И. Алексеевой И. Гаврилюк С. Кондратова И. Патрушевой О. и Ю. Черевко 21 страница

На половине подъема тропа продолжалась среди огром­ных каменных глыб. Сухие и ломкие растения приятно похрустывали на темной в свете раннего вечера тропе. Воз­дух тоже изменился; он стал влажным и дышать было лег­ко. Эсперанса безошибочно двигалась по узкому проходу, наполненному тенями, шелестом и безмолвием. Она узна­вала каждый таинственный ночной звук и могла опре­делить каждый из этих криков, зовов и свистов.

Путь закончился у нескольких ступеней, вырубленных в скале. Ступени вели на холм, где было разбросано множе­ство камней.

— Возьми один, — предложила она, — и положи в карман.

Истертые, как гладкие булыжники мостовой, камни вначале казались совершенно одинаковыми. Но вниматель­но рассмотрев, я заметила, что все они разные. Некоторые из них были такими гладкими и сияющими, что казались отполированными на станке.

Потребовалось некоторое время, чтобы найти один, ко­торый бы мне понравился больше других. Это был тяжелый камень, который легко ложился в мою ладонь. Он отсвечивал коричневым, пересеченным множеством полуп­розрачных молочных жил, и имел клинообразную форму.

Я уронила камень, испуганная непонятным шумом.

— Кто-то идет за нами, — прошептала я.

— За нами никто не идет! — объявила Эсперанса. В ее взгляде было что-то среднее между удовольствием и скептицизмом. Видя, что я отскочила назад и спряталась за деревом, она тихо засмеялась и сказала, что вероятно это был настоящий лягушачий прыжок.

Я хотела было сказать ей, что лягушки не прыгают в темноте, но не была уверена, что это так. Меня удивило, что я не сказала это сразу же и с абсолютной уверенностью, что соответствовало моей привычке. — Со мной что-то не так, Эсперанса, — сказала я с тревогой в голосе. — Я — это не я.

— С тобой все в порядке, моя дорогая, — рассеянно заверила она. — На самом деле именно сейчас ты больше являешься собой, чем когда-либо.

— Я так странно себя чувствую... — мой голос иссяк. Я начала видеть картины всего, что случилось со мной с того самого времени, когда я приехала в дом ведьм.

— Очень трудно учить такой неконкретной вещи как сновидение, — сказала Эсперанса. — Особенно женщин. Мы слишком скромны и умны. Кроме того, мы были рабами всю нашу жизнь; мы знаем, как точно манипулировать окружающим миром, когда не хотим нарушить что-нибудь из того, что мы с таким трудом приобрели: нашу не­зависимость.

— Ты считаешь, что у мужчин по-другому?

— Нет, так же, но они более открыты. Женщина сра­жается тайком. Ее любимый метод борьбы — маневр раба: казаться безумной. Она слушает, не уделяя внимания, она смотрит, не видя. — Она добавила, что инструктировать женщин — достижение, заслуживающее награды.

— Нам нравится открытость твоей борьбы, — продол­жала она. — Это настоящая надежда для тебя. Больше всего мы опасаемся со всем согласных женщин, которые не дума­ют о будущем и выполняют все, о чем их попросят, а потом возвращаются и обвиняют тебя, как только устанут или им станет скучно от всей этой новизны.

— Мне кажется, я начинаю понимать, — задумчиво и неуверенно проговорила я.

— Конечно ты начала понимать! — ее утверждение бы­ло настолько комически торжественным, что я начала сме­яться. — Ты даже начала понимать, что такое намерение.

— Ты считаешь, что я начинаю становиться магом? — спросила я. Все мое тело дрожало, как будто я старалась подавить приступ хохота.

— С самого дня приезда ты все время то входила в состояние сновидения, то выходила из него, — объясняла Эсперанса. — Поэтому ты так часто засыпала. — На ее улы­бающемся лице не было не то что издевательства, но даже следов снисходительности.

