Напутствие К.Э.Циолковского
Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
А. С. Пушкин
В конце лета 1929 года я покидал Калугу и на прощание еще раз зашел к Константину Эдуардовичу — единственному человеку, которому я был обязан очень многим, к моему советчику и строгому критику. Тяжелые неприятности с профессором Ветчинкиным и Ю.В.Кондратюком мало-помалу оставляли сознание Константина Эдуардовича, и он постепенно успокаивался, хотя клевета о плагиате идеи у Ф.А.Цандера еще больно жгла его сердце. При воспоминании об этом он обычно выпрямлялся, если даже сидел в кресле, и рукой касался сердца. Не так-то просто проходил незаслуженный удар кинжалом, нанесенный ему.
С Калугой я расставался навсегда. Уже ничто не удерживало меня в ее границах, и я жаждал больших дел, борьбы и побед. Я даже не представлял себе, что значит этот триумвират: дела — борьба — победа, но чувствовал, что это как раз то, к чему тайно стремится мой дух, хотя я и не признавался в этом даже самому себе. Но по-видимому, это было действительно так. Это было то, что блуждало в моей крови, неустанно тревожило мой мозг, сверкало в глазах и заставляло трепетать мои нервы... Все мое существо стремилось к действию, не зная его тайного обольщения, приносимых им бедствий и окончательного падения в преисподнюю как завершения всякой человеческой мысли, чувства и страсти. Я тайно ощущал необходимость борьбы за идеи, хотя мог на основании уже имеющегося у меня опыта представить себе, что это значит. Но эта жажда деятельности вызывалась возрастом: сейчас или никогда. Так казалось мне на тридцать втором году моей жизни, когда я покидал Калугу, похоронив все, что было у меня дорогого! Надо было идти завоевывать мир, чтобы не остаться за бортом жизни. Этого я не хотел и потому ощущал всю многоликую необходимость борьбы за свои идеи... А идеи у меня были — огромные, всепоглощающие! Как приступить к их воплощению, с кем говорить о них, да так, чтобы из этого разговора вышел толк, чтобы мне помогли перевернуть огромные глыбы этих идей? Как? С кем?
Идти было некуда... Говорить не с кем. Такого человека около меня не было, кто мог бы сочувственно помочь, прийти мне на помощь. А такие люди были, только они находились очень далеко от меня, за каменными стенами, за железными оградами, охраняемые вооруженными людьми... Стены не рушатся, железные ворота не раскрываются, письма прямо к ним не доходят, а только боком, да и то только до важных-преважных секретарей. А они берут эти письма брезгливо, двумя пальцами и пускают их по «соответствующим» каналам... в никуда. Перед тобою все двери заперты, все шторы спущены... Что же делать? Как быть?
Вот именно эти мысли прочел в моих глазах К. Э. Циолковский...
— Да, — молвил он, — трудно, очень трудно вам придется. Не в пример другим... И подумаешь о бухгалтерии, вместо того чтобы поднимать вверх ваши всечеловеческие идеи-горы. Но нет, Александр Леонидович, не сдавайтесь, не прячьте голову под собственное крыло, боритесь до полной победы, вот так, как я — нищий — борюсь за богатство своих идей. Но ваши идеи — не меньше моих, смело боритесь за них, хотя сама борьба будет страшна, вопиюща. Неизбежны и поражения... Ничто не дается без борьбы. Вам предстоит преодолеть очень многое: рутину поколений, невежество миллионов, мрак, закрывающий нас от света... Но боритесь... Знайте, что вас одолеть могут только временно, какие-нибудь жалкие недоучки. Когда они наваливаются толпой, становится страшно этой безликой, безымянной, безыдейной груды тел... Но боритесь, как Геракл с гидрой, и, как Геракл, побеждайте ее. Что еще сказать вам, мой юный друг? На что вас напутствовать?
И Константин Эдуардович глубоко задумался.
— Вот мы и расстаемся, на сколько времени? Кто знает...
— Я приеду вас навестить в Калугу в ближайшее время...
— Буду ли я жив?..
— Будете, — уверенно ответил я. — А может быть, вы приедете в Москву еще раньше, чем я в Калугу.
— Кто знает...
— Будем переписываться и держать друг друга в известности о наших судьбах.
— Ну, конечно... А напутствовать вас мне надо: работайте, крепитесь и ждите. Вы стоите у штурвала большого линкора, который рвется в бой. Тактика и стратегия должны стать вашими руководителями. Сами не вступайте в бой. Но не отказывайтесь от него. Принимайте бой во всеоружии ваших знаний и вашего опыта. Вас будут ругать — крепитесь, вас будут обворовывать и над вами же издеваться — крепитесь, вам будут угрожать — не сдавайтесь. Вы верите в свое дело, как и я в свое. Значит, мы победим.
На этом наш разговор с К. Э. Циолковским не закончился. Стоял яркий, солнечный день. Он не отпускал меня до самого вечера. Мы обедали, гуляли вдоль Оки, многое обсудили и пришли к выводу, что мне необходимо свои идеи официально представить «по начальству», чтобы они получили ход...
— Это трудно, но, по-видимому, без этого не обойтись... Как же другие?!
— Те, что умеют, я же принадлежу к не умеющим...
— И тем не менее вам следует попытаться выйти на большую дорогу. Ваши открытия доступнее моих дирижаблей и ракет и потому должны скорее пробить себе путь, чем мои. Лишь бы не заупрямились врачи или животноводы. Но при всех обстоятельствах вы должны быть готовы к долгой «тридцатилетней» войне... Не смейтесь, ваше дело пахнет десятилетиями при всех ваших успехах... Да, пожалуй, надо считать лет тридцать от начала ваших исследований нового, московского периода, ну хотя бы с будущего тридцатого года плюс тридцать лет борьбы, а значит, победа вас ждет не ранее 1960 года, а то и позже.
— Вспомните Леонида Васильевича. Ему ведь тоже понадобилось тридцать лет, чтобы ввести в российской артиллерии командирский угломер. Иначе говоря, и у него шла «тридцатилетняя» война. А у вас война продлится, может быть, и больше!
