Ложные ценности или рассуждения Сновидения Г аллюцинации 5 страница
Есть еще одна разница между первичной терапией и большинством современных психотерапевтических лечений. Естественно, это разница в методе. Еще одно основное отличие,
отличие, имевшее большое значение для меня, это разница в личности и роли самого психотерапевта. Перенос, который мы совершаем, ставя психотерапевта на место мамы и папы, делается сам собой, точно также как он происходит и в жизни, так как нужда в родительской любви не удовлетворяется. Следовательно, психотерапевт не должен брать на себя роль папы или мамы, чтобы заставить пациента ощутить чувство. Б самом деле, принимая на себя роль хороших или плохих родителей (вместо того, чтобы быть реальной личностью), психотерапевт надувает пациента точно также, как его всю жизнь надували родители. Следовательно, психотерапевт должен быть истинным, реальным в отношении с пациентом. Только в этом случае больной не будет кривляться перед ним и лгать.
Моим первым психотерапевтом была женщина, очень милая и приятная дама. Она пыталась помочь мне понять мое «плохое» поведение. Она также старалась придать в моих глазах смысл моему бессмысленному домашнему существованию. Вот я сидела перед ней — девочка шестнадцати лет, посещающая школу ровно половину положенного времени, девочка с разведенными родителями, с отцом, который пытался с ее помощью восстановить свой разрушенный брак, с матерью, которая жила с женщиной. Я и моя сестра жили тогда с матерью. Все это не имело в моих глазах ни малейшего смысла, и теперь я могу с большим удовлетворением констатировать, что это мое убеждение было абсолютно верным. Огромное облегчение сознавать, что моя борьба против творившегося вокруг безумия, была единственным средством, позволившим мне сохранить рассудок (так как борьба была единственным связующим звеном, которое хотя бы отчасти соединяло меня с реальным чувством). Однако все мои прежние психотерапевты вели меня на бойню, как покорную овцу — и каждый из них, подобно моим родителям, утверждал во мне недостаток доверия собственным чувствам (а только одно это могло меня спасти), усиливал мое смятение. Я чувствовала, что мир вокруг меня совершенно безумен, но он утверждал, что безумна я. Мне говорили, что я плохая девочка, и что будучи ребенком я должна была сдаться и принять всю ложь, которой меня кормили, что именно это должно было быть моей реальностью. Это была данность, но
|
|
|
не реальность, не действительность. К счастью, ядро реальности внутри меня, мои истинные чувства и потребности никуда не исчезли. Четырехлетняя девочка (реальная девочка, которая сознает свою правду и ждет истины и реальных чувств от других), не была убита. Моя первая психотерапевт не имела ни малейшего представления о том, что если бы она смогла добраться до этой маленькой девочки, то и результат лечения мог быть иным.
|
|
|
Мой второй психотерапевт в течение двух лет заставлял меня говорить о моем муже. Он часто пытался заставить меня говорить о себе, но безуспешно. Я ни разу по–настоящему не плакала в присутствии моих прежних врачей. Я часто опаздывала на сеансы. Все три доктора понимали, что таким способом я выказывала нечто, лежавшее много глубже поверхности, но, поступая, как суррогатные родители, все они отчитывали меня и обсуждали мое поведение; я опаздывала на сеансы в течение всех семи лет. На сеанс первичной терапии я опоздала только один раз. Арт Янов сказал мне, что не будет со мной работать, если я опоздаю еще раз. Поступая так, он отказался от роли папочки, хотя я бы хотела, чтобы мой родной отец обращался со мной также. Янов не просто использовал хорошую методику — хотя, она, наверное, хороша, так как работает — он был со мной реален. Что еще важнее, он не давал мне то, что я хотела (своего одобрения), он дал мне нечто гораздо более важное. Он дал мне то, в чем я реально нуждалась.
|
|
|
Какой стыд, что ни один из моих прежних психотерапевтов не знал об этой простой потребности. Вместо этого они в своих кабинетах позволяли мне продолжать лицедействовать, актерствовать и прикрывать словами мои реальные потребности. Они отвечали на мои желания и прихоти. Они позволили мне бесконечно блуждать во тьме, а они, на самом деле, были нужны мне для того, чтобы я стала спокойной, реальной и искренней. Они помогали мне закрывать мои чувства, прятать мои чувства в актерстве, которое я перед ними разыгрывала — перед моими мамочками и папочками.
