Мотивационные ошибки 14 страница
* * *
Краткая характеристика роли различных социальных институтов в процессе социального познания должна быть дополнена анализом того, как эти институты взаимодействуют между собой в реальной жизни. В действительности все они суммарно, а не каждый по отдельности оказывают воздействие на познавательный процесс, создают тот самый «социальный контекст», который трудно ухватывается в социально-психологических исследованиях, но именно от которого зависит реальный путь освоения человеком социального мира. Своеобразным «полигоном», где взаимозависимость различных социальных институтов в их воздействии на познание может быть прослежена, является процесс социализации. Поэтому к нему неоднократно обращается психология социального познания. Другая ситуация, раскрывающая возможности такого анализа, — особые периоды в жизни общества, когда ломаются привычные структуры общественной жизни, возникают радикальные социальные преобразования. К анализу такой ситуации, возникшей в нашей стране, необходимо теперь обратиться.
Глава X
ОБРАЗ МИРА И СОЦИАЛЬНАЯ НЕСТАБИЛЬНОСТЬ
1. СОЦИАЛЬНОЕ ПОЗНАНИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ
Проанализированные процессы социального познания предполагают стабильный социальный мир, в котором человек действует и который познает. Важнейший механизм познания — категоризация сама по себе содержит в качестве предпосылки идею стабильности: категории и возникают как фиксация некоторых стабильных взаимосвязей в окружающем мире. Они складывались на основе достаточно стабильного жизненного опыта, фиксируя относительно устоявшееся. Но реальный исторический процесс включает в себя наряду с периодами относительно стабильного существования и периоды острой дестабилизации, связанные с войнами, революциями, катастрофами, что заставляет специально исследовать вопросы о том, как «ведет себя» человеческое познание в эти периоды.
|
|
|
А. Тэшфел, как отмечалось, оговаривал такую ситуацию, когда процесс категоризации осуществляется в условиях радикальных и быстрых социальных изменений [154]. «Социальные изменения» — эта категория социологии и социальной психологии, наиболее часто употребляется для описания ситуаций некоторого «отступления» от нормы в общественном развитии. По мнению П. Штомпки, «социальная реальность — это не статическое состояние, а динамический процесс, она происходит, а не существует, она состоит из событий, а не из объектов» [107, с. 266]. Поэтому социальный процесс является конструированным, созданным действиями людей, что предполагает, что люди познают этот процесс, умеют «схватить» и осмыслить суть происходящих изменений.
|
|
|
Следовательно, первое ограничение, которое возникает, когда мы хотим рассмотреть неординарную социальную ситуацию, это ограничение процесса социального познания рамками периода социальных изменений (преобразований). Второе ограничение связано с еще большей деформацией общественного организма, которая может иметь место в тех случаях, когда эти изменения носят радикальный характер и их результатом является социальная нестабильность.
Социальная нестабильность — это не просто эквивалент быстрых и радикальных социальных изменений, но возможная рассогласованность их, т.е. смена направления и темпа изменений, несовпадение меры радикальности их в различных сферах общества (экономике, политике, культуре, формах человеческих отношений). Именно сцепление этих обстоятельств приводит к социальной нестабильности. Проблема осложняется еще и тем, что социальная нестабильность хотя и обладает некоторыми общими чертами, когда возникает в определенные периоды развития в разных странах, принимает в каждом случае специфическую форму: она сочетается с особыми условиями исторического развития каждой страны, ее традициями, национальным менталитетом. В частности, нестабильность накладывается и на тот образ общества, который существовал в массовом сознании до периода радикальных преобразований. Это зависит от того, предшествовал ли периоду кризиса период стабильного развития с жесткой регламентацией стереотипов и ценностей или, напротив, период достаточно динамичного развития. Все это имеет непосредственное отношение к тому, как будет складываться процесс социального познания в возникающей ситуации.