— Какой ужас, — единственное, что я мог сказать с печальной миной...
— А вы что ж думаете, так все сразу и делается? Как бы не так! Сразу даются только мелочи, а большие вещи требуют большого времени. Я ж писал когда-то о целом столетии... для космического корабля. Если время придет раньше — хорошо! Позже — не доживут не только дети, но и внуки, да и ловкачи успеют перехватить мое первенство. Многое от нас не зависит...
В 1930 году исполнилось двенадцать лет с тех пор, как я повел решительную атаку на новую область естествознания, на завоевание одного из форпостов природы. Двенадцать лет прошло в опытах и наблюдениях, в спорах и дрязгах, в прославлении и неприятии. Я ринулся в эту новую область и, несмотря на многочисленные помехи в своей деятельности, продолжал с неизменной энергией экспериментировать и наблюдать. Доклады и публикации уже принесли мне имя. Сообщения в Шведской академии наук, в Колумбийском университете, в Нью-Йоркской академии наук, в университетах Рима, Неаполя, Лиона, Парижа, Берлина и других городов сделали свое дело. Научные общества и академии Европы и Америки преподнесли мне почетные дипломы. Мои статьи стали появляться не только в зарубежных журналах, но и в советской научной прессе. Лед недоверия был частично сломан. Эксперименты над животными убедили большую часть ученого мира в том, что аэроионы не миф, а серьезный физический фактор в жизнедеятельности организма. Враждебные силы, систематически мешавшие мне в исследованиях, как будто временно притаились где-то, чтобы впоследствии открыть новые боевые действия.
Меньше всего я думал о патенте или авторском свидетельстве. Но однажды ко мне пришел инженер Сергей Митрофанович Павловский и сказал:
— Из ряда стран пришли запросы о вашем приборе для получения ионов воздуха... Вы получили письма из Англии, от Английской ассоциации по изготовлению медицинской аппаратуры, из Франции, Германии и Италии. Это стало известно в Комитете по изобретательству. Председатель Комитета просит вас подать заявку на авторское свидетельство. Я электрик и командирован к вам, чтобы оформить этот вопрос.
— Милости прошу. Это чрезвычайно любезно!
Авторская заявка и выдача авторского свидетельства на высоковольтную аппаратуру и электрозффлювиальную люстру для ионизации газов и жидкостей были оформлены.
За последние годы великодушное и доброжелательное трио Чижевских распалось: в декабре 1927 года умерла Ольга Васильевна, в апреле 1929 года — Леонид Васильевич. Похоронив их в Калуге, я окончательно переселился в Москву. Жил одиноким холостяком. Я почти нигде не бывал, если не считать семейств В. Л. Дурова, П. М. Садовского, В. Н. Пашенной, Г. Ф. Жаке, В. А. Михина. Большую часть вечеров я проводил с Дмитрием Федоровичем Строгановым, моим соседом по квартире, в регулярных математических и статистических работах.
Уже давно я лелеял мысль вынести свои опыты в широкую медицинскую практику и в сельское хозяйство. Но медицинская общественность стоически противилась этому. Меня хвалили, но не давали возможности по-настоящему, широко развернуть работу на пользу больному человеку. Николай Александрович Семашко требовал от врачей внимания к моим работам, но никого не обязывал, особых приказов не отдавал. Однако мы (Николаев, Левицкий, Пасынков, Матульский, Грязнов, Чикова, Мякотных, Лапидус, Гладштейн, Фромгольд, Бурмин и другие) нередко собирались в Наркомздраве для обсуждения, не раз составлялись протоколы наших заседаний, не раз видные клиницисты интересовались аэроионами отрицательной полярности, читали калужские истории болезни, число которых давно перевалило за триста. «Удивительно, — говорил Егор Егорович Фромгольд, — но непонятно». «Ничего удивительного нет, — возражал мой друг профессор Вячеслав Александрович Левицкий, — удивительно то, что это никем не изучается. Вот в чем загадка».
«Надо было бы попробовать применить отрицательные аэроионы в сельском хозяйстве, в животноводстве», — думал я. Но в эту область не было никаких путей, в этой сфере я никого не знал.
Но вот в один прекрасный день мне пришла в голову мысль: стихией птиц является воздух. Следовало бы применить аэроионы в птицеводстве. С птицей я еще никогда не работал, тем это интереснее и поучительнее. А сейчас в газетах только и пишут что о развитии птицеводства.
Я встал, надел шляпу и поехал в Птицетрест Наркомзема РСФСР прямо к председателю его, Федору Всеволодовичу Попову — старому партийцу и красному профессору.
После обсуждения вопроса Федор Всеволодович сказал:
— Хорошо. Быть по-вашему. Я предоставляю вам средства и птицесовхоз «Арженка» Рассказовского района Тамбовской области. Но людей, которые будут проводить опыты, вы должны подобрать сами. Это дело трудное и ответственное. На опыты я даю вам год, а то и целых два. Если опыты удадутся — хвала вам. Но опыт есть опыт — он может и не удаться. Тогда вы мне так прямо и скажете: опыты не дали ожидаемого результата. Хорошо? Согласны?
— Согласен, — ответил я, — само собой разумеется: опыт может не удаться, и никто в мире не может гарантировать как удачу, так и неудачу. Но человеческий разум заключается в том, чтобы направлять силы природы на благо человеку. Только так я понимаю значение и смысл научного знания. Абстрактной науки нет и быть не может, ибо всякая абстракция в конечном итоге приводит к реальности, к факту, к явлениям природы. Даже математические уравнения, построенные на законах логического мышления, находят себе практическое применение и описывают явления природы, может быть еще не открытые. Но проходят десятилетия, и эти уравне ния из области так называемой «чистой» математики переходят в область физики или физической химии.
— Совершенно верно, — сказал Федор Всеволодович, — я вижу, что у нас с вами может быть найден общий язык. От души желаю полнейшего успеха вашим опытам.
В тот же день я погрузился в размышления о том, где найти верных помощников в таком большом и ответственном деле.