Некоторое время мы шли молча, а потом она объяснила, что различие мага и обычного человека в том, что первый может входить в состояние повышенного осоз­нания по желанию. Она часто слегка дергала меня за руку, будто подчеркивая каждое слово своего утверждения, а потом доверительным тоном добавила: — Ты постоянно сновидишь потому, что мы создали что-то вроде защитного кокона вокруг тебя с первой ночи, когда ты приехала, что­бы помочь тебе привести в порядок свою энергию.

Потом она призналась, что с момента, когда они впер­вые встретили меня, они дали мне прозвище Фосфорите, маленький огонек. — Ты сгораешь слишком быстро и бес­полезно. — Она жестом попросила меня сохранять покой и добавила, что я совсем не знала тогда, как сфокусировать свою энергию. — Основным следствием этого было то, что ты постоянно поддерживала образ себя. — Она снова зна­ком попросила меня помолчать и сказала, что то, о чем мы думаем как об индивидуальности, на самом деле только идея. Она заявила, что весь объем нашей энергии расходу­ется в зависимости от этой идеи.

Эсперанса слегка подняла брови и на ее лице появилось выражение некоторой торжественности. — Достичь состо­яния отрешенности, когда личность — только идея, кото­рую можно изменить по желанию, это действительно магическое действие, самое трудное из всех, — сказала она. — Когда идея личности отступает, у магов появляется энергия, чтобы нацелиться на намерение и стать большим, чем то, что мы считаем нормальным человеком.

Женщины, оттого что у них есть матка, во время сна могут фокусировать свое внимание на чем-либо за преде­лами их снов с большой легкостью, — говорила она. — Именно это ты и делала, даже ничего об этом не зная. Объект, на котором фокусируется внимание, становится мо­стом, соединяющим тебя с намерением.

— Какой же объект я использовала? — спросила я.

У нее в глазах промелькнула внезапная вспышка раз­дражения. Затем она сказала, что обычно это было окно, или свет, или даже кровать. — Ты так хорошо это делаешь, что предмет становится твоей второй сущностью, — за­верила она меня. — Поэтому у тебя часто бывают ночные кошмары. Обо всем этом мы говорили с тобой, когда ты была глубоко в состоянии повышенного осознания, и тогда ты поняла, что как только перестанешь фокусировать внимание на предметах перед тем как уснуть — тебе пере­станут сниться дурные сны.

— Так это ты исцелила меня? — спросила я.

Конечно же, моей самой первой реакцией было воз­разить ей. Однако спустя мгновение я уже не могла с ней не согласиться. После встречи с ними в Соноре я совершенно освободилась от ночных кошмаров.

— Ты никогда полностью от них не освободишься, пока будешь оставаться собой, — произнесла она. — Тебе безус­ловно следует использовать свои способности к сновидению осмотрительно и разумно. Поэтому ты здесь. И первый урок — это то, что женщина должна через матку сфокусировать свое внимание на предмете. Не на чем-либо из самого сна, но на каком-то независимом предмете из мира, предшест­вующего сну.

Сам по себе объект не важен, — заговорила она быстрее. — Что действительно важно, — это тонкий акт фокусирования внимания на нем по желанию перед сном и во время дальнейшего сновидения. — Она предупредила ме­ня, что хотя все звучит достаточно просто, это на самом деле труднопреодолимая задача, выполнение которой может отнять годы. — Вот что обычно случается: что-то побуждает спящего на мгновение сфокусировать свое внимание на пос­тороннем объекте, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что надо использовать матку? — спросила я. — И как это делается?

— Ты женщина, — мягко сказала Эсперанса. — Ты знаешь, как ощущать при помощи своей матки.

Мне снова хотелось возразить, объяснить, что я ничего подобного не знаю. Но прежде чем я успела что-нибудь ска­зать, она продолжала говорить, что у женщины ощущения возникают в матке.

