романтическими фантазиями. И боль возвращается, потому что вот оно — маховик пришел в движение и вскоре я познаю ту или эту сторону. Он придет или нет.
А что, если он не придет?
О Боже. А не слишком ли это кардинально? Может быть, мне стоило положиться на то, чтобы все шло привычным чередом. Я бы зверски краснела, время бы шло, а я бы все надеялась и тосковала (будучи начеку, в ожидании малейшего признака интереса с его стороны), когда же произойдет хотя бы обмен любезностями между нами. (Так значит, ты попробовала лечить женское облысение? Слышал, это меняет всю жизнь). Может быть, эта светская беседа обернулась бы приглашением на чашечку кофе... а может, я бы и дальше краснела и краснела, а ничего бы так и не происходило? Либо все кардинально поменялось бы, либо наоборот, и тогда все могло случиться, как в тв-шоу, когда между двумя персонажами есть сексуальное напряжение, которое тянется слишком долго, и тебе уже становится все равно, и все это превращается в пыль.
Нет. Я не могу довольствоваться пылью или обменом незначительными фразами. Все должно быть именно так — кардинально. А к чему это приведет, я узнаю сегодня вечером.
Мне хочется пройти за кулисы и заглянуть напоследок в оркестровую яму, но если я это сделаю, кто-нибудь из кукловодов загрузит меня какой-нибудь работой, и я уже не смогу смыться. И, тем не менее, я останавливаюсь у двери на сцену и прислушиваюсь. Слышу, как Чинция воет партию Маргариты (трагический персонаж, совращенный дьяволом на сделку). Она, похоже, справилась с приступом ярости дивы и вроде как поет очень даже ничего... для сопрано с третьего курса консерватории, поющего в кукольном театре, да пофиг... но это не то, что я хотела услышать. Я слушаю скрипку.
Вот она. Это звучание, которое поднимается из мелодии, словно луч света, прорезающий тьму. Звук скрипки сладостен, словно любовь; он настолько прекрасен, что я могу заплакать. И все мое существо трансформируется в слово «пожалуйста».
Я не верю в молитвы, но верю в волшебство, а я хочу верить в чудеса.
«Пожалуйста, приди», — думаю я за перегородкой, посылая эти слова прекрасному чистому звуку, и прекрасному, чистому мальчику, который создает его.
А потом я ухожу.
На улице снежно. Я заматываю шарф вокруг лица и чувствую своего рода умиротворение. Я сделала первый ход.
Теперь его очередь.
Прим. переводчика: *Disgraziata — Мерзавка (перевод с итальянского).
Он
Глава 5
Глаза-Вуду
Занавес опускается. Музыка стихает и раздаются аплодисменты, и когда я опускаю скрипку, за окном уже поджидает еще один субботний вечер, словно кот, усевшийся на забор.
Я не фанат котов и кошек. За одним единственным исключением. Вольфганг установил непомерно высокую планку, затем умерев, когда мне было десять, и с тех пор все коты для меня были лишь источником разочарования. Вот протягиваешь к ним руку, а они просто смотрят на нее, и так как они не глупы, это их поведение можно расценить просто как издевательство.
«Ага, приятель, это рука. У тебя таких в наборе две паршивицы. Рад за тебя».
И никаких тебе: «О, ты хочешь меня погладить? Давай, я подойду поближе, потому что ты мне тоже нравишься».
Значит, вот он я и вечер субботы, который просто смотрит на мою руку, пока мне не становится стыдно. Я опускаю ее и пытаюсь притвориться, что я вовсе и не хотел никого гладить. И раз за разом то, чего бы мне не хотелось, никогда не происходит. Издевка судьбы? Возможно.
Возможно, сегодня все будет по-другому. Начался вечер не ахти, но всегда есть надежда.
— Вечеринка в «Фигляре», — говорит Радан, когда мы выползаем из оркестровой ямы, и это полная противоположность надежде. Кот буравит меня глазами из-за места, где я, скорее всего, окажусь ночью, и это будет означать, что еще одна суббота, словно песок, просочится сквозь мои пальцы. Ее не будет в «Фигляре», ее никогда там не было. Не знаю, куда она ходит после работы, но мне представляются звезды и туман, и зал с зеркалами, и я тоже хочу быть там.
