Богатые — такие разные 26 страница
— О, нет... нет, только не это...
— Разумеется, именно так, и, разумеется, я сделаю вам это предложение! Я не хочу, чтобы вы уезжали, не меньше, чем вы сами. Для меня действительно очень важно, чтобы вы остались. Хорошо, что могло бы вас устроить? Каковы ваши условия? Я полностью готов дать вам все, что вы захотите, и поэтому не могу себе представить, какие у вас могут быть трудности?
— Пол, вы не можете дать мне то, чего я хочу.
Я никогда не смогу понять, как у меня вырвались эти слова. Они прорвались из самых интимных глубин моего сознания, и, произнося их, я почувствовала мучительную боль, как если бы у меня отрезали руку или ногу.
— А! — облегченно выдохнул Пол. — Наконец-то я начинаю понимать! Какой я тугодум — я же всегда знал, как вам хочется иметь много детей! Ну и прекрасно, и если я кажусь вам подходящим кандидатом, чтобы помочь вам в свершении ваших династических планов...
Он оборвал себя на полуслове.
Я молчала.
Наконец-то приходил конец нашим личным отношениям.
За десять ужасных секунд он на моих глазах превратился в старика, затем неловко поднялся на ноги, открыл дверцу бара и налил в стакан бренди.
Я смотрела, как он пил, видела, как он снова наполнил стакан. Наконец он нашел в себе силы сказать:
— Хорошо, давайте обсудим это спокойно. Я понимаю, что существуют трудности. Но уверен, что должно существовать какое-то решение. У нас с вами такие уникальные отношения! Я не могу поверить... — он снова остановился. Спокойствие ему изменило. И он быстро заговорил тихим голосом: — Я так хорошо себя чувствую с вами. Вы придаете мне такую уверенность в себе. Я знаю, что буду чувствовать себя хорошо только, пока вы будете со мной, я убежден в этом. Таким образом, вы понимаете, что действительно не должны уезжать. Если вы уедете, я снова начну погружаться в эту открытую могилу, а я даже не могу подумать об этом, не могу встретиться с этим лицом к лицу — я имею в виду не смерть, как таковую, а постепенное разрушение, сжатие моего мира из-за постоянной потери того, что имеет для меня решающее значение. Мне пришлось бы сначала оставить мою работу, потом общественную деятельность, друзей... Боже, неужели вы не можете этого понять? Меня приводит в ужас — часто бессонными ночами я долго размышляю о смерти и прихожу к одному: пусть она будет мгновенной! И абсолютной! Я часто вспоминаю своего отца, умершего совсем молодым, достигнув вершины своего могущества, и завидую ему...
|
|
Пол умолк. Стакан снов был пуст. Он ждал моих слов.
Но я не знала, как ему ответить. В конце концов, желая выказать ему свои добрые чувства, я неуверенно заговорила:
— Вы физически окрепли, Пол. Я думаю, что вы преувеличиваете зависимость своего состояния от меня — все эти ваши страхи... Может быть... может быть, хороший психиатр...
|
|
Он поднялся, и прошел в другую половину комнаты. Там было темно, и, когда он опустился на софу, я не видела выражения его лица. Нагнувшись вперед, он закрыл лицо руками.
Я была в ужасе, чувствуя, что сделала только хуже, и теперь не решалась подойти к нему из страха обнаружить какую-нибудь новую беду. Меня парализовало чувство вины, а он, жестоко разочарованный моим равнодушием, больше не пытался звать меня на помощь.
Наконец Пол встал и тяжелым шагом вернулся в освещенную половину комнаты. Меня почти раздавил груз отразившейся на его лице боли.
— Я отвезу вас в «Плаза», — сказал он.
— Пол, я должна вам это сказать — дело не в самой вашей болезни — я имею в виду, что не боюсь ее, как и ничего другого подобного. Господи, как я могу этого бояться, с моим-то классическим образованием? Эпилепсия, печать богов! Пол, я пытаюсь сказать, что ваша болезнь вовсе не является главной причиной моего решения уехать.