|
|
|
Проблему можно сформулировать так: в условиях социальной нестабильности (ее конкретной формы) модифицируется процесс социального познания, т.е. процесс конструирования образа социального мира, если учесть, что важным фактором этого процесса выступает активность субъекта, совершающего ментальную реконструкцию этого мира. В социальной психологии уже сложился ряд подходов, которые обосновывают требование большей компетентности субъекта познания в нестабильном мире. В общем плане эта идея развивается в трудах К. Гергена: поскольку процесс социального познания локализуется не в индивиде, а в категориях социальных отношений, особое внимание должно быть уделено языку, при помощи которого оформляются категории. Только при адекватном владении языком индивид может понять, истолковать категории, а значит, и «выбрать» те факторы, которые особенно значимы в окружающем мире, те влияния, которые особенно заметны и существенны. Только достаточная мера компетентности должна быть сочетаема с когнитивной активностью индивида. Герген высказывает даже такое нетрадиционное мнение, что в социальном познании важнее «не истина, но ценность», полагая, что последняя служит более надежно для ориентации в жизни [33].
|
|
|
Это перекликается с идеями П. Бергера и Т. Лукмана, уже проанализированными ранее. По их мнению, язык формулирует рецепты, передаваемые по наследству, он объективирует опыт, накопленный поколениями и разделяемый многими [18, с. 110—114]. Этот опыт изменчив, значения слов отражают изменения, картина мира неизбежно «рисуется» всякий раз при помощи другого набора слов и значений. Этим в значительной степени определяется характер познания социального мира в эпоху социальных изменений.
По существу те же мысли высказывает и С. Московиси: для повышения компетентности человека, познающего социальный мир, важна его постоянная коммуникация с другими, поскольку только в ходе коммуникации мир обретает смысл. Человек всегда существует в социальной среде, а в ней важен знаковый, смысловой аспект поведения. Только коммуникация позволяет почувствовать «пульс мира». В современных обществах этот тезис наполняется особым содержанием. По мнению Московиси, сегодняшний мир — это не конфессиональный, а профессиональный мир, в котором доминирует экспертиза, сделка, т.е. существует подчинение логике полезности, инструментальной рациональности. Мир, в котором торжествует рынок, наполнен «языком лжи», и, следовательно, для проникновения в суть существующих отношений не обойтись без развития «грамматики коммуникаций» — умения вскрывать смысл в этом «языке лжи». По мнению Московиси, современный мир полон «опасных истин».
Развитие рассматриваемой идеи содержится в той части концепции Р. Харре, которая получила название этогеника [см. 103;104 ]. С его точки зрения, цель каждого человека — борьба за место в мире (в его терминологии — за «уважение»). Для обеспечения успеха в этой борьбе надо уметь «читать текст», т.е. интерпретировать социальное окружение. Оно характерно тем, что люди в нем совершают разнообразные поступки, которые можно толковать как последовательность эпизодов. Эпизоды разнообразны, самые важные из них — проблемные, их-то смысл и важнее всего раскрыть. Единственный надежный путь при этом, как уже отмечалось, дискурс: обсуждение, обговаривание с другими наблюдаемых эпизодов. В ходе дискурса повышаются шансы познать и должным образом интерпретировать социальное окружение, которое постоянно изменяется: эпизоды следуют один за другим в разных ситуациях. Таким образом, и здесь предполагается высокая активность субъекта социального познания и его компетентность.
