И. Алексеевой И. Гаврилюк С. Кондратова И. Патрушевой О. и Ю. Черевко 16 страница

С того дня я старалась задавать поменьше вопросов, чувствуя себя неподготовленной к его ответам. Наши встречи приобрели характер ритуалов, в которых я делала все возможное, чтобы быть под стать старику в его изыскан­ном испанском. Я часами сидела в своей комнате, переры­вая всевозможные словари в поисках новых или устаревших слов, которые произвели бы на него впечатление.

Однажды утром, ожидая, пока смотритель принесет за­втрак, я впервые оказалась в его комнате одна. Мне попа­лось на глаза странное старое зеркало и я принялась тща­тельно исследовать его мутную пятнистую поверхность.

— Это зеркало поймает тебя в ловушку, если будешь смотреться в него слишком долго, — произнес голос у меня за спиной.

Ожидая увидеть смотрителя, я обернулась, но обна­ружила, что в комнате никого нет. Охваченная страстным желанием поскорее добраться до двери, я чуть не опрокину­ла одну из скульптур, стоявших возле меня, и машинально протянула руку, чтобы поправить ее, но не успела дотро­нуться, как мне почудилось, будто неопределенным круго­вым движением фигура отдалилась от меня, а затем с поразительно человеческим вздохом заняла первоначаль­ное положение.

— Что случилось? — спросил смотритель, входя в ком­нату. Он поставил большой поднос на свой шаткий столик и, глядя на мое помертвевшее от ужаса лицо, снова спросил, что же произошло.

— Иногда у меня появляется ощущение, что эти мон­стры живые и наблюдают за мной, — произнесла я, кивая в сторону ближайшей скульптуры. Увидев его серьезное лицо, на котором не было и тени улыбки, я поспешила за­верить, что назвала их монстрами, имея в виду не уродство, а скорее их громадные размеры. Сделав несколько судорож­ных вдохов, я повторила, что эти скульптуры кажутся мне живыми.

Украдкой оглядевшись и понизив голос до еле слыш­ного шепота, он произнес:

— Они живые.

Я была так поражена, что начала лепетать что-то о том, как однажды вечером впервые обнаружила его комнату, привлеченная мрачным шепотом ветра, шевелившего зана­веску у разбитого окна.

— Еще тогда они показались мне монстрами, — призналась я с нервным смешком, — чужими духами, на­полняющими сумеречные тени.

Пошевелив губами, смотритель пристально поглядел на меня, затем медленно обвел взглядом комнату.

— Давай-ка лучше обедать, — сказал он в конце кон­цов, — иначе все остынет.

Он придвинул мне стул и, когда я удобно уселась, до­бавил дрогнувшим голосом:

— Ты права, когда называешь их духами. Ведь они — не скульптуры, они — измышления. Их представил себе из образов, промелькнувших в других мирах, один великий нагваль, — пояснил он таинственным тоном.

— Мариано Аурелиано? — спросила я.

Он покачал головой и ответил:

— Нет, его звали Элиас. Он гораздо старше.

— А почему эти измышления стоят в твоей комнате? Разве этот великий нагваль сделал их для тебя?

— Нет, я только присматриваю за ними.

Поднявшись, он сунул руку в карман, достал аккурат­но сложенный белый носовой платок и принялся смахивать пыль с ближайшей скульптуры.

— С тех пор, как я стал смотрителем, следить за ними — моя обязанность. Когда-нибудь с помощью всех этих ча­родеев, которых ты здесь видела, я должен буду вернуть их обратно.

— А куда именно?

— В никуда, в пространство, в вакуум.

— И как ты собираешься это сделать?

— С помощью той же силы, которая доставила их сюда в первый раз. Силы сновидения-наяву.

— Если ты умеешь сновидеть так же, как все эти маги, — начала я осторожно, изо всех сил пытаясь скрыть нотки торжества в голосе, — значит, ты и сам должен быть магом!

— Да, но я не такой, как другие.

Его искреннее признание привело меня в замешатель­ство.

— А в чем же разница?

— А, — отмахнулся он — абсолютно во всем. Но сейчас я не могу объяснить этого. Если я расскажу, ты только разозлишься, станешь еще более замкнутой. Когда-нибудь, однако, ты поймешь все сама, без посторонней помощи.

Я отчаянно пыталась спросить что-нибудь еще, но почувствовала, что все смешалось у меня в голове.