Вечером я пошел на Арбат, к моему другу доктору В. А. Михину, где встретил Николая Андреевича Паршина, техника и изобретателя. Я рассказал ему о том, что ищу человека, которому можно было бы доверить новое и большое научно-исследовательское дело в одном из совхозов Центральной Черноземной области. Этот человек должен любить сельское хозяйство и быть борцом за новое научное направление. Кроме того, он должен быть достаточно требователен к своим помощникам, особенно в отношении точности проведения опытов и т. д. Я рассказал, какие опыты с сельскохозяйственными животными и птицами задумал и «то получил уже согласие на них от правления Птицетреста.
По доброму стечению обстоятельств на другой же день Николай Андреевич представил мне именно такого человека. Это был Владимир Алексеевич Кимряков, человек 28 лет, высокого роста, с достаточным общим образованием, развитой и начитанный, любитель поэзии и сам поэт, страстный любитель сельского хозяйства, деревни, свежего воздуха, может быть, не совсем стойкий, зато человек с юмором, а это уже говорит о многом. Он был свободен от каких-либо научных точек зрения или научных убеждений. Не имея собственного пути, В. А. Кимряков мог пойти по указанному мною направлению, что было абсолютно необходимо в новом деле, в новых исследованиях. Он должен был сам впервые убедиться в их значении или признать их непригодными в сельском хозяйстве. Это была трудная, но посильная задача. После разговора с ним я решил его пригласить:
— Мне как раз нужен такой человек, как вы, Владимир Алексеевич, для того чтобы руководить на месте в совхозе большими научными опытами, которые, будем надеяться, принесут немалую пользу нашему государству. Дело это в равной мере как строго научное, так и высокопоэтическое. Ведь птицы — мифологические парки — богини человеческой судьбы, великого неведомого рока. В первый раз в истории науки в широких масштабах будет применена электрическая энергия непосредственно к живым существам, в нашем случае — пока что к птице. Мы заставим электрический ток высокого напряжения и отрицательной полярности «стекать» в воздух с острий, наполним воздух наших птичников ионами кислорода и тем самым благотворно повлияем на рост, вес, яйценоскость птицы, улучшим качество мяса и яиц, снизим заболеваемость птиц туберкулезом, уменьшим смертность и т. д. А затем метод ионификации сельскохозяйственных помещений может получить распространение в животноводстве, ветеринарии, растениеводстве, и наконец он будет введен в наши квартиры, лечебные учреждения, школы, в общественные здания и т. д. Все эти здания когда-нибудь будут наполнены волшебным воздухом, укрепляющим здоровье, дающим более долгую жизнь и замедляющим старение. Как видите, все сводится к будущей медицине, медицине профилактической, о которой современные нам врачи даже не подозревают. Но и для нас это дело далекого будущего... Доживем ли мы до этого времени? Вот вопрос. Но уже и теперь можно сказать, что мы встретим полчища врагов, особенно среди врачей и зоотехников. Но проведенные мною эксперименты сулят нам победу. Таковы мои мечты, основанные на двенадцатилетних работах с крысами, морскими свинками, экзотическими животными и наблюдениями над больными животными и людьми. Двенадцать лет упорных работ не прошли даром, и я теперь могу смело утверждать, что аэроионы отрицательной полярности оказывают благотворное действие на животных неполноценных, маловесных, недоразвитых, ослабленных болезнью, скверными условиями жизни, плохим рационом или отягощенных старостью. Слабые животные, растущий молодняк во всех без исключения случаях мне показывали рекордные цифры веса по сравнению с идентичным контролем. Может быть, отрицательные аэроионы— фактор улучшения породы животных. Но это последнее еще требуется доказать на долгосрочных опытах. Дела, которое я затеял, хватит не только нам, но и нашим помощникам на всю жизнь, дело это очень большого размаха, дело государственное, более того — общечеловеческое. А пока что мы с вами, Владимир Алексеевич, поработаем с промышленной птицей. Скажите, заинтересовали вас мои планы? Не боитесь ли вы браться за такое большое дело, исход которого — надо прямо сказать — неизвестен, ибо я с птицами еще не экспериментировал? Говорите откровенно и прямо.
Но Владимир Алексеевич уже был увлечен моим рассказом, и речи об отказе быть не могло.
— Я принимаю ваше предложение, Александр Леонидович, и с удовольствием берусь за его выполнение. Работа, которую вы предлагаете, конечно, из ряда вон выходящая по своему научному интересу и государственному значению. Я могу лишь поблагодарить вас за доверие.
—Да, считаю необходимым предупредить вас еще об одном очень важном обстоятельстве, о котором вы должны знать. Мои работы в области аэроионизации встречают, как правило, злостное сопротивление со стороны некоторых лиц, которых зачастую я и в глаза ни разу не видел. Я двенадцать лет вел, можно сказать, самую настоящую войну за аэроионы. Проектируемые мною ныне обширные опыты также могут кому-либо не понравиться. Поэтому надо быть всегда во всеоружии. Мы должны быть не только исследователями, но и бойцами. Согласны ли вы и на это?
— Согласен, — твердо ответил В. А. Кимряков.
Мы еще долго говорили об аэроионификации. Кимряков с жадностью расспрашивал меня об опытах с животными и наблюдениях за больными людьми.
На другой день мы с В. А. Кимряковым пошли к В. А. Михину и осмотрели действующую там установку — генератор аэроионов отрицательной полярности, а затем поехали в правление Птицетреста, где и договорились окончательно об организации опытов.
25 августа 1930 года, получив командировочные документы, мы выехали на станцию Платоновка, в трех километрах от которой находился совхоз «Арженка». В истории учения об аэроионификации началась новая эра. Я вспомнил о пророчестве К. Э. Циолковского и прикинул: тридцать лет! Выдержу ли?
Совхоз «Арженка» стал моей четвертой по счету лабораторией. Для того чтобы вынести в промышленность мои скромные лабораторные наблюдения, надо было обладать смелостью и еще больше прозорливостью. Надо было рисковать! Так это и случилось. Из песни слова не выкинешь.
