К благосклонному читателю 3 страница

Она есть женская божественная ипостась «метрополиса» как такового, Мать городов — Иерусалим. Она — мать-возлюблен­ная, подобие Иштар, языческой городской богини. Это подтвер­ждается детальными сравнениями Мудрости с деревьями — кед­ром, пальмой, теребинтом, маслиной, кипарисом и т. д. Все эти деревья от века были символами семитской Матери-богини, бо­гини любви. Возле ее алтаря на возвышенных местах росло свя­щенное дерево. В Ветхом Завете дубы и теребинты — деревья-оракулы. Бог или ангел являлись в деревьях или подле них. Давид получает консультацию от оракула тутового дерева. Дерево пред­ставляет также (вавилонского) Таммуза, сына-возлюбленного, как и Осириса, Адониса, Аттиса и Диониса — умирающих юными богов Передней Азии. Все эти символические атрибуты появля­ются и в «Песне песней», где они принадлежат обоим — и Же­ниху и Невесте. Здесь важную роль играют лоза, гроздь и цветы винограда, а также виноградник. Возлюбленный уподобляется яблоневому дереву. Возлюбленная должна спуститься с гор (мест отправления культа Богини-матери), обиталищ львов и пантер; лоно ее — «сад с гранатовыми яблоками, с превосходными пло­дами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица... мирра и алой со всякими лучшими ароматами»35. Руки ее сочатся мир­рой. (Адонис появляется на свет из миррового дерева!) Как и Дух Святой, Мудрость даруется всем избранникам Божиим — представление, из которого позже разовьется учение о Параклете.

В еще более позднем апокрифе, «Книге Премудрости Соло­мона» (100—50 гг. до Р. X.), пневматическая природа Софии и ее миростроительный характер в качестве Майи становится бо­лее явственным: «Человеколюбивый дух — премудрость». Муд­рость — «художница всего». «Она есть дух разумный, святый» (pneyma noeron hagion), «дыхание (atmis) силы Божией», «изли­яние (aporroia) славы Вседержителя», «отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия», тонкая сущность, проникаю­щая все вещи. Она состоит в близких отношениях (symbiosin... echoysa [«имеет сожитие»]) с Богом, и Владыка всех (panton despotes) возлюбил ее. «...Какой художник лучше ее?» Она ниспослана от небес и от престола славы Божьей в качестве «Святого Духа». В функции Психопомпа она приводит к Богу и обеспечивает бессмертие.

«Книга Премудрости Соломона» является эмфазой праведно­сти Божьей и — пожалуй, не без прагматического умысла — от­важивается сесть на весьма ненадежный сук: «Праведность бес­смертна, а неправда причиняет смерть»44. Неправедные же и не­честивые говорят:

Будем притеснять бедняка праведника...

Сила наша да будет законом правды,

ибо бессилие оказывается бесполезным. Устроим ковы праведнику...

...Он... укоряет нас в грехах против закона и поносит нас за грехи нашего воспитания; объявляет себя имеющим познание о Боге и называет себя сыном Господа; он пред нами — обличение помыслов наших.

Испытаем его оскорблением и мучением, дабы узнать смирение его и видеть незлобие его...

Где же совсем недавно мы прочли: «И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла, и доселе тверд в своей непорочности; а ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить его безвинно»? «Мудрость лучше силы», говорит Екклесиаст.