— А ты можешь сказать, откуда нагваль Элиас взял эти измышления?

— Он увидел их в сновидениях и захватил, — ответил смотритель. — Некоторые из них — только копии, которые он снял с тех, что не смог забрать с собой. Остальные — настоящие, привезены отовсюду этим великим нагвалем.

Я не верила его словам, но продолжала:

— А зачем нагваль Элиас принес их?

— Они сами его об этом попросили.

— Зачем?

Разведя руками, смотритель прервал мои исследования и пригласил меня заняться обедом. Его нежелание удовлет­ворить мое любопытство только усилило мой интерес. Я не могла понять, почему он не хочет говорить об этих хитро­умных штуках, а только уклоняется от ответов. Ведь он запросто мог все мне рассказать.

Мы быстро покончили с обедом и он попросил меня достать его раскладную койку из кладовки. Зная его вкусы, я разложила ее перед занавешенной французской дверью. Удовлетворенно вздохнув, он лег, откинув голову на ма­ленькую квадратную подушку, наполненную сушеными бобами и маисовыми зернами, которая была пришита в изголовье. Он утверждал, что она приносит сладкие сны.

— Теперь я готов немного вздремнуть, — сказал он, отпуская ремень на своих штанах.

Это был вежливый способ отделаться от меня.

Раздосадованная его отказом говорить о скульптурах, я свалила нашу посуду на поднос и вылетела из комнаты. Его храп провожал меня всю дорогу до кухни.

Из патио слышался звон гитарных струн.

Я машинально потянулась за фонариком, который де­ржала возле гамака, и посмотрела на часы. Было немногим за полночь. Завернувшись потуже в одеяло, я на цыпочках вышла в коридор, ведущий в патио.

Посреди дворика какой-то мужчина, сидя на тростниковом стуле, играл на гитаре. Я не могла видеть его лица, но знала, что это все тот же Исидоро Балтасар, и я уже видела и слышала его, когда попала сюда впервые. Как и тогда, заметив меня, мужчина сразу перестал играть, под­нялся со стула и вошел в дом.

Едва я вернулась в свою комнату, как он снова начал перебирать струны. Я уже задремала, когда услышала его чистый сильный голос. Он пел, обращаясь к ветру, маня его из глубины молчания и пустоты.

И, словно откликаясь на его печальный зов, ветер набирал силу. Он свистел в ветвях чапарраля, срывал сухие листья с деревьев и, шурша, сметал их в кучи напротив дома.

Рывком я открыла дверь в патио. Ветер заполнил ком­нату невыразимой печалью. В ней не было слез, но лишь меланхолия одиночества и пустоты, праха и древних теней. Ветер с легкостью кружил по комнате. Я ловила его каж­дым движением легких. Он оседал у меня в груди, и чем глубже я дышала, тем легче себя чувствовала.

Я вышла наружу и, пробираясь между высокими кус­тами, направилась за дом. Луна ярко освещала выбеленные стены домика и широкую открытую лужайку, расчищен­ную от леса. Опасаясь, что меня могут заметить, я перебе­гала от дерева к дереву и, прячась в густой, тени крон, на­конец добралась до двух цветущих апельсинов за стеной, прикрывающей дорожку к домику.

Из-за чапарраля ветер доносил звуки легкого смеха и неясные обрывки разговора. Собрав все свое мужество, я дерзко ринулась вдоль дорожки и очутилась перед дверью маленького темного дома. Дрожа от волнения, я пробралась к открытому окну и узнала голоса Делии и Флоринды. Но край окна был слишком высоко, и мне не было видно, что они делают.

Я ожидала услышать что-нибудь значительное, откро­вение, которое поразило бы мой разум, привело бы меня в восторг и помогло бы мне в том, ради чего я была здесь — победить мою неспособность к сновидению. Но они только сплетничали, и я настолько увлеклась их злорадными пере­шептываниями, что несколько раз рассмеялась вслух, за­быв об осторожности.

Сначала я думала, что они болтают о ком-то посторон­нем, однако, прислушавшись, поняла, что речь идет о женщинах — сновидящих и наиболее язвительные заме­чания направлены против Нелиды.

Они говорили, что после стольких лет она все еще неспособна уйти из объятий этого мира. Она не только полна самодовольства — они утверждали, что она целыми днями торчит перед зеркалом — но еще и похотлива. Она делает все, что в ее силах, чтобы быть сексуально привлекательной и соблазнить нагваля Мариано Аурелиано. Одна из женщин злорадно заметила, что, в конце концов, она единственная, кто может пристроить его чудовищный воз­бужденный член.