Я продолжаю эту терапию, в противоположность всем прочим видам лечения, потому что меня, как пациентку первичного психотерапевта, сильно впечатлила одна вещь. Меня удив
ляет, что после стольких лет смятения, все вокруг стало простым и ясным всего лишь по прошествии нескольких недель первичной терапии. Сейчас многие психотерапевты начинают понимать, что их пациентам не становится лучше от лечения, и в медицине возник поток новых идей и подходов. На сеансах новой экзистенциальной терапии, в марафонских и контактных группах пациентов поощряют к более свободному самовыражению, и это дает им временное облегчение. Больные плачут и кричат налюдях — возможно, впервые в жизни. Люди действуют под влиянием страха, гнева, обиды, боли, радости и т. д. Здесь я могу опереться на свой личный опыт, так как сама участвовала в сеансах марафонской группы выходного дня. В этих сеансах участвовали два психотерапевта и шестнадцать пациентов. В то время я занималась со своим третьим психотерапевтом, и именно тогда я поняла, что приблизилась к какому‑то очень важному рубежу, за которым меня ждало что‑то очень большое и значительное. Во время марафона я почувствовала большое облегчение и думаю, это было очень ценное переживание. Но и тогда не нашлось никого, кто обратил бы наши чувства к потребностям, из которых проистекали все наши страхи, гнев, боль и радость, каковые мы испытывали.
|
|
|
В этих новых подходах таится еще одна большая опасность, и заключается она в подчеркивании нежных отношений между членами группы, их взаимодействия, взаимозависимости и взаимопомощи. Все эти утешения и дружеская поддержка помогают лишь еще глубже спрятать истинную потребность, и до тех пор пока человек замещает утешением, полученным от другого, свою истинную нужду и потребность, он никогда ее реально не прочувствует. Марафоны же часто поощряют к лицедейству (в браке, в дружбе, на работе, в отношениях с родителями и т. д.), но не к переживанию истинного чувства. Когда я впервые ощутила истинное первичное чувство во время первичной терапии, я поняла, что оно истинно, что я одинока, что ни от кого другого я не смогу получить удовлетворение моей основной элементарной потребности. С тех пор как я почувствовала свою истинную потребность, меня перестали притягивать суррогатные заменители.
Первичное переживание — это глубокое чувство, оно выражает самую глубокую из наших потребностей. Мне никогда не приходилось переживать ничего подобного, разве только во время оргазма. После оргазма многие женщины плачут. Я тоже часто плакала. Теперь я понимаю, что так происходило из‑за того, что в моменты оргазма я ближе всего подходила к ощущению своей реальной потребности. После первичного переживания (хотя я и не ощущала сокращений влагалища) у меня во влагалища начиналась обильная секреция. На самом деле все мое тело буквально сочилось влагой во время переживания первичного чувства. Было такое ощущение, что из меня вытекает вся моя боль. Из глаз текли слезы, из носа — сопли, рот приоткрылся и из него текла слюна, я потела, а влагалище сильно увлажнилось. В некоторых первичных состояниях я чувствую себя свободнее, чем в других. Кажется, мой организм сам знает сколько свободы он может принять, и выпускает напряжение малыми порциями. Если я не готова принять чувство освобождения, то начинаю бороться против этого чувства, и напряжения выходит немного; я могу заплакать, и обычно я выплакиваю то, что представляется мне чувством. Но наибольшее облегчение наступает, когда снимается всякий контроль, и в эти моменты в моей голове отсутствуют всякие мысли. Я до сих пор удивляюсь, как это случается, так как сама не делаю ничего, чтобы это началось. Я перестаю бороться; это самое большое облегчение из всех, какие мне приходилось когда‑либо испытывать; из меня вырываются бессвязные слова и рыдающие звуки—я перестаю их контролировать. Мысли исчезают, остаются только чувства. Меня удивляет все, что из этого выходит, так как я не знаю, в каком направления пойдет первичное состояние, и в чем оно выразится. Но с другой стороны в нем нет ничего удивительного, так как я чувствую, что это правда, что я ощущаю свою истинную потребность, чувствую, что это реальный ответ на все смятение, на весь хаос, который я нагромоздила на свои реальные потребности.