Очевидно, отнюдь не по недомыслию и бессознательности, а исходя из глубоких движущих причин «Книга Премудрости Со­ломона» затрагивает здесь болезненное место, что, разумеется, станет понятно до конца только в том случае, если нам удастся выяснить, в каком отношении «Книга Иова» стоит к недалеко­му по времени изменению в статусе Яхве, а именно к выходу на сцену Софии. Речь при этом пойдет вовсе не об историко-литературном экскурсе, а скорее о судьбе Яхве, переживаемой человеком. Из древних писаний мы знаем, что божественное действо разыгрывается между Богом и его народом, который, подобно женщине, выдан за него, мужскую энергию, и верность которого он ревниво стережет. Индивидуальным случаем этих отношений выступает Иов, чья верность подвергается жестоко­му испытанию. Как я уже сказал, Яхве удивительно легко под­дается нашептываниям Сатаны. Если правда, что он полностью доверяет Иову, то было бы только логично, если бы он взял его под защиту, а злонамеренного клеветника разоблачил и за­ставил его серьезно поплатиться за диффамацию верного раба Божия. Но Яхве об этом и не думает — даже после того как невиновность Иова доказана. О выговоре или выражении не­одобрения в отношении Сатаны и речи нет. В попустительстве со стороны Яхве сомневаться не приходится. Его готовность отдать Иова в смертоносные руки Сатаны доказывает, что со­мнение в Иове — следствие проецирования им собственной тяги к вероломству на некоего козла отпущения. Ведь есть подозре­ние, что он собирается расстроить свой брачный союз с Изра­илем, но утаивает такое намерение от себя самого. А потому эта бог весть где разразившаяся неверность побуждает его изыс­кать неверного при помощи Сатаны, и — надо же! — он нахо­дит такового в лице вернейшего из верных, каковой тут же и подвергается уголовному преследованию как бы за тягчайшее преступление. Яхве изменил собственной верности.

Что, собственно, произошло, стало известно тогда же или несколько позже: он припомнил о некоем женского пола суще­стве, услужающем ему не менее, чем человеку,— о подруге и наперснице с незапамятных времен, о первенце творения, непорочном отблеске своего великолепия в вечности, художнице всех пещей, более близкой и милой его сердцу, нежели эти поздние отпрыски сотворенного напоследок и запечатленного образом Божьим протопласта (прачеловека). Видимо, есть некая «суровая необходимость» вызвавшая этот анамнесис Софии: дальше так продол­жаться не могло; «праведный» Господь больше не мог творить неправедное сам, а «Всеведущий» — поступать, словно какой-то наивный и глупый человек. Саморефлексия становится настоя­тельной необходимостью, а для этого нужна мудрость: Яхве дол­жен дать себе отчет в своем абсолютном знании. Ибо если уж Иов познаёт Бога, то Бог и подавно должен познать себя сам. Ведь нельзя же было, чтобы весь мир, кроме самого Яхве, про­слышал о его двойной природе. Тот, кто познаёт Бога, имеет на него влияние. После краха попытки погубить Иова Яхве пе­ременился.

Теперь на основе намеков Священного Писания и истории попробуем реконструировать последствия подобного превраще­ния Бога. Для этого нам надо обратиться к началу творения, а именно к прачеловеку «до грехопадения». В качестве своего женско­го коррелята этот прачеловек, Адам, при содействии Творца про­извел из своего бока Еву — так же, как сам Творец создал из своего исходного материала Адама-гермафродита, а с ним — за­печатленную богоподобием часть человечества, а именно народ Израиля и других потомков Адама. [О не запечатленной богоподобием части человечества, происходящей, веро­ятно, от антропоидов доадамовой эпохи, см. выше.] По таинственному совпаде­нию у Адама вышло так, что первый его сын (совсем как Сата­на) оказался злодеем и убийцей перед Господом, благодаря чему пролог на небесах был повторен на земле. В том, что Яхве бе­рет не уродившегося Каина под свою особую защиту, нетрудно усмотреть скрытую причину: ведь Каин — точная миниатюрная копия Сатаны. О каком-либо праобразе рано угасшего Авеля, любимого Богом более Каина, прогрессивного (а потому, веро­ятно, получившего инструкции от какого-нибудь ангела Сата­ны) земледельца, мы во всяком случае ничего не слыхали. Воз­можно, это был какой-нибудь другой сын Божий, от природы более консервативный, нежели Сатана; не проныра, лелеявший все новые черные замыслы, но некто привязанный к Отцу дет­ской любовью, не имеющий иных мыслей, кроме отчих, и пре­бывающий только во внутренних покоях небесного хозяйства. Потому-то, наверное, его земное повторение Авель и должен был так скоро вновь «поспешно удалиться от мира зла», говоря словами «Книги Премудрости Соломона», и вернуться к Отцу, в то время как Каину пришлось изведать на себе проклятье прогресса, с одной стороны, и моральной неполноценности — с другой, здесь, в земной юдоли.