Мне хочется заниматься загадочными и невероятными вещами рядом с неистовой и прекрасной девушкой, которая похожа на куклу, ожившую по воле неизвестного чародея.
Неужели я о многом прошу?
Я выглядывал ее в коридоре, но не увидел. И дверь в гримерку к кукольникам была открыта, так что, проходя мимо, я заглянул и туда, но и там ее не оказалось. Неужели я ее уже пропустил? Как видимо, да.
Знаю, не за что мне винить судьбу. Я — это мой идиотизм, который просто душит меня. Почему я просто не могу заговорить с ней? Я собирался и раньше, когда мы шли в театр. Стыдно признаться, но я ждал под тентом через улицу, пока не увидел, как она идет. Всего пару минут. Ничего странного. Хотя, как бы там ни было, я не знаю, что бы ей сказал. Наверное, какую-нибудь несуразицу, вроде: «Гляди, как снежно». Или возможно: «Я люблю пирожные». (Она любит пирожные. Это одна из четырех известных мне о ней вещей. Другие: 2. ее зовут Сусанна, 3. у нее последний год обучения в Лицее, так что ей, скорее всего, восемнадцать, что означает, она молоденькая, но не слишком, и 4. от ее взгляда у человека может застыть в жилах кровь. Я видел, как это происходит, хотя и не был по ту сторону визуального контакта. У нее глаза-вуду и это чуть более, чем просто страшно. Следовательно, потому-я-с-ней-еще-не-заговорил.) Но я не сказал ничего нелепого или наоборот, потому что она резко остановилась, чтобы рассмотреть флаер на стене, и я не знал, что делать и просто пошел дальше.
Черт возьми.
Интересно, что это был за флаер. Я должен сходить посмотреть. Хотя не уверен, хочу ли. Боюсь, он только подтвердит мои подозрения, что она избегает меня.
Когда я вхожу в гримерку к музыкантам:
— Мик! — раздается голос и меня передергивает.
Чинция.
— Мииик! — она произносит мое имя так, словно это приказ: «Смирно*!» А потом она оказывается прямо передо мной, и я чуть отступаю назад. Ничего не могу с собой поделать. Когда на тебя смотрит Чинция, возникает такое чувство, что на лбу у тебя красная мишень, а она целится в нее из снайперской винтовки. И хочется пригнуться, нырнуть, перевернуться, спрятаться.
— Я сегодня неплохо пела? — спросила она на английском, с преувеличенным выражением горя на лице. Все, что касалось Чинции, было преувеличенным, от подводки для глаз до ее походки, каждый шаг которой, словно сметал на своем пути невидимого наблюдателя.
— Что? А. Ты пела отлично. — Только это каждое сопрано хочет слышать по окончании спектакля. «Вы пели отлично».
— Я пережила настоящий шок, трудно оставаться спокойной, чтобы петь.
Я не собирался спрашивать об источнике шока, но она уже рассказывала мне об этом. Я у своего шкафчика, открываю его, не слишком обращая внимания, когда слышу слова «девчонка-кукольница» и тут же включаюсь в разговор:
— Что она сделала? — спрашиваю я.
— Я послала ее за кофе, а она принесла мне чашку, полную сигаретных окурков. Представляешь?!
Вообще-то, не очень.
— Ты послала ее за кофе? — Вот в это я не мог поверить. Чинция что, не видела эти вуду-глазища? — Она не девочка на побегушках. Она марионетки делает.
Чинция моргнула.
— Нет. Девчонка, коротышка.
Я киваю.
— Верно. Она самая. — Нелепо, но, говоря о ней, у меня возникают собственнические чувства. По-моему, это впервые, когда я вообще с кем-либо говорю о ней, и у меня определенно нет желания обсуждать ее с Чинцией.
— Короче, — говорю я ей, — будет у тебя твой кофе.
Она хмурится на меня.
