Евгений Александрович Боратынский
* * *
Здравствуй, отрок сладкогласный!; ; ;
Твой рассвет зарёй прекрасной
Озаряет Аполлон!
Честь возникшему пииту!
Малолетнюю хариту
Ранней лирой тронул он.
С утра дней счастлив и славен,
Кто тебе, мой мальчик, равен?
Только жавронок живой
Чуткой грудию своею,
С первым солнцем, полный всею
Наступающей весной!
Примечания
Напечатано в „Сумерках“ (стр. 58—59) и при жизни поэта не перепечатывалось. В копии „Сумерек“, представленной в цензуру (хранится в Казанском архиве), мы находим следующия разночтения:
4 Честь разцветшему Пииту! 8 Кто тебе мой (отрок) мальчик равен?
В издании 1869 года приведен в примечаниях еще один вариант четвертаго стиха по рукописи:
Честь грядущему Пииту.
В издании 1885 г. (а также и в последующих) сделана выноска к этому стихотворению: „Сыну своему Льву Евг. по поводу первой его стихотворной этюды“.
В этом стихотворении поэт обращается к своему старшему сыну Льву Евгениевичу (род. 18 июля 1829 г., ум. 16 мая 1906 г.), „стихотворные этюды“ котораго сохранились в бумагах Н. Л. Боратынской: большинство из них написано бледно, лучшие представляют собой подражания поэту-отцу. Л. Е. Боратынский известен, главным образом, как издатель произведений Е. А. Боратынскаго (1869 и 1900 гг.). См. о нем статью Евг. Боброва в сборнике „Дела и люди“ (Юрьев, 1907, стр. 161—171).
Мы относим это стихотворение к 1841 году на том основании, что вряд-ли можно предположить, чтобы Л. Е. начал писать стихи раньше 12-ти лет.
|
|
|
Карл Александрович Петерсон
Сиротка
Вечер был: сверкали звезды;
На дворе мороз трещал;
Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал.
«Боже!» - говорил малютка, -
Я прозяб и есть хочу;
Кто ж согреет и накормит,
Боже добрый, сироту?
Шла дорогой той старушка –
Услыхала сироту;
Приютила и согрела
И поесть дала ему;
Положила спать в постельку.
«Как тепло!» - промолвил он.
Запер глазки… улыбнулся…
И заснул… спокойный сон!
Бог и птичку в поле кормит,
И кропит росой цветок,
Бесприютного сиротку
Также не оставит Бог!
[Первая публикация – под названием «Молитва» в журнале «Звездочка», 1843, № 2. Стихотворение было известно нескольким поколениям российских детей вплоть до советской эпохи.]
И.Н. Арзамасцева
Детская литература в первые десятилетия советского периода
В литературном процессе раннего советского периода особую роль играла деятельность писателей по созданию «новой» детской литературы. Начало этой работе было положено еще в 70–80-е годы XIX века, когда народничество, питавшее реалистическую детскую литературу, вступило в стадию кризиса. В 1880-е годы в России была развернута тотальная ревизия детского чтения – силами педагогов, библиотекарей, писателей и критиков, эта работа завершилась только на рубеже 1920–30-х годов.
|
|
|
Обнаруженные «белые пятна» требовали заполнения в соответствии с различными моделями жизнестроения; в советских условиях этой моделью был избран социализм. Кроме того, в процессе ревизии выявилась главная особенность «старой» детской литературы – дидактизм, который воспринимался новаторами как застарелый недостаток, связанный с монархической культурой. Дидактизму пытались найти замену – некое противоположное, «передовое» идейно-художественное начало, проецирующее в современную реальность умозрительную культуру будущего. Главной чертой «новой» детской литературы должен был стать демократизм в широком понимании: и в отношениях автора и читателя, и в свободном соединении разных художественных средств и приемов, и в жанрово-стилевых решениях, и в темах.
С.Я.Маршак вспоминал в 1957 г.: «Нас увлекало то, что читатель – демократический, массовый, связанный с деревней, с заводом, а не белоручка. В этом была пленительная новизна. <…> Нас увлекало то, что можно было строить новое, и то, что можно было убрать старую рухлядь и из беллетристики, и из популярщины, где всё было переводно, дидактично, без художественного замысла. <…> Нас радовало и увлекало, что детская литература стала литературой демократической, – мы радовались переписке Горького с детьми, которая показала, как талантлив и требователен новый читатель. Нас увлекало и то, что в детской литературе элементы художественный и познавательный идут рука об руку, не разделяясь, как разделились они во взрослой литературе»[15].
|
|
|
Решая задачи демократизации, детские писатели сделали важные художественные открытия, но уничтожить «пережиток прошлого», дидактизм, «новым» писателям не удалось, да и идеолого-пропагандистская потребность в нём оказалась велика: приняв иные формы, он вошёл в канон литературы советского детства.
«Новая» детская литература после Октября 1917 года развивалась хотя и при резкой смене условий, но на основе идей, разработанных прежде, на рубеже XIX–XX веков поколениями писателей, педагогов и критиков, большинство которых сочувствовало «левой» идеологии. Кратко охарактеризуем эти идеи, сквозные для дореволюционной и постреволюционной эпох.
Было уничтожено сословное деление литературы – для «хорошей детской» и для «кухаркиных детей». Призыв видеть в детской литературе «большое искусство для маленьких», прозвучавший на рубеже веков, официально был заявлен на Первом съезде советских писателей в 1934 году, что, впрочем, не воспрепятствовало выпуску большого количества слабых произведений – особенно среди тех, что были продиктованы идеологией и установками РАПП (Российской Ассоциации Пролетарских Писателей).
|
|
|
Детская литература была переориентирована на национальное, народное творчество (ещё в начале ХХ века русские поэты само понятие «детская книга» ассоциировали с немецкой книгой – таково было её распространение на российском рынке).
В 1917–1919 годах продолжала выходить серия сказок разных народов в издательстве И.Д. Сытина, увидели свет сборники А.М. Ремизова «Сибирский пряник. Сказки большим и для малых ребят» (1919, издательство «Алконост»), «Русские народные песни» – в собрании Я.П. Мексина (создателя московского Музея детской книги) и под редакцией А. Грузинского (1919, издательство ВЦИК) и ещё целый ряд детских сборников фольклора. Много способствовало реализации этой идеи на рубеже 1920–30-х годов окончательное оформление детской фольклористики (выходят фундаментальные работы О.И. Капица, Г.С. Виноградова, В.Н. Всеволодского-Гернгросса). Во второй половине 30-х годов упрочилось представление о связи детского фольклора и детской литературы, особенно современной – в статьях М.А. Рыбниковой (1935), М.Г. Китайника (1940) с одним и тем же названием «Детский фольклор и детская литература». Книга М.К. Азадовского «Литература и фольклор» (1938) закрепляла на общетеоретическом уровне эту связь.