Специальный акцент на том, какое это имеет значение в ситуации нестабильности, делает А. Тэшфел: фундаментальная характеристика окружения человека в современном обществе — это социальные изменения. Поэтому для человека всегда является проблемой взаимодействие социального изменения и выбора поведения. Но выбор поведения обусловлен пониманием своего окружения. Следовательно, нет другого адекватного выбора поведения, кроме как умение столь же адекватно оценить сущность происходящих в обществе изменений. Заметим попутно, что Тэшфел делает далеко идущие выводы из этих соображений относительно характера социальной психологии как науки в изменяющемся мире. Весь накопленный ею опыт, все теоретические и экспериментальные разработки так или иначе апеллировали к стабильному обществу. Такая переменная, как «стабильность—нестабильность», практически никогда не фигурировала в исследованиях. Непризнание и ныне значения этих категорий порождает опасность оказаться разоруженным перед лицом глобальных общественных трансформаций: аппарат социальной психологии, ее средства не адаптированы к тому, как исследовать социально-психологические феномены в изменяющемся мире. (Недостаточность «стабильных» схем отмечается и в социологии, в которой доминировал структурно-функциональный подход, также эффективный лишь при анализе стабильных ситуаций [76].) Пионером в решении этой проблемы оказывается такая отрасль социальной психологии, как психология социального познания. Поэтому именно в ней и выделяется специальный раздел — конструирование образа социального мира в условиях социальной нестабильности.
Приведенные фрагменты позволяют судить о том, что принципиально, на теоретическом уровне, необходимость анализа социального познания в условиях социальных изменений достаточно четко определена. К этому можно добавить, что постмодернистская парадигма в социальной психологии в конце XX столетия также активно апеллирует к этой идее. Здесь она выходит за пределы социальной психологии (и тем более за пределы психологии социального познания), а привязана к глобальным рассуждениям о судьбах мира на рубеже тысячелетия [130а, р. 4]. Тем не менее влияние таких глобальных оценок роли социальных изменений в жизни современных обществ на процессы социального познания трудно переоценить.
Вряд ли нужно говорить, сколь актуальна эта задача для нашего общества. Радикализм осуществляемых здесь преобразований настолько очевиден, что многие возникшие проблемы с трудом могут быть схвачены как наукой (в рамках разработанных для стабильных ситуаций схем), так и обыденным сознанием с его традиционными подходами, также сложившимися в период стабильного существования.
Справедливо отмечено В. А. Ядовым, что, в частности, особенность российского трансформирующегося общества не в том, что оно трансформируется (преобразуется вся миросистема), но скорее в том, что «мы находимся в высокоактивной стадии социальных трансформаций, когда нестабильность трансформируемой социальной системы близка к состоянию "динамического хаоса" (по И. Пригожину)» [112а, с. 7]. Кроме того, новая возникшая в России ситуация оказалась особенно сложной психологически потому, что в прежний период, в тоталитарном обществе, стабильность декларировалась официальной идеологией и всей организацией общественной жизни. Весь стиль жизни в прошлом содержал позитивную оценку всякой незыблемости устоев, заданности их объективным ходом истории, несокрушимой верой в правильность принимаемых на уровне общества решений. Стабильность и прочность воспринимались как норма, а всякое расшатывание их — как отклонение от этой нормы. Жизненная ориентация личности была нацелена не на преобразование, тем более в масштабах всего общества, а, напротив, на его абсолютную устойчивость и неколебимость. Это было поддержано и высокой степенью институционализации, иерархичности общественных структур, жесткой регламентацией их деятельности. В становящемся новом типе общества его нормы — плюрализм мнений, допустимость различных вариантов экономических решений, права человека — обозначают поистине новый образ общества, и заменить один, устоявшийся образ на другой, резко от предыдущего отличающийся, трудная задача для массового сознания и для сознания отдельных индивидов.
Для обыденного человека — субъекта социального познания — нестабильность общества воспринимается прежде всего как абсолютная неопределенность ситуации и, следовательно, невозможность даже ближайшего прогнозирования своей судьбы, карьеры, просто элементарных решений по частным вопросам. Привычка большинства членов общества в прошлом к достаточно жесткому социальному контролю теперь вызывает чувство растерянности: представляется, что какой бы то ни было контроль вообще отсутствует. Новые механизмы социальной регуляции не воспринимаются, а если воспринимаются, то как крайне неэффективные. Отсюда увеличивается недоверие к власти и вместе с тем полностью исчезает уверенность в том, что от рядового человека вообще что-нибудь может зависеть в этой жизни.