— У мужчин, — заявила она, — чувства появляются в мозге. — Она ткнула мне в живот и добавила: — Подумай об этом. Женщина безжалостна ко всему, кроме своего потомства, потому что ее чувства рождаются в матке.

Чтобы сфокусировать свое внимание на матке, возьми предмет и положи его на живот, или потрись о него гениталиями. — Она вызывающе засмеялась над моим испуганным взглядом, а потом между приступами смеха пожурила меня. — Я не имела в виду ничего дурного, и это на самом деле не так уж грубо. Я могла бы сказать, что тебе следует смазать предмет своими соками, но я ведь не сдела­ла этого.

— Однажды у тебя установится глубокая близость с предметом, — снова продолжала она серьезным тоном, — и он всегда будет служить тебе в качестве моста.

Мы шли в напряженной тишине. Казалось, Эсперанса глубоко задумалась. Мне очень хотелось сказать что-нибудь, хотя я знала, что говорить ничего не нужно. Когда она наконец заговорила, ее голос был твердым, требователь­ным. — У тебя больше нет времени, чтобы его просто так тратить, — сказала она. — Очень часто в нашей глупости мы упускаем множество вещей. Маги знают это лучше, чем кто-либо другой. Но они также знают, что нет второго шан­са. Тебе нужно научиться контролю и дисциплине, потому что у тебя больше нет возможности делать ошибки.

— Ты ведь тоже ошибаешься. Ты даже не знала, что Исидоро Балтасар ушел.

Легкая преграда, которая сдерживала лавину чувств, рухнула. Память восстановилась, и тоска снова овладела мной. Она навалилась настолько интенсивно, что я даже не заметила, как села и начала погружаться в землю, как буд­то она была сделана из губки. Наконец земля поглотила меня. Состояния удушья или клаустрофобии не было, пото­му что ощущение, что я сижу на поверхности земли, сосу­ществовало с осознанием, что земля меня поглотила. Такое двойственное чувство заставило меня завопить: — Я сновижу! — Громкий крик что-то взорвал внутри меня; и сразу же новая чехарда различных воспоминаний хлынула на поверхность. Я знала, что со мной не так: я раздража­лась и у меня было недостаточно энергии для сновидения. Каждую ночь со дня моего приезда я видела один и тот же сон, который забывала, просыпаясь, и не помнила до насто­ящего момента. Мне снилось, что все женщины-маги приходили в мою комнату и обучали меня в области разум­ных объяснений магов. Они говорили мне снова и снова, что сновидение — это вторая функция матки, первая — восп­роизведение и все, что с ним связано. Они говорили, что сновидение — естественная функция женщины, чистое следствие особенности ее энергетики. Имея достаточно энергии, тело женщины само по себе разбудит вторую функцию матки, и женщина будет видеть непостижимые сны.

Эта требуемая энергия, однако, как помощь для слабо­развитой страны, — она никогда не придет. Что-то в общем устройстве наших общественных структур препятствует ее освобождению и тому, чтобы женщины могли сновидеть.

Если бы эта энергия освободилась, говорили мне женщины-маги, было бы очень легко опрокинуть цивилизованный порядок вещей. Но самая большая тра­гедия женщин в том, что их социальное сознание полно­стью доминирует над индивидуальным. Женщины боятся быть разными и не хотят отойти слишком далеко от ком­форта известного. Социальное давление не позволяет им отклоняться и оказывается всепоглощающим, и вместо то­го, чтобы измениться, они молча соглашаются с тем, что предписано: женщина существует, чтобы служить мужчине. Поэтому они никогда не видят магических снов, хотя имеют естественную предрасположенность к этому.

Жизнь женщины в обществе, ее социальное положение лишило ее всяких шансов. Даже если женщина имеет отно­шение к религии или науке, это все равно не лишает ее того же отпечатка: ее основная функция — деторождение; и да­же если она достигла высокой степени в области политиче­ского, социального или экономического равенства с мужчиной, это в конечном счете не имеет значения.