Затем они заговорили о Кларе. Они назвали ее важной слонихой, считающей своей обязанностью одарить каждого благодеянием. Объектом ее внимания в данный момент был нагваль Исидоро Балтасар, и она собиралась преподнести ему свое обнаженное тело. Не для того, чтобы отдаваться, а лишь только чтобы демонстрировать: один раз утром и один раз в сумерках. Она была убеждена, что таким образом поз­нает сексуальную удаль молодого нагваля.

Дальше речь пошла о Зулейке. Они сказали, что у нее мания считать себя святой, девой Марией. Ее так называе­мая духовность — не что иное, как безумие. Время от вре­мени разум покидает ее и, когда бы ни случился такой припадок помешательства, она начинает мыть весь дом снизу доверху, даже камни в патио и на поляне.

Затем настала очередь Хермелинды. Ее изобразили как очень рассудительную, очень правильную — настоящую представительницу средних классов. Как и Нелида, она сп­устя столько лет не могла удержаться от стремления быть идеальной женщиной и безупречной домохозяйкой. Хотя она совсем не умела готовить и шить, занимать гостей бесе­дой или игрой на фортепиано, она хотела, — говорили они смеясь, — чтобы ее считали образцом женственности, как Нелида хотела выглядеть капризной и озорной.

— Если хотя бы две из них объединят свои способности, — заметил чей-то голос, — то получится женщина, идеаль­ная для своего господина: безукоризненная на кухне или в гостиной, одетая в передник или вечернее платье, и безуп­речная в спальне, задирающая юбку, когда бы хозяин ни захотел этого.

Когда наступила тишина, я бегом вернулась в дом, в свою комнату и бросилась в гамак. Однако, сколько ни пыталась, заснуть больше не смогла. Мне казалось, будто какая-то защитная оболочка вокруг меня разорвалась, уничтожив все наслаждение, все очарование пребывания в доме магов. Мне оставалось лишь думать о том, что вместо того, чтобы наслаждаться жизнью в Лос-Анжелесе, я про­торчала здесь, в Соноре, в компании выживших из ума ста­рух, занятых только болтовней.

Я пришла сюда за советом. Но на меня не обращали внимания, принудив к обществу дряхлого старика, которо­го я к тому же считала женщиной. К тому времени, когда мы со смотрителем сели завтракать, я привела себя в такое состояние праведного гнева, что не могла проглотить ни ку­сочка.

— Что случилось? — спросил старик, внимательно гля­дя на меня. Обычно он избегал смотреть прямо в глаза. — Ты не хочешь есть?

Я в бешенстве подняла глаза и, отбросив все попытки удержать себя в руках, обрушила на него всю тяжесть на­копившегося во мне гнева и несбывшихся надежд.

Продолжая причитать, я внезапно ощутила проблеск рассудительности и попыталась убедить себя в том, что старик ни в чем не виноват, что он не делал мне ничего плохого, и я должна быть только благодарна ему. Но меня уже невозможно было остановить. Мои мелкие обиды обрели свою собственную жизнь, а голос становился все бо­лее пронзительным по мере того, как я все больше преу­величивала и искажала события последних дней. С чувст­вом злорадного удовлетворения я рассказала ему, как подслушивала этой ночью.

— Они ни в чем не хотят помогать мне, — самоуверен­но утверждала я. — Они заняты только сплетнями и гово­рят ужасные вещи о женщинах -сновидицах.

— Что же такое ты услышала?

С огромным удовольствием, удивляясь своей необыч­ной способности припомнить каждую деталь их злобных замечаний, я рассказала ему все.

— Очевидно, они говорили о тебе, — заявил он, когда я кончила говорить, — образно, разумеется.

Он подождал, пока его слова дойдут до меня, и не дожидаясь, когда я начну возражать, невинно спросил:

— А разве ты хоть немного не похожа на всех тех, о ком они говорили?

— На черта я похожа! — взорвалась я. — Мне надоел этот шизофренический бред. Я не хочу этого слышать даже от образованного человека, и меньше всего — от тебя, прок­лятый пеон!