На станции Платоновка нас в четыре часа утра встретил кучер с бричкой, а когда мы отъехали, то вскоре — и пернатые обитатели совхоза — петухи своим утренним пением. Странная симфония разливалась по холодному воздуху. Казалось, что на сотни километров вокруг звучит эта своеобразная петушиная мелодия... Веселая? Печальная? Кто знает...
Директором совхоза «Арженка» в то время был Иван Семенович Гуменюк. Дав нам выспаться, он любезно пригласил нас к себе, напоил крепким чаем и, прочтя письмо Птицетреста, обещал построить два новых одинаковых птичника — опытный и контрольный. Суток трое мы прожили у Гуменюка и многое повидали. Утвердив план строительных работ, мы выехали в Москву за электрической аппаратурой для ионизации воздуха. С немалыми трудностями в рентгенотехнической мастерской Ковнацкого и Круглова (тогда еще были частные предприятия) я приобрел мощный рентгеновский индуктор, дающий искру в 45 45 см, с прерывателем Венельта и выпрямителем. Мастерская рекомендовала для монтажа аппаратуры молодого рентгенотехника Евгения Ивановича Виноградова, который как приехал в «Арженку», так и остался в штате сотрудников Станции по ионификации в птицеводстве — таково было название новой лаборатории. За изготовление нескольких электроэффлювиальных люстр взялся Н.А.Паршин и выполнил их на заводе «Красный штамп». Каждая секция опытного птичника должна была иметь одну электроэффлювиальную люстру. По моим расчетам, одной люстры было достаточно для того, чтобы насытить воздух одной секции птичника отрицательными ионами. Каждая секция имела площадь метров тридцать.
Постройка птичников, монтаж и пуск электроаппаратуры заняли много времени, и только 18 февраля 1931 года были начаты первые опыты, когда из инкубатория поступило необходимое для опыта количество суточных цыплят. Только самоотверженная работа сотрудников Станции по ионификации в птицеводстве и шефство редакции газеты «Вперед» позволили начать опыты в указанный срок. Для характеристики встретившихся при подготовке к проведению опытов трудностей можно отослать читателя к статьям этой районной рассказовской газеты.
К станции были прикреплены ветеринарный врач П. А. Никифоров и один молодой птицевод, а затем появился и зоотехник С. А. Колеров. Уход за стадом был возложен на старших птичниц А. И. Саяпину и М. Г. Якубову и младших птичниц М. Волокитину, А. Насонкину и М. Музину.
Если считать, что предсказание К. Э. Циолковского верно, то с 18 февраля 1961 года я должен был бы сидеть на коне со щитом. Увы, этого не случилось, и моим детищем завладели какие-то ихтиозавры... Значит, еще надо ждать — тридцатилетняя война перешла в еще более долгосрочную.
Но опыты все же были начаты по методике, составленной мною совместно с моими помощниками и утвержденной правлением Птицетреста. В. А. Кимряков уже в декабре 1930 года переехал из Москвы в «Арженку», я же в связи со своими медицинскими работами мог лишь изредка навещать свое новое детище. Место это принадлежало когда-то богатому купцу Асееву, который построил в Рассказове мануфактурную фабрику, а в «Арженке» — дворец. Этот дворец и был отведен под лабораторию. Асеев вырастил вокруг дворца большой фруктовый сад, приносивший еще в те годы отличные яблоки разных сортов. В доме от прежнего владельца оставалась кое-какая резная, дубовая, весьма массивная мебель, несколько картин в золотых рамах, дорогие люстры итальянской работы, красивый венецианский фонарь в вестибюле и... повар. Пока, до оборудования лаборатории, в доме расселились научные сотрудники станции. Одна из комнат на втором этаже была предоставлена мне на время моих посещений «Арженки».
Первое исследование должно было установить: а) влияние вдыхания аэроионов отрицательной полярности на цыплят зимней инкубации от суточного до 3,5-месячного возраста при выращивании в промышленных условиях, без выгула; б) последействие вдыхания аэроионов на том же молодняке при выращивании от 3,5-месячного возраста до начала яйценоскости, с выгулом; в) последействие вдыхания аэроионов на яйценоскость молодок.
Ровно через два месяца, в конце дня восемнадцатого апреля, телеграф принес в Москву результаты опыта. Из телеграммы было видно, что подопытные цыплята в количестве 671 обогнали в среднем весе контрольных на 26,9% (524 цыпленка). В подопытной группе выжило благодаря влиянию отрицательных ионов значительное количество слабых экземпляров. Поэтому грамм-масса подопытных была на 95,5% выше грамм-массы контрольных. Падеж цыплят в контрольной группе снижает средний вес контроля. Надо иметь в виду, что столь замечательные результаты могли быть получены только потому, что все поголовье птицы в совхозе «Арженка» в то время было явно неполноценным, резко ослабленным, с авитаминозами и страдало рядом инфекционных заболеваний. О развитии авитаминозов можно судить по следующим цифрам: у подопытных — 5,81%, у контрольных — 90%, т. е. вдыхание аэроионов отрицательной полярности сократило заболеваемость авитаминозами в 15 раз. Доза аэроионов: 104 в 1 см3 по 1,5 часа в среднем.
Разве это не удивительный факт, впервые установленный мною в 1920 году и теперь подтвержденный на большом материале? А через два года влияние отрицательных аэроионов на авитаминозы было еще и еще раз подкреплено моими сотрудниками Н. Н. Кржишковским и Н. Г. Беленьким, А. А. Передельским и К. Д. Самойловым, а также рядом зарубежных, главным образом японских, ученых — Т. Саито, У. Морийя, Р. Могикура, а затем и многими другими.
Дальнейшие подробности о первом исследовании таковы. (Оно длилось до 18 сентября.) Аэроионификация птичника была прекращена летом, и цыплята пущены на выгул. Взвешивание подопытных цыплят, произведенное в конце опыта, показало, что средний вес подопытных выше среднего веса контрольных на 30%. Следовательно, последействие вдыхания отрицательных аэроионов необходимо признать благотворным и для дальнейшего развития организма молодняка. По окончании опыта общий отход контрольного поголовья оказался намного выше опытного.