Женщины говорили мне все это каждую ночь. Чем больше я вспоминала и понимала их слова, тем сильнее становилась печаль. Мое горе было теперь не просто моим личным, но и нашим общим, сумасшедшая гонка жизни в обществе заманила всех нас в ловушку социального поряд­ка, — так мы оказались прикованы к нашей собственной ограниченности. Даже если мы когда-нибудь получаем сво­боду, то это только временное короткое прозрение между погружениями — по собственному желанию или насильно — обратно во тьму.

— Прекрати заниматься этой сентиментальной чепу­хой, — услышала я. Это был мужской голос. Я оглянулась и увидела, как смотритель, наклонившись, всматривается в меня.

— Как ты сюда забрался? — я растерялась и была слег­ка взволнована. — Ты что, шел за нами? — Это был не просто вопрос, это было обвинение.

— Да, я всегда по возможности следую за тобой, — он хитро посмотрел на меня.

Я заглядывала ему в лицо, не веря, потому что знала, что он любит подшучивать надо мной. Меня не раздражал и не пугал мерцающий свет его глаз.

— А где Эсперанса? — спросила я. Ее нигде не было видно. — Где она... — нервно заикалась я, не в состоянии выговорить слова.

— Она вокруг, — сказал он, улыбаясь. — Не бойся. Я тоже твой учитель. И ты в надежных руках.

Я нерешительно дала ему руку. Не прилагая никаких усилий, он вытащил меня на плоский валун, огромный с виду, овальной формы, обточенный водой. Наверное, он долгое время пролежал в ручье, звук которого доносился откуда-то из темноты.

— А сейчас снимай одежду, — сказал он. — Самое вре­мя для твоего космического купания!

— Что снимать? — Конечно же, он шутил, и я засме­ялась.

Но он говорил серьезно. Он слегка ударил меня рукой, точно так, как это делала Эсперанса, и снова предложил мне раздеться. Прежде чем я поняла, что он делает, он уже развязал шнурки на моих кроссовках. — У нас не так много времени, — предупредил он, потом настоял, чтобы я про­должала раздеваться. Взгляд, которым он рассматривал ме­ня, был холодным и клинически безличным. Если бы я могла стать жабой, как говорила Эсперанса, и ускакать от него.

Дурацкая идея, что мне надо идти в темную, холодную воду, без сомнения, переполненную всякими отвратитель­ными тварями, ужаснула меня. Желая положить конец этой нелепой ситуации, я спрыгнула с камня и вошла по щиколотку в воду. — Я ничего не чувствую! — завопила я, в ужасе вылетая обратно. — Что происходит? Это же не вода!

— Не будь ребенком, — прикрикнул на меня смотритель. — Конечно, это вода. Но ты не чувствуешь ее. Вот и все.

Я хотела было выругаться, но вовремя взяла себя в руки. Страх прошел.

— Почему я не чувствую воду? — спросила я, упорно пытаясь выиграть время, хотя и знала, что это бесполезное занятие. Но я не сомневалась, что сразу же скончаюсь в воде, буду чувствовать ее или нет. Однако у меня не возникло желания быть безрассудной.

— Это безводная вода, что-то вроде очищающего раст­вора? — спросила я.

После долгой паузы, перебрав все угрожающие воз­можности, он сказал, что я могу называть ее очищающей жидкостью. — Однако я должен предупредить тебя, что это не ритуальный способ очищения, — подчеркнул он. — Очищение должно прийти изнутри. Это частная и одинокая битва.

— Тогда почему ты хочешь, чтобы я вошла в эту воду? Она кажется слизистой, даже если я не чувствую ее, — ска­зала я со всей силой, которую могла вложить в голос.