От неожиданности он широко раскрыл глаза, его худо­щавые плечи опустились. Я не чувствовала ни малейшего сострадания к нему, мне было только жаль себя и своего времени, потраченного на то, чтобы рассказать ему все это.

Я уже была готова признать, что зря проделала этот длинный и трудный путь ночью, когда заметила его взгляд, полный такого презрения, что мне стало стыдно за свою несдержанность.

— Если ты будешь держать себя в руках, то поймешь, что маги ничего не делают только для собственного развле­чения, чтобы произвести на кого-то впечатление или просто дать выход своей магической силе, — сказал он с подчерк­нутым спокойствием. — Все их поступки имеют свою цель и причину.

Он внимательно посмотрел на меня с таким выра­жением, что мне захотелось убраться прочь.

— И перестань ходить с таким видом, будто у тебя каникулы, — отметил он. — Для магов ты — у них в плену, а не на празднике.

— Что ты пытаешься объяснить мне? Говори сразу, не тяни! — гневно потребовала я.

— Как можно сказать еще понятней? — обманчивая мягкость его голоса скрывала от меня истинный смысл слов. — Маги все сказали тебе прошлой ночью. В образе четырех женщин планеты сновидящих они показали тебе, кто ты есть на самом деле: шлюха с манией величия.

Я была настолько ошеломлена, что на мгновение за­стыла. Затем гнев, горячий, как лава, мгновенно заполнил все мое тело.

— Ты — жалкий ничтожный кусок дерьма! — завизжала я и двинула его ногой в пах. И еще не кос­нувшись его, я уже видела маленького старого ублюдка извивающимся от боли на земле. Однако мой пинок так и не достиг цели: с проворством призового борца смотритель отскочил в сторону.

Продолжая широко улыбаться, он смотрел на меня, тя­жело дышащую и стонущую, — жестко и холодно.

— Ты пытаешься проделать с нагвалем Исидоро Балтасаром все те штуки, о которых они говорили. Ты так воспитана. Подумай об этом вместо того, чтобы злиться.

Я хотела заговорить, но не могла произнести ни слова. Меня поразило не столько то, что он говорил, сколько его отрешенно безразличный, холодный тон. Я бы предпочла, чтобы он накричал на меня. По крайней мере, я бы знала, что мне делать: кричала бы еще громче.

Сопротивляться не имело смысла. Я убеждала себя, что он не прав, что он просто злой и дряхлый старик. Я уже не сердилась на него, но и не собиралась воспринимать всерьез.

— Я надеюсь, ты не собираешься лить слезы, — пре­дупредил он, прежде чем я оправилась от шока.

Несмотря на свою решимость не сердиться на старого ублюдка, я покраснела от злости.

— Конечно, нет, — бросила я и, желая достать его но­гой еще раз, закричала, что он всего лишь уборщик курино­го дерьма и заслужил, чтобы его поколотили за наглость; но его тяжелый безжалостный взгляд лишил меня энергии.

Все тем же учтивым невыразительным тоном он каким-то образом сумел убедить меня в том, что я должна попросить у него прощения.

— Мне очень жаль, — извинилась я искренне. — Мое плохое настроение и ужасные манеры всегда берут верх.

— Я знаю. Они предупредили меня об этом, — сказал он серьезно и добавил уже улыбаясь: — Ешь.

Весь завтрак я чувствовала себя не в своей тарелке. Я медленно жевала, незаметно наблюдая за ним, и видела, что он не злится на меня, хоть и не делает ни малейшего усилия, чтобы продемонстрировать это.

Я пыталась утешить себя этой мыслью, но не нашла в ней ничего успокаивающего. Я чувствовала, что его без­различие не было ни умышленным ни надуманным. Он не был зол на меня, просто все, что я говорила и делала, не произвело на него никакого впечатления.

Я проглотила последний кусок и, удивляясь собствен­ной уверенности, сказала первое, что пришло мне в голову:

— Ты не смотритель.

Он посмотрел на меня и спросил:

— А кто, по-твоему?

Его лицо расплылось в забавной усмешке. Глядя на его улыбку, я забыла о всякой осторожности. Потрясающее без­рассудство овладело мной.

— Ты — женщина, ты — Эсперанса! — выпалила я.

Облегчив душу этим признанием, я успокоилась и, громко вздохнув, добавила:

— Вот почему ты единственная, у кого есть зеркало. Тебе необходимо смотреться в него, чтобы помнить, мужчина ты или женщина.