Для социального познания это имеет серьезнейшие следствия: если человек не ощущает себя субъектом своих действий и поступков, он отказывается видеть и понимать проблемы общества. Его рассуждения по поводу складывающейся ситуации неизбежно становятся еще более упрощенными, и все свойственные социальному познанию пристрастия, сверхупрощения начинают доминировать в построении образа мира.
2. МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ В ПЕРЕХОДНОМ ОБЩЕСТВЕ
Общая характеристика особенностей переходного общества в России после перестройки достаточно подробна дана в многочисленных социологических публикациях [38; 76; 112а]. В них же сделаны акценты и на состояние массового сознания, которое в ряде публикаций определяется как «постсоветское сознание» [38, с. 127]. Одним из его признаков является достаточно неустойчивый, аморфный характер, когда отсутствует завершенная система социальных представлений, ценностей, установок, а многие из существующих значительно противоречат друг другу. В контексте рассматриваемых нами проблем важно выявить специфические социально-психологические особенности массового сознания, с тем чтобы стали понятными изменившиеся механизмы познания людьми социальной реальности.
Прежде чем характеризовать конкретные изменения в структуре знаний об обществе, необходимо кратко обрисовать наиболее общие психологические проблемы, которые встают перед массовым сознанием в переходный период от одного типа общества к другому, причем не «вообще», а в конкретных условиях современной России. При этом важно выбрать такие примеры, которые непосредственно иллюстрируют модификации механизмов социального познания в специфических условиях. Как минимум, можно выделить три такие проблемы: специфика слома социальных стереотипов (что представляет собой конкретную форму «слома социального консенсуса»); изменение шкалы ценностей (что прямо вписывается в характеристику социальных факторов процесса социального познания); кризис идентичности (что, как легко заметить, также относится к анализу одного из основных элементов картины социального мира).
2.1. Ломка стереотипов
Сама природа стереотипов, распространенных в российском обществе в период, предшествующий трансформациям, весьма специфична. Во всяком случае, никакое из известных социально-психологических исследований не имело дела с такого рода стереотипами: они «жили» весьма долго (практически в течение всего существования советского общества, передаваясь из поколения в поколение); они имели чрезвычайно широкий ареал распространения (внедрялись в сознание почти всех социальных групп, хотя, конечно, в различной степени и с возможными исключениями); они были поддерживаемы не только силой господствующей идеологии, но и институтами государства. Слом такого рода стереотипов в массовом сознании осуществляется непросто. Более того, он часто воспринимается отдельными группами как утрата идеалов, как крах смысла жизни.
Все осложняется немедленным порождением новых стереотипов и мифов, связанных с такими новыми реалиями жизни, как рынок (предпринимательство), суверенитет, права человека. Как отмечал один журналист, мы оказались «блестящими язычниками» — только свергли своих марксистско-ленинских божков, как сейчас же создали новых, среди которых мирно соседствуют Иисус Христос, Столыпин и Николай II. По-видимому, сказывается такая черта менталитета, которая требует признания безусловных авторитетов. В порождении новых стереотипов важную роль играют средства массовой информации. Именно в них часто можно слышать апелляции к опыту других стран или к нашему прошлому опыту.
Естественно, рынок — не российское изобретение; он давно и продуктивно существует в целом ряде стран. Однако там рынок вплетен в целую систему определенных общественных связей и отношений, которая у нас отсутствует. Поэтому многие типичные черты рынка, сфокусированные в стереотипы, в нашем варианте непригодны. С другой стороны, негативные стороны рынка именно у нас проявляются часто достаточно отчетливо. И вот в результате складываются два различных стереотипа относительно рынка: позитивный («рынок — свобода, самостоятельность») и негативный («рынок — воровство и бездуховность»). Когда в массовом сознании соседствуют диаметрально противоположные стереотипы относительно жизненно важных общественных явлений, — это большая нагрузка на процесс социального познания. Она тем более велика в тех случаях, когда для этого массового сознания вообще нетипично признание плюрализма возможных оценок и подходов. Вообще говоря, плюрализм мнений — нормальное явление в обществе. Было бы вполне естественным распространение различных позиций относительно того же рынка. Но все дело в том, что по каким-то латентным законам менталитета в наших условиях существует тенденция каждое из мнений считать абсолютным и тогда оно немедленно воспринимается как стереотип с его жесткой очерченностью и категоричностью.