— Она натолкала окурков в мой кофе, — говорит она, будто я пропустил это мимо ушей, и все, что я мог сделать, это постараться не улыбаться, потому что ну да, это именно то, что вы делаете для Чинции, если вы из тех людей, которые делают, что захотят. Итак, значит, Сусанна из тех, которые делают, что захотят? И это точно не сулит мне ничего хорошего, потому что, разве не заговорила бы она уже со мной, если бы я был ей интересен?
Какая трогательная пассивность. Ожидать, что она заговорит первой. Я не хочу быть таким. Я хочу быть парнем, как в кино, который, ну не знаю, выгуливает своего кролика на поводке (нет у меня кролика) и точно знает, как завести разговор. Хотя, может, если гуляешь с кроликом на поводке, тебе даже не придется ничего говорить, кролик сделает все за тебя. Не то чтобы Сусанна из тех, кто клюнет на кролика. Вот если выгуливать лису на поводке. Или гиену. Во, точно, была бы у меня гиена, мне бы, наверное, и не пришлось бы никогда начинать разговор.
Разве что: «Извини, моя гиена ест твою ногу».
Я вынимаю свой футляр для скрипки из шкафчика и открываю его, а в нем… что-то лежит. Какой-то свиток, вроде как с обожженными краями, на манер пиратских карт для поиска сокровищ. Какое-то навороченное приглашение на вечеринку, что ли? Наверное, я пялюсь на него слишком долго, потому что Чинция следит за моим взглядом, и то, что она потом говорит, меняет вес воздуха.
— Это ее! — заявляет торжественно она, изобличая Сусанну. — Коротышки. Она держала это в руках, когда я дала ей свою кружку для кофе.
Что? Сусанна? Мой мозг работает крайне медленно. Каким образом.... то, что держала в руках Сусанна... в конечном итоге, могло оказаться в моем футляре?
Во мне вспыхивает робкая надежда. Кот не подошел, но возможно, проявил интерес к моей протянутой руке.
Хотя также не исключено, что это ошибка.
Чинция тянется к свитку, и я, неосознанно, отбрасываю ее руку (легонько), а потом смотрю ей в лицо. Ноздри ее раздуваются, как у огнедышащего дракона. Она одаривает меня взглядом «Да как ты посмел», прижимая к себе руку, будто я съездил по ней молотком. Я не извиняюсь, поднимаю очень бережно свиток сам, будто это реликвия. Почерневшие края облетают под моими пальцами.
Не похоже, что это ошибка. У меня возникает такое чувство, что открыли дверь и внутрь ворвался свежий воздух, который наполнил собой мои легкие.
— Что там? — спрашивает Чинция.
Я не знаю, что там. Но очень хочу узнать, и не хочу, чтобы узнала и Чинция, или Радан, или Георг, или Людмила, или еще кто-нибудь, из слоняющихся вокруг и с интересом на нас поглядывающих.
— Ничего, — говорю я, убирая свою скрипку и смычок.
Я не выпускаю свиток из рук, пока надеваю пальто и кофр, перекладывая его из руки в руку, не давая Чинции возможности вырвать его у меня и почувствовать, что она вправе его прочесть. Случись такое, возможно, я бы даже взял в руки молоток, чтобы ударить ее по пальцам. Я запихиваю «карту» во внутренний карман своего пиджака, не обращая внимания на свирепый взгляд Чинции.
— До завтра, — говорю я, прощаясь со всеми.
Радан удивился:
— Не идешь на вечеринку?
— Нет, — отвечаю я, потому как, что бы ни было в свитке, я завязал с бесплодными субботними вечерами и вечеринками в «Фигляре», со стараниями предотвратить попытки Чинции усесться мне на колени, и проводить все время, представляя себе альтернативную реальность, в которой фарфоровая кукла с глазами-вуду, возможно, пьет чай в безвесельной лодке, спускаясь по течению реки Влтавы, прикрываясь летним зонтиком от снега.
Или, ну знаете, что-нибудь чуть более вероятное, чем это.
Прим. переводчика: Чинция произносит имя Мика: Meeek, что созвучно со словом meek, которое можно перевести, как «смирно».
