Новосибирский апокриф 4 страница
Руки у К. Э. Циолковского задрожали, очки сползли, он резко побледнел и тяжело дышал.
— Ради бога успокойтесь. — И я опрометью побежал вниз по лестнице за водой и валерьянкой, которая всегда стояла у Варвары Евграфовны на комоде. Бухнув в стакан не менее ста капель и немного долив водой, помчался наверх, ругая себя, что не выдержал и показал эту книжку Константину Эдуардовичу. Поднявшись в светелку, увидел его уже читающим дальше предисловие, но настоял на приеме капель. Он безропотно согласился, так как был взволнован оскорбительным предисловием Ветчинкина.
Сняв очки и передавая мне книжку, он сказал:
— Эта книжка льет воду на мою мельницу — воду историческую, и я не хочу сейчас поднимать скандал из-за неосторожных, необдуманных и злых поступков профессора Ветчинкина. У меня нет времени и сил поднимать борьбу с ним или подавать на него в суд за явное оскорбление меня, будто бы я украл мысли Цандера и т. д. Не могу поехать и в Новосибирск, чтобы надрать уши новоявленному звездоплавателю. Я сейчас занят более важным для меня делом. Но, дорогой Александр Леонидович, пройдут годы, улягутся страсти, и тогда вы — очевидец всех этих дел — должны будете восстановить мой приоритет, если это понадобится, или рассказать об этих делах в назидание будущим поколениям. Я прошу вас об этом, а я буду спокойно работать и спокойно умру, зная, что вы со временем сделаете то, о чем я вас прошу. Пусть эта просьба будет моим вам завещанием.
— Хорошо, — не раздумывая ответил я, — я даю вам слово и постараюсь это слово сдержать.
Константин Эдуардович крепко пожал мне руку.
На другой день с самого утра я почувствовал, что Константин Эдуардович страдает, что первая, «веселая», реакция на книжку Кондратюка может смениться другой — мрачной. В довершение всего я оставил у него на столе эту злосчастную книжку и теперь, встревоженный, заметался по квартире. Потом, схватив шляпу, быстрыми шагами пересек город, срезая углы, прямо к Коровинской. Попал я как раз вовремя.
Встретила меня внизу Варвара Евграфовна:
— Хорошо, что вы пришли, Александр Леонидович. Сегодня Костя сам не свой.
— Ах, лишь бы не умереть теперь, — сказал мне Константин Эдуардович, когда я поднялся к нему в светелку.
В этот день он никуда не выходил, сидел в светелке, хотя погода была отличная. Даже утренний чай Варвара Евграфовна подала ему наверх.
— Лишь бы не умереть, — твердил он, а сам беспокойно ходил взад и вперед по комнате, мял и расчесывал пальцами бороду.
— Все казалось мне вчера пустяком, — хрипло сказал он, — а вот всю ночь не спал и теперь вижу, что все не так просто и что все это грозит концом.
— Да полноте, так ли это? Я вчера был обрадован вашим юмористическим отношением к новосибирскому апокрифу. А вы сегодня пали духом. Так ведь нельзя...
— Не в этом дело, — сердито бросил Константин Эдуардович в мою сторону. — А в том, что если бы я сегодня умер, то Ветчинкин тут же поставил бы Кондратюка на мое место и вытеснил бы меня из науки...
— Руки коротки, — проронил я.
— Нет, у него руки не коротки, и он рассчитывает, что книга Кондратюка и его обвинение меня в плагиате убьют меня, как винтовочная пуля, и ни я, ни кто другой и ни вы, Александр Леонидович, ничего не сможете сделать для восстановления истины. Ветчинкин — это все-таки величина, которой верят, и никто не видит, что он к тому же ловкий делец, карьерист. Да и кто поднимется в мою защиту? Разве только вы один! Рынин, Перельман и другие — очень хорошие люди, но ведь они только «наблюдатели». Вот они будут наблюдать и дальше, как развернется этот «спор». Уж если Ветчинкин пошел на такое дело, то, уверяю вас, он доведет его до конца! Это — делец высокой марки! Ах, только бы не умереть, а ведь мне семьдесят два года... И я начинаю трусить, просто стыдно!
