И. Алексеевой И. Гаврилюк С. Кондратова И. Патрушевой О. и Ю. Черевко 20 страница

Я обернулась. Под рамадой стояла Эсперанса, возясь с огнем на поднятой платформе, сделанной из тростника и обмазанной толстым слоем глины. Она казалась незнако­мой и далекой в бросающем отблески живом свете пламени, как будто ее отделяло от меня расстояние, ничего общего не имеющее с пространством.

— Не бойся, — приказала она. Затем чуть слышно про­бормотала: — Мы все видим сны друг друга, но сейчас ты не сновидишь. — Должно быть мое лицо выражало сом­нение. — Поверь мне, ты не сновидишь, — заверила она меня.

Я чуть-чуть приблизилась к ней. Не только ее голос показался незнакомым, она сама была какой-то другой. С того места, где я стояла раньше, она казалась Эсперансой, но чем-то была похожа на Зулейку. Я подошла к ней совсем близко. Это была Зулейка! Молодая, сильная и очень красивая. Ей не могло быть больше сорока. Овальное лицо обрамляли кудрявые, начинающие седеть черные волосы. Гладкое и бледное лицо освещалось влажными, широко поставленными черными глазами. Ее взгляд был обращен в себя, загадочный и ясный. Тонкая верхняя губа свиде­тельствовала о строгости, а нижняя, полная и чувственная, выдавала доброту, почти страстность.

Околдованная переменой в ней, я уставилась на нее, как зачарованная. Точно, сновижу, подумала я.

Ее чистый смех заставил меня осознать, что она прочла мои мысли. Она взяла меня за руку и сказала ласково: — Ты не сновидишь, моя дорогая. Это действительно я, твой учитель сновидений. Я Зулейка. Эсперанса — это мое второе я. Маги называют это телом сновидения.

Сердце так прыгнуло, что в груди стало больно. От вол­нения и восхищения я чуть не задохнулась. Я безуспешно попыталась освободить свою руку: она держала ее слишком крепко. Я сильно зажмурилась. Больше всего мне хотелось, чтобы, когда я их открою, ее здесь не оказалось. Но она, конечно, осталась на месте, с лучезарной улыбкой на губах. Я снова закрыла глаза, потом попрыгала и топнула в неистовстве ногой. Свободной рукой я несколько раз ударила себя по щеке, пока та не покраснела от боли. Все напрасно: я не просыпалась. Сколько бы я ни закрывала глаза, она была тут.

— Довольно, по-моему, — засмеялась она, и я попросила ее стукнуть меня.

Она с готовностью сделала это, два раза сильно ударив меня по предплечьям длинной твердой тростью.

— Бесполезно, дорогая, — проговорила она медленно, словно устав, и, глубоко вздохнув, отпустила мою руку. По­том снова заговорила: — Это не сон. И я Зулейка. Когда я сновижу, то я Эсперанса или еще кто-нибудь. Но сейчас я не собираюсь этим заниматься.

Мне хотелось хоть что-то сказать, но я не могла. Язык присох к нёбу, и я смогла только взвизгнуть по-собачьи, стараясь расслабиться, и дышала, как меня учили на за­нятиях по йоге.

Она тихонько засмеялась, скорее всего, над моими усилиями. Смех прозвучал утешительно и успокоил меня: в нем было так много тепла, такого полного доверия, что тело моментально расслабилось.

— Ты — сталкер, — продолжала она, — и поэтому принадлежишь Флоринде. — В голосе ее не было ни утвер­ждения, ни отрицания. — Но ты еще и сомнамбула и по природе своей — сновидящая. Благодаря этим способностям ты принадлежишь и мне.

С одной стороны, я хотела громко рассмеяться и ска­зать ей, что она сходит с ума. С другой же - я полностью была с ней согласна.

— И каким же именем теперь тебя называть? решительно спросила я.

— Каким именем? — переспросила она, смотря на ме­ня, как будто это было само собой разумеющимся. — Я Зу­лейка. Что это, по-твоему? Игра? Мы здесь не в игры игра­ем.