Если праотец Адам несет на себе отражение Творца, то сын его Каин определенно является копией сына Божьего Сатаны, а потому возникает обоснованное предположение о том, что и у Божьего любимца Авеля был свой прототип в занебесном месте. Первые тревожные инциденты, разыграв­шиеся в якобы удавшемся и одобренном тварном мире уже в самом начале,— грехопадение и братоубийство, заставляют серь­езно задуматься, и невольно приходит на ум, что исходная си­туация, а именно высиживание Духом Божьим пустой бездны, вряд ли позволяла надеяться на безусловно удачный результат. Творец, который находил хорошим каждый день своих трудов, даже не пытался подвергнуть основательной цензуре то, что про­изошло в понедельник. Он попросту ничего не сказал — обсто­ятельство, соответствующее «доказательство от факта умолчания»! А в тот самый день произошло окончательное разделение верхних и нижних вод твердью между ними. Ясно, что такой неизбежный дуализм и тогда, и позже не мог уместиться в концептуальные рамки монотеизма, поскольку указывал на метафизическую расколотость. Эта трещина, как мы знаем из истории, тысячелетие за тысячелетием заделывалась все вновь, умалчивалась или во­все отрицалась. Тем не менее уже с самого начала — в раю — она раскрылась сама собой: ведь у Творца, в противополож­ность его намерению в последний день творения вывести на свет человека в качестве наиболее толкового из всех созданий и господина над всем сотворенным, вкралась или была ему подсу­нута странная непоследовательность — сотворение Змия, ока­завшегося неизмеримо толковее и сознательнее Адама и к тому же возникшего раньше. Вряд ли Яхве сыграл такую злую шутку с самим собой; зато гораздо более вероятно, что тут вмешалась рука его сына, Сатаны. Он — плут и игрок-провокатор, и ему нравится устраивать досадные инциденты. Правда, Яхве сотво­рил рептилий до Адама, но то были обыкновенные, совсем не­разумные змеи, и среди них-то Сатана и выбрал древесную змею, чтобы незаметно прошмыгнуть под ее личиной. С этого-то мо­мента и поползли слухи, будто змея — самое одухотворенное из животных. Это воззрение можно найти у Филона Александрийского. А впоследствии она ста­новится излюбленным символом noys'a (ума, мышления), ока­зывается в большой чести и даже притязает на то, чтобы сим­волизировать второго Сына Божьего, ибо он понимается как мироспасающий Логос (который выступает в качестве более чем тождественного Нусу). Более поздняя легенда утверждает, будто в раю змея была первой женой Адама, Лилит, с которой Адам произвел на свет целое войско демонов. Эта легенда тоже пред­полагает обман, который вряд ли был преднамеренным со сто­роны Творца. И действительно, Священное Писание знает в ка­честве законной супруги только Еву. Но все же характерно, что прачеловек, этот носитель образа Божия, согласно традиции имеет двух жен — точно так же как и его небесный прототип. Последний соединен законными узами с женой-Израилем, но при этом у него от века есть доверенная наперсница — женской природы Пневма; Адам тоже сначала берет в жены Лилит (дочь или эманацию Сатаны) в качестве сатанинского коррелята Со­фии. Ева же соответствует в таком случае народу Израиля. Ко­нечно, мы не знаем, почему столь поздно было признано, что Руах Элохим, «Дух Божий», не только имеет женскую природу, но и существует рядом с Богом относительно самостоятельно, и что задолго до брака с Израилем у Яхве были отношения с Софией. Мы не знаем также, отчего знание об этом первом союзе в более поздних традициях было утрачено. Впрочем, столь же поздно стало известно об опасной связи Адама с Лилит. Была ли Ева для Адама супругой, в той же мере неудобной, в какой для Яхве — народ, постоянно, так сказать, флиртующий своей неверностью, нам неизвестно. Во всяком случае, семейная жизнь прародителей не была безоблачной: оба их первенца предста­вляют собою тип враждующих братьев, ибо тогда, по-видимому, еще существовал обычай воплощать в жизнь мифологические мотивы. (Ныне это воспринимается как нечто возмутительное, а когда встречается в действительности, отвергается.) Прародите­ли могли бы предъявить друг другу долю каждого в создании дурной наследственности: Адаму следует помнить о своей демо­нической принцессе, а Ева не должна забывать о том, что это она первой клюнула на приманку Змия. И грехопадение, и эпизод с Каином и Авелем еле различимы в списке превосходных результатов творения. Такой вывод можно сделать потому, что сам Яхве, видимо, не был заранее осведомлен об упомянутых инцидентах. И впоследствии, и уже здесь возникает подозрение, что из всеведения не было сделано никаких выводов, т.е. Яхве не пришло в голову обратиться к своему всеведению, а потому он был ошеломлен тем, к чему привело развитие ситуации. Та­кое явление бывает и у людей, а именно тогда, когда они не в состоянии отказаться от наслаждения собственной эмоцией. Надо полагать, что какой-нибудь припадок ярости или скорби заключает в себе некую тайную сладость. В противном случае толпа уже достигла бы некоторой степени мудрости.