Понимаете ли, — продолжал он, — всю ночь напролет я думал об этой книжке... Ведь это торпеда, подведенная под здание, которое я строю всю жизнь. И когда здание уже готово, появляется какой-то субъект, который, играя и резвясь, начинает его рушить самым безобразным образом, а меня, строителя, еще называют вором... Одним махом!.. Ветчинкин — Кондратюк предлагают в качестве окислителя озон. Сколько раз мы с вами говорили на эту тему! Да ведь озон, к сожалению, не годен для этих целей! Жидкий озон должен быть весьма неустойчивым и может взрываться даже при небольшом перегреве. Нельзя же так безбожно втирать очки почтеннейшей публике! Нет, Александр Леонидович, я начинаю роптать: никакой защиты и ниоткуда. Если я напишу протест, его не поместят, скажут: «Старый дурак не понимает новых веяний, отсталость, держимордство, ату его!» Ведь вот как может преломиться в их глазах мое естественное право сохранить свой приоритет и доказать свое алиби: я не вор и у Цандера ничего не крал, ибо даже, по глухоте своей, не слыхал его доклада — ни звука! Черт возьми! Еще вчера я смеялся вместе с вами над этой книжкой, а сегодня я плачу и прошу: Господи, продли мои дни, дабы я не сошел в могилу охаянным!
— Не преувеличиваете ли вы значение книжки Кондратюка? Конечно, это бомба, брошенная в вас, но она... И я рекомендовал бы так и отнестись к ней, как к неудачной попытке... Словом, ограничьтесь презрением...
— Да, да, вчера я тоже думал так же, но сегодня...
— Вы просто плохо спали...
— Да, спал плохо, все обдумывал, что предпринять в свою защиту.
— Только презрение по адресу клеветника и обманщика!
— К сожалению, для этого я слишком стар. И меня сразу же обвинят в том, что я уже не понимаю того, как должно развиваться учение о ракете. Скажут: «Выжил из ума». Это будет конец всему. Вот до чего я дожил... А жить еще надо, хотя бы для того, чтобы сбросить с себя эту клевету в плагиате.
— Да, надо жить и не терять бодрости духа. Вы слишком много сделали, чтобы думать о плохом.
Константин Эдуардович горько улыбнулся... Мы помолчали. В открытую форточку врывался весенний гам: крики петуха, кудахтанье кур, где-то мычала корова, резвились ребятишки, журчала вода... А над миром весело и приветливо светило Солнце и говорило:
«Бедный человек! Выйди из дома под мои лучи, они пронижут твое тело и очистят твою кровь, и ты возликуешь вместе со мной, ибо ты сам — сын Солнца. Что же ты сидишь, пригорюнившись?..»
Комната Константина Эдуардовича была насыщена не только солнечным светом, но и чудесным воздухом, который лился в форточку, как вино,— ощутимый, ароматный, веселый...
Но Константин Эдуардович был небывало мрачен. Его нервная система была так возбуждена, что он не мог присесть и спокойно говорить. Он ходил по комнате из конца в конец, шлепая ночными туфлями, в чесучовой косоворотке, залатанной на локтях, без пояса. И всякий раз, когда он подходил к коврику, лежащему у кровати, он выше приподнимал ногу, чтобы не зацепиться за коврик и не упасть. Это, видимо, тоже его сердило.
— Константин Эдуардович, я не могу видеть, как вы убиваетесь из-за этой чепухи. И я виноват в том, что привез эту книжку, — вставая сказал я. — Так же нельзя. Эта история не стоит того, чтобы вы так убивались... Возьмите себя в руки и успокойтесь...
Сам же я спустился вниз к Варваре Евграфовне вновь за валерьянкой и настоял, чтобы Константин Эдуардович принял значительную дозу ее. Он все еще ходил, но минут через пятнадцать присел и как будто начал успокаиваться.