Опешив, я пробормотала про себя: —Я и не думаю, что это игра.

— Когда я сновижу, я — Эсперанса, — продолжала она довольно резко. Лицо ее было одновременно суровым и просветленным, безжалостно открытым. — Если не сновижу, — я Зулейка. Но кем бы я ни была — Зулейкой, Эсперансой или кем-то еще, — тебя это не должно волно­вать. Я остаюсь твоим учителем сновидения.

Я могла только по-идиотски кивнуть. Даже если бы мне и нужно было что-то сказать, я бы не смогла. От страха меня прошиб холодный липкий пот. В животе у меня бурлило и мочевой пузырь готов был вот-вот лопнуть. Я хотела в туалет, освободиться от всего этого.

Терпеть не было больше сил. Или я опозорюсь на этом месте, или добегу до туалета во дворе. У меня хватило духу, чтобы сделать последнее.

Зулейка засмеялась, как девчонка; пока я бежала, я все слышала ее смех.

Когда я вернулась во двор, она усадила меня рядом с собой на ближнюю скамейку. Я по инерции подчинилась ей и нетерпеливо села, нервно сплетя руки на сомкнутых ко­ленях.

Ее глаза явно светились суровостью и добротой. В голо­ве мелькнуло, как будто я уже это знала, что ее безжалост­ность была ничем иным, как внутренней дисциплиной. Твердое самообладание пронизывало все ее существо трога­тельной недосказанностью и таинственностью. Это была таинственность чего-то загадочного, непознанного. Именно поэтому куда бы она ни шла, я всюду следовала за ней, как щенок.

— У тебя было сегодня два перехода, — объяснила Зу­лейка. — Первый — из обычного состояния бодрствования в сновидение-наяву, а второй — назад. Первый был плав­ным и незаметным, а второй — похож на кошмар. Так бывает обычно. Каждый из нас переживает эти переходы подобным образом.

Я попыталась выдавить из себя улыбку. — Но я так и не знаю, как это случилось. Я не осознала ни одного. Со мной просто что-то происходило и я вдруг попадала в сновидение, не зная, как это случалось.

Ее глаза загорелись. — Обычно это делается так: видят сон, заснув в гамаке или еще в чем-нибудь, висящем на балке крыши или под деревом. В подвешенном состоянии мы не касаемся земли. Земля препятствует нам, помни это. В таком подвешенном состоянии новичок в сновидении мо­жет осознать, как энергия переходит из состояния бодрст­вования в сон и из сновидения-во-сне в сновидение-наяву.

Как тебе уже говорила Флоринда, все связано с энергией. В момент ее появления ты и переходишь.

Теперь проблема будет заключаться в том, сможешь ли ты накопить достаточно энергии, потому что маги не смогут больше давать ее тебе. — Зулейка нарочито высоко подняла брови и добавила. — Посмотрим. Я постараюсь напомнить это тебе, когда мы окажемся в одном сновидении. — За­метив тревогу на моем лице, она рассмеялась с детской не­посредственностью.

— Как мы попадаем к друг другу в сновидение? — поинтересовалась я, глядя в ее удивительные глаза. Они были темные и сияющие, с льющимися из зрачков пото­ками света.

Вместо ответа Зулейка подбросила в огонь несколько веток. Угли вспыхнули, рассыпались, и свет стал ярче. Мгновенье она стояла неподвижно, уставясь в огонь, словно вбирая в себя его свет. Потом резко повернулась и, мельком взглянув на меня, присела, обхватив ноги сильными мус­кулистыми руками. Глядя в темноту и прислушиваясь к треску огня, она покачивалась из стороны в сторону.

— Как мы попадаем к друг другу в сновидение? — пов­торила я.

Зулейка перестала раскачиваться. Она покачала голо­вой, подняла глаза, вздрогнув, как будто очнулась.