Печально, что я провела большую часть жизни в борьбе с чувством — ведь борьба — это мука, а чувство — это облегчение. Кроме того, чувство — это еще и боль. Какое облегчение,
уйти от борьбы — двадцать пять лет я провела в беспрерывном противоборстве. Очень больно чувствовать и знать, что моя главная потребность никогда не будет удовлетворена — я смогу ее лишь прочувствовать. Борьба хранила меня от чувства боли, — боли оттого, что я одинока и никогда не смогу заставить маму и папу стать реальными и полюбить меня. Я могу лишь чувствовать свою потребность.
Как я уже говорила, мои первичные состояния имели различную интенсивность. Самые свободные из них были, одновременно, и наиболее простыми и непосредственными. Первое первичное состояние возникло у меня во время индивидуального сеанса в течение первых трех недель интенсивного курса. Все началось с того, что я вдруг замерзла. Вообще мне всегда холодно. У меня всегда ледяные руки и ноги, мне всегда холодно, даже если всем вокруг тепло. Я страшно мерзла, лежа на кушетке. От озноба у меня стучали зубы, я вся сжалась в комок. Арт велел мне как следует прочувствовать этот внутренний холод, и прежде чем я сумела что‑либо понять (я не поняла даже, как все произошло), я свернулась на кушетке как маленький ребенок, и зарыдала. «Хочу к мамочке», — хныкала я. Не знаю, как долго это продолжалось. Я не могла контролировать свое состояние. В своей жизни я много плакала, но никогда слезы не приносили мне облегчения. Тональность же этих рыданий была нова для меня, и я почувствовала, что они и есть та самая реальность, какой я не чувствовала никогда раньше. Боль, которую я испытала, была сладостной. Будучи взрослой, я всегда немного подворачивала внутрь правую стопу, словно маленькая девочка, стремящаяся защититься. Как только я почувствовала себя ребенком, стопа моя перестала подворачиваться и резко встала прямо. Арт сразу это заметил, а я потом специально смотрела на свои ноги и видела, что стопа перестала подворачиваться. Обе они вертикально смотрели вверх, когда я лежала на спине. После пережитого первичного состояния я некоторое время неподвижно лежала на кушетке. Переживание истощило меня, и я довольно долго не могла ничего говорить и двигаться. Впервые за много лет я почувствовала, что у меня теплые ладони. С тех пор у меня почти все время теплые руки.
14
Инсайт и перенос в психотерапии
Природа инсайта
В 1961 году президент Американской психологической ассоциации Николас Гоббс выступил с обращением на заседании Общества, коснувшись вопросов повышения качества психотерапевтической помощи в США. Поднятые Гоббсом вопросы относительно инсайта весьма важны, так как инсайт обычно играет основную роль в стандартной психотерапии. Вне зависимости от теоретических взглядов, большинство психотерапевтов — если не считать бихевиористов, — пользующихся инсайтом в своей клинической практике, считают, что если пациент поймет, по какой причине он поступает определенным патологическим образом, то он почти неизбежно откажется от иррационального невротического поведения.
Гоббс в своем обращении выразил большую озабоченность тем фактом, что очень часто влечении способных к великолепному инсайту больных невозможно достигнуть устойчивого прогресса. В этом с ним готовы согласиться очень многие из нас. Гоббс начал с того, что поставил под вопрос значимость инсайта, как лечебного метода вообще. Он привел примеры, когда хорошего эффекта удавалось добиться без инсайта — например, применяя метод игровой терапии у детей, терапию пассивными движениями и психодраму. При этом Гоббс отметил, что психотерапевты, придерживающиеся различных школ
и применяющие разные, но одинаково эффективные инсайты, сообщают о приблизительно одинаковой частоте благоприятных исходов лечения. Гоббс, в связи с этим, ставит вопрос о том, не улавливает ли больной, проходя лечения инсайтом, личную систему интерпретации инсайта психотерапевтом. Представляется, сказал Гоббс, что «психотерапевт не обязательно должен быть прав — он должен быть убедительным»*.
Вопрос, поднятый Гоббсом, звучит так: «Каким образом могут быть одновременно верны различные интерпретации?» Насколько правомерно само понятие «верная интерпретация»?
Гоббс дает определение инсайта: «Инсайт — это утверждение клиента относительно самого себя, которое согласуется с мнением психотерапевта относительно того, что именно происходит с больным». Сделав такое отчаянное заявление, Гоббс оставляет в стороне инсайт как совершенно бесполезное упражнение, и переходит к обсуждению тех приемов, которые действительно приводят к улучшению состояния пациента. Гоббс говорит о понимании, теплоте и умении внимательно слушать больного, как о главных факторах улучшения его состояния — другими словами, о личных отношениях пациента и психотерапевта. Свое обращение Гоббс заканчивает такими словами: «Не существует истинных инсайтов, есть лишь более или менее полезные инсайты».