— Теперь для меня самое главное прожить еще несколько лет, — сказал он, — прожить, чтобы доказать, что без меня все их математические спекуляции не стоят выеденного яйца, если физически строго не продумано само явление. А как раз им думать-то некогда. Все обивают пороги вышестоящих и угодничают... Скоро они узнают, что еще выдумал Циолковский. Вот посмотрите, Александр Леонидович, в этой папке лежит физически обоснованная теория составных ракет, которая легко позволит достичь необходимой космической скорости. Я долго думал над этим важным вопросом космического полета и разрешил его в полной мере. Ракеты можно связывать в связки и составлять так, что, когда одна кончается, зажигается следующая при соответствующем увеличении скорости. Все это мною разжевано и положено будет в рот новорожденным младенцам-звездоплавателям. Да еще и многое другое, что им и не снилось.
— Вот это отлично! Браво, Константин Эдуардович, их нужно бить новыми работами, чтобы не дать им опомниться. Такую тактику я понимаю и приветствую.
Константин Эдуардович продолжал:
— Именно сейчас я работаю над теорией двух типов движения составных ракет, или ракетных поездов. Первый тип — составная ракета, состоящая из последовательно соединенных одна за другой ракет. Толкающей ракетой при взлете будет последняя, или нижняя, ракета. Когда топливо ее сгорит, она отделится от поезда и упадет на Землю. Одновременно загорается следующая ракета, которая начинает толкать весь поезд до момента полного использования ею горючего. Затем и она отделяется от ракетного поезда, и одновременно загорается новая ракета. В конце концов остается лишь последняя, головная, летящая на значительно более высокой скорости, чем одиночная ракета, ибо она получила свой разгон от всех отброшенных ракет. Но я не удовлетворился этим типом ракетного поезда. Я разработал эскадрилью ракет, в которой все ракеты работают одновременно, но до момента сгорания половины всего топлива. С наступлением этого момента крайние ракеты сливают оставшееся горючее в полупустые баки соседних ракет и отделяются от эскадрильи. Этот процесс повторяется столько раз, сколько в системе находится ракет. Таким образом, средняя ракета получает наивысшую скорость... Могу ли я бросить эту ракету в угоду Ветчинкину?
Я встал, подошел к К. Э. Циолковскому и крепко пожал ему руку. Он улыбался. Хорошее настроение постепенно возвращалось к нему, как только мы переменили тему: он заговорил о полученных им результатах по теоретическому изучению составных и многоступенчатых ракет, и это влило в него бодрость и успокоило его нервы.
— Теперь важно, — сказал он, смотря на меня, — чтобы из Москвы, уже явно Ветчинкин (маска-то сорвана), не затормозили публикацию этой моей работы. Конечно, я издам ее здесь, в Калуге, за свой счет... Но думаю, что человек, решившийся на такой шаг, будет теперь еще злее: он будет рвать и метать и, уж конечно, примет меры к запрещению мне печататься в Калуге. Это как пить дать. Тогда я попрошу вас разворошить это «осиное гнездо» и помочь мне. Ведь вы, Александр Леонидович, теперь персона... К вашему голосу должны прислушаться.
— Все, что от меня зависит, я сделаю, а вот насчет «персоны», так это только портит мне работу. Важно не мировое признание, а овладение искусством подхалимажа и перестраховки. Это — ось, на которой вертится наш научный мир. Ошибочно это называют политесом. У меня такой оси не было и не будет. Но разворошить «осиное гнездо» можно, если понадобится. Если понадобится, можно будет устроить профессору Ветчинкину такой скандал, что ему будет лихо...
— А теперь, — сказал я, беря книгу Кондратюка со стола, — я должен идти. Надеюсь, эта книга вам больше не понадобится. К чему она?
К. Э. Циолковский поднялся и хотел было взять книгу у меня из рук, но передумал:
— Да, пожалуй, Александр Леонидович, унесите ее. За эту ночь я изучил творчество Ветчинкина в области ракетной техники и ракетных полетов. Слабовато. Я ждал большего, да вот нет же. А вы долго не оставляйте меня в одиночестве. Заходите, заходите, прошу вас... О многом еще надо поговорить...