Он
Глава 6
Capre Noctem
Я обдумывал вариант уединиться в ванной комнате, чтобы рассмотреть свиток, но дверь находилась на виду у всей гримерки, а Чинция по-прежнему с прищуром взирала на меня, так что я решил уйти из театра. На улице идет снег. Я останавливаюсь, чтобы взглянуть на флаер, который ранее привлек внимание Сусанны.
Он исчез.
Это был лист красной бумаги с бахромой из телефонных номеров внизу. Теперь на этом же месте висит белый обрывок листка бумаги. Вырванный из блокнота? Он не разлинован, значит, вырван из альбома. Прямо в центре что-то написано крошечными буквами. Я склоняюсь ближе и щурюсь, чтобы прочесть надпись, которая гласит:
Гляди горящими глазами на целый мир вокруг тебя,
потому что великие тайны всегда спрятаны в самых неожиданных местах.
Те, кто не верят в Волшебство, никогда его не получат.
Роальд Даль
И я понимаю, знаю, что это для меня. Послание. Но что я должен увидеть? Я оглядываю улицу, вижу замотанные в шарфы головы, спешащие куда-то по своим делам через снег. Никто не бросается в глаза. В темной щели между двумя домами виден кусочек реки, и огни замка, отбрасывающие свет на брюхо нависших над городом облаков. Падающий снег легким дуновением закручивается в танце, как в балете «Щелкунчик». Если я должен увидеть что-то конкретное, то не понимаю, что именно, но я знаю, что мои глаза открыты, хоть я и не уверен, что они горят, в отличие от мира.
Я осторожно снимаю со стены обрывок бумаги, отлепляя скотч так, чтобы не порвать листок, и сложив, убираю к свитку в своем пиджаке, а потом спешу через улицу в паб, где я, даже не заказав себе ничего выпить, усаживаюсь за стол. Я надеюсь, что не задержусь здесь. Потом я выхватываю из кармана свиток, снимаю черную ленту и разворачиваю его.
А там она.
Прекрасный рисунок прекрасного лица. Ее большие, темные глаза широко распахнуты в предвкушении. Она не улыбается, но она и не не улыбается. Никакого замораживающего взгляда вуду. Она смотрит тепло и прямо на меня. Ну, я имею в виду, рисунок, разумеется (если это она нарисовала, а я предполагаю, что это нарисовала именно она, то у нее настоящий талант), но этот рисунок для меня, и такое ощущение, что от него исходит нечто такое, отчего кажется, что это настоящий зрительный контакт. Зрительный контакт, флюиды... ну я не знаю, химия, как ни назови. Существуют разные степени «вот это да» и «мурашек по спине», в зависимости от того, о чьих глазах идет речь, и хотя эти глаза всего лишь нарисованные, они вызывают «вот это да» и «мурашки по спине» одновременно.
Поначалу я вижу только лицо, но потом осознаю, на что я смотрю. Что она мне дала. Ее лицо находится посередине, но весь лист покрыт какими-то рисунками: улицы и ориентиры, тщательно прорисованные и подписанные. Моей первой мыслью была, когда я увидел свиток, перевязанный лентой, что это карта сокровищ.... так оно и оказалось.
Это карта сокровищ. А сокровище? Она! В центре карты, помеченная крестиком.
Сусанна — сокровище.
У меня возникает нехорошая мыслишка, что это шутка, что один из моих друзей решил надо мной подшутить, но я быстро отказываюсь от нее. Никто из моих друзей не умеет рисовать. Кроме того, никто из них даже не знает, что я хочу с ней познакомиться. Я никогда о ней не упоминал, из страха быть поднятым на оглушительный смех в закулисье, и не думаю, что таращился на нее (когда кто-нибудь мог это заметить).
Нет. Все по-настоящему.
Итак, я веду себя так же странно, как ведут себя остальные, когда получают хорошие новости, оказавшись в компании незнакомцев, — вы оглядываетесь по сторонам и улыбаетесь как идиот, а на вас смотрят в ответ, не улыбаясь, а вам нужно кому-то рассказать, с кем-то поделиться. Вы уже почти подняли листок бумаги, чтобы сказать:
— Девушка, которая мне нравится, только что дала мне карту сокровищ, чтобы я ее нашел.
Но вы этого не делаете. Просто не делаете.
Вот и я так не делаю.