— Нам нужно уходить. Сюда, пожалуйста.
— Видите ли, причина в том, что вы мне лгали — и никогда не верили мне, — вы играли мною и обманывали...
|
|
Он обернулся, чтобы взглянуть на меня. Мы вышли из кабинета и остановились в конце большого зала. В его черных глазах стояла горечь.
— Что вы имеете в виду?
— Хотя бы то, что меня вызвали не вы. Разве это не так? Это она меня вызвала, и когда я об этом узнала...
— Кто вам об этом сказал?
— Элизабет, — еле слышно ответила я и увидела как он кивнул головой, словно признавая какое-то крупное, ужасное поражение.
Я последовала за ним к машине. Меня с головы до пят сотрясала дрожь, а он молчал. В конце нашего молчаливого пути у меня вырвался вопрос:
— Я увижу вас до отъезда?
— Разумеется, — вежливо ответил он. — Не такой уж я невоспитанный, чтобы не прийти завтра к отплытию парохода и не пожелать вам счастливого плавания. Кроме того, я должен попрощаться с Эланом.
Я снова принялась плакать, когда автомобиль остановился перед отелем.
— Спокойной ночи, Дайана, — попрощался он, выглянув в окно, когда я вышла из машины.
Я пришла в себя уже наверху, в номере, и торопилась чего-нибудь выпить.
Некоторое время я была слишком занята своими рыданиями, чтобы спокойно подумать и осмотреться, но в конце концов поняла — в номере не было никакого питья. Мейерс так и не восполнил его запас в находившемся в спальне шкафчике.
|
|
— О Боже! — простонала я, как настоящая алкоголичка, и не меньше пяти минут ругала на чем свет стоит проклятый сухой закон.
Подумала о каком-нибудь кабачке с нелегальной продажей спиртного и, ужаснувшись этой мысли, решила подкупить официанта, но тут же отказалась и от этого намерения. Наконец, я позвонила Грэйс Клейтон.
Ответил мне Брюс.
— Да? — это был холодный прием. Несмотря на все свои несчастья, я вспомнила о его растущей странности и про себя возмутилась.
— Грэйс дома? — холодно спросила я.
— Нет, ей пришлось уехать в Гринвич. Что-то не в порядке с ее матерью.
— О! — Я была в отчаяние. — Брюс, не могу ли я прийти к вам и попросить чего-нибудь выпить? Я в таком состоянии, что впору броситься с Бруклинского моста.
— Откровенно говоря, это не совсем удобно. У меня очень важное заседание ГВС — ведь завтра у нас демонстрация на Уолл-стрит. Не можете ли вы попросить выпить где-нибудь еще?
Я в ярости швырнула телефонную трубку, некоторое время проклинала общество «Граждане за воинствующий социализм», а потом набрала номер Теренса О'Рейли в Гринвич Вилледже. Я не виделась с Теренсом уже несколько недель. После того, как я явно скомпрометировала свои принципы, продолжая делить Пола с Сильвией, он, несомненно, решил, что я никогда не помогу ему оторвать Сильвию от мужа. Ожидая, когда он снимет трубку, я думала о том, не будет ли он так же жесток ко мне, как Брюс.
— Теренс? Ах, Теренс, это Дайана Слейд. Послушайте, мне отчаянно нужно выпить чего-нибудь покрепче. Обещаю не задержаться больше чем на пять минут, но...
— Сейчас же приходите, — ответил он, — я приготовлю для вас самый большой мартини в Нью-Йорке.
Я облегченно вздохнула, схватила сумочку и помчалась к нему.
— У вас какие-то проблемы? — спросил Теренс, отжимая ломтик лимона в бокал размером с небольшой аквариум для золотых рыбок.