Образ общества, формирующийся на фоне подлинного сражения старых и новых стереотипов, неизбежно приобретает крайне противоречивый вид. Крайнее выражение этого противоречия — осознание обыденным человеком одновременного существования двух типов качественных изменений, произошедших в обществе. «С одной стороны, как радикальное расширение "поля свободы" — возможностей самоопределения личных судеб, повышения материального и социального статуса, выбора форм потребления и образа жизни, источников информации, идеологической, культурной и политической ориентации. С другой стороны, как утрата социальных гарантий уровня и условий жизни, рабочего места и профессионального статуса, как распад привычных норм и правил повседневного бытия, как вал новых опасностей и угроз, наконец, как резкое обострение проблемы элементарного выживания» [38,с.128].
В результате общество предстает как совершенно иное по сравнению с тем, которое было «зафиксировано» в прежнем наборе стереотипов. Традиционная картина слома социального консенсуса радикально изменяется. В «классическом» варианте предполагалось, что одна система конвенциональных значений заменяется другой системой, причем если носителем первой является «большинство», то носителем второй — «меньшинство». Со временем последнее само превращается в «большинство» и т.д. В том варианте, который сложился в России, бурный темп преобразований привел к тому, что относительно самых существенных черт общественной жизни не «успели» сформироваться стереотипы, четко разделяемые «большинством» и «меньшинством». Нестабильность в сфере массового сознания проявила себя как нагромождение и хитросплетение самых причудливых комбинаций из старых и новых стереотипов, «разделяемость» которых среди различных социальных групп тоже весьма неоднозначна.
Результат — достаточно болезненное восприятие массовым сознанием наличествующей палитры социальных представлений, в разной степени консолидирующихся в стереотипы.
2.2. Изменение ценностей
Это — второй блок социально-психологических феноменов, характерных для периода острой ломки социальных отношений. Вспомним, что в познании социального мира ценности играют весьма важную роль. Предполагается, что в достаточно стабильной ситуации иерархия ценностей определена более или менее однозначно и, следовательно, мир познается через заданные ею сечения. Однако если ломка ценностей радикальна, то это прежде всего обозначает как новый набор востребованных обществом ценностей, так и их иерархию. В ситуации сегодняшней России осуществлена именно такая радикальная ломка ценностной иерархии. Это прежде всего касается вопроса о соотношении групповых (классовых) и общечеловеческих ценностей. Воздействие идеологических нормативов на массовое сознание было так велико, что идея приоритета классовых ценностей принималась как сама собой разумеющаяся, а, напротив, общечеловеческие ценности зачастую интерпретировались как ценности «абстрактного гуманизма», т.е. получали негативную оценку. На более конкретном уровне это проявляло себя как принижение таких ценностей, как ценности жизни, человеческого существования, добра и т.п. Неготовность к их принятию обернулась тем, что в условиях радикальных преобразований «старые» ценности во многом оказались разрушенными, а «новые» не приняты.
Утрата ориентиров относительно иерархии ценностей оплачивается дорогой ценой, она порождает порою нравственный беспредел. Все это имеет самое непосредственное отношение к тому, как строится образ социального мира.