Исходя из этого, нам, вероятно, будет легче понять, что же случилось с Иовом. Хотя в плероматическом состоянии, или состоянии бардо (как это называют тибетцы), царит совершен­ная фантасмагория, но с началом творения, т. е. с переходом мира в рамки строго определенных пространственно-временных событий, веши начинают как бы тереться и толкать друг друга. Укрытый и защищенный краем отеческой мантии, Сатана то тут, то там ставит ложные, а в другом отношении верные ак­центы, благодаря чему возникают осложнения, которые, по всей видимости, не значились в плане Создателя, а потому произво­дят на него ошеломляющее действие. В то время как бессозна­тельная тварь, как то: животные, растения и кристаллы, функ­ционирует, насколько нам известно, удовлетворительно, с чело­веком постоянно что-то не так. Правда, вначале его сознание почти не возвышается над уровнем животного, а потому и его свобода воли проявляется в крайне ограниченной степени. Од­нако Сатана им интересуется и на свой лад экспериментирует с ним, подбивая на неуместные поступки, а его ангелы учат че­ловека наукам и искусствам, прежде находившимся под исклю­чительной юрисдикцией совершенства плеромы. (А Сатана уже тогда заслужил имя «Люцифер»!) Странные, неожиданные вы­ходки людей затрагивают чувства Яхве, а тем самым втягивают его в дела собственных созданий. Божественное вмешательство каждый раз оказывается настоятельной необходимостью. Но каж­дый раз прискорбным образом оно пожинает лишь мимолетный успех — даже драконовская мера утопления всего живого (за исключением избранных), которой, по мнению Иоганна Якоба Шойхцера, не избежали и рыбы (о чем свидетельствуют окаме­нелости), обеспечила лишь кратковременный эффект. И до, и после этого творение ведет себя словно зараженное. Яхве же, как ни странно, всегда ищет первопричину в людях, которые, очевидно, не желают повиноваться, но никогда — в своем сыне, этом отце всех плутов. Такая неверная устанрвка может приве­сти лишь к интенсификации его и без того раздражительной натуры, так что у людей страх Божий повсеместно рассматрива­ется в качестве принципа и даже исходного пункта всяческой мудрости. В то время как люди, находясь под столь жестким контролем, собираются расширить свое сознание приобретени­ем некоторой мудрости, т. е. в первую очередь осторожности или предусмотрительности, историческое развитие со все боль­шей очевидностью обнаруживает, что Яхве сразу же после дней творения откровенно упустил из виду свое плероматическое со­существование с Софией. Место последней занял завет с избранным народом, которому тем самым была навязана женская роль. Тогдашний «народ» состоял из патриархального мужского общества, в котором женщине причиталась лишь ничтожная роль. Брак Бога с Израилем был поэтому делом сугубо муж­ским, так же как и приблизительно одновременное с этим со­бытием основание греческих полисов. Подчиненное положение женщины было вопросом предрешенным. Женщина считалась менее совершенной, чем мужчина, о чем свидетельствует уже восприимчивость Евы к нашептываниям Змия в раю. Совершен­ство — это предел стремлений мужчины, женщина же от при­роды склонна к постоянству. Фактически еще и сегодня муж­чина лучше и дольше выдерживает состояние относительного совершенства, которое, как правило, не подходит женщине и даже может быть для нее опасным. Стремясь к совершенству, женщина упускает восполняющую его позицию — постоянство, само по себе, правда, несовершенное, но зато образующее столь необходимый противовес совершенству. Ибо если постоянство всегда несовершенно, то совершенство всегда непостоянно, а потому представляет собой некое безнадежно стерильное конеч­ное состояние. «Совершенство бесплодно», говорили древние учите­ли, в то время как «Несовершенное», напротив, несет в себе за­родыши будущего блага. Перфекционизм всегда упирается в ту­пик, и только постоянство испытывает нужду в поиске цен­ностей.