— Должно быть, на тебя подействовал воздух Соноры. — Он задумчиво посмотрел на меня. — Известно, что раз­реженный воздух очень своеобразно влияет на человека.

Он потянулся к моему запястью и, крепко сжав его, добавил:

— Или, возможно, у тебя такой скверный и тяжелый характер, что ты абсолютно уверенно болтаешь все, что придет в голову.

Посмеиваясь, смотритель наклонился ко мне и пред­ложил:

— Давай ляжем вместе отдохнем. Это будет нам полез­но. У нас обоих тяжелый характер.

— О, да! — воскликнула я, не зная, обидеться или рас­смеяться в ответ на его предложение. — Ты хочешь, чтобы я спала с тобой? — и добавила, что Эсперанса предупреж­дала меня об этом.

— Почему ты отказываешься, если считаешь меня Эсперансой? — спросил он, растирая мне затылок.

Его рука была мягкой и теплой.

— Я не отказываюсь, — слабо защищалась я, — просто я терпеть не могу спать днем и никогда не делаю этого. Мне говорили, что даже ребенком я ненавидела дневной сон.

Я говорила быстро и нервно, путая слова и повторяясь. Мне хотелось встать и уйти, но едва заметное прикосно­вение его руки удерживало меня на месте.

— Я знаю, что ты — Эсперанса, — настаивала я скоро­говоркой. — Я узнаю ее прикосновение — оно такое же успокаивающее.

Я почувствовала, как моя голова клонится вниз, глаза сами закрываются.

— Так и есть, — согласился он мягко. — Я лучше уло­жу тебя, хоть ненадолго.

Приняв мое молчание за согласие, он вытянул из кла­довки свою койку и два одеяла, и протянул одно мне.

Я не переставала удивляться. Не знаю почему, но я легла без возражений. Из-под полуприкрытых век я наблю­дала, как он потянулся до хруста в суставах, сбросил ботинки, расстегнул ремень и наконец улегся рядом со мной. Уже под одеялом он выскользнул из своих штанов и небрежно уронил их рядом с ботинками.

Он поднял одеяло. Краснея, я уставилась на него со смешанным чувством любопытства и удивления. Его обна­женное тело было совсем не таким, каким я его представ­ляла — гибкое, гладкое, как у Эсперансы, совсем без волос. Он был тонок, как тростник, но мускулист. И, определенно, он был мужчиной. Причем — молодым.

Не задумываясь ни на мгновение, но затаив дыхание, я робко подняла свое одеяло...

Приглушенный звук женского смеха заставил меня за­крыть глаза и притвориться спящей. Но зная, что никто не собирается входить в комнату, я расслабилась.

Я положила руки за голову и меня поглотило сверхъе­стественное ощущение того, что смотритель и этот тихий смех, доносящийся из коридора, восстановили равновесие, вернули магическую оболочку, окутывавшую меня.

Я не понимала, что со мной происходит, но чем больше расслаблялось мое тело, тем ближе я продвигалась к ответу.

Глава 14

После возвращения из дома ведьм я совсем перестала нуждаться в каком бы то ни было участии или поддержке. Женщины-маги помогли мне обрести удивительную ясность и какую-то эмоциональную устойчивость, которой прежде у меня никогда не было. И причиной было не внезапное изменение моей личности, а то, что у моего существования появилась ясная цель. Судьба определилась: я должна бороться за освобождение своей энергии. Только и всего. Проще некуда.

Но мне не удавалось четко или хотя бы смутно вспомнить все то, что произошло за три месяца, проведен­ные мной в их доме. У меня ушли годы на решение этой задачи, выполнять которую я ринулась со всей своей энергией и решимостью.

Однако нагваль Исидоро Балтасар предостерег меня от ошибочности ясно очерченных целей и окрашенного эмоциями осознания. Он сказал, что они бесполезны, пос­кольку действительной ареной борьбы мага является пов­седневная жизнь, где поверхностные доводы рациональ­ности не выдерживают давления.

Примерно то же самое говорили женщины-маги, но де­лали они это в более гармоничной форме. Поскольку обыч­но, объясняли они, сознание женщин подвергается манипуляциям, их легко склонить к соглашению, являю­щемуся лишь бессмысленной реакцией на давление. Но если действительно удается убедить женщин в необ­ходимости изменения их выбора в жизни, то битва уже наполовину выиграна. И даже если они не соглашаются, их осознание является намного более надежным, чем у мужчин.