Его губы дернулись, как будто он собирался рассмеять­ся, но, по-видимому вынужденный уступить, он снова сде­лал серьезное лицо и сказал: — Я собираюсь прыгнуть в воду вместе с тобой. — И без всяких дальнейших колебаний он полностью разделся.

Он стоял передо мной в каких-нибудь пяти футах, со­вершенно голый. В этом странном свете — казалось был и не день, и не ночь — я могла видеть с совершенной ясно­стью каждый дюйм его тела. Он не делал робких попыток прикрыть свою наготу. Напротив, он, казалось, более чем гордился своими мужскими достоинствами и де­монстрировал их передо мной с вызывающим нахальством.

— Поспеши и снимай свою одежду, — подгонял он ме­ня. — У нас не так много времени.

— Я не собираюсь раздеваться. Это безумие! — проте­стовала я.

— Но ты это сделаешь. Это решение ты примешь всем своим существом. — Он говорил без горячности, без злости, со спокойной настойчивостью. — Сегодня в этом странном мире ты узнаешь, что существует только один способ вести себя: поведение мага. — Он смотрел на меня с любопытной смесью сострадания и радости.

С ухмылкой, которая, по-видимому, означала, что он убеждал меня бесполезно, смотритель сказал, что прыжок в бассейн будет встряской для меня. Он что-то изменит внутри меня. — Эта перемена поможет тебе в будущем понять, кто мы и что мы делаем.

Мимолетная улыбка просияла у него на лице, когда он поспешил заметить, что прыжок в воду не даст мне до­полнительной энергии для сновидения. Он предупредил ме­ня, что процесс сохранения и накопления энергии займет очень много времени и что я могу вообще никогда не добиться успеха. — В мире магов нет никаких гарантий, — сказал он. Потом продолжил, что прыжок в бассейн может увести мое внимание прочь от повседневных забот, — забот, которые постоянно преследуют женщину моего возраста и моего времени.

— Это священный бассейн? — спросила я.

Его брови взметнулись в явном удивлении. — Это магический бассейн, — объяснил он, твердо взглянув на меня. Он, должно быть, заметил, что я уже приняла решение и расстегнул ремешок часов у меня на руке. — Этот бассейн ни божественный, ни дьявольский. — Он пожал своими худыми плечами и надел мои часы себе на руку. — А сейчас посмотри на свои часы, — приказал он. — Они у тебя уже много лет. Ощути их на моей руке. — Он хихикнул, как будто собирался что-то сказать, но переду­мал. — Ну ладно, давай снимай одежду.

— Может быть, я войду в воду в одежде, — пробормо­тала я. Хотя я не стыдилась, но как-то не могла согласиться с мыслью стоять перед ним голой.

Он заметил, что мне понадобится сухая одежда, когда я выйду из воды. — Я не хочу, чтобы ты схватила воспа­ление легких. — Озорная улыбка промелькнула в его гла­зах. — Это самая настоящая вода, хотя ты ее и не чувству­ешь, — сказал он.

Неохотно я сняла джинсы и футболку.

— И трусы тоже, — сказал он.

Я шла вокруг поросшего травой края бассейна, прове­ряя, нужно ли мне сразу прыгнуть в воду, или я могу за­ходить в нее постепенно, сначала черпая руками и поливая себе ноги, руки, живот и наконец голову, как это делала одна старая женщина в Венесуэле, прежде чем войти в мо­ре.

— Я войду здесь! — закричала я, но вместо того, чтобы нырнуть, я обернулась посмотреть на смотрителя.

Меня испугала его неподвижность. Казалось, он прев­ратился в камень, с таким оцепеневшим и напряженным выражением он сидел на валуне. Только в глазах и остава­лась жизнь; они сияли совершенно неотразимо, как будто бы источник света находился внутри, за глазами. Меня ско­рее поразило, чем опечалило, когда я увидела слезы, стека­ющие по его щекам. Не зная почему, я тоже начала тихо плакать. Слезы у смотрителя катились вниз и, как я дога­далась, падали на мои часы на его руке. Я ощутила жуткое давление его убежденности, внезапно страх и нерешитель­ность покинули меня. Я бросилась в бассейн.