— Сейчас я не могу тебе этого объяснить, — заявила она. — Сновидение непостижимо. Нужно это прочувство­вать, а не обсуждать. Как и в повседневной жизни: прежде чем что-то объяснять и анализировать, нужно это испытать. — Она говорила медленно и осторожно, подчеркивая, как это важно. — К тому же, иногда объяснения преждевремен­ны. Сейчас как раз такой случай.

Настанет время, когда тебе все это будет ясно, — пообе­щала Зулейка, увидев мое разочарование.

Быстрым легким движением она поднялась на ноги и продолжала смотреть в огонь, ее глаза как будто насы­щались огнем. Ее тень от огня на стене и потолке рамады выросла до огромных размеров. Едва кивнув, она поверну­лась и, плавно взмахнув своей длинной юбкой, исчезла внутри дома.

Мои ноги словно вросли в землю, и я не могла шевель­нуться. Я едва дышала, а стук ее сандалий все удалялся. — Не оставляй меня здесь! — завопила я в панике. — Мне нужно кое-что узнать.

Зулейка мгновенно появилась в дверях. — Что тебе нужно узнать? — спросила она отчужденным, почти рассе­янным тоном.

— Прости, — пролепетала я, глядя в ее сияющие глаза и изучая ее, почти загипнотизированная. — Я не хотела кричать, но испугалась, что ты ушла в одну из комнат, — извиняющимся тоном добавила я и посмотрела на нее умо­ляюще, в надежде, что она мне хоть что-нибудь объяснит.

Она не ответила и снова спросила, что мне нужно уз­нать.

— Поговоришь со мной, когда снова встретимся? — выпалила я первое, что пришло мне в голову, опасаясь, что она уйдет, если я замолчу.

— Когда мы снова встретимся, это будет не тот мир, каким он был раньше. Кто знает, что мы там будем делать?

Я настаивала: — Но совсем недавно ты сама сказала, что ты мой учитель сновидения. Не оставляй меня в темно­те. Объясни. Я больше не могу выносить это мученье. Я разбита.

— Да, ты, конечно, разбита, — признала она небрежно — Но только потому, что ты не позволяешь себе идти ста­рым путем. Ты хорошая сновидящая. Мозги сомнамбулы имеют внушительный потенциал. То есть... если воспита­ешь характер.

Я едва расслышала, что она сказала. Я пыталась соб­раться с мыслями, но не могла. Образы событий, вспомина­емых смутно, последовательно пронеслись в моей голове с невероятной скоростью. Их порядок и природа не повино­вались моей воле. Эти образы превращались в ощущения, которые, несмотря на свою точность, не могли быть опреде­лены ни словами, ни мыслями.

На лице Зулейки появилась широкая улыбка: она, очевидно, знала, что я испытываю.

— Из-за этого мы все помогали нагвалю Мариано Аурелиано втолкнуть тебя во второе внимание, — произнес­ла она медленно и спокойно. — В нем мы находим плав­ность и непрерывность, как и в повседневной жизни. В обоих случаях практическая сторона преобладает. Мы дей­ствуем плодотворно и там, и здесь. Но единственное, чего мы не можем сделать во втором внимании, — так это раз­ложить то, что мы испытываем, на составные части, чтобы разобраться в этом, чувствовать себя безопасно, понимать это.

Пока она говорила, я думала про себя: — Теряет время, рассказывая мне все это. Она что, не понимает, что я слишком глупа для ее разъяснений? — Но она продолжала говорить, широко улыбаясь, вероятно, сознавая, что для ме­ня признание своей глупости, означает то, что я каким-то образом изменилась; иначе я никогда не признала бы та­кую точку зрения, даже для себя лично.