Писатели сближали детскую литературу и устное народное творчество, они собирали, переводили, изучали фольклор, переносили фольклорные приёмы в поэтику авторского творчества. В итоге дети получили богатейший книжный свод фольклора разных народов, а также целую библиотеку фольклоризированной литературы: стихи З.Н. Александровой и Е.А. Благининой, сказки С.Г. Писахова, И.С. Соколова-Микитова, Д.Д. Мироновой, сказы П.П. Бажова, обработки и переложения народных сказок М.А. Булатова, Т.Г. Габбе, И.В. Карнауховой, Н.П. Колпаковой, А.И. Любарской, Я.П. Мексина, А.Н. Толстого, Б.В. Шергина и многое другое.
В 1920–30-е годы фольклоризм особенно отличает стиль литературы для маленьких детей. Такие сказки К.И. Чуковского, как «Муха-цокотуха», «Федорино горе», «Тараканище», «Чудо-дерево» и др., прямо связаны с народной смеховой культурой, с лубочными сюжетами, детским фольклором, вместе с тем в них звучат пародийные отклики автора на факты литературы и общественной жизни. Дидактизм в его произведениях (например, «Надо, надо умываться…» – в «Мойдодыре») обновлён соединением народной поэтической традиции, в частности лубка, с традициями русской поэзии, классической и современной, при общей их травестии.
Влияние народного сказа во многом определило развитие малых эпических форм, годных для читателей начиная от 8-11 лет (например, рассказы «Пакет» Л. Пантелеева, «Бумбараш» А.П. Гайдара и его же «Сказка о Военной Тайне, МальчишеКибальчише и его твёрдом слове», вошедшая в повесть «Военная тайна). В этих и подобных рассказах и сказках пафос рождается из иного соединения – с одной стороны, пропагандистского лубка с военно-героической романтикой, широко распространённого в начале ХХ века, а с другой – традиции исторической беллетристики на сюжеты борьбы народа за свободу, прежде всего французских романтиков, очень популярного в России Виктора Гюго.
Русские и западные этнографы в первые десятилетия века рассматривали детство между двумя важнейшими обрядами «перехода» – рождения и инициации. Сюжет инициации особенно привлекал писателей-реалистов, побуждая их прибегать к приемам психологизма и социального анализа. Образы подростков, переживающих драму «перехода», встречаются всё чаще в литературе: повести «Школа» (1930) А.П. Гайдара, «Никичен» (1933), «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви» (1939) Р.И. Фраермана, роман «Как закалялась сталь» (1930–1932) Н.А. Островского и др. Параллельно с развитием психологической прозы о поре взросления в научно-критической сфере вычленяется литература для подростков и оформляется сам термин.
Повесть «Дикая собака Динго…» вызвала полемику: изображённый конфликт не укладывался в идеологический канон советской литературы – взрослеющая школьница Таня Сабанеева одинока, несмотря на общество сверстников и взрослых – хороших, родных по духу людей, она член дружной советской «семьи» и вместе с тем рефлектирующая, замкнутая в себе личность. Кроме того, в образе нового «естественного человека» – эвенкийского мальчика Фильки – обнаружился парадокс: Филька более убедительно обрисован как дитя природы и своего «непросвещенного» народа (он ловкий рыболов, следопыт), чем как школьник и пионер, при этом его личность гармоничнее личности Тани, а семейные сложности он переживает без драматизма.
Детская литература обновлялась путем привлечения к литературному процессу самих детей – читателей и сочинителей. Детские запросы имели всё большее значение для писателя, либо совсем отказывавшегося от дидактики (например, произведения для детей Д. Хармса), либо облекавшего банальную, но необходимую мораль («Надо, надо умываться…») в яркие развлекательно-игровые формы (стихи и сказки К.И. Чуковского). Даже футурист В.В. Маяковский построил своё знаменитое стихотворение как развернутый ответ взрослого на важнейший вопрос ребёнка «Что такое хорошо и что такое плохо?», тем самым способствуя возвращению детской поэзии к старинным традициям поучающих «зерцал», «диалогов», «прогулок» и «бесед».
В 20-х годах писатели и специалисты по детскому чтению тщательно анализируют тысячи детских писем для понимания смысла и путей обновления детской литературы, редакторы готовят к публикации произведения беспризорников, крестьянских детей, пионеров и прочих «детских корреспондентов». Утверждается мысль о том, что ребёнок и подросток лучше знают, какие книги им нужны и даже могут сами написать их; авторитету автора-взрослого противопоставляется авторитет «юнкора».
13 июля 1933 года А.М. Горький обращается через «Пионерскую правду» к детям всей страны:
«Что вы читаете? Какие книги нравятся вам? Какие книжки вы желали бы прочитать?
Последний вопрос поймите так: что именно вы особенно хотели бы знать, какие вопросы интересуют вас.
…Мы соберём все ваши письма, прочитаем их и будем знать, что и как надобно делать, какие и о чём написать новые книжки, какие старые снова напечатать».
«Отвечаем Максиму Горькому» – под такой рубрикой печатались пожелания ребят Детгизу, детские запросы учитывались в издательском плане. Налаживание «обратной связи» с читателями – вот что ярко отличает детскую и подростковую литературу в 20-30-е годы от предыдущей её истории.
Форма детского журнала 1920-х годов («Барабан», «Юный строитель», «Весёлые ребята», «Мурзилка») сближается с формой журнала самодеятельного, школьно-гимназического. В 30-х годах журналы (особенно «Ёж», «Пионер», «Костер») вернулись к более строгой форме, в них всё заметнее утверждается дидактическая позиция взрослого. Вместе с тем, в этих же журналах существует едва ли не единственная возможность для поэтов группы «Обэриу» - Д.Хармса, А.Введенского, а также Н.Олейникова – публиковать свои экспериментальные, эстетически неожиданные произведения. Можно утверждать, что именно в детской периодике, несмотря на её идеологическую тенденциозность, нашел прибежище русский поставангард.
Писатели пробуют писать под маской ребёнка или подростка, стилизуют манеру и форму детских сочинений. Так, некоторые читатели принимали за реальный документ «Дневник Кости Рябцева» Н. Огнёва (1926) – повесть о Единой трудовой школе. А.Л. Барто не сразу призналась, что стихотворение «Челюскинцы-дорогинцы» написал вовсе не маленький мальчик, а она сама.
