Его же письмо к своей сестре

Нас соединяют с тобой любовью закон природы и одновременное появление на свет; но не за это только, а по другой, гораздо более уважительной, причине, мы уважаем и любим твою честность — за то, что ты не дорожишь ничем настоящим, что ты отвеяла от себя этот дым, стряхнула эту пыль, попрала этот прах, облегчила свои крылья для полета по пути к небу, и ни дума о муже, ни забота о воспитании детей, ни старание о домашнем хозяйстве, ни проистекающие отсюда беспокойства не в состоянии остановить, или замедлить, твоего стремления, напротив — самые эти кажущиеся препятствия служат тебе только к большему увеличению скорости твоего полета. Даже бедность, смиряющая людей доблестных — «нищета, — сказано, — мужа смиряет» (Притч. 10:4), — не могла тебя унизить, но сделала еще более высокой. Так могущественна добродетель: ее не свяжут все эти паутинные тенеты; разрывая их легче, чем настоящую паутину, она приобретает только через то более славы. Мы пишем это твоей честности не без цели; но, предполагая, что наш отъезд и беспорядочное положение тамошних дел очень смущают и огорчают тебя, мы хотим сказать таким образом твоему благоговению, чтобы ты, имея в виду, что наша жизнь есть путь — тесный, когда она добродетельна, и широкий, когда порочна, — не завидовала благоденствующим в грехах, но тем более плакала о них (так как самое благоденствие их служит им преддверием будущего мучения), и не жалела об идущих путем тесным, но тем более считала их блаженными, если только они идут, не отставая от добродетели, потому что и им равным образом, после добродетели, самая эта стесненность их настоящего положения послужит в преддверие и в приращение их славы и венцов. Так богач не за то только горел в огне, что был свиреп и бесчеловечен, но и потому, что пользовался слишком большим богатством и услаждался роскошной трапезой; так и Лазарь увенчан за то, что, кроме великого своего терпения, переносил жестокую борьбу с ранами, нищету, беспомощность, отвержение, презрение, предоставление его в пищу языкам псов. Хотя ты знаешь все это и без нашего письма, но мы сочли необходимым напомнить и написать тебе об этом и с своей стороны, чтобы ты не смутилась под гнетом уныния. Я не хочу обо всем говорить на бумаге; но я знаю положительно, сколько постигло вас горестей, а потому и посылаю это письмо. Если хочешь, чтобы мы, несмотря на житье в чужой стороне, чувствовали себя весьма приятно, то напиши нам в ответ и уведоми, что настоящее увещание наше произвело свое действие, как мы того хотели и желали. Тогда, и живя далеко от вас, мы получим отсюда много радости. Перенося, в свою очередь, столько бедствий, мы не чувствуем их нисколько, потому что имеем в виду награду за то, что переносим, и надеемся дождаться очень скоро перемены дел к лучшему, как это видно уже по самому началу. Смотри и ты на вещи так же и не расслабевай под тяжестью терпения: занимайся и другими своими детьми (заслуга, которая при настоящих обстоятельствах вменится тебе сравнительно выше), и милую свою Епифанию старайся воспитать благоугодно Богу. Ты знаешь, как велика награда за воспитание детей. Так, между прочим, прославился Авраам; за это увенчан Иов; и блаженный Павел постоянно заповедует это родителям, говоря: «Вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем» (воспитовайте чад своих в наказании и учении Господни) (Эфес. 6:4). У тебя есть занятие, которое может отвлечь тебя от излишних и неуместных забот и от бесполезного уныния, занятие весьма прибыльное, могущее принести тебе обильнейшие плоды добродетели, если только захочешь посвятить себя этому делу. О государыне моей, матери, конечно, нет надобности тебе и напоминать, потому что между прочими достоинствами я признаю за тобой и то доброе качество, а в нем — заслугу неизреченной награды, что ты в уходе за ней превосходишь всякую служанку. Впрочем, так как мне естественно сказать тебе слово и об этом, то послушай, что замечает блаженный Павел, говоря о почитании родителей: «это первая заповедь с обетованием» (яже есть заповедь первая во обетованиих) (Эфес. 6:2). Если ты будешь так себя вести, то как себе предуготовишь великую славу, так и нам сделаешь большое удовольствие. После всех наших бедствий нам будет казаться тогда, что с нами не случилось ничего бедственного, и, одушевляясь высокой радостью при мысли о твоих добродетелях, мы будем представлять себе, что мы дома, что мы живем неразлучно с вами и все у нас идет вполне благополучно.