(Так, ну ладно, я так и веду себя, но тут же жалею об этом. Группка незнакомцев безразлична к моей радости. На самом деле, я думаю, что парень в шляпе является «врагом всего счастья», и возможно, следит за мной и попытается меня убить.)
А ну соберись, Мик. Ты должен следовать указаниям карты.
Я поворачиваюсь спиной к «врагу всего счастья» (по принципу, что большинство людей, которые выглядят так, будто они хотят убить вас, вероятнее всего не станут этого делать) и изучаю карту. Мою карту. Потому что она нарисована для меня. Сусанной. Неа, никакого внутреннего ликования. Просто изучение фактов, на случай, если я вдруг отвернусь на минутку, а она исчезнет. Сусанна сама нарисовала мне карту.
В маленьком облачке, исходящим от ее губ, написано крошечными буквами:
Carpe noctem.
Не упусти ночь.
И я щурюсь и чувствую прилив уверенности и азарта, потому что именно так должно быть, когда чего-нибудь хочется. Когда хочется это поймать.
Ну, может быть, так бывает не всегда. Кошки с котами, например, не очень хорошо реагируют, когда их хватают. Скорее всего, с девушками та же история. Так что, возможно, это не очень хорошее кредо в жизни, но, для субботних вечеров в целом и в частности, оно работает.
Мой взгляд то и дело возвращается к лицу Сусанны. Мне кажется, в этом рисунке присутствует предвосхищение улыбки: слабый намек на нее в левом уголке ее губ, словно изображение поставили на паузу. Мне хочется снять его с паузы и посмотреть, что будет дальше. Итак, как же мне это сделать? Куда мне идти? Слова. Места. Сосредоточься, Мик. Прекрати лыбиться.
Найди ее.
Сейчас я на Мала Стране*. Кукольный театр на малой Площади, в тени церкви Святого Николая, и эта карта Старого Города. Итак, я пересекаю реку.
Карлов Мост — одно из тех мест, которые никогда не стареют. День иль ночь, солнце иль снег, он всегда разный, с какого берега реки Влтавы ни взглянешь — он, словно сошел со средневековой гравюры. Поразмыслив немного, он на самом деле решил не стареть. Все светлое время суток на протяжении года он забит туристами, но сейчас тихо, несколько человек, то тут, то там, торопящихся в обоих направлениях между рядами статуй, словно подвергнуты резкой критике святых. У меня возникло такое ощущение, что святые могут в любую минуту протянуть свои большие каменные руки, чтобы прихлопнуть тех, кто проходит мимо, и я понимаю, что ощущаю легкую эйфорию.
И нервозность.
Карта указывает на место в самом сердце Старого города, который подобен лабиринту. Я знаю Старый город, но недостаточно хорошо, чтобы вспомнить, что это за место. Я подхожу ближе и понимаю, что мои нервы, словно натянутые скрипичные струны. Может это кафе, или паб? Может, она сидит там и ждет меня за столиком? Почему-то я не могу представить, что она просто сидит там и ждет меня. Это было бы слишком прозаично. Карта сокровищ, цитаты, вечер и снег... все это предвещает что-нибудь более невероятное, чем это. Поэтому я не очень удивился, когда добрался до того места (остановившись, чтобы глубоко вздохнуть, прежде чем завернуть за угол) и не обнаружил там... никакой Сусанны.
Оказалось, что это не кафе и не паб, а сувенирный магазинчик для туристов, торгующий всякими безделушками, подобно тем, что можно найти повсеместно в этом квартале; все они полны репродукций Мухи** и дешевых марионеток, а также безвкусного богемского хрусталя. Магазинчик закрыт и в нем темно, как и следовало ожидать в этот поздний час, и я иду вокруг, оглядываясь по сторонам.
Гляди горящими глазами на целый мир вокруг тебя...
Я гляжу. Вижу черного кота, проскользнувшего в открытую дверь через улицу, и у меня возникает мимолетный порыв последовать за ним, как будто он из кошачьего эскорта, выполняющего указания Сусанны. Я улыбаюсь, радуясь тому, что никто не может прочесть мои мысли. Наверное, Сусанна все-таки не может мысленно приказывать кошкам. Скорее всего.