Между тем дети и подростки и в самом деле оказались способными написать нечто художественно и идейно значимое. Так, родившийся в 1924 г. Коля Баранников в четыре года подписал свой рисунок словами «Пусть всегда будет солнце…», позже они вошли в стихотворение-песню Л.И. Ошанина «Солнечный круг» (в двадцать восемь лет Баранникова расстреляли). Московская школьница-подросток Нина Луговская на протяжении 1937–1939 годов вела дневник, сочетая жанрово-стилевые черты дневников разных типов – писателя, политика и юной барышни: её как автора отличали творческая одарённость и зрелое не по годам понимание современности.
Была реализована давняя идея вывода детской литературы за пределы ограниченного детского мирка, расширения тематики и жанров. Реализовать эту идею было проще и быстрее всего путем редукции содержания и самого текста произведений, признанных в современной общей литературе. Сложные и неоднозначные произведения прочитывали под политическим углом зрения, объявляли достижениями советской культуры, так или иначе приспосабливали для детских и юношеских изданий. Так, в 1931 г. вышел для детей роман Д.А. Фурманова «Чапаев», сокращенный его женою. В 1932 г. «Разгром» А.А. Фадеева был трижды переиздан для детей, в 1933 г. отдельным изданием для детей младшего возраста вышел отрывок «Метелица», затем он переиздавался ежегодно, вошел в школьную программу. В 1935 году вышел переработанный для детей А.С. Новиковым-Прибоем роман-эпопея «Цусима». В 1936 г. роман Н.А. Островского «Как закалялась сталь» издан для школьников. А.Н. Толстой переработал для детей и подростков романы «Петр Первый», «Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина». К.Г. Паустовский сделался «детским» писателем после того, как его повесть «Кара-Бугаз» (1932), замысел которой не был связан с юными читателями, был принят к изданию Детским государственным издательством (Детгиз), а затем книга вошла в рекомендательные списки для школьников.
Беллетристику, оригинальную и адаптированную, теснили публицистика и художественная документалистика. К юному поколению обращались политические деятели: например, книги Ф.Ф. Раскольникова «Кронштадтцы. Из воспоминаний большевика» (1917), Г.М. Кржижановского «Ребятам о пятилетке» (1929), а также «Большевики должны овладеть техникой. Речь т. Сталина и ответ ленинградских ребят вождю» (1931). Предисловие к книге советской немецкой писательницы и журналистки Марии Остен «Губерт в стране чудес. Дела и дни немецкого пионера» (1935) написал Георгий Димитров – генеральный секретарь Коминтерна.
Лениниана и сталиниана, биографии революционных деятелей всех времен и народов образовали целый пласт художественной, художественно-публицистической и собственно публицистической литературы для школьников; быстро оформившиеся жесткие каноны возвращали эту часть литературного процесса к отверженным началам дидактизма. Однако настоящее возвращение было невозможно, поэтому появлялись произведения, в который канон играл роль завесы для скрытого содержания (например, «Рассказы о Ленине» М. М. Зощенко с их запрятанной иронией, 1939–1940).
Выходило огромное количество пьес для профессиональных и самодеятельных детских театров, большинство из этих пьес несло функции агитации и пропаганды; «прямое» высказывание, без каких-либо перифраз, отличает их однообразную стилистику. На их фоне выделяются пьесы, в которых интерпретируются известные сюжеты: пьесы 1918 г. – «Алинур» Вс. Мейерхольда и Ю. Бонди (по мотивам сказки «Мальчик-звезда» О. Уальда), «Дерево превращений» Н.С. Гумилева (с отсылками к книге Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»), а также пьесы Е.И. Васильевой и С.Я. Маршака 1922 г., в том числе «Кошкин дом» (по мотивам русской потешки), «Двенадцать месяцев» (по мотивам чешской народной сказки, пересказанной французским писателем-сатириком Э. Лабулэ). Большой успех выпал на долю пьесы «Том Кенти» С.В. Михалкова (1938), написанной по мотивам «Принца и нищего» Марка Твена. Характерно, что Е.Л. Шварц, самый яркий детский драматург той эпохи, перешел от прямой идеологической пропаганды (пьеса «Клад», 1933, – о «юных разведчиках народного хозяйства») к сложной этико-философской проблематике, выражаемой на языке аллегорических сюжетов Х.К. Андерсена и Ш. Перро: «Принцесса и свинопас», «Голый король» (обе – 1934), «Красная шапочка» (1937), «Снежная королева» (1938), «Тень» (1940).
В целом, палимпсестный способ творчества, когда поверх некоторого стертого или полустертого текста пишется новый текст, применялся детскими писателями первых советских десятилетий довольно часто. Так, «поверх» английской сатирической сказки «Медный кувшин» М. Энсте – о том, как древний джин «улучшает» жизнь чопорных англичан-викторианцев, – написана повесть-сказка Л. И. Лагина «Старик Хоттабыч» (1938) – о том, как джин «улучшает» жизнь советских пионеров, и без того счастливую. Палимпсест представляет собой и повесть-сказка А. М. Волкова «Волшебник Изумрудного города» (написана в 1937 г., опубликована в 1939 г.), написанная «поверх» сказки американца Ф. Баума «Мудрец из страны Оз».
В основе сказки Волкова лежит старинный сюжет о путешествии в чудесную страну, вот только изображённый русским писателем Изумрудный город обманчив. Чудесным он кажется только при взгляде на него сквозь зелёные очки, которые обязаны носить все в этом городе. Народ принял бывшего актера по имени Джеймс Гудвин за Великого Волшебника и назначил его своим правителем. «Я не разубеждал этих легковерных людей. Наоборот, я вспомнил роли царей и героев и сыграл роль волшебника довольно хорошо для первого раза (впрочем, там не было критиков!). Я объявил себя правителем страны, и жители подчинились мне с удовольствием. Они ожидали моей защиты от злых волшебниц, посещавших страну. Первым моим делом была постройка Изумрудного города». Писатель ведёт повествование таким образом, что читателю становится ясно: не в конце пути героев ждёт исполнение желаний, не волшебник сделает их счастливыми, а они сами обретут счастье – преодолевая трудности в пути, совершая чудеса храбрости и доброты, думая и решая самостоятельно. Неизвестно, вкладывал ли Волков в свои аллегории критику современности, но читатели вольны были в осмыслении этих аллегорий.
Детские писатели осваивали темы политические, производственные, научные, оформляя «твердое» знание в образную картину мира. Заново разрабатывалась форма сказки с функцией учебного пособия, восходящая к традиции русской натурфилософии XIX века(например, «Мороз Иванович» и «Городок в табакерке» В. Ф. Одоевского). Так, Я. Л. Ларри пишет повесть-сказку «Необыкновенные приключения Карика и Вали» (отдельное издание – 1937) – о том, как дети и учитель, фантастически уменьшившись, оказались в мире растений и насекомых.
