К Каллистрату, епископу исаврийскому
Хотелось бы мне увидеть твое благоговение здесь у себя и отдохнуть душой в твоем приятном обществе, — насладиться твоею искренней и горячей любовью; но как это пока невозможно по времени года и по дальности расстояния, то я письменно приношу тебе должное приветствие и благодарю твое благоговение за то, что ты первый прислал нам письмо. Это — знак горячей и искренней дружбы, и ты поступил не только не неприлично, но напротив — совершенно достойно себя. Сделай одолжение, пиши к нам всегда так и почаще уведомляй нас о своем здоровье. А если бы твоему благоговению можно было как–нибудь, при всех неудобствах, добраться до нас; это было бы величайшим для нас одолжением, и ты крайне нас обрадовал бы. По крайней мере, я надеюсь, что, когда наступит удобное для поездки время, ты не лишишь нас своего посещения, уважая наше желание увидеться с твоим благоговением, тем более, что исполнение его не представит тогда особенных затруднений. До той же поры, пожалуйста, пиши чаще, чтобы таким образом заменить нам удовольствие твоего личного присутствия.
188. К Геркулию [149]
Напрасно трудишься извиняться в своем долгом молчании, достопочтеннейший и великолепнейший мой владыко, ссылаясь между прочим на редкость случаев к пересылке писем. Пишешь ли ты, или молчишь, мы неизменно уверены в любви твоей. Ты показал ее самым делом так ясно, что весь город знает тебя, как горячего и страстного нашего приверженца. При всем том, конечно, нам было бы весьма желательно постоянно получать письма от твоей достопочтенности с известиями о твоем здоровье. Ты сам пишешь, что знать о нашем здоровье составляет для тебя величайшее утешение в разлуке с нами (и знаешь, как много это значит для искренно любящего человека, потому что сам умеешь любить искренно). Так точно дорого это и нам. Постарайся же, сделай милость, удовлетворить наше желание, тем более, что при нашей жизни в такой глуши это принесло бы нам много утешения.
|
|
|
К епископу Кириаку
Выносимо ли это? Терпимо ли это? Возможна ли тут хотя тень извинения? Среди таких прискорбных обстоятельств, среди таких волнений, смятений, ударов и бедствий, постигших нас, — в продолжение такого долгого времени, ты ни одного разу не прислал нам письма! Мы и раз, и два, и множество раз пишем к тебе; а ты молчишь все это такое долгое время, и думаешь, что нет особенного греха в таком бесчувствии к нам с твоей стороны! Ты меня поставил в совершенное недоумение. Я решительно не могу постигнуть причины твоего молчания, когда вспомню о той горячей и искренней любви, которую ты всегда к нам оказывал. Не могу предположить ни беспечности, потому что знаю твою душевную неусыпность, ни робости, потому что знаю твое мужество, ни лени, потому что знаю твою живость и подвижность, ни даже болезни, потому что и она не в состоянии была бы тебе помешать, а кроме того я знаю через прибывших оттуда, что ты здоров и благоденствуешь. Что за причина, не могу понять; скорблю только и крушусь. Постарайся же всеми мерами избавить нас и от печали, и от недоумения. Если и после настоящего письма ты ничего не напишешь к нам теперь же, вскорости, то так огорчишь нас этим, что впоследствии понадобится много труда, чтобы излечить нас от этого горя.
|
|
|
190. К пресвитеру Салюстию [150]
Весьма прискорбно было мне услышать, что и ты, и пресвитер Феофил, — оба вы ничего не делаете. Я узнал, что один из вас сказал только пять бесед до октября месяца, а другой ни одной не говорил, и это показалось мне тяжелее здешней пустыни. Благоволите, если это неправда, уведомить меня; если же правда — исправиться; побуждайте друг друга; этим вы меня очень огорчаете, как ни безмерно я люблю вас. Но, что еще гораздо хуже, предаваясь такой бездеятельности и лени и не исполняя своего долга, вы навлечете на себя таким образом большое осуждение от Бога. Чем оправдаете вы себя в том, что, когда других гонят, ссылают, преследуют, вы не хотите даже своим появлением или словом наставления показать участие к бедствующей пастве?