На нем была небрежно накинутая тонкая голубая рубашка и широкие брюки-слаксы. В чисто прибранной квартире было жарко, хотя перед окном добросовестно крутился вентилятор.
— Да, просто немыслимые проблемы, — я упала на софу, жадно глотая мартини. — Вы прекрасно выглядите! — заметила я, оторвавшись от бокала, чтобы перевести дух, — напоминаете кошку — не хватает только зеленых глаз. Где же ваша миска со сливками?
Теренс рассмеялся. Я почувствовала его возбуждение, словно бы он владел какой-то восхитительной тайной.
— Полегче с этим! — предупредил он меня, кивнув в сторону бокала. — Поосторожнее, иначе свалитесь мертвецки пьяной через пять минут! Так что же происходит?
— Я не могу объяснить. Все это слишком сложно. Все закончилось в «Плаза», а там даже не оказалось никакой выпивки, и я позвонила Клейтонам, но Грэйс дома не было, а у этого идиота Брюса было какое-то совещание...
— Ах, да, ГВС! Они проводят завтра демонстрацию на Уолл-стрит, с обычными антикапиталистическими выходками. Клерки банка Ван Зэйла даже провели аукцион лучших мест у окон, чтобы полюбоваться этим зрелищем! Не часто происходят на Уолл-Стрит такие события!
— Брюс мне всегда очень нравился, — проговорила я, — но, по-моему, он совершенно свихнулся, и мне очень жаль Грэйс. Надеюсь, он не собирается взорвать банк Ван Зэйла?
— Поднять снова такой же шум, как в 1920 году, когда какой-то ненормальный попытался взорвать банк Моргана? Об этом не может быть и речи! Может быть, Брюс и чудаковат, но на насилие он не способен. Он даже запретил своим сторонникам носить оружие. Если вы хотите знать мое мнение, то вся эта демонстрация просто пустая трата времени. Но в чем же все-таки дело?
— Господи, меня сейчас, кажется, вырвет. Где здесь...
— Сюда, пожалуйста.
Он быстро провел меня в ванную и оставил склонившейся над раковиной.
Я безуспешно попыталась вызвать рвоту. Я выпила достаточно мартини, чтобы почувствовать себя при смерти, но недостаточно, чтобы начать приходить в себя. Минут через пять я вышла из ванной.
— Я дам вам лекарство, — проговорил Теренс, взглянув на мое лицо. — Ступайте в спальню и ложитесь.
— А вы на меня не наброситесь?
— Нет, я предпочитаю женщин потрезвее.
Я слышала, как он открыл дверцу аптечки в ванной.
— Вот, — сказал он, протягивая мне стакан с шипучей жидкостью, — выпейте.
— Спасибо. Простите меня... это так ужасно с моей стороны... я неважно себя чувствую. В Лондоне я никогда так не напивалась.
— Что вы хотите — сухой закон, — добродушно заметил Теренс. — Когда приходится прилагать усилия, чтобы достать выпивку, все пьют вдвое больше.
Он открыл передо мной дверь в спальню, и я тут же закрыла ее изнутри на случай, если бы ему пришло в голову последовать за мной. Его медленно вскипавшее возбуждение явно могло приобрести сексуальный оборот. У меня было смутное ощущение того, что эта гибкая кошка со своей миской сливок могла мгновенно превратиться в хищного кота.
Я отпила лекарство и, когда голова моя пошла кругом, легла на кровать. Лекарство как будто начинало действовать. Я отпила еще. Десятью минутами позже, одержимая желанием поскорее уйти из спальни Теренса, я, поднимаясь с кровати, случайно оперлась правой рукой на книгу, лежавшую на тумбочке около кровати, и встала на ноги. Комната закружилась вокруг меня, и я схватилась за тумбочку, чтобы удержатся на ногах, а книга упала на пол. Почувствовав себя лучше, я нагнулась за нею. Корешок книги был разорван, и страницы раскрылись там, где остановился Теренс, заложивший это место каким-то письмом. На конверте я увидела мексиканский штемпель.