Возникла потребность в особой универсальной книге, построенной по принципу «всё обо всём», – компендиуме, откуда дети могли узнать начатки истории общества, науки и техники, разумеется, с позиций дарвинизма и марксизма. Подходы к такой книге разрабатывал ещё Н. А. Рубакин, известный дореволюционный библиограф, писатель, популяризатор («Рассказы о подвигах человеческого ума, или О чудесах науки»). Идею новой универсальной книги поддерживал А.М. Горький, а осуществили её писатели-популяризаторы М. Ильин (И.Я. Маршак) и Е.А. Сегал в книге «Как человек стал великаном» (первое издание – 1940). Авторы не только объясняли школьнику роль труда в истории природы, цивилизации и культуры, но и проецировали образ юного читателя на образ взрослого человека – преобразователя природы и созидателя общественных богатств. Ребёнок при этом мыслился как наследник всей мировой культуры, всех трудов человечества, хозяин природы, перенимающий эстафету борьбы. Компендиум создал и Б.С. Житков в книге «рассказов о вещах» «Что я видел» (1940): уникальность этого художественного опыта в том, что энциклопедия адресована «четырёхлетним гражданам» – читателям ещё не читающим. Принцип повествования, взятый за основу Житковым, отвечает эстетике модернизма – узнавание мира через индивидуальное детское восприятие. Сегал и Ильин приняли противоположный принцип, отвечающий классической эстетике, – повествование от обезличенного повествователя-взрослого, идеального наставника, направленное к столь же идеальному ученику-читателю.
В целом тематика детской литературы намного расширилась, при этом неизбежны были утраты – исчезли некоторые сюжетно-образные и жанрово-стилевые модели, такие как сентиментальные сюжеты о сиротках и благотворителях, святочный рассказ и рождественская сказка.
Переменился преобладающий в детской литературе пафос, активно разрабатывались формы комического, особенно сатира и юмор. Вопреки реалиям жизни, в советских изданиях для детей начали преобладать мотивы социального оптимизма. Пять лет спустя после Октября А.М. Калмыкова, дореволюционная издательница, соратница Ленина и Крупской, отмечая расширение детского книжного дела, заявила: «Только об одном отделе детской литературы можно сказать, что он народился, что в нём явилось совсем новое – это отдел юмористического, как в рассказах, так и в произведениях для театра детей и подростков». Действительно, «весёлая» детская книга – главное достижение послеоктябрьской литературы, ответ обновившейся культуры на ожидание нового народного гения, равного «весёлому» Пушкину. Это достижение явилось итогом длительной подготовки общественного вкуса к перемене слёз на смех, опорой этого переворота было «пушкинианство» как реакция на декадентство и кризис символизма. Несколько забытый в 20-е годы (судя по количество изданий), Пушкин был возвращён детям в 30-е годы. Детгиз проделал большую работу по пропаганде «весёлого Пушкина». В центральных газетах в 1937 году появляются статьи С.Я. Маршака «Три юбилея», «О Пушкине и трёх школьниках», в которой доказывается, что художественное творчество детей естественным образом направлено к Пушкину, что дети – главные наследники и ученики гения. Не меньше внимания уделяла Пушкину эмигрантская печать, обращённая к детям. Потребность в радости, мудром, «детском» веселье предопределяла движение русской детской литературы, вопреки усилению драматизма и трагизма во «взрослой» литературе.
Усилился пафос героической романтики, возникший в детской военно-патриотической литературе последней трети XIX и начала ХХ веков. Гимн пионеров («Взвейтесь кострами, синие ночи…») был написан в 1922 году в ритме марша из романтической оперы Гуно «Фауст» («Башни с зубцами, нам покоритесь…»), его автор – восемнадцатилетний комсомолец А.А. Жаров, член брюсовского поэтического семинара. Быстро формировавшийся миф о героях Октября и гражданской войны в детской литературе претворялся в сюжеты подвига, гибели юного героя. В поэзии для детей зазвучали мотивы героики и стоицизма в духе романтической поэзии В. Гюго. Вершиной этой поэзии можно считать песню «Орлёнок» («Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…», 1936) – на стихи Я.З. Шведова, ещё одного ученика В.Я. Брюсова.
Героическая романтика, питавшаяся парафольклорными и литературными представлениями о героях революции и гражданской войны, соединялась с романтикой исторической, имевшей в основном книжное происхождение. Писатели, помня о своих ранних читательских увлечениях, создавали исторические повести по образцам романов В. Скотта, В. Гюго, Р. Джованьоли. Эти палимпсесты отличались тем, что советские исторические беллетристы не скрывали оригинал, оставляя на виду структуры жанра и стиля (романы З. Шишовой «Великое плавание», 1936–1938, – об открытии Америки, «Джек-Соломинка», 1940–1941, – о восстании УотаТайлера, М.В. Езерского «Аристоник», 1937, – о восстании сицилийских рабов, и др.).
Силы, действовавшие в дооктябрьской «новой» детской литературе, влились в литературный процесс советского периода, придали ему оттенок смутной тоски по безвозвратному мирному времени, они смягчили резкость авангардной и поставангардной поэзии для детей, до какой-то степени способствовали борьбе с грубым идеологическим нашествием в литературе. Так, старейший в нашей стране детский журнал «Мурзилка» был создан в 1924 году по инициативе и замыслу А.А.Федорова-Давыдова, до Октября накопившего большой опыт выпуска веселых детских журналов. «Мурзилка», пользующийся до сих пор успехом у малышей, во многом обязан «детскому» таланту этого замечательного писателя и редактора.
Характерно, что критическое и научное осмысление «детского» литературного процесса шло в аспекте проблемы традиции и новаторства[i]. Так, книга одного из ведущих «детских» критиков Николая Арсеньевича Саввина (1878–1934) «Основные направления детской литературы», вышедшая в Москве в 1926 году, построена на основе его статей 1916 года. Анализ произведений С.Я. Маршака, А.С. Неверова, С.А. Ауслендера, первых номеров журнала «Пионер» ведётся критиком с позиций, выработанных прежде. Наиболее сильным течением в детской литературе Саввин считал «художественно-реалистическое направление» (Л.Н. Толстой, Д.Н. Мамин-Сибиряк, А.М. Горький, А.С. Свирский, К.М. Станюкович, Ал. Алтаев, П.Н. Сурожский, А.И. Куприн, В.В. Вересаев, А.И. Дмитриева, А.С. Серафимович, И.С. Шмелёв, В.Г. Короленко, И.Ф. Наживин). Реализм оказался сильнее других вычлененных критиком направлений – сентиментально-моралистического и модернистского.