|
|
|
К Пеанию
Когда ты чувствуешь, достопочтеннейший и меда сладчайший мой владыко, прискорбие и тяжесть разлуки с нами, то вспомни, каким делом ты заправляешь, вспомни, что ты стараешься целый город, или, лучше, действуя через этот город, целую вселенную поставить на правый путь, и утешься, развеселись. Тому, кто приносит столько пользы, как ты, можно много радоваться. Если другие безмерно радуются, собирая деньги, гибнущие и погубляющие их, и перенося при том долговременную разлуку со своим домом, женой, детьми и всеми родными, то где положить предел радости тому богатству, тому бесценному сокровищу, которое ежедневно собираешь ты одним своим пребыванием там? Говорю это не из лести тебе, — здесь, заочно, то же самое все слышат от меня, — но по чувству живейшего удовольствия, по чувству радости, в одушевлении от восторга. В самом деле, тебе достаточно только показаться, чтобы обратить там многих на правый путь, укрепить, поощрить, сплотить в одно целое. Ты — настоящий мой полководец; я знаю твои доблестные подвиги там, твою ревность, бдительность, хлопоты, душевную тревогу, неустрашимость, свободу, с какой ты восставал даже против епископов, когда того требовали обстоятельства, с надлежащей, конечно, сдержанностью. И прежде я высоко ценил тебя за это, но еще гораздо выше ставлю в настоящее время, когда, не имея ни одного помощника себе там, — так как одни бежали, других прогнали, третьи скрываются, — ты один стоишь теперь во главе строя, украшая собой его чело, и не только не даешь никому перебежать на другую сторону, но даже из рядов противников ежедневно привлекаешь кого–нибудь в ряды твоей мерности. Но это еще не все. Не менее этого изумляет меня то, что, неизменно оставаясь на одном месте, ты простираешь в то же время свою заботливость на всю вселенную, на дела в Палестине, в Финикии, в Киликии, дела которой, впрочем, требуют с твоей стороны особенного попечения. Палестиняне и финикийцы, как я верно узнал, не приняли посланного туда нашими противниками и даже не удостоили его ответа, но Эгский, как я слышал, и Тарсийский (епископы) на их стороне, и Каставальский [151] писал сюда одному из наших друзей, что константинопольцы принуждают их [152] принять участие в своем беззаконии, но что они пока противятся. Надобно, следовательно, тебе особенно постараться, особенно позаботиться, чтобы и эту часть привести в порядок, — и написать к своему двоюродному брату, владыке моему, господину епископу Феодору. Что касается Фаретрия, горько и крайне прискорбно: при всем том, так как пресвитеры его не сходятся с нашими противниками, как ты пишешь, и не решаются иметь с ними общение, говоря по крайней мере, что держатся еще нашей стороны, то ты не сообщай им ничего этого, — то, что сделал против нас Фаретрий, действительно, не допускает уже никакого извинения. Весь клир его скорбел, сетовал, плакал и был всей душою за нас. Но, говорю, чтобы не оттолкнуть их и не сделать неприязненнее к нам, ты, узнав все из донесения чиновников префектуры, удержи про себя и обращайся с ними как можно мягче, — я знаю твою благоразумную находчивость, — скажи им, что вот и мы слышали, что он очень скорбел об этом событии и что он готов бы был все перенести, чтобы только поправить все это дурное дело. Здоровье наше совершенно удовлетворительно; прошли и последние остатки болезни. Право, когда вспомним, что это также составляет предмет твоих забот, то одна мысль, что у нас есть так горячо преданный нам друг, прибавляет нам немало сил. Да наградит тебя Бог за такое усердие к нам, за такую любовь и ревность неусыпную, как в настоящей жизни, так и в будущем веке, — да оградит, да охранит, да утвердит тебя в ненарушимом спокойствии и да сподобит неизреченных своих благ. Дай Бог и нам поскорее увидеть тебя, насытиться излияниями твоей нежной души и дождаться этого всерадостного праздника. Ты знаешь, что счастье удостоиться твоего приятнейшего и вожделеннейшего общества и по–прежнему опять пользоваться им составляет для нас истинный праздник и торжество.
|
|
|
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 21; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!