Я вспомнила, что в Мексике находилось ранчо Грэга Да Косты.
Я никогда не читала чужих писем, но это сильно меня соблазняло, потому что я не видела причин для частной переписки служащего Ван Зэйла с человеком, крайне недоброжелательно относившимся к Полу.
Может быть, письмо это от кого-нибудь другого. Я заглянула в конверт и различила слово «Грэг». Моя догадка подтвердилась. Отказавшись от всяких попыток вести себя как настоящая леди, я прочитала письмо с начала до конца.
«Приезжайте, когда захотите, — писал Грэг Да Коста крупным почерком мало образованного человека, — но не советую откладывать приезд надолго. Надеюсь, что с демонстрацией на Уолл-стрит все обстоит хорошо. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Господи Иисусе, как смеялся бы мой бедный отец, упокой, Господи, его аристократическую душу! Телеграфируйте мне, если что-нибудь будет не так. Всего хорошего. Грэг».
Я трижды перечитала письмо и с каждым разом чувствовала все большее беспокойство. Какое дело было Грэгу Да Коста до этой демонстрации, о которой Теренс только что отозвался как о пустой трате времени? Какого «не так» боялся Грэг, и почему Теренс должен был ему телеграфировать? И почему Теренсу рекомендовали приехать в Мексику при первой же возможности?
И все же из письма ничего не было ясно. Не было ни одной фразы, не находившей самого тривиального объяснения. Теренс мог бы поддерживать знакомство с Грэгом, чтобы иметь возможность следить за его действиями. Это вполне отвечало бы его положению как шефа полиции Пола. Если бы демонстранты планировали какое-то шумное выражение своих политических убеждений у порога банка Ван Зэйла, Грэг вполне мог бы порадоваться в предвкушении этой неприятности для Пола, а слова «что-нибудь не так» могли относиться к возможности ареста Брюса. Даже приглашение в Мексику в контексте безграмотного послания Грэга могло иметь в виду даже какую-то перемену погоды, советуя Теренсу не откладывать приезд слишком надолго.
Я повторяла себе, что нет никакого мелодраматического объяснения этому письму, но когда перечитала его в четвертый раз, обратила внимание не на его двусмысленности, а на пронизывавший его дух конспирации. Только положив письмо на место, я увидела название книги. Это был «Великий Гэтсби» Фицджеральда, роман о человеке, создавшем для себя новый мир с целью отнять жену у богача.
— Дайана, вам лучше? Могу я войти?
Сердце мое застучало. Я быстро встала.
— Да, мне уже гораздо лучше, Теренс.
Мне удалось уйти от Теренса, не показав виду, что хотелось лететь сломя голову, и, добежав до «Плаза» я позвонила домой Полу.
— Простите, мадам, — ответил дворецкий, — но господин Ван Зэйл строжайшим образом приказал не беспокоить его.
— Но со мной он будет разговаривать! Это мисс Слейд... С-Л-Е-Й-Д!
— Простите, мадам...
— Это срочно! — кричала я в трубку. — Речь идет о жизни и смерти!
— Одну минуту, мадам, если госпожа Ван Зэйл у себя, я попрошу ее переговорить с вами.
— Нет! — крикнула я, но он уже отошел.
Я стиснула в руке трубку и тупо оглядела комнату. Первой мыслью было положить трубку, но я этого не сделала. Я должна была знать, решится ли она говорить со мной. Потом подумала, что положу трубку, как только она скажет «алло», но отказалась и от этого намерения. Я должна была знать, что она намеревалась мне сказать. И принялась составлять свою речь. Джейн Остин прекрасно сформулировала бы то, что я должна была сказать: «Прошу вас, не гневайтесь, госпожа Ван Зэйл! Я должна извиниться за то, что так неуместно затрагиваю ваши чувства, но...» — Нет, это было бы слишком в стиле девятнадцатого века, а ведь мы с Сильвией были женщинами двадцатого!