Я могла сравнивать две точки зрения. Мне казалось, что обе правильны. Время от времени под натиском обыден­ного мира все мои логические обоснования магии рушились, но мое первоначальное обязательство перед миром магов никогда не требовало пересмотра.

Понемногу я начала приобретать энергию, достаточ­ную для сновидения. Это в конце концов дало мне возмож­ность понять сказанное женщинами: Исидоро Балтасар — новый нагваль. И теперь он больше не человек. Осознание этого также дало мне достаточно энергии для того, чтобы периодически возвращаться в дом ведьм.

Эта усадьба, известная как дом ведьм, принадлежала всем магам группы нагваля Мариано Аурелиано. Большой и массивный снаружи, дом был неотличим от других пост­роек поблизости и почти незаметен, несмотря на буйно раз­росшуюся цветущую бугенвиллею, свисающую со стены, которая окружала участок. По словам магов, люди про­ходили мимо дома, не замечая его, потому что он был пок­рыт разреженным туманом, подобным тонкой вуали, кото­рая видима для глаза, но не осознается умом.

Однако внутри дом производил сильное и неизгладимое впечатление. Возникало ощущение, что попадаешь в другой мир. Три патио, затененные фрукто­выми деревьями, создавали в темных коридорах и выхо­дящих в них комнатах призрачное освещение. Но более все­го в этом доме поражали кирпичные и кафельные полы, выложенные в виде причудливых узоров.

Дом ведьм не был уютным местом, хотя в нем царила атмосфера дружелюбия. Однако никто не осмелился бы на­звать его жилищем, ибо в нем чувствовалось нечто безличное и строго аскетическое. Он был местом, где старый нагваль Мариано Аурелиано и его маги постигали свои сны и реализовывали свое намерение. Поскольку заботы этих магов не имели отношения к повседневности, то и дом отра­жал их поглощенность другим миром. В его облике действительно проявлялись их индивидуальности, но не как личностей, а как магов.

В доме ведьм я общалась со всеми магами из группы нагваля Мариано Аурелиано. Они не учили меня магии или хотя бы сновидению. По их мнению, учиться мне было не­зачем. Они говорили, что моя задача состоит в вспоминании того, что произошло между всеми ими и мной в то первое время, когда мы были вместе, и, в особенности, я должна была помнить все то, что делали или говорили для меня Флоринда с Зулейкой.

Когда бы я ни обращалась к ним за помощью, они неизменно отказывались делать для меня что-либо. Все они были убеждены, что без необходимой мне энергии все, что они будут делать, является для них самоповторением, а на это у них нет времени.

Вначале я воспринимала их отказы как невеликодуш­ные и невежливые. Однако спустя некоторое время я пере­стала донимать их вопросами и просто радовалась их присутствию и их компании. Я осознала, что они, конечно же, совершенно правы, отказываясь играть в нашу излюб­ленную интеллектуальную игру, суть которой в разыгрывании роли интересующегося человека, задающего так на­зываемые душеспасительные вопросы, которые обычно не имеют для нас абсолютно никакого значения. И причина их бессмысленности заключёна в отсутствии у нас энергии для того, чтобы последовать услышанному. В ответ на такие вопросы мы можем только соглашаться или не согла­шаться.

Тем не менее в связи с нашим ежедневным общением я кое-что поняла в их мире. Сновидящие и сталкеры вопло­щали среди женщин два настолько разных способа пове­дения, насколько это было возможно.

Сначала я удивлялась тому, что в группу сновидящих — Нелида, Эрмелинда и Клара — входили самые насто­ящие сталкеры. Ибо, насколько я смогла убедиться, мое общение с ними происходило строго на повседневном зем­ном уровне. И лишь позднее я все-таки полностью осознала, что даже просто их присутствие безо всякого нажима вызы­вало новую модальность моего поведения. То есть, в их присутствии я не ощущала никакой необходимости самоут­верждения. Не было никаких сомнений, никаких вопросов с моей стороны, когда бы я ни находилась с ними. Они обладали удивительной способностью без всяких слов за­ставлять меня видеть абсурдность моего существования. И еще, я не чувствовала никакой необходимости в своей са­мозащите.