Сентиментально-моралистическое направление сошло на нет быстрее: новые произведения Л.А. Чарской и К.В. Лукашевич, Р. Кудашевой хотя изредка выходили в первые годы советской власти, поддержки так и не нашли. Сентиментальные мотивы (новогодний праздник, семейные чувства и т.п.) начнут возрождаться в поэзии З.А. Александровой, Е.А. Благининой, иногда проявляться в творчестве поэтов отнюдь не сентиментальных (например, стихотворение «Уточка» С.В. Михалкова). Элементы поэтики прозы Чарской и Лукашевич вошли в поэтику творчества А.П. Гайдара, В.А. Осеевой, Р.И. Фраермана. Феномен Лидии Чарской в 1922 году стал предметом раздумий: специалисты по детскому чтению (в их числе фольклорист Ольга ИеронимовнаКапица) встречались с писательницей, получили от неё более тысячи писем от девочек из разных уголков России и начали их изучение вместе с психологами. К.И. Чуковский, объявивший в своей дореволюционной статье Чарскую «королевой пошлости», хлопотал о голодавшей писательнице в Наркомпросе. Л. Пантелеев, отвечая отрицателям Чарской, публично заявил о своей непреходящей любви к её книгам, о своей благодарности как человека и писателя.
Модернисты, стремясь заполнить возникший вакуум в детской литературе, по существу, предлагали свою модель её развития. В основных чертах модернистскую модель 20-х годов можно представить по публикациям новых произведений бывших сотрудниц дореволюционного журнала для детей «Тропинка» – Н.И. Манасеиной, М.А. Пожаровой, М.А. Бекетовой, печатавшихся в этом журнале поэтов К.Д. Бальмонта, В.Я. Брюсова, С.М. Городецкого, О.Э. Мандельштама, Н.А. Асеева, Н.С. Ашукина и др.
Примером может служить и сборник для детей поэта-символиста Николая Сергеевича Ашукина (1890–1972)[ii] «Золотые былинки» (1919). В пейзажных стихотворениях, расположенных в традиционной «календарной» композиции, звучат мотивы, близкие к «детской» поэзии символистов: Рождество, Коляда, «ангел светлый» – хранитель детских снов. Безмятежно-тихая атмосфера стихов Ашукина сама по себе была отрицанием трагизма девятнадцатого года. В 1923 г. вышел сборник «Зарницы. Чтец-декламатор для детей», составленный Ашукиным с целью «дать антологию новой русской поэзии в образцах, доступных детскому пониманию». При этом новую поэзию представляли в первую очередь символисты в весьма солидном составе: Вяч. Иванов, В. Брюсов, К. Бальмонт, П. Соловьева (Allegro), А. Блок, Ю. Балтрушайтис, А. Белый, Ф. Сологуб, С. Соловьев, В. Пяст. От акмеистов – только С. Городецкий, бывший символист. Стихи расстрелянного Гумилева уже изымали из круга чтения, но ещё долгое время они были известны и взрослым «романтикам», и подросткам (отсутствие Гумилева в сборнике может быть связано и с запоздалой полемикой вкусов – между «блокистами» и «гумилевистами»). Крестьянские поэты в сборнике представлены стихами Н. Клюева, С. Есенина, С. Клычкова, П. Орешина, Д. Семеновского. Включены стихи Саши Чёрного и М. Цветаевой. Группу пролетарских поэтов в сборнике возглавил Демьян Бедный. Футуристов нет вовсе (вероятно, по воле составителя, всецело преданного символизму). Выбор Н.С. Ашукина, по сути дела, был предложением модернистской базы для развития новой детской поэзии. Книга, появившаяся в пору острейшего дефицита современных изданий для детей, указывала предпочтительный путь преодоления книжного голода – отталкиваясь от опыта символистов и поэтов крестьянско-пролетарского мира, дать «советскому» ребенку эмоционально близкую ему лирику. Заслуга Ашукина состояла также в публикации «Детских и юношеских воспоминаний» В.Я. Брюсова, с предисловием («Новый мир», 1926, VI, XII номера); так открывалась более широкая перспектива осмысления темы детства в литературе.
Поэзию модернистов принято было помещать рядом со стихами поэтов XIX века, тем самым как бы подчеркивая авторитет модернистов (модернистское направление в детской литературе вызывало у дореволюционных критиков-педагогов сомнения и претензии). Так, в «хрестоматии-крошке», составленной В.В. Спасским (1923), представлены стихотворения Бальмонта, Блока, Бунина, Брюсова рядом со стихотворениями Плещеева, А.К. Толстого, Полонского, Тютчева, Фета, Дрожжина, Майкова, Некрасова, Огарева, Сурикова, а также Ивана Белоусова, современного поэта-самоучки.
Роль модернистов в формировании детской литературы советского периода весьма высока, хотя ещё мало изучена. К примеру, С.Я. Маршак заявлял: «Я пришёл к детской литературе через театр», – имея в виду сотрудничество с поэтессой волошинского круга Е.И. Васильевой (псевдоним Черубина де Габриак): в их совместный сборник «Театр для детей» (1922) вошли пьесы «Заколдованный клубок», «Сказка про козла», «Петрушка», «Кошкин дом». «Сказка про лентяя», «Опасная привычка», «Зелёный мяч», «Горе-злосчастье», «Волшебная палочка», «Цветы маленькой Иды», «Финист ясный сокол», «Таир и Зоре». Позже Е.И. Васильева написала для детей рассказ-очерк «Человек с луны (Миклуха-Маклай)» (1926).
С.М. Городецкий, в раннем творчестве искавший себя среди последователей Некрасова и Чехова, символистов, акмеистов, крестьянских поэтов, в 20-е годы пытался найти свое место, подобно Маяковскому, в «рабочем строю»; после Октября он перешёл от писания изысканных, «салонных» сказок для детей и прозы о детстве в духе критического реализма к упрощённым, фольклоризированным формам литературы для маленьких детей: в первой половине 1920-х годов появляются книжки «Хозяйка-лентяйка», «Крылатый почтальон», «Веснушки Ванюшки», «Лети, лето», «Бунт кукол». Во второй половине 20-х годов звезда Городецкого закатывается – вместе с поколением поэтов, разделявших близкие ему взгляды и судьбу. В апреле 1926 г. он пишет стихотворение «Солнце» – переосмысление жизненного пути: «В ногу с юностью! В ногу с тобой, / Молодое, весёлое племя! / Отпугни пионерской трубой / Гроба раннего лёгкое бремя!»