В основе брака с Израилем лежит перфекционистская уста­новка Яхве. Благодаря этому исключена та ангажированность, которую можно обозначить как «Эрос». Отсутствие Эроса, т. е. отношения к ценности, весьма отчетливо проявляется в «Книге Иова»: характерно, что великолепной парадигмой творения вы­ступает чудище, а не человек! У Яхве нет Эроса, нет отноше­ния к человеку, а есть только цель, в достижении которой он использует человека. Все это, однако, не препятствует ему быть ревнивым и недоверчивым, как только может быть таковым су­пруг,— но у него на уме не человек, а собственный замысел.

Верность народа тем важнее, чем больше Яхве забывает о мудрости. А народ, несмотря на многократные подтверждения Божьей благосклонности, все вновь и вновь проявляет невер­ность. Такое поведение, разумеется, не утоляет ревности и не­доверчивости Яхве, а потому инсинуации Сатаны ложатся в благодатную почву, когда он впрыскивает в отчие уши сомнение в верности Иова. Вопреки всей своей убежденности в этой верности, Яхве без промедления дает согласие на применение ужасных пыток. Здесь более чем где бы то ни было ощущается недостаток в человеколюбии, свойственном Софии. Даже Иов уже тоскует по недостижимой мудрости".

Иов знаменует высшую точку такого опасного направления развития. Он представляет собой парадигматическое выражение мысли, созревшей в тогдашнем человечестве,— рискованной мысли, предъявляющей к мудрости богов и людей некое высо­кое требование. Иов, правда, осознаёт это требование, но со­вершенно недостаточно знает о совечной Богу Софии. Поскольку люди чувствуют себя предоставленными произволу Яхве, они нуждаются в мудрости. Яхве же, которому до сих пор не проти­востояло ничего, кроме людского ничтожества, в ней не нужда­ется. Однако ситуация в корне меняется, когда разыгрывается драма Иова. Тут Яхве сталкивается с этим стойким человеком, который прочно держится за свое право и вынужден отступить­ся от него лишь перед лицом грубой силы. Он увидел, как вы­глядит Бог, увидел его бессознательную раздвоенность. Бог был познан, и это познание продолжало сказываться не только на Яхве, но и на людях — таких, какими они были в последние дохристианские столетия: едва ощутив прикосновение вечной Софии, они компенсируют поведение Яхве и одновременно всту­пают в анамнесис мудрости. Мудрость же, в значительной сте­пени персонифицированная и тем возвещающая о своей авто­номии, открывает им себя в качестве заботливого помощника и адвоката перед лицом Яхве и показывает им светлую, добрую, праведную и достойную любви ипостась их Бога.

После того как спланированный совершенным рай был ском­прометирован проделкой Сатаны, Яхве изгнал Адама и Еву, со­творенных им по образу своей мужской природы и ее женской эманации, вон из рая, в мир скорлуп, или междумирие. Остает­ся неясно, насколько София представлена в Еве и как соотно­сится с последней Лилит. Адам имеет приоритет в любом отно­шении. Ева второй взята из его плоти. Поэтому ей остается второе место. Я упоминаю об этой частности из «Бытия», по­скольку вторичное появление Софии на божественной сцене ука­зывает на грядущие новшества в творении. Ведь она — «худож­ница»; она воплощает замыслы Бога, придавая им веществен­ный облик, что и является прерогативой женской природы как таковой. Ее сожитие с Яхве означает вечную иерогамию, в ко­торой зачинаются и порождаются миры. Предстоит великий поворот: Бог хочет обновиться в таинстве небесной свадьбы (как с давних пор поступали главные боги Египта) и стать челове­ком. Для этого он как будто пользуется египетским образцом инкарнации бога в фараоне, каковая является опять-таки всего лишь отражением вечной плероматической иерогамии. Было бы, однако, некорректно полагать, что этот архетип воспроизводит­ся, так сказать, механически. Так, насколько нам известно, ни­когда не бывает — ведь архетипические ситуации повторяются всякий раз по другому поводу. Собственную причину вочелове­чения следует искать в разбирательстве с Иовом. Мы еще вер­немся к этому вопросу ниже, рассмотрев его более детально.