Здесь нужно отметить два обстоятельства. Во-первых, всякая иерархия ценностей есть некоторый пример социального консенсуса и было бы естественным, если бы в ситуации глубоких социальных изменений и этот консенсус «ломался» и уступал место другому. Но все дело в том, что в ситуации с изменением шкалы ценностей консенсусы «скачут»: их развитие не подчиняется общим законам смены и образования новых консенсусов. Их скачкообразное развитие заключается в том, что каждый старый консенсус (в данном случае — иерархия ценностей) не изживает себя полностью ни в том смысле, что с ним расстаются все, ни в том смысле, что его непригодность становится безусловно очевидной. Поясним на примере, предложенном А. Кончаловским: «Сначала были плохими царь, буржуи, белые, а большевики — замечательные. Теперь получается, что дореволюционная Россия была замечательной, пришел Ленин и большевики и все испортили...» Можно продолжить этот пример и сказать, что спустя некоторое время опять «выясняется», что отнюдь не все идеально было и в царской России, да и большевистский режим имел определенные позитивные стороны.
Во-вторых, изменение иерархии ценностей сопрягается с рядом особенностей российского менталитета.Так, характер переходов от одной системы ценностей к другой, как и вообще всякая переориентация общественного мнения, в нашей стране осуществляется слишком радикально. На обыденном языке это называется тенденцией вечного «перегибания палки» или «шараханья из одной крайности в другую». Оценка тех или иных тенденций общественного развития, а значит и ценностей, осуществляется по принципу работы сердечной мышцы: или все, или ничего. Другая важная черта российского менталитета, как отмечалось, это достаточно высокая — на протяжении всей истории культуры — привязанность и ориентация на «духовность», а следовательно, устойчивая ориентация на такую систему ценностей, которая отвечает этой привязанности. С точки зрения социального познания — это традиция определенного видения мира. Одно измерение в образе мира является доминирующим: мир хорош, когда он «духовен», духовные ценности — единственно истинные ценности, — такая картина мира достаточно традиционна для русской культуры. Несмотря на ее весьма привлекательный образ, она является односторонней. В принципе, естественно, может существовать многомерное видение мира: для кого-то это мир духовных ценностей, для кого-то характерно «маркетинговое» видение мира, т.е. его оценивание исключительно в категориях цены, стоимости, денег [см. 44].
Мы взяли лишь крайние полюсы в оценке самих ценностей, но между ними еще целый спектр разных ценностных иерархий, и вопрос об изменении системы ценностей накладывается на более общие ценностные приоритеты. С этой точки зрения, например, для массового сознания очень трудна задача соотнесения таких ценностей, как «рынок» и «нравственность». В зависимости от приоритетов, описанных выше, задача их соотнесения будет решаться по-разному. Поэтому слом системы ценностей в условиях нестабильного общества приобретает особое значение при построении образа мира. Ситуация, в которой оказывается обыденный человек, напоминает ту, которая возникает при встрече с другим обществом, с другой культурой. Эта ситуация давно исследована в этнопсихологии, и некоторые ее наблюдения могут быть полезны и в данном случае.
В свое время в этнопсихологии был введен особый термин, обозначающий подобные трудности, — «культурный шок». Его содержание раскрывается в таких понятиях, как удивление по поводу необычных и непривычных норм и стандартов поведения, чувство дискомфорта от различий между «своей» и «чужой» культурой и отсюда чувство потерянности в новом, непонятном мире. В разных ситуациях люди с различной степенью остроты переживают «культурный шок». Это зависиткак от дистанции, которая существует между двумя культурами, так и от индивидуальных особенностей каждого отдельного человека.Но сама дистанция определяется в том числе степенью несходства культурных (а в данном случае — социальных) консенсусов. Т. Г. Стефаненко приводит следующую классификацию факторов, от которых зависит мера «культурного шока»: степень сходства и различия между культурами; особенности культуры своей страны (например, высокая степень ритуализированности поведения японцев мешает им адаптироваться к другим культурам); особенности страны посещения (наличие в ней большей или меньшей толерантности по отношению к другим культурам и т.д.) [89, с. 117-118].