— Во втором внимании, — продолжала она, — или, как я предпочитаю называть его, — в сновидении-наяву — нужно верить, что сновидение — это такая же реальность, как повседневный мир. Другими словами, нужно призна­вать это безоговорочно. Для магов устремления в этом мире или в другом управляются безупречными законами, а за этими безупречными законами лежит молчаливое признание. И молчаливое признание не является принятием. Молчаливое признание включает в себя некий активный элемент: оно включает в себя действие. — Ее го­лос звучал очень мягко, а когда она остановилась, в глазах был какой-то лихорадочный блеск. — В тот момент, когда начинаешь cнoвuдemь-нaяву, открывается мир увлекатель­ных неизведанных возможностей. Мир, в котором самые смелые представления становятся реальностью. В котором ждешь неожиданного. Это время, когда начинается насто­ящее приключение человека. Мир становится миром неог­раниченных возможностей и чудес.

Зулейка долго молчала; казалось, она раздумывает, что бы еще сказать. — С помощью нагваля Мариано Аурелиано ты видела однажды даже сияние сурэма, — на­чала она, и ее тихий задумчивый голос стал еще тише. — Магические создания, которые существуют лишь в индейских легендах. Сурэм — это существа, которых маги могут видеть только во время сновидения-наяву на самом глубоком уровне. Это существа из другого мира; они светят­ся, как фосфоресцирующие земные существа.

Она пожелала мне спокойной ночи, повернулась и исчезла в доме. Секунду я стояла онемев, потом стремитель­но бросилась за ней. Едва достигнув порога, я услышала за спиной голос Флоринды:

— Не догоняй ee!

Присутствие Флоринды оказалось настолько не­ожиданным, что мне пришлось прислониться к стене и подождать, пока сердце не станет биться нормально. — Со­ставь мне компанию, — сказала Флоринда. Она сидела на скамейке, подбрасывая ветки в огонь. Неуловимый свет в ее глазах, призрачная белизна ее волос скорее вспоминались, чем виделись. Я растянулась на скамейке рядом с ней и, как будто это было чем-то совершенно есте­ственным, положила голову ей на колени.

— Никогда не догоняй Зулейку или кого-либо из нас в подобных случаях, — сказала Флоринда, расчесывая мои волосы пальцами. — Как ты знаешь теперь, Зулейка не та, кем кажется. Она всегда больше, нечто большее. Никогда не пытайся определить ее, потому что когда ты думаешь, что все возможности исчерпаны, она поставит тебя в тупик, оказавшись еще больше, чем ты могла представить себе в самых необузданных фантазиях.

— Я знаю, — вздохнула я удовлетворенно. Я почувст­вовала, как уходит напряжение. Я чувствовала, как оно покидает мое тело. — Зулейка — это некий сурэм с гор Бакатете, — сказала я в абсолютной уверенности. — Я всег­да знала об этих созданиях. — Видя удивление на лице Флоринды, я продолжала отважно. — Зулейка — не земное существо. Она — создание. Она сама — магия.

— Нет, — категорически возразила мне Флоринда. — Зулейка — земное существо. А вот Эсперанса нет. — Улыб­нувшись мне, она добавила: — Это должно быть достойной загадкой для тебя.

— Кажется, я поняла, — пробормотала я,—но я такая невосприимчивая и не могу сформулировать, что я поняла.

— У тебя хорошо получается, — тихо усмехнулась она. — Будучи такой невосприимчивой, какой ты бываешь обычно, тебе нужно подождать, пока ты действительно, на самом деле, на 100 процентов проснешься, чтобы понять. Весь фокус в том, чтобы остаться в повышенном осознании. Когда мы в повышенном осознании, нет ничего невозмож­ного для понимания. — Чувствуя, что я готова прервать ее, она закрыла мне рот рукой и добавила: — Не думай сейчас об этом. Всегда помни, что ты обладаешь силой воз­действия, даже в состоянии повышенного осознания, а твое мышление несовершенно.

Я услышала, что кто-то движется в тени за кустами. — Кто там? — спросила я, привстав. Я оглянулась, но нико­го не увидела. Женский смех эхом отозвался во дворе. — Ты их не видишь, — сонно сказала Флоринда. — А почему они от меня прячутся?

Флоринда улыбнулась: — Они не прячутся от тебя. Просто ты не можешь видеть их без помощи нагваля Мариано Аурелиано.