Поскольку намерение вочеловечиться, по всей видимости, пользуется древнеегипетским образцом, мы могли бы ожидать, что этот процесс и в частностях будет следовать определенной канве. Актуализация Софии означает новое творение. Однако на этот раз не мир должен измениться, а Бог стремится преобра­зить собственную природу. Человечество должно быть не уни­чтожено, как было раньше, а спасено. В таком решении сквозит человеколюбивое влияние Софии: будут сотворены не новые люди, а лишь Один — Богочеловек. Для достижения этой цели следует применить и противоположный метод. Мужеский Адам второй не выйдет первенцем непосредственно из рук Созда­теля, но будет рожден женой человеческой. Приоритет, таким образом, на этот раз переходит к Еве secunda, и притом не только во временном, но и в субстанциальном смысле. С уче­том так называемого Протоевангелия, а именно специально «Бы­тия» (3, 15), эта вторая Ева соответствует «жене и семени ее», которое будет поражать змея в голову. Адам считается изна­чально существом двуполым — так и «жена и семя ее», Ср. конъектуру, внесенную в примечании к тексту Быт. 3, 15 издателями Московской Патриархии, учитывавшими, по-видимому, славянский перевод, где под Евиным семенем подразумевается Христос: «И вражду положу между тобою, и между женою, и между семенем твоим, и между Семенем Тоя: Той твою блюсти будет главу, и ты блюсти будеши Его пяту» (Елизаветинская Библия 1759 г.). Другие известные мне переводы Библии такой конъектуры не дают, представляет собой человеческую пару, а именно Царица небесная и Богоматерь, с одной стороны, и Сына Божия, не зачатого человеком,— с другой. Таким образом, Дева Мария избрана чистым сосудом для грядущего рождения Бога. Ее постоянство и независимость от мужчины подчеркнуты принципиальным девством. Она — «дочь Божия», уже изначально, как позднее установлено догматом, отмеченная привилегией непорочного зачатия и тем самым освобожденная от пятна первородного гре­ха. Посему очевидна ее принадлежность к «состоянию до грехопадения». Это означает новое начало. Ее божественная незапятнанность дает возможность прямо сказать, что она не только несет в себе «образ божий» в нетронутой чистоте, но и — в качестве Невесты Божией — воплощает и свой прототип, Софию. Ее столь выра­зительно подчеркнутое в древних сочинениях человеколюбие позволяет предположить, что в этом новейшем из своих творе­ний Яхве в решающие моменты действовал под влиянием Со­фии. Ибо Мария, «благословенная среди жен»,— покровитель­ница и заступница грешников, каковыми являются все люди без исключения. Она, как и София,— посредница, она приводит к Богу и тем обеспечивает людям счастье бессмертия. Ее вознесение — праобраз телесного воскресения людей. В качестве Не­весты Божией и Царицы небесной она занимает место ветхоза­ветной Софии.