Конечно, на другой день я снова поднимался в светелку Константина Эдуардовича (я беспокоился о его здоровье и решил навестить). Он встретил меня веселой улыбкой и широким, даже каким-то воинственным жестом пригласил сесть.
— Ну, Александр Леонидович, я нашел способ расправиться с ними — спокойно, но убийственно! Я придумал им наказание за клевету о плагиате и за все прочее. Я сделаю из Кондратюка всего-навсего популяризатора моих идей, что и есть на самом деле вопреки мнению профессора Ветчинкина. Так отныне и будем его считать. Я даже могу сказать, что он не просто популяризатор, а даже подающий надежды популяризатор: «Пиши побольше, голубчик, о звездоплавании, побольше и поинтереснее, но ври поменьше». Они хотели убить этой книжкой все мои работы за сорок пять лет, а я их убью своим пренебрежительным жестом — «популяризатор». Это и верно, и никто ничего не возразит, а препираться с этой публикой опасно, я боюсь... Вот так найден выход из неловкого положения, да и я сам буду спокойнее относиться к этому противному делу. Ну и публика. В рот пальца не клади — руку откусят.
Как бы там ни было, но клевета о плагиате, созданная Ветчинкиным, и книжка Кондратюка, опубликованная с помощью того же В. П. Ветчинкина с целью «убить» мировой и непререкаемый приоритет К. Э. Циолковского, произвели на него угнетающее, подавляющее впечатление.
— Какое они имеют право отбирать у меня то, что я создавал всю свою долгую и трудную жизнь, копил мало-помалу, ежедневно размышляя над одним и тем же... вот уже более сорока лет! — возмущался Константин Эдуардович.— Нагло отнять и заявить, что это — не мое, что тут я ни при чем. Надо иметь величайшее нахальство для такого рода кражи трудов, созидателем которых являюсь я, что, кстати сказать, известно всему миру. На что они рассчитывают? На безответственность, зная мой уступчивый характер? На мое безразличие к славе или приоритетам? На мой возраст, когда человеку некогда заниматься мирскими делами и надо готовиться к переселению в другой мир? Какие соображения могли толкнуть их на это двойное преступление: обокрасть меня и меня же обвинить в краже у Цандера?
Голос Константина Эдуардовича дрогнул, глаза увлажнились, и он быстро закрыл их рукой.
Я слегка коснулся его руки и сказал:
— Они не стоят того, чтобы вы считали себя оскорбленным и роняли слезы. Вы — честнейший из людей! Это тоже известно всему миру... Если нам, близким вам людям, не удастся отомстить им, то время отомстит с лихвой.
— Это верно! Что можем сделать мы, неудачники, но время, великое время сделает свое дело!
Константин Эдуардович вытер глаза и посмотрел на меня:
— Страшно дожить до такого возраста, быть беззащитным и уйти в небытие, сознавая, что все труды твоей жизни ничего не стоят и для того, чтобы тебя уничтожить, достаточно появиться одному-двум ворам!.. И никакой защиты! К кому взывать? У кого искать заступничества? Кто услышит «глас вопиющего в пустыне»? Вот что страшно! Остается надеяться на грядущее, но будет ли оно таким, каким мы его рисуем в своем воображении — справедливым и милосердным?
Не думал я, что в конце жизни мне придется получать пощечины и воевать с грабителями, отстаивая свой приоритет, свое детище от различного рода посягательств. Не думал я, что конец жизни ознаменуется еще большей борьбой за передовые идеи, чем ее начало. Меня безусловно поддерживают и партия, и правительство, но против мосек, лающих из-под ворот, и они бессильны. Одна нахальная и наглая моська может облаять, охаять человека независимо от его удельного веса в мировой науке. Рот этой публике не заткнешь просто потому, что они обладают хорошей мимикрией, артистически разыгрывают верность и преданность науке и внушают всем, что они стоят за правду и справедливость... Спросили бы меня — я мог бы рассказать, что это за правда и справедливость: они лгут, обманывают и на обмане делают себе научную карьеру.