Я продолжаю искать.
К двери приклеены два плаката: на одном говорится об уже прошедшей дегустации абсента, а второй оповещает о предстоящей экскурсии по замкам Богемии. На тротуаре граффити, но это всего лишь реклама футбола. И больше ничто не цепляет взгляд моих «горящих глаз».
Я сверяюсь с картой, но абсолютно точно уверен, что прочел все верно.
Это что, шутка? Она издевается надо мной?
Ну конечно, она издевается надо мной. Вопрос стоит только в том, из каких побуждений, добрых или злых, меня, как дурака, водят за нос? Может, плюнуть на все и пойти на встречу со своими друзьями в «Фигляр».
Эта мысль заставила меня рассмеяться вслух. Ага, щаз!
У меня есть предчувствие насчет Сусанны. Мне кажется, она ни добрая и ни злая, а то и другое — идеальная смесь, закрученное в рожке мороженое добра и зла — и она бы не привела меня сюда без причины. Значит, я чего-то не вижу.
Но чего? И вот я стою здесь, засунув руки в карманы, гадая, что же я упустил, когда вдруг слышу стук. Слабый, в стеклянной витрине магазинчика у меня за спиной (отмеченное место на карте), когда я поворачиваюсь, то волоски у меня на шее встают дыбом.
Великие тайны всегда спрятаны в самых неожиданных местах.
А то, что происходит потом... нуууу, теперь вероятность управлять кошкой мысленно, кажется более чем реальной.
Прим. переводчика: *Мала Страна — «Пражский малый град», исторический район Праги, расположенный ниже Градчан и соединенный с ядром города Карловым мостом.
**Альфо́нс Мари́а Му́ха — чешско-моравский живописец, театральный художник, иллюстратор, ювелирный дизайнер и плакатист, один из наиболее известных представителей стиля «модерн».
Он
Глава 7
Capre Diabolus*
Здесь марионетки, там марионетки. В Чешской Республике существуют давние традиции, связанные с кукольным искусством. Это часть нашего национального характера, и куклы являются частью оформления самой Праги. Куклы повсюду: они висят в витринах магазинов, в музеях, в театрах, в уличных киосках. И большая часть того, что вы видите? Безусловно, большинство из того, что вы видите — особенно в магазинах, как этот — не из мастерских, не сделано настоящими мастерами-кукольниками, как те, в театре. Это безделушки, туристическое барахло, выпускаемое серийно, которое ничем не запоминается. Клоуны и принцессы, и рыцари, с разрисованными лицами на головах-шариках. И все здесь именно такие.
За исключением одной.
Я не заметил ее раньше, потому что... я на самом деле не смотрел. Стыдно признаться, но с «горящими глазами» я провалился. Во-первых, она висела не внутри. Она находилась снаружи, перед стеклом, позади которого висела стойка с куклами-безделушками. Наверное, я посчитал ее частью магазинчика. Конечно, никто не оставляет кукол снаружи, их заметет снегом или сопрут. Теперь я понимаю. Потому что эта кукла не такая скучная, как все остальные. Такой красивой и качественной не найти в таких магазинчиках.
О. И еще? Она стучит пяткой в стекло.
Именно так.
Тук-тук.
Для начала, это дало мне повод подумать об ожидаемом: раз марионетка шевелится, значит, кто-то дергает ее за ниточки, и я подумал, что этим кем-то должна быть Сусанна, а посему я предположил, что она здесь. Я покраснел и почувствовал, как забилось сердце, и попытался собраться с мыслями в ожидании, наконец-то, встречи с ней. Но это продлилось всего секунду. Потому что в следующую секунду, я уже отказался от этого предположения.
Никто не дергает марионетку. Никто просто не может этого делать. Крестовина куклы прикреплена к верхней части витрины, и ее нити просто висят. Все видно, как на ладони. Даже, когда ее ножки стучат о стекло, нити не натянуты, так что, похоже, она сама стучит. Что, разумеется, кажется абсурдным, посему мой разум плавно переходит к другому объяснению: что кукла механическая. С дистанционным управлением или типа того. Что странно, но, ну понимаете, не столь странно, как альтернатива.