Вода оказалась не противной, но нежной как шелк и зеленой. Мне совсем не было холодно. Как и утверждал смотритель, я не чувствовала воду. Фактически я ничего не чувствовала; было так, как будто я, освобожденная от те­лесной оболочки, осознавала себя плавающей в центре бас­сейна с водой, в которой я ощущала жидкость, но не влаж­ность. Я обратила внимание на свет, льющийся из глубины. Я подпрыгнула, как рыба, и, получив толчок, нырнула к источнику света.

Я вынырнула, чтобы набрать воздух. — Насколько глубок этот бассейн?

— Он достигает центра земли. — Голос Эсперансы был ясным и громким; в нем было столько уверенности, что, будучи собой, я сразу же захотела возразить ей. Но в воз­духе было что-то тяжелое, что остановило меня, — какая-то неестественная неподвижность, напряжение, которые вне­запно лопнули с громким хлопком, звук которого шелестом распространился вокруг нас. Какой-то предостерегающий шепот, стремительный и зловещий, возвестил о чем-то странном.

На том самом месте, где стоял смотритель, была Эсперанса; она была тоже совершенно голая.

— А где смотритель? — закричала я искаженным от паники голосом.

— Я смотритель, — сказала она.

Убежденная, что эти двое сыграли со мной какую-то ужасающую шутку, я одним мощным гребком подплыла к валуну, на котором стояла Эсперанса. — Что происходит? — Я хотела во всем разобраться, но мой голос скорее был похож на шепот, так как было тяжело дышать.

Жестом подозвав меня, она подошла ко мне тем бес­плотным, раскованным движением, которое было присуще только ей, вытянула шею, чтобы посмотреть на меня, потом остановилась совсем близко и показала мне мои часы у себя на руке.

— Я смотритель, — повторила она. Я автоматически кивнула. Но тут как раз передо мной вместо Эсперансы опять оказался смотритель, голый как и прежде, указывающий на мои часы. Я не смотрела на часы; все мое внимание сфокусировалось на его половых органах.

Я дотронулась до них, чтобы проверить, не гермафродит ли он. Это было не так. Моя рука все еще касалась его, когда я скорее почувствовала, чем увидела, что его плоть сверну­лась, и я касаюсь влагалища женщины. Я раздвинула его, чтобы проверить, не спрятан ли внутри пенис.

— Эсперанса... — Мой голос замер, как будто что-то сдавило мне горло. Я сразу же почувствовала воду, как буд­то кто-то толкнул меня в глубину бассейна. Мне было хо­лодно. Это было не физическое ощущение холода, но осоз­нание отсутствия тепла, света, звука; отсутствие любых человеческих ощущений в мире, где существовал бассейн.

Меня разбудил звук громкого храпа; рядом со мной на соломенном матрасе, расстеленном на земле, спала Зулей­ка. Она была как и всегда красивой, молодой и сильной, и еще ранимой — в отличие от других женщин-магов, — не­смотря на гармонию и силу, которую она распространяла вокруг себя.

Я долго рассматривала ее, потом села, и все события прошедшей ночи хлынули в мой мозг. Я хотела встряхнуть ее, чтобы она проснулась, и потребовать объяснения того, что же случилось, когда заметила, что мы не рядом с бас­сейном среди холмов, а на том самом месте, где сидели прежде, перед дверью реального дома ведьм.

Решив, что все это был сон, я легко дотронулась до ее плеча.

— Ты наконец проснулась, — сонно пробормотала она. — Что произошло? — спросила я. — Ты должна мне все рассказать.

— Все? — повторила она, шумно зевая.

— Все, что случилось возле бассейна, — нетерпеливо проговорила я.