Константин Эдуардович взял со стола свой «письменный прибор» — фанерную доску и карандаш — и что-то записал, улыбаясь.
— Это я, чтобы не забыть. О Кондратюке как «популяризаторе»... и вышлю ему свою книжку, да еще с любезной припиской. Могу даже выслать десяток книжек. Пусть полюбуется...
Ю. В. Кондратюк как популяризатор идей К. Э. Циолковского, не более того, фигурирует в его статье «Космические ракетные поезда», изданной в Калуге в том же злополучном 1929 году. Ю. В. Кондратюк стоит среди популяризаторов идей К. Э. Циолковского в такой «небрежной» для него последовательности: Львов, Перельман, Воробьев, Родных, Венгеров, Кондратюк, Луценко и другие. Львов, писатель-популяризатор, стоит первым. Затем идет известный всем популяризатор «занимательной» науки Перельман, далее стоит Воробьев, биограф К. Э. Циолковского. Наконец, идут имена просто популяризаторов, без особых отличий... таких имен множество... и Кондратюк среди них... Звезда эм-класса, еле видимая точка. Этим перечнем К. Э. Циолковский убил сразу двух зайцев: поставил Ю. В. Кондратюка на подобающее ему место и развенчал раз и навсегда сверхвосторженный отзыв о «работах» Ю. В. Кондратюка профессора В. П. Ветчинкина. Эта контратака была произведена Константином Эдуардовичем с исключительным тактическим и стратегическим мастерством, бескровно, но убедительно! Это поняли и В. П. Ветчинкин, и Ю. В. Кондратюк. Они поняли, что К. Э. Циолковский — не отживший век дряхлый старик, не способный к борьбе, а могущественный борец на научной ниве, уничтожающий врага одним мановением руки. Это понял и Кондратюк, который не мог уже оправиться от нанесенного ему удара, и его голос в области космонавтики, после крика в 1929 году, замолк навсегда...
— Даю вам голову на отсечение, что очень скоро уважаемый профессор Ветчинкин начнет заниматься моей ракетой, но скажет, что ракета его! Сейчас идет артиллерийская подготовка к наступлению на меня, чтобы меня обесславить, и на ракету, чтобы ее экспроприировать. Да занимайтесь ракетой сколько влезет! Разве я протестую? Наоборот, я очень доволен...
Да, да, пусть себе работают в этой области на здоровье... Я начинаю протестовать тогда, когда меня хотят уверить в том, что я не существую. Тут я начинаю бороться за свое существование. И только. Меня хотят уверить в том, что я не существую и что все, что я написал, не стоит выеденного яйца. Я начинаю бороться за свои идеи. Эти господа хотят, чтобы я отрекся от своих идей и трудов, чтобы потом на этих идеях заработать себе научный капитал. Я протестую против такого мародерства... Я буду отстаивать свои труды до гробовой доски и отдам их народу, который их оценит и внедрит в практику. А мародерам даст по шапке.
По-моему, я поступаю так, как поступил бы на моем месте любой настоящий ученый, от Пифагора до Менделеева... Они, эти господа, предполагают, что меня можно сломить пасквилями, гнусными рецензиями и подметными письмами в горком, в типографию и т. д. Они жестоко ошибаются: сломить меня нельзя ничем, даже самыми гнусными приемами, даже тюрьмой, в которую они хотят меня водворить,— я знаю их намерения. Они хотят уверить советскую власть, что я своими работами ввожу в заблуждение общественные и партийные организации, что моя ракета — это блеф и т. д. Этим меня тоже не сломишь. Математика защищает меня. Меня защищают талантливые люди, смотрящие вперед.
Так закончился наш разговор на эту тему. К. Э. Циолковский поступил так, как и сказал. Он выслал Кондратюку несколько книжек.