Ладно, благодаря чему бы она там ни двигалась, теперь кукла привлекла мое внимание. Я подхожу ближе, изучая ее. Изучая его. Я обнаруживаю, что думаю о марионетке, как о «нем». Это один из самых канонических Чешских персонажей: ни кто иной, как черт, собственной персоной.
Он выполнен из отполированного красного дерева: гладкий, искусно вырезаны великолепные козьи рожки и бородка, козьи ножки обернутые черным мехом. Он — черт (дьявол) Дня Святого Николая, чтобы не быть голословным, это подтверждает и его мешок. Понимаете, в Чешской Республике, пятого декабря Святой Николай везде ходит и раздает конфеты и маленькие подарочки детишкам, в сопровождении ангела и черта. По праздничной традиции, которая служит пищей для кошмаров, черт угрожает схватить плохих детей и засунуть в свой мешок, а потом утащить их в ад. (А вы думали, что найти уголек в вашем чулке, это страшно**?)
Нередко актеры, играющие черта, на самом деле запихивают маленьких детей себе в мешки.
Блин. Так сделали и со мной. Я был не старше четырех лет. Может быть, это даже мои самые ранние воспоминания. Мешок был шершавым и пах землей, внутри было совершенно темно. Я кричал до хрипоты, хотя, наверное, пробыл в нем не больше минуты, но до сих пор помню тот ужас. Чертом был мой дядя, который перемазал себе лицо углем. Мама была им сильно недовольна. В качестве извинения, он подарил мне мою первую скрипку. Это была всего лишь игрушка, но она стала моей любимой, и я пиликал и пиликал на ней до тех пор, пока у отца не лопнуло терпение, и он не купил мне настоящую и не записал меня на занятия.
Мне, что называется, скрипку вручил сам дьявол. И это даже не ложь.
До сих пор, только постукивание пятки этой марионетки было причиной моего пребывания здесь, но при ближайшем рассмотрении, я замечаю маленькую записочку, приколотую к карману его курточки, в качестве носового платка. А на ней, уже ставшие знакомыми, крошечные буквы.
Carpe diabolus.
Сначала — ночь не упусти. Теперь — дьявола схвати. Как по мне, это жуткое постукивание не оставило больше никаких сомнений. На мгновение, стоя здесь, я ощутил, как приключение этой ночи окутывает меня. Во всех подробностях ее планирования. Словно что-то вышло из сказки, и город кажется незнакомым и новым и полным тайн и теней, резко отчерченных, будто краской, и света... света, вроде ореолов и фосфоресценции светлячков и глаз животных.
Я тянусь, чтобы «схватить дьявола», потянув за перекрестье, снимаю с оконной рамы и гадаю: что дальше? Я пробегаю глазами по самой кукле, ищу еще записку. Ничего. Я даже вынимаю «платочек», но больше ничего не нахожу. Однако, кажется, что-то есть в его мешке. Я без труда развязываю мешок и заглядываю в него. Я даже почти ожидаю увидеть там крошечного ребенка, свернувшегося калачиком, приготовившегося отправиться в ад, но это всего лишь бумага. Ну, конечно же, когда я ее вынимаю, оказывается, что это не «всего лишь бумага». Все сегодняшним вечером не «всего лишь». Все покрыто позолотой и странно, и эфирно — и это оригами-бабочка, сложенная из цветной японской бумаги с золотым тиснением. Я переворачиваю ее, ищу написанные на ней слова, но ничего нет, и прихожу к заключению, что должен ее развернуть, когда...
...она взлетает.
Она летит.
Бабочка-оригами поднимается в воздух, и я почти уговариваю себя, что это ветер дует и несет ее, за исключением того факта, что я держал ее между пальцев и чувствовал, как она... «стремится освободиться». Она взмахивает единожды крыльями, и ее изящно закручивает по восходящей спирали, так что мне приходится задрать голову, чтобы увидеть, как она, кажущаяся удивительно живой, замирает на мгновение... а потом, видимо, исчерпав неведомые силы, которыми она была поднята вверх, бабочка опускается обратно ко мне.