Несмотря на готовность Городецкого принять советскую действительность, в 30-х годах детские книжки его не выходят, но имя встречается на страницах журнала «Чиж». Писатель оставляет поиски нового языка поэзии и переключается на рецензирование детгизовских изданий. В 1940 г. он положительно оценивает издания авторов прошлого (например, рецензия на сборник стихов осетинского поэта некрасовской «школы» Коста Хетагурова), защищает Маяковского как поэта для детей от критики специалистов по детскому чтению. Аргументами он избрал не художественные качества, а «философские и моральные идеи, развиваемые Маяковским перед детской аудиторией» («эволюция видов Дарвина», «отрицание бога», «классовая борьба во всем мире», «человек хозяин природы» и т.п.). Так он оправдывал первое поколение творцов советской детской литературы. Новые же имена вызывают у Городецкого отторжение: сборник рассказов и стихов «Снежки» (1939), в котором более двадцати авторов представили молодое поколение, оценен им как явление кризиса детской литературы (статья «Путь в тупик» – «Литературная газета», 1940, 10 марта), а между тем здесь помещены произведения таких талантливых авторов, как Н.М. Артюхова, В.А. Осеева, в том числе её рассказ «Бабка», в похвалу которому А. Платонов написал отдельную статью.
В сущности, модернизм начала ХХ века, дав свои цветения «детского», попал в зону непроблематичности, «обветшалости», он стал строительным материалом для переходных форм детской литературы советского периода.
В большей степени сохранились сентиментально-моралистические и модернистские традиции в эмигрантской части детской литературы. Целиком посвятил себя творчеству для детей Саша Чёрный. В зарубежных изданиях для детей встречаются произведения Бальмонта, Ремизова, Кодрянской – в соседстве с произведениями реалистов Бунина, Наживина, Куприна, Алексея Толстого, Шмелёва и др.
Несмотря на политическую разобщенность писателей по обе стороны границы, возникали художественные явления общего порядка, связующие мир детской литературы. Повесть А.Н.Толстого «Детство Никиты», главы которой выходили в берлинском журнале «Зеленая палочка» в 1920 году, не раз переиздавалась в советской печати, отчасти восполнив недостаток в теме детства в дореволюционной дворянской семье, смягчив «пионерский суд» над старым миром. Реалистический образ мальчика Никиты строится не столько путем передачи его социального статуса и характера, сколько путем воссоздания его счастливого мира, состоящего почти сплошь из многих «превосходных вещей» (выражение Толстого), а эти «превосходные вещи» суть те же самые, что и для всякого ребенка, растущего в средней полосе России: пышные сугробы, утренний свет, льющийся сквозь заиндевелые окна, ледянки для катанья с горы и прочее подобное. Деревенский мальчик Мишка Коряшонок оказывается лучшим другом детства, и эта правду нельзя отринуть ради правды революции.
Самая известная сказка советской эпохи – «Золотой ключик, или Приключения Буратино» (1935–1936) – имела своим началом обработку сказки итальянского писателя Карло Коллоди о деревянном мальчике Пиноккио, выполненную в 1922–1923 годах А.Н.Толстым на основе перевода Н.И.Петровской – писательницей-эмигранткой, тесно связанной с «серебряным веком» русской литературы. В «Золотом ключике», произведении многослойном, со сложной адресацией («новый роман для детей и взрослых», в авторском подзаголовке), настоящей «сказке с ключом», современные исследователи, прежде всего М.С.Петровский, обнаруживают аллюзии и реминисценции на произведения и ситуации из эпохи символизма. Вместе с тем Буратино – именно толстовский тип героя – противопоставлен всем куклам из старого театра Карабаса Барабаса. В образе Буратино юмористически представлен «новый человек», который явился на смену «фарфоровым» созданьям символизма, «механическому человеку» из пролеткультовских и рапповских произведений. Недаром в начале сказки столяр Джузеппе, изумившись говорящему полену, на вопрос шарманщика Карло: «Что ты сидишь на полу?» – отвечает: «А я, видишь ли, потерял маленький винтик… Да ну его!»
Главным, поддержанном на официальном уровне ориентиром в развитии реалистического направления детской литературы и детского чтения было выбрано литературно-педагогическое наследие Л.Н. Толстого[iii]. 28 ноября 1920 года на открытии Института детского чтения Наркомпроса[iv] А.Е. Грузинский прочёл доклад «Л.Н. Толстой и дети», а в заключении мхатовский артист Лужский прочёл статью Л.Н. Толстого «Кому у кого учиться писать: крестьянским детям у нас или нам у крестьянских детей». Н.К. Крупская, А.И. Ульянова-Елизарова (сестра Ленина), занимавшиеся проблемами детского чтения и образования, свои литературные вкусы соотносили прежде всего с толстовским творчеством, а в своих опытах писательства (в особенности, в рассказах о Ленине) шли от «мысли семейной» и «простоты» речевого стиля толстовских произведений для детей. Поиски речевого стиля детской литературы, по воспоминаниям С.Я. Маршака о ленинградской «школе» писателей, начинались от того же истока: «Конкретность, образность, простота “Кавказского пленника” – вот что мы считали образцом. Надо было восстановить силу слова, утерянную в будничной речи, в газете – помните, у Чехова в одном рассказе “снег, ничем не испорченный” – вот такой снег мы искали»[v].
Однако, помимо осознанного выбора толстовского образца, естественное развитие реалистического направления в детской литературе привело к возрождению традиции Ф.М. Достоевского: в изображении слишком рано взрослеющих детей, в психологическом анализе детской «дефективности», в новой постановке вопроса о детской жертве во имя общего счастья, в освещении противоречий современности с позиций детей. Таковы повести А.С. Неверова «Ташкент – город хлебный», Л. Пантелеева и Г. Белых «Республика Шкид» (1927), А.П. Гайдара «Пусть светит», «Военная тайна», «Судьба барабанщика». Причем произведения Достоевского, в сравнении с Толстым и Чеховым, редко выходили в изданиях для школьников: в 1919 г. «Мальчик у Христа на елке», в 1934 г. «Преступление и наказание», а в 1935 г. «Записки из Мёртвого дома».
В реалистической прозе особое внимание уделялось теме детских коллективов. А.С. Мусатов пишет повесть «Шекамята», 1931, о школе крестьянской молодежи, А.С. Макаренко – повести «Марш тридцатого года», 1932, и «Педагогическая поэма», 1934, – о детских колониях, К.И. Чуковский – повесть «Солнечная», 1933, – о больных детях в санатории, А.П. Гайдар – повесть «Военная тайна», 1934, – о детском лагере.
Детская литература, едва освободившись от синодально-монархической цензуры, попала под контроль партийных и писательских объединений, а более всего – Наркомпроса, и этот контроль с каждым годом усиливался. Вследствие этого реализм, взятый за основу развития «социалистической» детской литературы, обретал новые черты. Так, вопреки толстовской практике сближения, совмещения текста и подтекста, в произведениях советских реалистов нередко содержание в тексте и смысл подтекста расходятся (ближе к опыту Н.Г. Чернышевского, писавшего свой роман для «догадливого» читателя, – так построена повесть А.П. Гайдара «Судьба барабанщика»).