Из прочих наблюдений было отмечено: а) моторика подопытных цыплят оказалась несравненно выше контрольных, б) у подопытных птиц имеет место более быстрое наступление оперения и большая густота пера, в) более интенсивное отложение жира, г) более ранняя половая зрелость, д) более раннее начало яйценоскости.
Шефство рассказовской районной газеты «Вперед», наблюдение ее корреспондентов, особенно Бориса Александровича Дьякова, за опытами и публикация достижений станции в печати имели, конечно, много положительных сторон, помогали сотрудникам станции в их тяжелой работе и привлекали внимание общественности к нашим опытам.
В то же время, как это ни странно, такое большое внимание районной прессы, перепечатка ее репортажа в областной газете, громкие и «вычурные шапки» статей и т. д. стали приводить кое-кого в яростное возбуждение. То там, то сям вспыхивали черные огоньки зависти и недоброжелательства. У некоторых появилось явное намерение погасить новый научный огонь, задушить тех, кто позволил себе этот огонь возжечь, оклеветать и опорочить только что начавшиеся наблюдения.
8 апреля 1931 года в газете «Вперед», № 47 (96), появилась статья, в которой сообщалось: «В совхозе «Арженка» учреждена первая в мире Научно-исследовательская станция по ионификации с/х помещений. Советскому животноводству открываются грандиозные перспективы».
Там же было опубликовано открытое письмо ко мне. «Уважаемый профессор. Редакция газеты «Вперед» Рассказовского района ЦЧО, на территории которого учреждена Вами Научно-исследовательская станция по ионификации сельскохозяйственных помещений, придавая колоссальное значение проводимым станцией научным опытам, имеющим исключительное экономическое и политическое значение для Советского Союза, берет на себя обязательство окружить работу станции атмосферой общественной заботы и внимания. Нам известно, что сейчас станция испытывает ряд трудностей. Редакция через газету и непосредственно примет все зависящие меры для немедленного устранения недочетов, не только нарушающих плановую работу станции, но и болезненно отражающихся на еще большей эффективности ваших опытов.
Систематически мобилизуя общественное мнение вокруг работы станции, поддерживая с нею связь, популяризируя достигаемые результаты опытов, редакция надеется целиком выполнить взятые на себя обязательства. Редакция районной газеты «Вперед»».
В той же газете в № 48 (97) от 10 апреля появилась новая статья — «Мировые опыты и рассказовские безобразия»: «Бюрократы и чиновники тормозят работу Научно-исследовательской станции профессора Чижевского. Как зеницу ока будем охранять нормальную деятельность станции, окружим ее пролетарской заботой и вниманием».
После указаний о том, в чем заключаются эти безобразия (а их было немало), редакция пишет: «Мы призываем райисполком, всех хозяйственников, всех рабочих предприятий, профессиональные и партийные организации проявить максимум заботы к величайшим достижениям советской науки, свидетелями которых мы являемся и за которыми следит сейчас весь мир...» «Общественным позором будем клеймить каждого, кто вольно или невольно попытается нарушить нормальный ход работы исследовательской станции».
В тот же день Борис Александрович Дьяков поместил статью уже в воронежской областной газете «Коммуна», № 88, под заглавием: «Опыты профессора Чижевского в совхозе «Арженка»».
18 апреля того же года я поместил в газете «Вперед», № 52, благодарность за шефство. Привожу это письмо:
«Уважаемый товарищ редактор! Большое спасибо за внимание к моим исследованиям. Радуюсь всем сердцем шефству вашей газеты над опытной станцией.
Ваша помощь в деле создания строго деловой атмосферы в «Арженке» и доставка станции всего необходимого для исследований (по указанию директора станции В. А. Кимрякова) очень ценна.
Постарайтесь слова превратить в дело. А дело наше очень большое — поднятие промышленного животноводства в Союзе ССР и быстрое осуществление планов нашего грандиозного социалистического строительства».
Через 6 дней, а именно 24 апреля, в газете «Вперед», № 55 (104), директор станции Кимряков помещает следующую статью:
«Прекратить издевательства над опытами профессора Чижевского. Научно-исследовательскую станцию профессора Чижевского в совхозе «Арженка» топят в грязи. Около птичников навоз и зловонные лужи. Лошадей для уборки нет. Уже две недели нет соломы для подстилки цыплятам и в секциях, как подопытной, так и контрольной. Слежавшийся навоз является рассадником заразы. Сотрудникам станции в ущерб опытной работе приходится самим заниматься очисткой и уборкой навоза от птичника. Директор станции В. Кимряков».
11 мая та же газета в № 62 помещает следующее сообщение:
«Нет больше совхоза «Арженка». Есть совхоз имени профессора Чижевского. Общее собрание рабочих и служащих совхоза «Арженка» в день Первого мая шлет свой пламенный привет мировому ученому товарищу Чижевскому. Мы приветствуем Ваши научные труды и даем Вам пролетарское слово помочь в Ваших научных опытах. Мы, рабочие, желаем назвать наш совхоз «Арженка» Вашим именем — профессора Чижевского. По поручению общего собрания — треугольник».
В газете «Вперед», № 93 (141) от 28 июля 1931 года на странице 3 опубликовано: «Совхоз им. Чижевского превращается в совхоз-гигант»— за подписями: дирекция, партячейка и рабочком.
Наконец, 28 июня на страницах газеты «Вперед», № 81 (129), были опубликованы редакционная статья под следующим заголовком: «Научная станция проф. Чижевского, или экспедиция, затертая во льдах» и открытое письмо Рассказовскому райисполкому, облисполкому, Птицетресту, газетам «Правда» и «Коммуна»:
«Мы обращаемся к районным, областным организациям и правлению Птицетреста с недоуменным вопросом: как это могло случиться, что Научно-исследовательская станция профессора Чижевского (совхоз «Арженка»), за результатами опытов которой по ионизации воздуха в птичниках с напряженным вниманием следит общественность Советского Союза, а также Европы и Америки, находится в положении экспедиции, затертой во льдах далекого Севера?