Мне даже страшно ее ловить (как, каким образом она это сделала? как она это сделала?), но я ловлю ее. Это фокус, уверяю я себя, восхищаясь. Это волшебство — тот его вид, который пишется в кавычках. Ну, конечно же. Потому что существует только такой вид волшебства.
Она привязана за ниточку или вроде того.
За какую-нибудь совершенно невидимую леску, которая известна только кукловодам, и которая теперь исчезла, не оставив и следа. Исчезающая леска для марионеток. Тут использовалась такая же? Не похоже. Я снова и снова вращаю бабочку в пальцах, в поисках объяснения, но ничего не нахожу. Ну. Разве что.
Это была магия.
Безо всяких кавычек.
У меня в мозгу, как в клетке для армрестлинга, началась небольшая война: «рациональная часть» бунтовала против «той, что была полна надежд». Я не религиозен и не верю в такие вещи — не из-за каких-то определенных соображений. Это больше напоминает настройку по умолчанию: «Мой мозг — негостеприимная среда обитания для религии», но, как я всегда говорил (и ведь так оно и есть), жизнь была бы интереснее, если бы все эти духовные штукенции были настоящими (и драконы, умоляю!), и разумеется, смерть была бы не такой обломной, если бы существовал рай (а вот ада бы не было). Просто я никогда не мог поверить хоть во что-нибудь из всего этого. Однако, прямо сейчас, в небольшой, но видимой степени, это было сродни смещению pH-баланса у меня в голове. Будто мой скептицизм нейтрализовался. А надежда уселась на груди поверженной рациональности.
Я расстегиваю дьяволову курточку. Если я обнаружу какой-нибудь радиоуправляемый механизм или что-нибудь подобное внутри него, то естественный баланс моего разума будет восстановлен. А если нет, кто знает?
Под курточкой я обнаруживаю проволочный каркас. Хотя нет, это не каркас. Это... птичья клетка. Кукольное тело — это маленькая птичья клетка, и там, где должно было быть сердце, на жердочке сидит, покачиваясь туда-сюда, крошечная желтая канарейка. Я бы не удивился, если бы она что-нибудь прощебетала и улетела. Однако, ничего подобного она не сделала, а я, хотя и прощупал всю остальную одежонку в поисках скрытого механизма, который заставлял бы постукивать его ногу о стекло, так ничего и не обнаружил. Дьявол был сделан из дерева и проволок — просто кукла, а постукивающая нога просто свисала из нижней части клетки — вообще никакого скрытого управляющего механизма. Только нити могли шевелить конечности марионетки.
А они не были натянуты.
Любопытно. (Ну, знаете, когда любопытно — означает «невероятно» или «офигеть», или... «невероятно круто».)
И вот теперь моя голова была полна лунного сияния и звездного света, или вроде того. Или снега. Моя голова была наподобие стеклянного снежного шара, который встряхнули, и блестки разлетелись в нем, словно дрейфующие звезды.
Я развернул бабочку. На белой стороне я нашел послание и небольшую схему.
Приблизься к Дьявола потоку
и яд используй в качестве приманки,
и визави мой с нетерпеньем будет ждать тебя.
Так, ладно. Я хорош в загадках. Дьяволов поток — это канал, куда Влтава впадает, огибая Кампу, остров на Мала Стране со стороны реки. Что касается «визави», то это, возможно, антипод Сусанны, но я не знаю, что конкретно это может быть. Хотя, антипод дьявола, это ангел, поэтому я принялся перебирать в уме каких-нибудь известных ангелов, но тщетно. А что касается «и яд используй в качестве приманки», здесь было вообще по нулям.
Итак, может, я и не очень хорош в разгадывании загадок. К счастью, имеется схема, на которой изображена улица, и начерчена крошечная маленькая Х. Новый пункт назначения, который возвращал меня к тому месту, из которого я пришел.
И прижимая дьявола к себе, положив его на руку, как ребенка, я зашагал прочь.
Насвистывая.
Прим. переводчика: *Схвати дьявола.
**Согласно книге правил Санты, непослушные дети получат уголек в чулок.
Она
Глава 8
Дата добавления: 2015-12-21; просмотров: 25; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!