Вскоре от Ю. В. Кондратюка пришел ответ, который К. Э. Циолковский опубликовал в конце своего труда «Научная этика» (Калуга, 1930. С. 51). Вот что писал Ю. В. Кондратюк:
«Благодарю Вас за присланные Вами книжки. Я был чрезвычайно поражен, когда увидел, с какой последовательностью и точностью я повторил значительную часть не только из Ваших исследований вопроса межпланетных сообщений, но и вопросов общефилософских. Видимо, это уже не странная случайность, а вообще мое мышление направлено и настроено так же, как и Ваше.
...Над вопросами межпланетного сообщения я работаю уже 12 лет, с 16-летнего возраста. С тех пор, как я определил осуществимость вылета с Земли, достижение этого стало целью моей жизни.
...Овладение межпланетными пространствами имеет для всего дальнейшего решающее значение. Но мало кто достаточно ясно это учитывает, а также и то, что задача эта разрешима современной техникой».
Христианская мораль учит о всепрощении, хотя никогда или почти никогда сама не следует ей. Это слишком трудно и опасно — всепрощение может увеличить число преступлений. Может быть, и нам следовало бы простить тени профессора Ветчинкина его злое прегрешение, тем более что само течение времени сделало свое дело: имя К. Э. Циолковского навечно возведено в сонм олимпийцев! Константин Эдуардович, может быть, так и поступил бы и не опубликовал бы своего протеста, но я, свидетель этого убийственного замысла, не считаю возможным молчать о нем и уверен, что поступаю правильно. Да будет неповадно другим ветчинкиным заниматься столь грязной стряпней, чернить отечественную науку и терроризировать ее истинных творцов. И в наши дни существуют такие люди.
Не будем успокаивать себя мощными достижениями. Увы, книга Ю. В. Кондратюка — один из способов отстранения К. Э. Циолковского от его детища — ракетодинамики и космонавтики. Так это расценивал сам Константин Эдуардович, так это рассматривает и автор этой книги, знающий всю подноготную дела, затеянного Ветчинкиным еще в 1925 году. По-видимому, с некоторых пор (1921 —1922) В. П. Ветчинкина преследовала маниакальная мысль о необходимости развенчания К. Э. Циолковского и отстранения его от созданной им науки. Нет сомнений, что В. П. Ветчинкину удалось бы добиться своего, живи К. Э. Циолковский в Москве, а не в Калуге, где ему было предоставлено местными властями уникальное право печатать свои труды за свой счет, на свой страх и риск. В Калуге он был одновременно автором, редактором и издателем. Это было величайшей редкостью, раритетом, созданным местными коммунистами для гениального К. Э. Циолковского «тоже на свой страх и риск». Благородное дело! Этим правом и воспользовался К. Э. Циолковский, сохранивший тем самым свои труды для человечества и свое имя. Он мог бы печататься в Калуге еще больше, но у него не было средств на оплату изданий, и это ограничивало его количественно. Если бы он жил в Москве, то был бы поставлен в иные условия: у него были бы редакторы и издатели, а при напористости В. П. Ветчинкина основные труды К. Э. Циолковского за 1917—1935 годы опубликованы бы не были. Это могло привести к забвению его имени и к другим худшим результатам. Недаром же он пишет такие потрясающие строки в своем предисловии к книге «Ракета в космическое пространство» (1924). Уже тогда земля горела под его ногами, уже в те годы ему было ясно, что кто-то точит зубы, чтобы напасть на него. И Константин Эдуардович имел к тому все основания. Не только он получал на. свои творения ругательные рецензии и анонимные письма, но и представители власти в Калуге тоже их периодически получали. Его ругали на чем свет стоит и требовали прекращения его издательской деятельности как бы во имя охранения науки от «загрязнения»! «Надо запретить Циолковскому распространять нелегальную литературу, научный бред о ракете и о полетах в Космос! Необходимо запретить! Чего же вы, товарищи из Губкома, смотрите!»
Об этом К. Э. Циолковский знал от самих же калужских коммунистов— П. Я. Витолина, Н. Н. Костромина и других. И рассказывал мне об этом.