Мы с чувством глубокого возмущения отмечаем преступное невнимание администрации совхоза к условиям работы станции, хладнокровное отношение Птицетреста к судьбам станции и, наконец, недопустимый нейтралитет во всем этом деле районных организаций, ОблЗО и Облптицетреста».
Далее приводится далеко не полный перечень безобразных фактов...
Можно сказать, что не успели работники Станции по иони-фикации в птицеводстве прийти в себя, поразмыслить над первыми результатами первого опыта с птицей, как стали появляться признаки грозной войны против аэроионов. Вести о первых успехах дошли до Воронежа и затем полетели в Москву. Заволновались животноводы и врачи. В совхозе «Арженка» появились «представители» от некоторых влиятельных медиков и зоотехников, которых, однако, В. А. Кимряков легко разоблачал. Например, от профессора Б. М. Завадовского из Москвы приехал некий зоотехник Пахмурин, хмурый лазутчик, и на общем собрании сотрудников совхоза пытался подорвать доверие к работникам станции и к самой проблеме аэроионификации путем неуклюжих насмешек и всякого рода поношений самих ионов. «Ионы — вещь несуществующая, нереальная, метафизическая»,— говорил он. Этот лазутчик имел целью скомпрометировать руководство Станции по ионификации в глазах руководителей совхоза «Арженка», от которых зависело очень многое: электроэнергия, корма, отопление и т. д. Он был уверен, что если указанная компрометация удастся, то и аэроионам будет конец, и поднятая мною большая проблема государственного значения закончит свое краткое существование.
Где вы, пахмурины? Придерживаетесь ли вы старых точек зрения? Или уже сменили вехи? Или вы уже давно покоитесь под слоем земли? Вряд ли кто даст мне ответы на эти вопросы...
Но возник и другой вопрос, а ответа на него все нет и нет вот уже тридцать с лишком лет.
Вскоре после посещения Пахмурина в двух секциях опытного птичника одновременно пали все цыплята. Вскрытие, произведенное ветеринарным врачом Никифоровым, и — в дальнейшем — химические анализы питьевой воды показали, что причиной отравления был мышьяк. Дело передали в ОГПУ. Однако виновные не были отысканы. Такова участь пятидесяти или ста маленьких цыплят... Кому понадобилась их жизнь? Случай, несколько напоминающий тот, что был описан Львом Оваловым в рассказе «Куры Дуси Царевой». В рассказе Овалова целились в человека. В «Арженке» тоже целились — в автора этих строк. Разве это не ясно? Уничтожением цыплят решили уничтожить аэроионы.
И как раз в тот момент, когда первые лазутчики уже побывали в «Арженке» и высмотрели что могли и должна была подняться вторая волна лазутчиков, в этот самый момент меня вызвали в правительственные органы и повели со мной разговор о том, что следовало бы мое «изобретение» применить и к другим областям животноводства, например к свиньям, крупному рогатому скоту, баранчикам, овцам и т. д. Это случилось в конце марта 1931 года, когда проводился первый опыт с птицею и когда еще никаких ни положительных, ни отрицательных данных у меня для постановки широких исследований не было. Поэтому я заявил, что передаю свой метод государству, но прошу несколько повременить с расширением исследований, ибо мне самому надо лично убедиться, в каком направлении данный метод может быть применен. Однако эти доводы не были приняты во внимание, и 11 апреля 1931 года в сотнях газет, выходивших на советской земле, появилось постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР о работах профессора Чижевского.
Таким образом, вопрос о широком внедрении метода азроионификации в животноводстве правительством был решен в ясной и совершенно определенной форме. Следует отметить, что персональные постановления такого рода являются большим исключением.
Этим постановлением СНК СССР значение моих научных работ было поднято на огромную высоту и вызвало большое недоумение у неосведомленных лиц или у тех, которые считали, что только их работы достойны похвалы и поощрения. У лиц же, которые систематически хихикали над моими работами, это постановление вызвало помимо недоумения еще и резкое возбуждение, злую зависть и еще большее желание мстить, задушить, очернить и разгромить все мои работы с аэроионами.
Казалось, что теперь борьба со мной должна была бы осложниться тем, что на моей стороне стояла советская власть. Теперь мне надо было вредить только очень умно, исподтишка или мобилизовать для этой войны общественность, соответствующим образом распропагандировав ее.
Не успел я опомниться от свалившегося на мою голову признания моих исследований самим государством, славы и огромной работы в чуждой мне области — зоотехнике, как появились первые грозные вестники зависти и открытой злобы.
Я сидел среди груды книг по различным вопросам животноводства и изучал их, дабы быть на высоте руководителя наиболее обширных научных исследований, какие только можно представить, как зазвенел телефонный звонок и вежливый, но строгий голос спросил:
— Александр Леонидович?
И когда я ответил «да», то мне было сказано:
— Пожалуйста, явитесь сегодня же по такому-то адресу и в та ком-то часу.
Когда я явился в указанное место и в указанный час, у меня спросили:
— Расскажите, кто такой Соколов... На имя Председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР поступило письмо...
Впрочем, об этом, опередив хронологию событий, я уже рассказал в очерке «Кощей бессмертный».
Уже весной 1931 года громогласно и широко объявился один из первых и наиболее могущественных врагов применения аэроионификации в животноводстве, истинный Люцифер — профессор Борис Михайлович Завадовский. Выступая с докладами в Коммунистической академии, в Академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина (ВАСХНИЛ), он говорил о том, что аэроионы — сплошная моя выдумка, никаким биологическим действием они не обладают, и требовал с пеной у рта моего разоблачения. Выступавший одновременно с ним врач-физиотерапевт Михаил Михайлович Аникин утверждал, что аэроионы не действуют, и доказывал отличное влияние на рост и вес животных озона, для чего во Всесоюзном институте животноводства (ВИЖ) М. М. Аникину была открыта специальная лаборатория.