Я не знала, что ответить на это. На каком-то уровне это было абсолютно понятно, но я покачала головой.

— Ты можешь помочь мне увидеть их?

Флоринда кивнула. — Но твои глаза устали; они ус­тали от того, что слишком много видят. Тебе нужно пос­пать.

Я специально широко открыла глаза, боясь пропустить того, кто выйдет из кустов в момент, когда ослабнет мое внимание. Я пристально глядела на листья и тени, уже не отличая их друг от друга, пока не заснула крепко, без сновидений.

Глава 18

Смотритель дремал на своей любимой скамейке в тени сапотового дерева. Это было все, что он делал последние два дня. Он больше не подметал дворики и не сгребал листья, а просто сидел часами на скамейке, подремывая или глядя вдаль, как будто у него было тайное знание о чем-то, что мог видеть лишь он один.

В доме все изменилось. Я бесконечно задавалась вопро­сом, не напрасно ли приехала сюда, и чувствовала себя как обычно виновато и настороженно. Единственное, что я де­лала — это непрерывно спала. А когда просыпалась, то, бесцельно слоняясь по дому, с беспокойством осознавала, что ничто не осталось прежним. Казалось, что-то очень важное для меня исчезло из дома.

Протяжные и громкие вздохи смотрителя вторглись в мои мысли. Не в состоянии сдерживать тревогу дольше, я оттолкнула книгу в сторону, поднялась на ноги и преодоле­ла короткое расстояние между нами.

— Почему ты сегодня не собираешь и не сжигаешь листья? — спросила я.

Вздрогнув, он поднял голову, но не ответил. На нем были очки, сквозь темные стекла которых я не могла видеть выражения его глаз. Я не знала, остаться, или уйти, или дождаться ответа. Боясь, что он может уснуть снова, я спросила громко и нетерпеливо:

— Есть ли какая-нибудь особая причина того, что ты больше не собираешь и не сжигаешь листья?

Он отделался от моего вопроса своим собственным:

— А ты видела, чтобы хоть один лист упал за пос­ледние два дня?

Когда он приподнял очки, его глаза, казалось, прос­верлили меня насквозь.

— Нет, — сказала я.

Серьезность тона и манера поведения скорее, чем его заявление, которое я нашла нелепым, заставили меня удер­жаться от ответа.

Кивком головы он предложил мне сесть рядом с ним на скамейку и, пододвинувшись вплотную, прошептал мне на ухо:

— Эти деревья точно знают, когда позволять листьям опадать.

Он осмотрел все вокруг себя, как будто боялся, что нас могут подслушать, а затем добавил таким же доверитель­ным шепотом:

— А сейчас деревья знают, что их листьям не нужно падать.

— Листья увядают и падают независимо от чего бы то ни было, — важно произнесла я. — Это закон природы.

— Эти деревья крайне капризны, — упорно настаивал он. — У них есть собственный разум. Они не подвластны законам природы.

— Что же заставляет деревья не сбрасывать листья? — спросила я, пытаясь сохранить серьезное выражение.

— Хороший вопрос, — размышлял он, задумчиво потирая подбородок. — Боюсь, что я еще не знаю ответа. Деревья не сказали мне. — Он глупо улыбнулся и добавил: — Я уже говорил тебе, что это не обыкновенные деревья.

Прежде чем я успела возразить, он спросил:

— Ты уже приготовила себе завтрак?

Я чрезвычайно удивилась такой внезапной смене пред­мета разговора.

— Да, — согласилась я, потом запнулась на минуту. Мной овладело почти дерзкое настроение. — Вообще-то я не так уж и забочусь о пище. Мне нравится есть одно и то же и утром, и вечером. Я жила бы на шоколаде и орехах, если бы от этого не появлялись прыщи.

Забыв об осторожности, я по своему обыкновению на­чала жаловаться. Я сказала смотрителю, что очень хотела бы поговорить с женщинами. — Для меня чрезвычайно важно, чтобы они объяснили, что со мной происходит. Тре­вога — вот все, что занимает меня в последнее время. — Я почувствовала себя более спокойно после того, как сказала все, что хотела. — Правда, что они ушли навсегда? — спросила я.