Удивительны чрезвычайные меры предосторожности, которы­ми окружена фигура Марии: непорочное зачатие, упраздне­ние пятна первородного греха, вечное ее девство. Ими Богоматерь откро­венно снабжена для защиты от проделок Сатаны. Из этого фак­та можно заключить, что Яхве учел советы своего всеведения, ибо во всеведении есть ясное понимание извращенных наклон­ностей, которым подвержен темный сын Божий. Мария должна быть безусловно защищена от его разлагающего влияния. Неиз­бежным следствием столь решительных охранных мер, несомнен­но, выступает обстоятельство, недостаточно учтенное в догма­тическом подходе к теме воплощения: освобождение от перво­родного греха изымает Деву также и из совокупного человече­ства, чьим общим признаком и является первородный грех и, следовательно, потребность в спасении. «Status ante lapsum» рав­нозначен райскому, т. е. плероматическому и божественному, су­ществованию. Посредством особых охранных мер Мария возвы­шается до статуса, так сказать, богини и тем самым утрачивает всю свою человеческую природу: она зачинает свое дитя не во грехе, как все другие матери, а, значит, дитя никогда не станет человеком, но будет Богом. До сих пор всегда — по крайней мере, насколько мне известно,— упускали из виду, что из-за этого под вопрос ставится действительность вочеловечения Бога, а соответственно оно осуществляется лишь частично. Оба они — Мать и Сын — не настоящие люди, а Боги.

Такая операция, правда, означает возвышение личности Ма­рии в мужском смысле, поскольку она приближена к совершен­ству Христа, но в то же время это и умаление женского прин­ципа несовершенства, т. е. постоянства, поскольку таковой бла­годаря совершенствованию сводится к ничтожной разнице, еще отделяющей Марию от Христа,— «близость солнца заставляет скрыться другие святила. Чем более, таким образом, женский идеал сгибается в на­правлении мужского, тем более женщина теряет возможность компенсировать мужское стремление к совершенству, и возни­кает по-мужски идеальное состояние, которое, как мы увидим, находится под угрозой энантиодромии. Из состояния совершен­ства нет пути в будущее — разве только поворот назад, т. е. ка­тастрофа идеала, которой можно было бы избежать благодаря женскому идеалу постоянства. Ветхий Завет получил свое про­должение в Новом вместе с яхвистским перфекционизмом, и вопреки всяческому признанию и возвышению женского прин­ципа этот последний не преодолел патриархального господства. Но он еще даст о себе знать.

У прародителей, погубленных Сатаной, первый сын вышел неудачным. Он был подобием Сатаны, и только младший сын, Авель, был любезен Богу. Образ Божий оказался искажен в Каине, в Авеле же он был помрачен значительно меньше. Как изначальный Адам мыслился подобием Божьим, так и этот удав­шийся сын Божий, праобраз Авеля (о нем же, как мы видели, нет никаких свидетельств), являет собой префигурацию Богоче­ловека, о котором мы положительно знаем, что, будучи Лого­сом, он предшествует существованию и совечен, даже homo-oysios (единосущ) Богу. Значит, можно рассматривать Авеля в качестве несовершенного прототипа Сына Божьего, который — теперь-то уж известно — должен быть зачат Марией. Вначале Яхве сделал попытку получить в лице прачеловека Адама свой хтонический эквивалент — а теперь он вознамерился создать нечто подобное, но значительно более совершенное. Этой-то цели и служат вышеупомянутые чрезвычайные меры предосто­рожности. Новый сын — Христос — должен, с одной стороны, как и Адам, быть хтоническим человеком, а, значит, страдаю­щим и смертным, но, с другой стороны, теперь уже быть не просто подобием, как Адам, а самим Богом, порождающим себя в качестве Отца и обновляющим Отца в качестве Сына. Будучи Богом, он всегда таковым и был, будучи же сыном Марии, ка­ковая очевидным образом являет собой подобие Софии, он есть Логос (синонимичный Нусу), а потому, как и София,— худож­ник творения, о чем и говорит Евангелие от Иоанна. Такое тождество Матери и Сына многократно засвидетельствовано в мифологии.