Я подумала о Шиллере, убедительно писавшем в «Марии Стюарт» о столкновении двух исторических персонажей, которые в действительности никогда не встречались. Я по крайней мере избежала встречи с ней лицом к лицу! Но когда в трубке раздался какой-то шорох, я с ужасом поняла, что любая встреча была бы предпочтительнее схватки через этот ужасный современный инструмент — телефон.
— Мисс Слейд?
Я попыталась прочистить горло. Это мне не удалось.
— Дворецкий сказал, что у вас очень срочное дело, но Пол, уходя, категорически просил его не беспокоить. Может быть, какое-то письмо... — Она вежливо помолчала.
Перед моим мысленным взором снова возникла она около мраморного фонтана, но уже не слабая и хрупкая, а стоявшая там, где я в своем безумии рассчитывала стоять сама, непокоренная, непревзойденная, выигравшая.
— Мисс Слейд?
— Да, — отозвалась я. Говорить мне было очень трудно. Мне стоило больших усилий вспомнить содержание письма Грэга Да Косты. — Он... он не должен ехать завтра на Уолл-стрит... Эта демонстрация...
— Да, ему о ней известно.
— Но кроме самой демонстрации существует еще какой-то план, и все они в нем замешаны... — я едва удержалась, чтобы не назвать имя Теренса. Я не знала о ее чувствах к нему и не могла рисковать: она могла отвергнуть мои подозрения, не желая верить в то, что он был вовлечен в это дело. — Здесь замешан Грэг Да Коста, — нетвердым голосом, наконец, проговорила я.
— Да Коста! — в ее голосе прозвучал страх.
Силы оставляли меня.
— Скажите ему, чтобы он не ездил туда, — шептала я. — Убедите его остаться дома.
Последовала пауза, после которой она проговорила:
— Хорошо, я скажу ему. Благодарю вас за звонок, мисс Слейд.
Мы помолчали. Ни одна из нас не клала трубку, не находя, что сказать. Я с ужасом подумала, что разговор может кончиться так неловко, когда она проговорила спокойным, приятным голосом:
— Я слышала, вы завтра уезжаете, мисс Слейд. Могу ли я пожелать вам счастливого пути? — Пока я собиралась с ответом, послышался мягкий щелчок. Это Сильвия положила трубку.
Было жарко и становилось все жарче. Казалось, что нью-йоркское лето состояло из целой серии пиков погоды, каждый из которых кончался метеорологическим взрывом. Температура повышалась, начиная с семидесяти градусов по Фаренгейту, день за днем столбик термометра поднимался до восьмидесяти и выше, наконец переваливал за девяносто, и тогда над Манхэттеном несколько часов подряд гремел страшный гром, и гроза понижала температуру до двадцати градусов, но через день или два все повторялось сначала. Десять дней перед ужасной грозой стояла рекордная температура в девяносто четыре градуса, и теперь жара снова усиливалась. Последние два дня было восемьдесят четыре, а на завтра предсказывали девяносто. Я думала, что гроза разразится этой ночью. Ранним утром, когда мне так и не удалось уснуть из-за жары, я выглянула из окна, ожидая, что над дальними скалами загремит гром и засверкают молнии, но грозы не было, над Ист-Ривер сквозь дымку начал прорываться рассвет, и к завтраку ртутный столбик снова взлетел за восемьдесят, устремляясь к девяноста.
Мэри с Эланом должны были возвратиться лишь после обеда, и поэтому утро у меня было свободно, но когда я вышла выпить чашку кофе в аптеке-закусочной на Лексингтон авеню, дикая жара довела меня до головокружения, и я решила взять такси, чтобы поехать домой.