— Опять московские спецы кляузничают на меня. В Комитете партии получили письмо, в котором авторы требуют наложить запрет на издание моих книжек! Чего, дескать, калужские партийцы смотрят! «Гидра контрреволюции поднимает голову».
Новая грозная волна кляуз и пасквилей о К. Э. Циолковском появилась вслед за выходом в свет книжки Кондратюка. Этими массированными налетами на К. Э. Циолковского враги хотели сломить его волю к научным исследованиям, его характер, его поразительную твердость в исканиях и непоколебимую уверенность в их огромном значении. Все эти налеты на него не были делом случая. В них видна хорошая организованность, одновременность выступлений против него в надежде, что эта травля, это побоище должны будут привести к инсульту, к инфаркту, к раку. Это была твердая и злая уверенность очень небольшой кучки людей и главнокомандующего, возглавлявшего генеральный штаб военных действий против К. Э. Циолковского.
Но калужские партийцы смотрели — и ничего такого в научных писаниях Циолковского не находили, чтобы их следовало запретить. Угрюм-бурчеевские молодчики разорялись зря: К. Э. Циолковский мог печатать свои статьи спокойно, несмотря на завывания нескольких шакалов.
Помимо анонимных писем и злобной критики главнокомандующий пошел далее: появились упорные слухи, которые должны были показать всем, что К. Э. Циолковский выжил из ума.
— Несколько месяцев назад, — рассказал мне тогда же Константин Эдуардович, — распространился следующий слух: якобы я сделал математический расчет и затем предложил какому-то имеющему власть лицу запустить ракету с людьми на Луну. Люди одновременно были бы и пассажиры, и, производя какие-то движения, создавали бы тем самым реактивное движение ракеты вперед. Признаюсь откровенно, что в этом слухе я ни сном, ни духом не виноват. Даже не знаю, кто мог сотворить такой вздор, такую чудовищную бессмыслицу. Но слух был пущен и гулял по Москве, добрался он и до Калуги и наконец до меня. Я искренне смеялся по этому поводу, а потом готов был плакать: появились затруднения при публикации моей очередной книжки. Слух ходил дольше, чем задержка в издании. Кто-то приезжал из Москвы и рассказывал о «моем» диком предложении. Неужели, Александр Леонидович, вы, живя в Москве, ничего в этом роде не слыхали?
— Слыхал, но не сообщал вам, не желая тревожить и зная, что этот слух идет от вашего врага. Все та же маленькая группа портит вам жизнь, порочит ваше имя и распространяет эти дикие слухи, чтобы скомпрометировать вас. Следует ли обращать внимание на лающих мосек? Конечно, за злобное распространение неверных слухов, порочащих ваше научное имя и честь русской науки, надо бы привлекать к ответственности. Но тут есть некоторое но... несколько больших но...
— Именно? — спросил Циолковский.
— Надо иметь в виду, что человек, который вам пакостит, стоит на таком посту, что к нему так просто не доберешься, а, следовательно, ему в высокой степени наплевать на законы, могущие вас защитить. Для подобных людей поистине «закон не писан», и они позволяют себе безобразничать как хотят... Да и вы, Константин Эдуардович, это прекрасно знаете и, я думаю, усматриваете нечто общее между книжкой Кондратюка и предисловием Ветчинкина и слухами о вашем сумасшедшем предложении... История повторяется... Враги Роберта Майера посадили великого ученого в сумасшедший дом. Вас бы они с удовольствием запрятали туда же. Тут надо быть осторожным и не позволить им набросить на себя смирительную рубашку. Надо пока молчать... не дразнить этих важных гусей и таким образом сделать наивный вид, что ничего не произошло и слухов этих вы не слыхали, но... немного помедлите со следующей публикацией.
— Не могу, Александр Леонидович, не могу. Я работаю над теорией ракетных поездов. Как же я могу молчать?
— Работать надо, а печатать следует подождать, но недолго — не более полугода.
— Это можно... Но во имя чего?