Б. М. Завадовский представлял собой весьма своеобразную личность. Это был присяжный разоблачитель, громкий болтун, ибо свою научную карьеру он создавал на материале беззастенчивых «разоблачений». Б. М. Завадовский и М. М. Аникин уподоблялись братьям Аяксам: один дополнял другого. В то время как Завадовский опровергал биологическое действие аэроионов, Аникин тут же предлагал «универсальное» средство для подъема животноводства в Советском Союзе — озон! Завадовский не опровергал действия озона, он молча принимал его, как папа римский догмат об евхаристии.
И в то время как лето 1931 года я проводил в работе на Арженской станции, в Москве Завадовский «обрабатывал» зоотехническую и врачебную общественность, настраивая ее против моих работ. Не могу сказать, чтобы это была легкая и приятная работа.
Весна этого года была мною посвящена выполнению постановления правительства СССР от 10 апреля. Надо было организовать исследования на промышленной базе совхозов со свиньями, крупным рогатым скотом, баранами, инкубируемыми яйцами и т. д. Для экспериментатора было чрезвычайно интересно организовать опыты с большим количеством животных. По согласованию с народным комиссаром земледелия весною были организованы и оборудованы аэроионификационной аппаратурой следующие станции и лаборатории: 1) свиноводство — совхоз «Вешки» близ Москвы, 2) овцеводство — совхоз № 12 «Большевик» на Северном Кавказе, 3) крупный рогатый скот — совхоз «Молочное» близ Вологды, 4) кролиководство — совхоз «Ильинское» близ Москвы, 5) лаборатория по применению аэроионов при инкубировании яиц, Московский научно-исследовательский институт птицеводства и птицепромышленности (Загорск Московской области), 6) лаборатория по применению аэроионов в пчеловодстве, совхоз «Марфино» близ Москвы, 7) зоопатологическая опытная станция по ионификации (село Кузьминки близ Москвы).
Для организации и оснащения аппаратурой всех этих станций и лабораторий мне пришлось приложить огромное количество энергии и физических сил, но мне было тогда тридцать четыре года. Я верил в свое дело, и работа шла успешно, хотя и встречала систематическое сопротивление со стороны... В этом еще трудно было разобраться... война как война... Это я видел буквально на каждом шагу.
С некоторых пор мне стало ясно, что все эти работы требуют «недремлющего ока», иначе метод мог быть скомпрометирован очень быстро, как говорится, «в два счета», ибо среди видных животноводов я встречал решительную оппозицию, подкрепляемую частыми и громогласными выступлениями Завадовского и Аникина, к которым стали примыкать и другие люди, например М. Г. Евреинов из Всесоюзного института электрификации сельского хозяйства. За М. Г. Евреиновым последовал зоотехник И. Я. Закис, за ним — физиолог Д. Л. Рубинштейн, за ним — еще и еще новые недоброжелатели. Эти люди строили свою жизнь, исходя из такой своеобразной мудрости: «Если у тебя дело не клеится, а у Ивана Ивановича клеится, то скомпрометируй его, и он станет с тобой на одном уровне». Вся суть, как видно, состояла в том, чтобы не дать мне нарушить некоторый средний уровень человеческой обыденщины. Эти люди боялись, что метод аэроионификации настолько себя оправдает, что будет внедрен в народное хозяйство, а это даст возможность мне (именно лично мне) превысить упомянутый средний уровень. Таких явных оппозиционеров своим работам я встречал очень мало, их можно перечесть по пальцам, но это были люди таких «высоких энергий», как говорят теперь физики, что они работали как катализаторы, т. е. способны были склонять на свою сторону большие массы специалистов. И если уж не склонять в свою сторону, то во всяком случае заставлять их весьма осторожно, более того, с большим недоверием относиться к новому делу.
Я считал, что лучшим доказательством нашей правоты будут обширные опыты, которые развертывались по решению правительства. Это вполне верное и точное толкование возникло из самых честных и самых лучших порывов — служить своему народу, своей родной стране. Я был экспериментатором. Никакого дара красноречия, импровизации и трибуна природа мне не отпустила, я действовал всегда в соответствии со своими способностями. Я считал, что дело решает только опыт, но в данном случае я просчитался. Помимо опытов нужно было еще уметь лавировать и отстаивать свою точку зрения в дискуссиях, иначе велеречивые голоса могут ниспровергнуть все опыты и обратить автора в бегство.
Язык подобен пуле — им можно убить человека. А это как раз меня меньше всего занимало, язык у меня был подвешен неважно и с языком Цицерона или Демосфена несравним. Добившись возможности широкого эксперимента, я сказал себе: ничего на словах, все на деле, на опыте. В этом заключалась моя большая ошибка; в первую очередь мне надо было вступить в словопрения, в словесную драку с Завадовским, Аникиным, Евреиновым и другими. Но я этого не сделал, и, следовательно, судьба проблемы аэроионификации была решена в самом своем зародыше в печальном смысле, как мы это увидим ниже. Напролом могут идти только физически сильные люди, люди с железными. нервами и обязательно — горлодеры.
«Недремлющим оком» были мои помощники. Широкоплечий, коренастый В. А. Кимряков работал в «Арженке». Милейший Михаил Захарович Анненский — в совхозе «Вешки», деловой Арнольд Абрамович Любанский — в совхозе «Молочное», толковый Борис Николаевич Голубев — в совхозе № 12 «Большевик». Доктор биологических наук Анатолий Александрович Передельский, талантливейший исследователь, был приглашен мною из Пермского университета для производства специальных опытов по изучению дозировок. Академик А. В. Леонтович был ученым консультантом в совхозе «Вешки», а профессор Г. А. Кожевников — в совхозе «Марфино» для работы над пчелами. Помимо того к работам с птицею были приглашены виднейшие птицеводы страны — профессор В. В. Фердинандов, профессор Б. И. Куров и десятки других профессоров-зоотехников в Вологде, в совхозе «Большевик» и в других местах. Аэроионификация вооружалась.