Ожидая такси, я стояла на углу рассекавшей город улицы, вспоминая Мэллингхэм, прохладный свежий бриз, дувший с воксхэмских дюн, поющие камыши на озере Хорси, таинственные старинные влажные стены моего дома. На какую-то секунду я оказалась там. Я касалась рукой травы, гладила отполированный временем камень стен, нюхала розмарин и тимьян в саду. Но внезапно раздался звук автомобильного клаксона, так как я машинально шагнула на проезжую часть улицы, заскрипели тормоза, шофер грубо обругал меня, и я вернулась обратно в знойное «очарование» Манхэттена, в эту ловушку из стекла и бетона.
Мне очень хотелось поговорить с Полом, но я знала, что это было бы бесполезно. Я разрушила хрупкую связь, существовавшую благодаря моей неосведомленности о его болезни, и не могла предложить ему взамен никакой другой связи. Мне хотелось восстановить эту связь, но я не знала, как ее обновить. Я была слишком невежественна, слишком молода, и он отказался от меня, совершенно так же, как я в своей растерянности инстинктивно отказалась от него. Укрывшись от жары в другой аптеке, я тщетно пыталась найти решение проблемы нашей отчужденности, но не видела ничего кроме выражения горечи на его лице, а в ушах звенел его холодный приговор: «Мы разминулись во времени».
Охваченная печалью, я представляла, как бы все было, если бы он был моложе, и в какой-то момент бессильного гнева перед моими глазами снова встало его видение вспаханного поля вечности. Я поняла, что пропасть, отделявшая его борозду от моей, в конце концов оказалась непреодолимой.
Я протерла глаза. Я снова была на улице, и за моей спиной грохотал поезд на проходившей вдоль Третьей авеню надземной эстакаде. Я двинулась в западном направлении, переходила улицы, одну за другой, и под тяжким гнетом нестерпимого зноя мне казалось: я уже иду по окольному пути времени, пересекая одну за другой борозды его вспаханного поля, чтобы снова вернуться в мир, которому принадлежала.
Был уже полдень, когда я дошла до «Плаза». Косметика на мне давно растаяла, а одежда пропиталась потом. Я едва успела одеться после душа и выпить третий стакан воды, когда зазвонил телефон.
Подумав, что звонил Пол, я с рыданьем бросилась в спальню.
— Алло? — прошептала я в микрофон.
— Дайана.
Я не узнала голос говорившего.
— Кто это? — в растерянности спросила я.
— Стив Салливэн.
Я все еще не узнавала голос. Но в меня уже вползало ужасное предчувствие, и мне пришлось присесть на край кровати.
— Я внизу, — проговорил он, — в вестибюле.
Я лишилась дара речи. Вся комната на моих глазах потемнела.
— Я должен поговорить с вами, — продолжал он. Могу ли я... — он прервался, словно понимая, что я не в состоянии ответить на его вопрос. — Я иду наверх, бросил он и положил трубку.
Я продолжала держать в руках свою, слушая гул пустой линии. Наконец раздался голос оператора телефонной станции: «Алло, не могу ли я вам чем-нибудь помочь?» Я положила трубку на аппарат.
Я ждала, по-прежнему сидя на краю кровати, и мне казалось, что прошла целая вечность...
Когда раздался слабый стук в дверь, я была способна думать лишь о том, как странно, что из всех знакомых в Нью-Йорке со мной в конце концов оказался именно Стив. Я вспомнила, как он, пошатываясь, вышел из ресторана Барни, как рисовался передо мной на вечере в своем доме, как вызывал раздражение своими непрестанными сексуальными намеками при каждой встрече.
Я открыла дверь.
Его грубоватые черты были искажены каким-то потрясением. Голубые глаза были воспалены. Прямые, широкие, всегда надменно расправленные плечи ссутулились от горя.
— Я должен был прийти к вам, — проговорил он, с трудом выговаривая слова искусанными губами. — Я должен был поговорить с вами.
Он потянулся ко мне, желая взять за руки, и я увидела, что его костюм был забрызган кровью.
Внимание!
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 16; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!