— Поймите, Константин Эдуардович, — продолжал я, — сейчас, после выхода в свет книжки Кондратюка, перечеркивающей одним махом ваши работы в этой области да еще «уличающей» вас в плагиате у Цандера, вам необходимо строго подумать о судьбе ваших работ. Надо быть слепцом, чтобы не видеть далеко идущую политику вашего врага. Он своим предисловием сделал большую ставку — уничтожить Циолковского, стереть его с лица Земли. Что все это значит, как вы думаете?.. А значит это то, что сам Ветчинкин хочет заняться ракетами, но заняться самостоятельно, как будто бы Циолковского никогда не было. На вас он ссылаться не может, вас цитировать не станет, как не будет ссылаться и цитировать Кондратюка. Он очищает себе место для всемирного взлета, готовит взлетную площадку для своей собственной персоны и своей ракеты. А вы этого не видите и не хотите видеть, потому что вы честный и чистый человек и махинациями не занимаетесь... У кого в голове сидят махинации, тому многое разрешается... Отсюда и клевета о вашем плагиате, и книжка Кондратюка, показавшая, что можно обойтись без вас, без ваших работ, без вашего исполинского труда, что можно вас выбросить за борт научной мысли.
— Так-с, понимаю, что же мне делать?
— Вот об этом-то и необходимо подумать, поразмыслить, взвесить многое «за» и «против»...
У человека, прожившего большую, долгую жизнь, нет в душе ни ненависти к людям, ни злобы. Великая печаль снедает человека. Великое сожаление о его несовершенстве! Глядя на козни, которые строились ему, его охватывало великое сожаление о несовершенстве человека.
Конечно, В.. П. Ветчинкин никогда даже не допускал мысли о том, что спустя более тридцати лет после его крайне неосторожного, мягко выражаясь, шага будет дан анализ его поступка и вскрыты его причины. Он не предполагал также, что имя К. Э. Циолковского затмит своей славой имена подавляющего числа корифеев воздухоплавания и способности К. Э. Циолковского будут признаны гениальными. Но Ветчинкин не был достаточно прозорливым и не заметил того великого, что рождалось в муках, в холоде и голоде где-то на окраине города Калуги.
— Итак, — говаривал Циолковский, — мы живем в окружении воров, процент их невелик, но они обладают свойствами «талантотропизма» с замечательным нюхом, они ползут к талантливым людям, окружают их своим «вниманием» и с ловкостью фокусников обкрадывают их.
Однако с некоторых пор поступок, совершенный В. П. Ветчин-киным, начинает, возможно, его тяготить, и он принимает меры к его ликвидации. Так, например, в издании книжки Ю. В. Кондратюка 1947 года отсутствует, полностью выброшено хвалебное предисловие проф. Ветчинкина.
Обращает на себя внимание «Библиография трудов В. П. Ветчинкина», составленная А. М. Кубаловой и опубликованная во 2 томе «Избранных трудов» (изд. АН СССР. М., 1959). Среди работ, опубликованных проф. В. П. Ветчинкиным в 1929 году, отсутствует указание на предисловие к книге Ю. В. Кондратюка, в то время как другие предисловия В. П. Ветчинкина, менее заметные статьи и даже газетные статьи включены А. М. Кубаловой в этот список. Объяснить отсутствие в списке трудов именно этого предисловия можно только тем, что сам В. П. Ветчинкин, составляя перед смертью список своих трудов, выкинул явно ошибочное и явно недостойное его учености, скажем так, предисловие, направленное на ниспровержение К. Э. Циолковского, когда уже имя «отца ракетодинамики» гремело по всему миру и писания В. П. Ветчинкина 1929 года о К. Э. Циолковском были анахронизмом, находились в диссонансе с мировым общественным мнением. Потому-то, видимо, оно и было изъято самим В. П. Ветчинкиным из списка сочинений как позорящее его имя. Кроме того, из этого списка видно, что первые опубликованные работы профессора В. П. Ветчинкина по ракетодинамике относятся к 1935 году — как раз к году смерти К. Э. Циолковского. Подобные случаи в истории науки не являются исключением.
Дата добавления: 2015-12-20; просмотров: 26; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!