Она снова зевнула, потом засмеялась. Рассматривая мои часы у себя на руке, она сказала, что что-то во мне изменилось значительно больше, чем она предвидела. — У мира магов есть естественный барьер, который охраняет не­окрепшие души, — объяснила она. — Магу требуется не­превзойденная сила, чтобы манипулировать этим миром. Понимаешь, он населен монстрами, летающими драконами и демоническими существами, которые, конечно же, явля­ются ничем иным, как безличной энергией. Мы, ведомые нашими страхами, превращаем эту безличную энергию в адские создания.

— А как с Эсперансой и смотрителем? — прервала я ее. — Я сновидела, что они оба — это ты.

— Ты права, — сказала она, как будто это была самая естественная вещь в мире. — Я уже говорила тебе. Ты пог­рузилась глубже, чем я предполагала, и вошла в то состо­яние, которое мы называем сновидение в мирах, отличных от нашего.

Мы с тобой сновидели в другом мире. Поэтому ты не чувствовала воду. Это тот самый мир, откуда нагваль Элиас приносил свои изобретения. В том мире я могу быть и мужчиной и женщиной. И точно так же, как нагваль Элиас приносил свои изобретения в этот мир, я приношу либо Эсперансу, либо смотрителя. Или что угодно другое, чем может явиться моя безличная энергия.

Я не могла выразить мысли и чувства словами. Потря­сающее желание убежать мгновенно охватило меня, но я не могла даже двинуться. Контроль над действиями тела боль­ше не подчинялся моей воле. Пытаясь встать, я повалилась на землю.

Зулейка осталась неподвижной, даже не обратив внимания на мое состояние. Она продолжала говорить, как будто не видела, что я валяюсь на земле, а мои колени вы­вернуты, как у тряпичной куклы. — Ты отличная сновидя­щая. Но все равно ты будешь видеть монстров всю свою жизнь. Сейчас самое время достичь такого уровня энергии, чтобы сновидеть, как это делают маги, и видеть безличную энергию.

Я хотела возразить ей, сказав, что не было ничего безличного в моем сне об Эсперансе и смотрителе, что на самом деле они не были монстрами или ночными кошма­рами, но я не могла говорить.

— Сегодня твои часы вывели тебя из самого глубокого сновидения, которое когда-нибудь у тебя было, — продол­жала Зулейка, не обращая внимания на звуки, вырыва­ющиеся из моего горла. — У тебя даже есть камень, чтобы доказать это.

Она подошла туда, где я лежала, разинув рот и смотря на нее. Она проверила мой карман и оказалась права. Там действительно был камень, который я подобрала из кучи камней в сновидении.

Глава 19

Меня разбудил громкий дребезжащий звук. Я села в гамаке и, всматриваясь в темно­ту, обнаружила, что деревянные панели, прикрывающие окна, опущены. Холодный пронизывающий ветер со свистом кружил вокруг меня. Сухие листья с шелестом носились по патио за окном; шуршание усилилось, а потом внезапно превратилось в нежный свистящий звук. В ком­нату проникал тусклый свет и рассеянной дымкой стелился вдоль голых стен.

— Нагваль! — крикнула я. Как будто вызванный моим заклинанием, Исидоро Балтасар мгновение стоял в футе от моего гамака. Образ был почти реальный, хотя в нем оста­валось что-то неопределенное, как в отражении на воде. Я прочистила горло, собираясь заговорить, но лишь слабый крик сорвался с моих губ, когда образ начал растворяться в тумане. Потом туман зашевелился внезапно и неу­держимо, как ветер за окном.

Слишком возбужденная, чтобы спать, я сидела, завер­нувшись в одеяло, и размышляла, правильно ли я пос­тупила, приехав в дом магов, чтобы найти нагваля Исидоро Балтасара. Я не представляла себе, куда еще можно поехать. После трех месяцев ожидания беспокойство стало настолько сильным, что я вынуждена была действовать. Однажды утром, семь дней тому назад, я, не останавлива­ясь, приехала в дом магов. И тогда у меня не возникло вопроса о том, правильно ли я поступаю — даже когда я перелезла через забор за домом и проникла в дом через не­запертое окно. Однако после семи дней ожидания уверен­ности у меня поубавилось.