3. Его же письмо к пресвитерам Валерию и Диофанту ^[173]

Если бы я даже не писал к вам, во всяком случае вам следовало писать ко мне: таков закон любви; любящие не допускают превзойти себя, но всегда стараются стать выше любимых в избытке любви. Но я писал к вам и раз, и два; а вы при всем том не удостаиваете меня своих писем и храните так упорно молчание в отношении к человеку, которому хотелось бы получать их от вас в несметном количестве. Говорю это не в осуждение вас, — я не забыл до такой степени своей мерки, — но по чувству боли и уныния. Чем нетерпеливее жду ваших писем, тем мне больнее, что их все нет. Неужели, думаете, мы мало нуждаемся в утешении, разлучившись с матерью и сестрой, расставшись с родиной, потеряв возможность видеться с многочисленным кругом своих знакомых, живя в пустыне страшнее всех пустынь и в постоянной опасности со стороны исаврийцев? Но не говорю о своем личном положении. Ежедневно слышишь, что и общественные бедствия разрастаются по вселенной все более и более и с каждым днем увеличиваются в своих размерах, грозя каким–то страшным крушением. Если бы возможно было мне выразить словом весь гнет подавляющего меня уныния, то, и без моих речей, вы раскаялись бы тогда сами в своем молчании. Кроме того, прискорбно, что вы поступаете так со мной, не имея даже возможности сослаться на недостаток случаев для пересылки писем. Это значит… но я не хочу сказать ничего неприятного и предоставляю вам самим лучше знать, значит ли это или нет, — полное ваше пренебрежение и презрение к нам. Я и не жалуюсь на это — пренебрегаете ли вы мной, или презираете наше ничтожество, я прошу только ваше богочестие, как бы вы на меня ни смотрели, утешить меня вашими многоутешительными посланиями. Постоянно прибывают к нам то один, то другой, как и теперь — господин мой, честнейший брат Ливаний, а вы все не удостаиваете нас своих писем. Не прибавляйте же, умоляю вас, к моему унынию нового уныния. Впрочем, если и после этого письма вам не угодно будет написать к нам, по нежеланию ли взять на себя такой труд или по равнодушию, мы и тогда не перестанем к вам писать и в своих письмах жаловаться и сетовать на ваше молчание. На это уже наша воля. Нам и это будет несколько утешительно. В особенности же много, кроме этого, ободряет нас то, что даже до нашей пустыни, до самого края земли (потому что мы живем теперь почти на самом краю) достигла громкая слава о ваших великих подвигах. Все прославляют, величают, превозносят, ублажают вас за ваше мужество, за твердость, которую вы показываете на деле в исполнение слов Писания: «Подвизайся за истину до смерти, и Господь Бог поборет за тебя» (даже до смерти подвизайся о истине, и Господь поборет по тебе) (Сирах. 5:32). По крайней мере, вот какие уже поднялись волны, какая восстала буря: и никто не мог ни смутить вас, ни сколько–нибудь вам повредить; но желающие сделать вам зло невольно сделались только виновниками увеличения вашей славы. Радуйтесь поэтому, прошу вас, и веселитесь; а также непрестанно молите Бога, все делающего и все преобразующего, потому что Он, по Своей благости, может скоро с преизбытком исполнить все, о чем мы просим, или только думаем (Эфес. 3:20).

Мы поможем в написании ваших работ!