— Да, навсегда, — ответил смотритель. И увидев недо­умение, написанное на моей физиономии, добавил: — Но ведь ты знала об этом, правда? Ты уже разговаривала со мной, не так ли?

Прежде чем я могла оправиться от шока, он спросил меня искренним, но приводящим в замешательство тоном, — Почему же это так шокировало тебя? — Он на минуту остановился, как бы давая мне время подумать, потом сам ответил на свой вопрос. — О, я знаю! Ты бесишься, потому что они взяли с собой Исидоро Балтасара. — Он похлопы­вал меня по спине, как бы подчеркивая каждое слово. По его глазам было видно, что ему все равно, как я отреагирую: яростью или слезами.

Знание, что встречи не будет, дало мне непостижимое чувство самообладания.

— Я не знала этого, — пробормотала я. — Клянусь, я на самом деле ничего не знала. — Я смотрела на него в немом отчаянии и ощущала, как кровь отливает от моего лица. Колени болели. В груди было так тяжело, что я едва могла дышать. В полуобморочном состоянии я обеими руками ухватилась за скамейку.

Голос смотрителя был слышен как очень далекий звук. — Никто не знает, вернется ли он. Даже я. — На­клонившись ко мне, он добавил, — Мое личное мнение: он ушел с ними на время, но он вернется; если не прямо сей­час, то через несколько дней. Это мое мнение.

Я поискала его глаза, — проверить, не смеется ли он надо мной. Его неунывающее лицо излучало искренность и доброжелательность. Глаза были по-детски бесхитростны.

— Но когда он вернется, он уже больше не будет Исидо­ро Балтасаром, — предупредил меня смотритель. — Тот Исидоро Балтасар, которого ты знала, я думаю, уже ушел. И как ты думаешь, что во всем этом самое грустное? — Он остановился, а потом сам ответил на свой вопрос. — Ты приняла его как дар и даже не поблагодарила за все его внимание, помощь и любовь к тебе. Наша самая большая трагедия в том, что мы шуты, не замечающие ничего, кро­ме нашего шутовства.

Я была слишком опустошена, чтобы произнести хоть слово.

Внезапно смотритель поднялся на ноги. Не говоря ни слова, как будто его очень стесняло мое общество, он пошел вдоль тропинки, ведущей к другому дому.

— Не оставляй меня здесь совсем одну, — закричала я ему вслед.

Он повернулся, посмотрел на меня, а потом рассмеялся. Это был громкий, радостный смех, эхо от которого раз­носилось вокруг по кустам чапарраля. Он еще раз посмот­рел на меня, а потом исчез, как будто кусты чапарраля поглотили его.

Будучи не в состоянии следовать за ним, я все еще жда­ла, что он вернется или внезапно появится передо мной, испугав до полусмерти. Я все еще оставалась в напряжении, которое ощущалось скорее телом, чем умом.

Как это всегда случалось, я не слышала, когда подошла Эсперанса, но ощутила ее присутствие. Я обернулась и обна­ружила, что она сидит на скамейке под сапотовым деревом. Я пришла в восторг уже только от того, что вижу ее.

— Я думала, что никогда больше тебя не увижу, — вздохнула я. — Я почти смирилась с этим, думая, что ты тоже ушла.

— Бог милостив! — произнесла она в странном оцепе­нении.

— Ты действительно Зулейка? — воскликнула я.

— Не совсем, — возразила она. — Я Эсперанса. Чем ты занимаешься? Валяешь дурака, разрешая вопросы, на ко­торые никто не в состоянии ответить?

Никогда в жизни я не была так близка к нервному расстройству, как в этот момент. Я чувствовала, что разум не в состоянии перенести обрушившееся на него давление и могла просто не выдержать боли и смятения.