Я выпрыгнула из гамака на плиточный пол, больно ударившись голыми пятками. Потом встряхнулась, зная, что это всегда позволяло мне рассеять неуверенность. В это время я обычно не работала, и поэтому опять улеглась в гамак.

Одним из самых важных моментов, которые я усвоила за три года в мире магов, было то, что решения мага окон­чательны. Моим решением было жить и умереть в этом мире. Именно сейчас самое время доказать это.

Странно звучащий неземной смех вывел меня из за­думчивости. Внушая мне суеверный страх, он разнесся по всему дому, а затем снова стало тихо. Я напряженно ждала, но не было никаких других звуков, кроме шуршания сухих листьев, гоняемых ветром по патио. Этот звук походил на слабый скребущий шепот.

Но странный звук не только убаюкал меня, но и пог­рузил в тот же сон, который я сновидела в течение пос­ледних семи ночей.

Я стою в Соноранской пустыне. Полдень. Солнце — се­ребряный диск, сверкающий настолько, что его почти не видно, — остановилось в зените. Вокруг ни звука, ни движения. Высокие кактусы сагварос, протягивающие свои колючие руки к неподвижному небу, стоят как постовые, охраняя безмолвие и неподвижность.

Ветер, казалось, последовавший за мной сквозь сон, подул с исключительной силой. Он со свистом проносился между ветвями мескитовых деревьев и раскачивал их с бе­зумной силой. Столбы красной пыли поднимались и кружили вокруг меня. Стая ворон рассыпалась точками по небу, а потом, похожая на части черного покрывала, тихо оп­устилась на землю в отдалении.

Ветер утих так же внезапно, как и начался. Я повер­нула в сторону далеких холмов. Казалось, я часами шла, прежде чем увидела огромную темную тень на земле. Я под­няла голову. В воздухе на распростертых крыльях не­подвижно висела гигантская птица; она была как будто прикована к небу. Только когда я снова посмотрела на ее темную тень на земле, я поняла, что птица движется. Медленно и непостижимо ее тень скользила впереди меня.

Руководимая необъяснимым побуждением, я попыта­лась оставаться захваченной тенью. Несмотря на то, что я бежала очень быстро, тень все быстрее и быстрее уходила от меня. В изнеможении я споткнулась о свою собственную ногу и плашмя упала на землю.

Когда я встала, чтобы отряхнуть одежду, то за­метила, что птица сидит на валуне рядом. Голова ее слегка повернута ко мне, будто маня. Я осторожно приблизилась. Птица была громадной и рыжевато-коричневой, перья у нее сверкали, как огненная медь. Взгляд янтарного цвета глаз был тяжелым и неумолимым, словно сама смерть.

Я отступила назад, когда птица раскрыла свои широкие крылья и взлетела. Она поднималась и поднима­лась, пока не превратилась в точку на небе. Ее тень на земле протянулась в бесконечность прямой темной линией и слила воедино пустыню и небо.

Я пропела заклинание, уверенная, что догоню птицу, если вызову ветер. Но в моей песне не было силы. Голос раз­летелся на тысячи шепотков, которые быстро раст­ворились в тишине. Пустыня вновь приобрела свой сверхъе­стественный покой. А потом начала крошиться по краям, и постепенно все вокруг меня исчезло...

Постепенно я начала ощущать свое тело, и то, что я лежу в гамаке. Сквозь легкий туман я разглядывала стены комнаты, закрытые стеллажами, полными книг. Потом, когда я полностью проснулась, осознание потрясло меня, как это случалось всякий раз в течение прошедшей недели. Это был не простой сон, и я знала его смысл.

---

Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 13; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!