Все эти факты, относящиеся к взаимодействию различных культур, могут иметь отношение и к ситуации ломки одного и того же мира по крайней мере в период встречи его с новым миром, в условиях переходного периода. Здесь также наблюдается встреча человека с «другим» консенсусом, который стал таковым для одной части общества, но вызывает подлинный шок для другой. И хотя о содержании и последствиях шоковой терапии в экономике говорилось достаточно много, никогда не поднимался вопрос о «шоке», который возможен в массовом сознании.
Только два приведенных здесь примера, характеризующих уровень психологических трудностей массового сознания в эпоху радикальных социальных преобразований, служат достаточным фоном для анализа того, что же происходит с процессом социального познания. При этом анализе можно воспользоваться той схемой, которая была предложена при описании элементов картины социального мира, выступающей своеобразным продуктом социального познания, а именно проследить изменения, которые характерны не только для механизмов социального познания, но и для построения образа отдельных элементов социального мира, а также деятельности социальных институтов.
2.3. Кризис идентичности
Особую остроту в ситуации социальной нестабильности приобретает проблема социальной идентичности, в рамках которой строится образ-Я. По отношению к проблеме социальной идентичности так же часто, как и по отношению к экономической и политической ситуации в нашей стране, употребляется термин «кризис» [57]. Кризис идентичности можно определить как особую ситуацию сознания, когда большинство социальных категорий, посредством которых человек определяет себя и свое место в обществе, кажутся утратившими свои границы и свою ценность. Как уже отмечалось, в проблеме идентичности интересен не тот факт, к какой социальной группе принадлежит человек объективно, но с какой группой он отождествляет себя. Немаловажное обстоятельство при этом — позитивная оценка группы принадлежности: человеку не просто свойственно отнести себя к какой-то группе, но и наделить эту группу позитивными чертами. Кризис идентичности может быть поэтому определен не только как трудность в обозначении своей ниши в обществе, но и как утрата позитивных представлений о своей группе.
Это можно проиллюстрировать на примере тех проблем, которые возникают сегодня в России с этнической идентичностью, являющейся разновидностью социальной идентичности. В течение предшествующего развития нашего общества в массовом сознании под влиянием официальной идеологии сложился образ «советского человека», сформированного новым типом общественных отношений. (В официальных документах называлась также и «новая историческая общность — советский народ», что предполагало возникновение новых этнических характеристик в противовес традиционным характеристикам различных этносов, проживавших на территории страны.) «Советский человек» как определенный социалистический тип личности наделялся официальными идеологами рядом специфических черт: принятие целей и принципов коммунистической идеологии, их приоритет перед групповыми и личными интересами, акцент на работу на благо общества как высшего смысла жизни и средства развития индивидуальных способностей, принятие принципов коллективизма, солидарности и интернационализма как основных норм взаимодействия с другими людьми. «Советский народ» в таком случае выступал в качестве той социальной группы, с которой идентифицировал себя «советский человек». Разумеется, это была лишь схема, которая не обязательно работала в каждом конкретном случае.
Тем не менее определение «советский человек» было достаточно укоренено в массовом сознании и в сознании каждого обыденного человека. Оно — особенно во взаимоотношениях с людьми из другого мира — выступало в качестве важнейшей категории идентификации. Если отвлечься от искусственного социального содержания этой конструкции (т.е. от перечня обязательных социальных характеристик названной группы), то останется весьма серьезное этническое содержание этой категории. Она констатирует принадлежность человека к «великой державе», «великой нации», признаками которой являются ее независимость, сила, защищенность и т.п. Определение «советский человек» обозначало не только географический или гражданский статус,но и этническую принадлежность человека. Распад Советского Союза означал разрушение этой важнейшей для нескольких поколений людей социальной категории, и поэтому на примере ее судьбы особенно отчетливо видна природа кризиса идентичности.
Дата добавления: 2016-01-03; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!