— Соберись, девочка, — строго сказала Эсперанса. — Худшее еще не пришло. Но мы больше не можем оберегать тебя. Сейчас ты близка к помешательству, но маги не могут остановить это давление. Сегодня ты сама приняла вызов и либо будешь жить, либо умрешь. В данном случае я говорю не метафорически.

Я едва могла говорить из-за слез.

— Я никогда не увижу Исидоро Балтасара? — спросила я.

— Я не буду врать, чтобы пощадить твои чувства. Нет, он никогда не возвратится. Исидоро Балтасар — только мгновение в магии. Сон, который ушел после того, как был увиден. Исидоро Балтасар, как сон, уже ушел.

Легкая, почти задумчивая улыбка тронула ее губы. — Чего я еще не знаю, — продолжала она, — так это ушел ли тот человек, новый нагваль, навсегда. Ты понимаешь, ко­нечно, что даже если он вернется, то он уже не будет Исидо­ро Балтасаром. Он будет чем-то таким, чего ты не встречала до сих пор.

— Он будет неизвестен мне? — спросила я, не осознавая до конца, хочу ли я это знать.

— Не знаю, дитя мое, — сказала она неопределенно и безразлично. — Просто не знаю. Я сама в сновидении. То же и с новым нагвалем. Сновидящие, такие как мы, непосто­янны, и именно эта непостоянность позволяет нам сущест­вовать. С нами ничего не происходит, кроме сновидений.

Ослепленная слезами, я просто не видела ее.

— Чтобы облегчить боль, проникни глубже в себя, — тихо сказала она. — Сядь, подожми колени, охвати ло­дыжки скрещенными руками, правую лодыжку — левой рукой. Положи голову на колени и дай печали уйти.

Дай земле смягчить твою боль. Позволь целебным силам земли войти в тебя.

Я села на землю так, как советовала Эсперанса. Спустя мгновение моя печаль исчезла. Глубокое телесное ощу­щение комфорта сменило муку. Я утратила ощущение себя в каком-либо ином контексте, чем здесь и теперь. При отсутствии субъективной памяти у меня не было и боли.

Эсперанса указала мне место на скамейке рядом с со­бой. Как только я села, она взяла мою руку в свои и неко­торое время терла ее, слегка массируя, а потом сказала, что у меня слишком мясистая рука, для такой костлявой девицы. Потом она повернула мою руку ладонью вверх и внимательно ее рассматривала. Не сказав ни слова, она бе­режно сложила мою руку в кулак.

Мы долго сидели молча. Было далеко за полдень; сто­яла тишина, которую нарушал лишь шелест листвы, колеб­лемой бризом.

Я подняла взгляд на Эсперансу, и внезапно совершенно сверхъестественная уверенность осенила меня: я знала, что мы уже говорили подробно и о моем приезде в дом ведьм и об уходе магов.

— Что со мной, Эсперанса? — спросила я. — Я сновижу?

— Ну... — начала она медленно. В ее глазах засиял огонек, как будто она предлагала мне проверить, в сновидений ли я. — Сядь на землю и проверь.

Я так и сделала. Единственное, что я чувствовала, — это прохладу камня, на котором сидела. Никакое ощу­щение не было послано мне в ответ. — Я не сновижу, — заявила я. — Но почему тогда я чувствую, что мы уже обо всем говорили? — Я внимательно посмотрела на нее, наде­ясь найти ответ в выражении ее лица. — Я вижу тебя в первый раз со дня моего приезда, но чувствую, что мы бывали вместе каждый день, — пробормотала я больше для себя, а не для того, чтобы меня услышали. — Уже прошло семь дней.

— Значительно больше. Но тебе нужно решить эту за­дачу самостоятельно с минимальной помощью, — сказала Эсперанса.

Я кивнула, соглашаясь. Было так много всего, о чем хотелось спросить, но я знала, что говорить бесполезно. Не имея понятия, каким образом, но я знала, что все мои воп­росы уже предусмотрены. Меня переполняли ответы.