При том что при советской власти девочек и мальчиков воспитывать стали в общих коллективах и культура детства в спорте, школе тяготела к стиранию гендерных различий, все же традиция специфических жанровых форм сохранилась.
Активно развивавшаяся до революции жанровая форма – повесть о девочках и, в основном, для девочек (В.П. Желиховская, Л.А. Чарская, К.В. Лукашевич) – получила дальнейшее развитие: С.Т. Григорьев «Тайна Ани Гай» (1925), Ф. Воскресенский «История одной девочки», Л.А. Будогосская «Повесть о рыжей девочке» (1929), «Санитарки» (1931), Р.И. Фраерман «Дикая собака Динго, или повесть о первой любви» (1939). Жанровые черты повести о девочке есть и в «Алых парусах» (1921) А. Грина, и в «Тимуре и его команде» (1940) А.П. Гайдара, хотя в целом жанровая форма гайдаровской повести сложнее: здесь таинственная жизнь мальчиков представлена глазами девочки, в сюжет вплетены мелодраматические коллизии, недаром «Тимур…» перекликается с повестью «Босоногая команда» К. Лукашевич, известной до революции писательницы, автора назидательных в народническом духе произведений.
Повести и рассказы о мальчиках и, преимущественно, для мальчиков ближе не к мелодраме и «роману о воспитании чувств», а к приключенческому жанру. Это произведения о юных героях революции и гражданской войны – повести П.А. Бляхина «Красные дьяволята» (1923–1926), «Макар-Следопыт» Л.Е. Остроумова (1925), Г.И. Мирошниченко «Юнармия» (1933), рассказ «Р. В. С.» А.П. Гайдара (1925) и т.п. Особняком стоит повесть Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания», 1930–1933: в её основе лежат автобиографическая повесть о детстве и школьная повесть, сведённые к фельетонному жанру (недаром первая публикация состоялась во «взрослом» журнале). Выделяется и повесть В.П. Катаева «Белеет парус одинокий», 1936: её реализм и романтика в рамках жанра историко-приключенческой повести находятся в редком равновесии, точкой равновесия служит классический поэтический образ, который разворачивается в неомиф о Причерноморье, предваряющий советский неомиф о Петрограде и Октябре.
Среди «мальчишеских» повестей выделяется историческая повесть «Государство солнца. Записки Леонида Полозьева» Н.Г. Смирнова (1928), действие которой происходит в XVIII веке на Камчатке. Накануне окончательного выбора советского правительства курса на строительства невиданного в истории государства писатель рассказал вымышленную историю о поляке-романтике, поднявшем неграмотный народ на бунт, скитавшемся по морям в поисках прекрасного острова, нашедшем его, но так и не сумевшем построить на этом острове государство солнца.
Иллюзии о чудо-стране и народной власти исподволь развеивал С.А. Есенин в «Сказке о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве» (1925), которую поэт написал наперекор Маяковскому, опубликовавшему в тот же год политпросветительскую «Сказку о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» (здесь Маяковский проявил себя виртуозом формы, но вульгарно понял дидактическую задачу – маленький читатель может решить, что толстые дети – однозначно плохие, а тонкие – только хорошие).
Сказка, дискуссии о которой то вспыхивали, то затухали на протяжении многих десятилетий, стала главным объектом широкой дискуссии о детской литературе, развернувшейся на рубеже 20–30-х годов. Полемически заостряя вопросы «Нужна ли сказка пролетарскому ребенку» (очерк Э. Яновской, 1925 год), допустима ли развлекательно-юмористическая литература, педологическая критика пыталась привести литературный процесс к «знаменателю» политического процесса, а «знаменатель» ещё не был определён. Признание сказки означало бы возвращение к классической модели культуры, а за отказом от неё начинался путь от пролетарской культуры к культуре социалистической, контуры которой, как в рассказе «Голубые города» А.Н. Толстого, едва угадывались в футуристических мечтаниях.
Верховные политики на тот исторический момент решали, каким путем пойдёт Россия: надо ли ждать революций в более развитых странах и в ожидании вернуться к буржуазным отношениям или следует идти неизведанным путем социализма и сохранить завоевания пролетарской революции. От решения этого вопроса во многом зависела судьба сказки, весёлой детской книжки, да и всей детской литературы, которую власть рассматривала как стратегический ресурс, обеспечивающий воспитание поколения в заранее заданном направлении. С конца 1920-х годов началась милитаризация советской детской печати: детские журналы, в особенности «Ёж», стали публиковать множество материалов на военную тему, в том числе обучающих по программе военных училищ. Если читателю «Ежа», в среднем, было лет десять, то в возраст солдата он должен был вступить в конце 1930-х годов. Стратегические планы сталинской верхушки, их изменения отчетливо проступают в массивах детских публикаций.
В 1930-х годах детская литература стала напоминать римскую модель. Появились образы «безупречных» детей и юношей, во всём подобных идеальным взрослым – образцовым советским героям, как в «Октябрятской школьной» А.Л. Барто (1932), написанной в подражание Маяковскому:
Отцы у станка
и мы у станка.
Парта –
станок
наш.
Не молот
тяжелый
мы держим в руках,
а книгу,
тетрадь,
карандаш.
Римский тип юного героя-стоика ярче всего воплотился в мифологизированном образе убитого крестьянского мальчика Павлика Морозова, автор этого персонажа – В.Г. Губарев (его повесть «Один из одиннадцати», 1933, после переработки получила название «Сын. Повесть о славном пионере Павлике Морозове», 1940). Трагический конфликт между чувством и долгом пионер-герой разрешает в пользу долга – доносит на отца-кулака, после чего гибнет (доносительство входило в позднеримский этический кодекс).
Детская литература, развивавшаяся только на одном классическом основании, обнаруживала художественную несостоятельность: её уделом становились псевдоавангард и псевдореализм. В «старой» детской литературе классическим основанием служила христианская культура, но её отвергали. В 1918 году ещё возможно было опубликовать маленькую поэму С.А. Есенина «Исус младенец», в 1923 году критики «не заметили» христианские мотивы и идеи в «Ташкенте – городе хлебном» А.С. Неверова. В 1932 г. появилась поэма Э.Г. Багрицкого «Смерть пионерки», в которой трагедия разыгрывается на двух уровнях – в тексте девочка, отказывающаяся от креста и материнской любви, совершает предсмертный подвиг, а в подтексте, возникающем в знаковых деталях, она заблуждается под действием собственного бреда и грозы. Валя-Валентина поистине героиня времени, но отнюдь не идеальная героиня.