Возможно, именно этот недостаток убежденности и ясности, делавший меня уступчивой, позволял мне воспринимать их безо всякого сопротивления. Не потребо­валось много времени, чтобы я поняла, что женщины- сновидящие, общаясь со мной на земном уровне, давали мне модель поведения, необходимую для переориентации моей энергии в новое русло. Они хотели, чтобы изменился сам способ, при помощи которого я сосредоточивалась на мирских делах, таких как приготовление пищи, уборка, стирка, пребывание в колледже, зарабатывание на жизнь. Эти дела, говорили они, должны выполняться при условии добрых предзнаменований; они должны быть не случай­ными делами, а искусными попытками, каждая из кото­рых имеет свое значение.

Прежде всего именно их общение между собой и с женщинами-сталкерами заставило меня осознать, на­сколько особенными они были. В своей человечности, своей простоте они были лишены обычных человеческих слабо­стей. Всеобщее знание у них легко уживалось с индивиду­альными чертами характера, такими как вспыльчивость, мрачность, грубая сила, ярость или слащавость.

Находясь рядом с любым из этих магов, я испытывала совершенно особое ощущение присутствия на вечном празднике. Но это был только мираж. Они шли по беско­нечной тропе войны. И врагом была идея собственной личности.

В доме ведьм я встретила также Висенте и Сильвио Мануэля, двух других магов из группы нагваля Мариано Аурелиано.

Висенте был явно испанского происхождения. Я узна­ла, что его родители прибыли из Каталонии. Это был худой, аристократического вида мужчина с обманчиво слабыми руками и ногами. Он любил ходить в шлепанцах и пред­почитал сорочкам пижамные рубахи, одетые поверх брюк цвета хаки. Румяные щеки у него странно сочетались с общей бледностью. Красивая ухоженная бородка дополняла характерным штрихом отличающую его рассеянную мане­ру поведения.

Он не только выглядел как ученый, но и был таковым. Книги в комнате, где я спала, были его, или вернее, именно он собирал и читал их, занимался ими. Его эрудиция, — не было ничего такого, о чем бы он не знал — была привлека­тельна еще и тем, что он всегда вел себя как ученик. Я была уверена, что вряд ли это случайно, поскольку было очевидно, что он знает значительно больше, чем остальные. Именно благородство духа позволяло ему с удивительной естественностью и без каких-либо нареканий делиться своими знаниями с теми, кто знал меньше.

Кроме того, я познакомилась с Сильвио Мануэлем. Это был среднего роста, полный, смуглый и безбородый индеец. В моем представлении именно так, загадочно и зловеще, должен был выглядеть злой брухо. Его явная угрюмость пугала меня, а его редкие ответы безжалостно раскрывали природу того, во что я верила.

Только узнав его, я на самом деле поняла, как он ве­селился в душе, создавая этот образ. Он был самым откры­тым, а для меня еще и самым очаровательным из всех ма­гов. Тайны и слухи были его страстью, независимо от того, какая доля правды или лжи в них содержалась. Именно в его пересказе они приобретали для меня и для других аб­сурдное звучание. Он обладал также неисчерпаемым запа­сом шуток, по большей части неприличных. Лишь он любил смотреть телевизор и, таким образом, всегда был в курсе событий в мире. Обычно он рассказывал их с большими преувеличениями, для пикантности приправляя их изрядной долей злой иронии.

Сильвио Мануэль был замечательным танцором. Его знание индейских магических танцев было просто феноме­нальным. Он двигался с восхитительной непринужденно­стью и часто просил меня потанцевать с ним. Что бы это ни было, венесуэльский ли джоропо, камбия, самба, танго, твист, рок-н-ролл или томное болеро, он все их знал.

Я также поддерживала отношения с Джоном, индей­цем, с которым меня познакомил нагваль Мариано Аурелиано в Тусоне, штат Аризона. Его круглое, добродуш­ное, общительное лицо на самом деле было лишь маской. Он оказался самым необщительным из всех магов. Выпол­няя различные поручения, он разъезжал по окрестностям на своем пикапе. В его обязанности входил также мелкий ремонт в самом доме и на участке.

Если я не докучала ему вопросами или разговорами, храня молчание, то он частенько брал меня с собой по своим делам и показывал мне, как приводить в порядок вещи. От него я узнала, как заменить прокладки и отрегулировать текущий кран или туалетный бачок; как починить утюг; выключатель; как заменить масло и свечи зажигания в моей машине. Под его руководством я вполне овладела на­выками правильной работы с молотком, отверткой, пилой и электродрелью.

---

Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 17; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!