Эсперанса задумчиво смотрела на меня, как будто сом­неваясь в моем понимании. Потом очень медленно, внима­тельно произнося слова, она сказала:

— Я хочу, чтобы ты знала, что состояние осознания, которое ты здесь получаешь, только временное, каким бы глубоким и постоянным оно тебе ни казалось. Ты очень ско­ро вернешься к своим пустякам. Это наша женская судьба, и это особенно трудно.

— Я думаю ты не права, — запротестовала я. — Ты совсем не знаешь меня.

— Именно потому, что я знаю тебя, я все это говорю. — Она остановилась на минуту, и когда заговорила снова, ее голос был строгим и серьезным. — Женщина очень скрытна. Запомни: воспитанная, чтобы вечно быть слугой, она чрезвычайно изворотлива и умна. — Бурный, звонкий хохот Эсперансы предупредил любое желание протестовать.

— Лучшее, что ты можешь сделать, — это не говорить ничего, — заявила она. Взяв меня за руку, она помогла мне подняться и предложила пойти в маленький дом для очень длинного и важного разговора.

Мы не вошли вовнутрь, а сели на скамейке перед глав­ным входом. Молча мы просидели около часа. Потом Эспе­ранса повернулась ко мне; казалось, она совсем не видела меня. Мне даже стало интересно: может быть, она забыла, что я пришла с ней и сижу рядом. Не осознавая моего присутствия, она встала и отошла на пару шагов от меня, внимательно посмотрела на другой дом, скрытый деревь­ями. Прошло еще некоторое время, прежде чем она произнесла:

— Я ухожу далеко.

У меня появилось странное болезненное ощущение в желудке, но я так и не смогла понять его причины: был ли это страх, надежда или волнение. Я знала, что она имеет в виду расстояние не в смысле миль, а говорит о других мирах.

— Меня не заботит, как далеко мы пойдем, — сказала я. Это были просто слова, далекие от того, что я чувствовала на самом деле. Я отчаянно желала знать, но не отважива­лась спросить, что случится в конце нашего путешествия.

Эсперанса раскрыла руки так широко, как будто хоте­ла обнять садящееся солнце. На западе небо было огненно-красным; далекие горы — темно-пурпурными. Легкий бриз прочесывал деревья; листья мелькали и шуршали.

Час молчания истек, но все оставалось на своих местах. Наступление сумерек сделало неподвижным все вокруг нас. Звуки и движения прекратились. Очертания кустов, де­ревьев и холмов вокруг выделялись так четко, что казались выгравированными на небе.

Когда тени уже сползли на нас и охватили потемнев­шее небо, я пододвинулась ближе к Эсперансе. Вид замер­шего за деревьями дома с его огнями, мелькающими, как светляки в темноте, разбудил какие-то очень глубокие чув­ства внутри меня. В тот момент они не соответствовали ни одному из возможных ощущений, но были похожи на смут­ную грусть, ностальгическую память, теряющуюся в де­тстве.

Должно быть, меня полностью поглотили грезы; вне­запно я обнаружила, что иду рядом с Эсперансой. Усталость и прежняя тревога полностью исчезли. Переполненная огромным количеством энергии, я шла в каком-то экстазе, молчаливо счастливая, а ноги не просто по моему желанию, но сами двигались вперед.

Дорога, по которой мы шли, внезапно оборвалась. Зем­ля поднялась и деревья вытянулись над нами. То тут, то там были разбросаны гигантские валуны. Откуда-то изда­лека доносился звук текущей воды, похожий на тихое ус­покаивающее пение. Почувствовав внезапную усталость, я оперлась на один из валунов. Мне захотелось, чтобы наше путешествие тут и закончилось.

— Мы еще не достигли цели! — крикнула Эсперанса. Она уже прошла полпути вверх по скалам и двигалась с проворством горной козы. Она не ждала меня и даже не оборачивалась назад, чтобы посмотреть, иду ли я за ней. Короткий отдых отнял у меня последние силы. Судорожно глотая воздух, я быстро прошла по камням и стала караб­каться вверх.

---

Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!