Образ идеального юного героя создал А.П. Гайдар. Его Тимур – с одной стороны, по-римскому литературному канону «строгий юноша», герой без страха и упрека. С другой – он и его команда ведут непубличную, скрытую жизнь, занимаются тайным доброделанием, то есть тем, что и в Римской империи, и в советской стране считалось противоположным норме. Характер Тимура образован сочетанием римских и христианских добродетелей, взятых с ограничениями. Таким образом, повесть, которая в стилевом отношении далека от гайдаровских шедевров – рассказов «Голубая чашка», «Чук и Гек» и т.п., оказалась наиболее востребованной у читателей. Огромный, до сих пор продолжающийся успех «Тимура и его команды» может быть объяснён редкой гармонией между идеей ребенка – государственного жителя, преданного гражданскому долгу, – и идеей ребенка естественно свободного, изначально нравственного человека.
Образом идеального взрослого принято считать Дядю Степу – героя одноименного стихотворения С.В. Михалкова (1935). «Самый добрый великан» служит в милиции: он являет собой государственную силу и вместе с тем близок детям – живет в обычном доме, носит сапоги «сорок пятого размера» и занят не поимкой шпионов, а борьбой с хулиганами.
Несмотря на немалые попытки запрограммировать развитие детской литературы, по-разному предпринимавшиесяНаркомпрсом, Пролеткультом, Горьким, военно-государственной властью, русская детская литература не только сохранила потенциал свободного развития, но и явила шедевры, признанные во всем мире, сохранившие актуальность для читателей-потомков.
[1]Свенцицкая И.С. Раннее христианство: страницы истории. – М., 1988. – С. 214.
[2]Неклюдов С.Ю. Героическое детство в эпосах Востока и Запада // Историко-филологические исследования: Сб. ст. памяти академика Н.И. Конрада. – М., 1974. – С. 129–140.
[3]Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. Автореф. дисс. … докт. филол. наук. – М., 1979. – С. 38–42.
[4]Сетин Ф. И. История русской детской литературы, конец X – 1 половина XIX в. – М., 1990. – С. 59–68; Путилова Е.О. Русская поэзия детям [Вступит. ст.] // Русская поэзия детям. Вступит. ст., сост., подгот. текста и примеч. Е.О. Путиловой. – Т. 1. – СПб., 1997. – С. 10.
[5]Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. – М., 1970. – С. 30.
[6]Кузнецова Н.И. Проблема обездоленного детства в контексте идейно-эстетических исканий в детской и юношеской литературе конца XIX – начала XX века. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 1981.
[7]В понятиях С.С. Аверинцева. См.: Аверинцев С.Греческая «литература» и ближневосточная «словесность». Два творческих принципа // Вопросы литературы. – 1971. – № 8. – С. 40–68.
[8]Чудакова М.О. Без гнева и пристрастия: Формы и деформации в литературном процессе 20–30-х гг. // Чудакова М.О. Избран. работы. – Т. I. Литература советского прошлого. – М., 2001. – С. 321–322.
[9]В понятии Г.С. Кнабе(Кнабе Г.С. Русская античность. Содержание, роль и судьба античного наследия в культуре России. – М., 2000).
[10]В отличие от древних греков, римские писатели обращались к жанру автобиографии, что в будущем станет непременным жанром западной и славянской литературы. А. Ф. Лосев отмечал: «…понятие судьбы в античном мире есть понятие эвклидовское, вполне противоположное нашему – инфинитезимальному – восприятию времени. Западный человек любит автобиографию; греки не имели этого вида литературы и ничего не создали в этом отношении интересного» (А. Ф. Лосев. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993. С.46). Его вывод опирается на наблюдения О. Шпенглера в «Закате Европы»: «Разве наша культура (Западная. – И.А.) не культура автобиографий, дневников, исповедей и неумолимого нравственного самоиспытания? (…) Разве все наше большое искусство – в полной противоположности античному – по своему содержанию не искусство исповеди? Никто не может думать о мировой истории и истории отдельных государств, прочувствовать и понять историю других, кто в самом себе с полной сознательностью не пережил историю, судьбу и время» (Цит. по указ. соч. А. Ф. Лосева, с. 47-48).
[11]«Отношение античного поэта к слову всегда было традиционалистическим, преемническим, продолжательским. Он был человеком одной культуры – Гомера, Софокла, Каллимаха, Энния, Вергилия; никакие другие культуры для него не существовали ни параллельно, ни контрастно, ни как соседние, ни как экзотические. Он мог опираться только на предков, создавать новое только на основе старого» (М. Л. Гаспаров. Овидий в изгнании. // Публий Овидий Назон. Скорбные элегии. Письма с Понта. М.: Наука, 1978. С.203.
[12]Цитаты здесь и далее приведены по изданию, подготовленному М. Л. Гаспаровым, С. А. Ошеровым: Публий Овидий Назон. Скорбные элегии. Письма с Понта. М.: Наука, 1978. С.65-66. Далее: Публий Овидий Назон…
[13]Гаспаров М. Л. Указ. соч., с.194.
[14]Лев и Ребята (стр. 171). Впервые — СЛРС, 1783, ч. 5, стр. 38.
[15]Маршак С.Я. Две беседы С.Я. Маршака с Л.К. Чуковской // Маршак С.Я. Собр. соч.: в 8 т. – Т. 7. – С. 576–577.
[i] См.: Путилова Е.О. Очерки по истории критики советской детской литературы (1917–1941). – М., 1982. – С. 5–23.
[ii]Н.С. Ашукин, критик, поэт, литературовед, библиограф, занимался литературной работой с 1906 г. Печатался в детских журналах «Тропинка», «Родник», «Солнышко», «Проталинка». Вместе с женой М.Г. Ашукиной (1894–1980) составил сборник «Крылатые слова» на основе произведений Крылова, Грибоедова, Пушкина, Гоголя и др., который не раз переиздавался и был распространён в советских школьных и детских библиотеках.
[iii]Ориентиром в преподавании русской литературы, в национальном воспитании в эмигрантских школах было в большей степени творчество Ф.М. Достоевского.
[iv]Его создателем и руководителем была Анна Константиновна Покровская (1878–1972), критик, исследователь и организатор первых публичных детских библиотек в России.
[v]Маршак С.Я. Указ. соч., С. 579.
[M1]СМ.: Вергилий, Буколики, IV эклога.
[M2]См.: Павел Антокольский, «На рождение младенца».
[M3]НАСТАВИТЕЛЬНАЯ КНИГА ДУОДЫ, КОТОРУЮ ОНА ПОСЫЛАЕТ СЫНУ СВОЕМУ ВИЛЬГЕЛЬМУ.Гаспаров М.Л. Дуода // Памятники средневековой латинской литературы VIII – IX века. – М.: Наука, 2006.
Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 346; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!