Одиночество первое. Трон
В первые годы жизни Александр II попал в ласковые руки женщин: его воспитательницами стали Ю.Ф. Баранова, Н.А. Тауберг, а боннами (то есть нянями) — М.В. Косовская и А.А. Кристи. До шестилетнего возраста жизнь великого князя не была обременена чрезмерными заботами. Зимой он жил с родителями, а на лето выезжал в Павловск к бабушке Марии Федоровне. С шести лет компания воспитателей Александра становится чисто мужской. Главную роль в ней играли К.К. Мердер, ветеран войн с Наполеоном, и знаменитый поэт В.А. Жуковский. О К.К. Мердере сестра Александра II, Ольга Николаевна, писала в своих воспоминаниях: «Он не признавал никакой дрессировки, не подлаживался под отца, не докучал матери, он просто принадлежал Семье: действительно драгоценный человек!».
Регулярное обучение наследника началось с 1826 г., его план, рассчитанный, как мы бы сейчас сказали, на 10 классов, поручили составить В.А. Жуковскому. Поэт отнесся к почетному и ответственному поручению весьма серьезно, внимательно проработав идеи швейцарского педагога И.Г. Песталоцци, который считал, что в воспитании человека участвуют три фактора. Первый из них — личность воспитателя, то есть его влияние на питомца личным примером, второй — сама жизнь, то есть условия, в борьбе с которыми вырабатывается самостоятельность и закаляется характер, третий — чувство человеколюбия, сознание долга перед людьми. Главную идею своего плана В.А. Жуковский изложил в письме к императрице Александре Федоровне. «Его величеству, — писал он, — нужно быть не ученым, а просвещенным. Просвещение должно ознакомить его со всем тем, что в его время необходимо для общего блага… Просвещение в истинном смысле есть многообъемлющее знание, соединенное с нравственностью…».
|
|
|
Благодаря заботам родителей и учителей Александр Николаевич был резвым, физически крепким подростком, который многое схватывал, что называется, на лету, умел нравиться людям, был добр и сентиментален, обладал ярко выраженным чувством долга, искренне любил родных, особенно мать и сестер. В общем, у него вырабатывались весьма привлекательные черты характера, а они и являются тем инструментом, с помощью которого люди пытаются приспособиться к окружающей их действительности.
Однако наставники постоянно отмечали и те негативные черты характера великого князя, которые требовали, по их мнению, исправления и даже искоренения. Самым непонятным и неприятным для них была странная апатия, хандра, нападавшая на ребенка совершенно внезапно и погружавшая его в своего рода транс. Это состояние особенно усиливалось, когда ему не удавалось решить поставленную или возникшую задачу с налета. «Ему случалось, — писал в своих «Записках» К.К. Мердер, — провести час времени, в продолжении которого ни одна мысль не придет ему в голову, этот род совершенной апатии меня приводит в отчаяние…».
|
|
|
Другой чертой характера наследника, волновавшей воспитателей, была его, как они выражались, «невыдержанность». Тот же К.К. Мердер вспоминал, как во время прогулки по реке соученик Александра Иосиф Виельгорский, дурачась, неосторожно вел шлюпку и зачерпнул бортом воду. Великий князь так рассердился, что схватил Иосифа за шею и дал ему несколько пинков, прежде чем вмешались воспитатели, сделавшие наследнику выговор. Да и в более поздние годы Александр Николаевич мог накричать на незадачливого собеседника, в сердцах плюнуть в него, но тут же обнять и попросить у него прощения.
Так откуда же это бралось: шармерство и равнодушие к людям, острота мысли и апатия, спокойствие и психологические срывы? Обратимся к одному из наставлений, которыми В.А. Жуковский постоянно пичкал наследника. «На том месте, — говорил учитель, — которое вы со временем займете, вы должны будете представлять из себя образец всего, что может быть великого в человеке». Понимаете, что происходило ежедневно, если не ежечасно? От наследника, сначала мальчика, потом юноши, требовали именно образцовости, эталонности во всем: учебе, поведении, манерах, военных занятиях и т.п. Для ребенка, да и для взрослого, такой груз неподъемен, психологически травмоопасен, ведь ребенок в таких условиях не имел права на ошибку, не мог, как говорится, ни в чем «засбоить». Вот почему в юношестве стимулом к действию для Александра была не столько внутренняя потребность к лидерству, сколько тщеславие учителей и родителей, а также благоприобретенное желание угодить взрослым, дабы избежать выговора, а то и разноса.
|
|
|
Видимо, от каждого венценосного ребенка современники требовали или, по крайней мере, ожидали того, чего не нашли у предшествующих монархов, и от царствования к царствованию требования росли, как снежный ком, а ожидания становились все нетерпеливее. Наследники же престола, прислушиваясь к подобным пожеланиям, пытались сопоставить их со своими реальными возможностями, и трудно сказать, что они при этом испытывали — то ли гордость от своего исключительного положения, то ли ужас от невозможности оправдать надежды подданных.