Хотя рождение Христа — событие историческое и уникаль­ное, оно тем не менее всегда налично в вечности. В голове профана представление о тождестве вневременного, вечного и уникально-исторического в этом событии укладывается с боль­шим трудом. Однако ему нужно приучить себя к мысли о том, что «время» — понятие относительное и в принципе должно быть дополнено понятием «одновременного», плероматического, или бардо-существования всех исторических процессов. То, что в плероме налично как вечный «процесс», проявляется во вре­мени как апериодическая последовательность, т. е. многократное нерегулярное повторение. Вот лишь один пример: у Яхве — один сын неудачный, а другой — хороший. Этому прототипу соответ­ствуют Каин и Авель, а также Иаков и Исав; во все времена и у всех народов имеется мотив враждующих братьев, который в своих бесчисленных современных вариациях все еще разрушает семьи и дает работу психотерапевтам. Столько же равным обра­зом поучительных примеров дает мотив двух предназначенных в вечности жен. Поэтому такого рода вещи в их современном вы­ражении следует рассматривать не просто как частные случаи, капризы или беспричинные индивидуальные идиосинкразии, но как разложенный на отдельные временные события плероматический процесс, представляющий собой органичную составную часть, или аспект, божественного действа.

Когда Яхве создал мир из своей праматерии, так называемо­го «ничто», ему не оставалось ничего иного, как приписать себя самого творению, которое в любой своей части есть он сам,— таково исконное убеждение всякого разумного теолога. Отсюда следует, что Бога можно познать из его творения. Когда я гово­рю, что ему не оставалось ничего иного, то это означает не ограничение его всемогущества, а, наоборот, признание того, что в нем заключены все возможности, а потому нет вообще никаких других, кроме тех, в которых он себя выражает.

Весь мир принадлежит Богу, и Бог изначально присутствует во всем мире. Но удивительно: зачем же тогда потребовалось такое великое предприятие, как воплощение? Ведь Бог de facto по всем — и тем не менее, очевидно, чего-то недостает, так что теперь с большой осмотрительностью и вниманием необходимо инсценировать, так сказать, второе вхождение в творение. Тво­рение универсально — оно объемлет отдаленнейшие звездные гуманности, а органическая жизнь запланирована бесконечно изменчивой и способной к развитию; так как же тут может обнаружиться какой-нибудь дефект? То, что Сатана всюду привносит свое разлагающее влияние, по многим причинам, конеч­но, прискорбно, но в главном дела не меняет. Ответить на та­кой вопрос нелегко. Можно, конечно, говорить, что Христос должен прийти, дабы избавить человечество от зла. Но если вспомнить, что зло изначально внушено Сатаной и постоянно им же наводится, то, казалось бы, Яхве было бы гораздо проще один раз энергично призвать этого «настоящего проказника» к порядку и прекратить его вредоносное воздействие, тем самым искоре­нив зло Тогда вообще не было бы нужды в каком-то особом воплощении со всеми непредсказуемыми последствиями, кото­рые несет с собой вочеловечение Бога. Попробуйте представить себе, что это значит: Бог становится человеком. Это означает ни больше ни меньше, как разрушительную для мира трансфор­мацию Бога. Это означает то же, что в свое время означало творение,— объективацию Бога. Тогда он открыл себя просто в природе, теперь же и вовсе хочет — более специально — стать человеком. Правда, надо сказать, тенденция к такому ходу дела существовала всегда. Ведь когда на сцене появились сотворен­ные, очевидно, до Адама люди, а также высшие млекопитаю­щие, Яхве особым актом творения создал на другой день чело­века, который был подобием Бога. Тем самым был начертан первый эскиз вочеловечения. Народ потомков Адама Яхве взял в свое личное владение и время от времени исполнял своего духа пророков этого народа. То были всего лишь подготови­тельные события и симптомы тенденции к вочеловечению, имев­шейся у Бога. Но во всеведении от века было знание о человеческой природе Бога и божественной природе человека. По­этому мы находим соответствующие свидетельства задолго до составления «Бытия», в древнеегипетских документах. Эти предзнаменования и эскизы вочеловечения кому-то могут показать­ся совершенно невразумительными или ненужными — ведь все творение, вышедшее из ничего, принадлежит Богу, состоит не из чего иного как Бога, а потому и человек, как и всякая тварь, есть ставший так или иначе конкретным Бог. Однако сами по себе предзнаменования суть не события творения, а лишь сту­пени процесса осознанивания. Только в значительно более позд­ние эпохи выяснилось (и соответственно все еще находится в поле зрения), что Бог есть просто действительно сущее и, значит, не в последнюю очередь и человек. Понимание этого есть секулярный процесс.

---

Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!