Дело не обходилось без инцидентов на местах, которые так или иначе приходилось улаживать мне. Иногда попадались просто наглецы. К таковым необходимо отнести молодого малограмотного балбеса с залихватским чубом, некоего А. А. Волягина, которого по совершенно неясным причинам Вологодский институт молочного хозяйства командировал «за ионами» ко мне в качестве «руководителя» научно-исследовательских работ по аэроионификации скотного двора. Вместо того чтобы научить этого молодца элементарной грамотности, его сразу же сделали «руководителем», т. е. совершенно испортили. Человека с узким кругозором произвели в генералы и ждали победы. Развалившись в кресле, Волягин спросил у меня:
— Как мы будем получать ваши иноны?
— Ионы, — поправил я.
— Это неважно, иноны или ононы. Говорите о получке инонов!
— Ионов, — снова спокойно поправил я.
— Плевать я хотел на это слово, оно — заграничное, а мы придумаем свое.
Волягин вел себя весьма дерзко, как это обычно бывает со многими невежественными людьми, и беседа с ним была непродолжительной.
В Вологде была создана группа, состоящая из профессоров и доцентов, вынужденная работать под «руководством» Волягина. Остроумно придумано!
В качестве «недремлющего ока» от меня в Вологду была послана В. В. Вонлярлярская, но там сложилась, скромно говоря, «трудная» атмосфера, так что Веру Валентиновну пришлось заменить мужчиной — А. А. Любанским, рентгенотехником, который должен был не только включать и выключать аэроионогенераторы и измерять число аэроионов, но и служить связующим звеном между мною и вологодскими профессорами. Но у Волягина оказался беспокойный талант интригана, проявление которого пришлось выдерживать А. А. Любанскому на собственной шкуре. Я направил в вологодский институт категорический протест и требовал немедленно устранить безграмотного Волягина, но вместо этого из института был изгнан А. А. Любанский. Волягин же добился своего: аппаратура была установлена, включать и выключать он научился у добросердечного А. А. Любанского и таким образом стал «руководителем» опытов! Вместо того чтобы осадить зазнавшегося молокососа, ему дали волю командовать зоотехниками с именами. Поразительный случай бестолкового руководства! Как-то раз меня посетил научный сотрудник института доцент В. А. Скворцов и жаловался на нелепые претензии, предъявляемые Волягиным, который буквально терроризировал научных работников вологодского института.
— Волягин — опасный человек, у него большие связи, и спорить с ним трудно, — говорил Скворцов. — Он считает, что ионы, которые он дает вологодским коровам, это его ионы, а не ваши и потому он должен получить за них орден Ленина и звание профессора. Он считает, что облагодетельствовал страну существованием своей персоны, ибо его долг состоит в разоблачении «идеализма», в чем бы он ни проявлялся, а ваши ионы суть порождения идеализма. Поэтому в Вологде с некоторых пор появились ионы Волягина. Впрочем, в наши дни принадлежность кому-либо ионов не могла бы никого удивить. Теперь каждый изобретатель считает, что его псевдоионизатор вырабатывает только его ионы. Поэтому в наши дни ионы атмосферы стали собственностью нескольких русских, еврейских и эстонских фамилий. На «ионизаторы», не дающие ионов, а дающие только электризованную воду, выданы десятки авторских свидетельств...
Закончив основные дела по обучению и инструктированию своих помощников, добыв аппаратуру и все прочее, я выехал на лето в «Арженку», где в то время проводилось уже второе исследование.
Оно было начато 12 июня и закончилось 9 сентября 1931 года. Его цель — выяснить значение дозировок аэроионизации по времени ее действия на цыплят от суточного до трехмесячного возраста при выращивании с выгулом и без выгула, а затем проследить последействие отрицательных аэроионов на том же материале. Количество подопытных птиц — 1040, из них 520 выгульных и 520 без выгула. Контрольных птиц было взято меньше — 260, из них 130 выгульных и 130 без выгула. Дозировка по времени — от 30 минут до 2 часов.
Надо иметь в виду, что селекционный материал в совхозе «Арженка» отсутствовал. Не было даже материала из репродуктора. Поэтому все взятое под контроль поголовье суточных цыплят было отобрано по породе (род-айленд) и экстерьеру. Значительная часть поголовья арженской птицы была патологической, в частности являлась бациллоносителями белого поноса. Из данного поголовья, без всякого селекционного отбора, непосредственно из инкубатора и было получено стадо для опыта.
И все же при таких неблагоприятных обстоятельствах опыт дал весьма положительные результаты.
На восьмидесятый день безвыгульные цыплята превысили средний вес безвыгульных контрольных на 20%, при этом все стадо было поражено бациллярным белым поносом. В этом опыте наблюдалось совершенно аналогичное явление, как и в первом исследовании. Столь небольшой процент разницы в приросте веса между подопытными и контрольными птицами объясняется тем, что в аэроионифицированных секциях выживали и наиболее слабые экземпляры (уродцы), которые в контрольном стаде систематически вымирали. Если из подопытного стада отбросить экземпляры малого веса, а из контрольного стада — павших, то процент превышения у подопытных поднимется до 30% и даже выше. Живой вес в килограммах подопытных секций значительно превосходит общий вес контроля.
При пробе выключения аэроионизатора в одном из подопытных отделений средний прирост в весе цыплят этого отделения затормозился и сравнялся с приростом контроля. Спустя некоторое время после включения тока прирост цыплят в весе того же подопытного отделения пошел на повышение и через месяц снова опередил средний вес контрольных птиц.
Учет съеденного корма показал, что контрольное безвыгульное отделение потребляет корма несколько больше, чем безвыгульное подопытное. Это говорит о том, что прирост в весе под влиянием аэроионов следует объяснить скорее лучшею усвояемостью корма, чем съеденным количеством.
Помимо систематического взвешивания цыплят, производимого всегда под непосредственным руководством В. А. Кимрякова и С. А. Колерова, я аккуратно вел дневник своих наблюдений за поведением птиц.
Все наблюдения, взвешивания и процент отхода дали самые положительные результаты. Аэроионификация птичников оправдала все мои надежды. Но этого оказалось далеко не достаточно. Борьба против моих идей только начиналась, но уже в больших масштабах. Надо было крепиться. Аравийский ураган начинался! Напутствие Константина Эдуардовича предугадало новые этапы борьбы.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 29; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!