Ситуация усугублялась еще и неумением или нежеланием воспитателей считаться с психологическими особенностями возраста и индивидуальности воспитуемых. Самые простые вещи — раздумья наедине с собой, желание разобраться попросту, по-мальчишечьи с Виельгорским или Паткулем — трактовались учителями и родителями как «совершенная апатия» или «гнусное чувство мести». А ведь внешнее «ничегонеделание» вовсе не означает внутреннего бездействия. Может быть, именно в такие минуты и происходит взросление человека, его осознание себя в сложном и не всегда добром мире. Да и мальчишечьи драки — это не всегда и не только «варварство», выплеск злобы, но и необходимая разрядка, проявление детского умения постоять за себя, детского понимания проблемы лидерства.
|
|
|
К началу 1837 г. наш герой получил блестящее образование, равноценное, по мнению знающих иностранцев, подготовке к защите докторской диссертации в лучших европейских университетах. Воспитан же… Воспитан он был дворцом. Иного влияния, кроме влияния наставников или семьи, он не знал, а значит, ощущал себя одиноко именно потому, что был призван со временем занять престол. Психологи уверяют, что ребенок, выросший в обстановке поклонения со стороны взрослых, слышащий постоянные напоминания о том, что он выше остальных людей, как правило, превращается в деспота и самодура. Александр Николаевич под это правило явно не подходил.
Он определенно осознавал важность и тяготы престолонаследия и его слова о желании родиться простым смертным, о страхе перед троном не стоит воспринимать ни как кокетство, ни как стремление отречься от престола сию же минуту. Цесаревич постепенно привык находиться в центре внимания и принимать знаки поклонения от всех, включая родных и близких (а может, просто смирился с этим). Привычка первенствовать развила в нем обидчивость, ревность к чужим успехам, и, в отличие от отца, он не очень любил и умел выслушивать справедливые упреки или здравое несогласие со своей точкой зрения даже в разговорах с глазу на глаз. Душа его оказалась по необходимости динамичной, в ней умещались и сентиментальность, и желание охватить все и все перечувствовать, и равнодушие... Последнее рождалось не столько от нелюбви к людям и миру вообще, сколько как защитная реакция от болей мира, которые он при всем своем желании не мог уменьшить.
Постепенно в наследнике развилась подозрительность (особенно по поводу того, что им управляют). В ней, помимо естественной тяги к самостоятельности, чувствуется отголосок школьных времен, когда опека воспитателей оказывалась зачастую мелочной и надоедливой, а потому непереносимой. Отметим, что все эти годы наследник престола напряженно искал свое место в не слишком гармоничном мире взрослых. Этот поиск был особенно труден для будущего монарха, человека, у которого на долгие раздумья не доставало времени, а потому в его действиях часто преобладали первые впечатления, первые движения души.
После вступления Александра Николаевича на престол его одиночество не только не уменьшилось, но стало еще более всеобъемлющим. Проблема «Монарх как политико-теологическое и психолого-нравственное явление» слабо разработана в нашей литературе. Между тем в политической системе России единственным действенным элементом вплоть до середины XIX в. оставалась именно монархическая государственность. Власть императоров являлась крайней, чрезвычайной, последней и безответственной. Кроме того, монарх не только являлся главой православной церкви, но, по мнению подданных, получал от Бога силу и мудрость для осуществления власти над государством. В XIX в. события жизни самодержца и его родных продолжали пониматься и оцениваться по образу и подобию земной жизни Христа, а потому начали отмечаться в церквях торжественными молебнами и проповедями.
Наследникам престола с детства внушалось, а монарх должен был постоянно помнить о том, что он царствует, то есть царит. Возможно, есть политические деятели более способные, но им не дано стать незаменимыми. Поэтому император и вынужден постоянно заботиться о славе, чести, репутации как своей, так и страны в целом. Он должен помнить, что любое проявление им чувств удесятеряется в глазах окружающих: вспыльчивость превращается в царский гнев, награда — в царскую милость, решение — в царскую правду. Только для императора существует постоянная живая связь между прошлым и будущим, только он умеет выстроить подлинно преемственную политику государства.
Понимание царя как Отца русского народа и помазанника Божьего предполагало не только особое почитание его, но и особую ответственность монарха перед подданными. Даже в загробной жизни он нес ответственность за все неурядицы во вверенном ему государстве и именно поэтому имел право на принятие полностью самостоятельных решений. Все это, естественно, не ослабляло, а усиливало тот психологический гнет, который испытывал Александр II. Один из самых горячих защитников монархической государственности Л.А. Тихомиров писал: «Династическая идея делает личность царя живым воплощением того идеала, к которому стремится нация». А дальше у него шли такие определения, от которых даже сейчас становится не по себе: вершитель судеб, гений нации, защитник справедливости, законности и прогрессивной эволюции.
Монарх — не личность, а образ. Иными словами, наш герой не знал никаких послаблений, никакого душевного покоя и комфорта, занимаясь лишь самоконтролем в дополнение к контролю со стороны окружающих. При всей своей независимости самодержец попадал в полную зависимость от того положения, которое занимал. Его пост — это не трибуна, не сцена, не амвон; человека, личности просто нет. Вместо них — образ, лик, на который истово молится вся страна, ожидая не реальных свершений, а чудес, возлагая не понятные надежды, а неисполнимые упования. Тяжело и больно выдавливать из себя по капле раба, но каково чувствовать, как по капле уходит собственное «я»?
Был ли у Александра II выход из этого дворцового, тронного одиночества? Вряд ли. Человеку, с детства воспитанному в определенном духе, не видевшему никаких других отношений, кроме почитания, преклонения, угодничества, трудно, если не невозможно представить себе, что общение между правителем и подданными может быть иным. Мир перевернутых человеческих отношений диктует свои правила игры, и хорошо, если носитель верховной власти смирился с этими правилами (хорошо для самого носителя, естественно). В таком случае он, может быть, будет страдать, мучиться, но имеет возможность утешить себя тем, что «так надо», «не нами заведено» и тому подобными замусоленными, но успокоительными сентенциями.
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 20; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!