Так что же это такое — лечебный психотерапевтический инсайт? Я полагаю, что это объяснение нереального поведения. Истинный инсайт есть не что иное, как вывернутая наизнанку первичная боль. Инсайт есть ядро боли. Это то, что должно быть надежно скрыто, чтобы пациент не смог столкнуться лицом к лицу со страшной правдой. Таким образом, высвободить боль, это то же самое, что высвободить истину. При этом молчаливо предполагается, что есть не только просто «полезные» инсайты, как полагает Гоббс, но что у каждого больного есть единственная, точная истина относительно его личности.
Давайте рассмотрим пример. Пациентка, проходящая курс первичной терапии обсуждает своего отца, который был, по ее мнению, исключительно любящим человеком. Она рассказы-
* Nicholas Hobbs, «Sources of Gain in Psychotherapy», American Psychologist (November, 1962), p. 741.
вает, как плохо относилась к нему мать, каким слабым он ей казался. Поговорив об этом некоторое время, она с недовольством заметила: «Мне очень хотелось, чтобы он восстал против нее». Я побудил пациентку обратиться непосредственно к отцу: «Папа, будь сильным, ради меня!» Больная пережила оченьтро- гательную первичную сцену, главным героем которой стал ее отец, который махнул рукой на семейные дела и, сломленный и потерпевший поражение, замкнулся в себе. Он был ребенком, который ничем не мог помочь дочери, не мог защитить ее от едкой и злобной матери. Увидев, что отец, в действительности, не любил ее и не мог ей помочь, так как реально сам нуждался в помощи, больная пережила настоящий поток внутренних озарений: «Вот почему я вышла замуж за такого слабого человека; я пыталась превратить его в сильного отца. Вот почему я плачу, когда меня обнимает сын. Вот почему я презираю тех мужчин, который позволяют своим женам насмехаться над собой. Так вот почему, вот почему…»
Эти «вот почему» и есть инсайты пациентки. Они суть объяснения того множества способов, какими она желает прикрыть свою боль. Патологическое поведение, каждый его тип, определяется каким‑то вытесненным и закрытым чувством. Ощущение чувства делает его доступным пониманию.
Обсуждать такие инсайты далеко не просто. Инсайты возникают из сложных взаимосвязанных систем и являются конечными результатами переживания целостного чувства. Пациенты называют это «толчком инсайтов», который является почти непроизвольным. Это инсайты, которые «чувствуешь корнями волос», как выразилась одна пациентка. Вытесненная боль этой женщины — боль, вызванная ощущением, что никто не может защитить ее от злой матери, — была настоящей причиной ее нереального поведения в зрелом возрасте. Для того, чтобы высвободить и выявить боль, надо вскрыть ее причины. Эти причины и есть инсайты. Как только боль начинает ощущаться, удержать инсайты практически невозможно, они начинают буквально захлестывать больного, потому что единственное подавленное чувство может стать причиной самого разнообразного невротического поведения.
Еще один пример: пациент обсуждает свой иррациональный гнев, направленный на жену и детей. «Они, черт бы их побрал, ни на минуту не оставляют меня в покое! Одно требование за другим, сплошные капризы! У меня нет ни минуты на себя». Он раздраженно говорит о том, что в его жизни нет никакого покоя. Я спрашиваю, не испытывал ли он того же чувства в детстве, в родительском доме. «А как же, — отвечает он. — Помню, черт возьми, как отец входил в мою комнату, когда я отдыхал или слушал музыку. Он тут же принимался подозрительно оглядывать комнату, чтобы убедиться, что я не занят делом. Бог мой! Я просто прихожу в ярость, когда вспоминаю о его подначках. Н и разу в жизни ему даже не пришло в голову сесть рядом и просто поговорить со мной. Он всегда выкрикивал список приказов». «Прочувствуйте это, — говорю я ему. — Пусть это чувство возникнет снова и захлестнет вас». Через некоторое время это чувство возникает, и я спрашиваю: «Что вы хотели ему сказать?» «О, — отвечает пациент, — я бы сказал этому ублюдку…» «Так скажите ему это сейчас!» Больной разражается потоком нелицеприятных эпитетов, какими он награждает своего отца, но вскоре злоба уступает место более глубокому чувству. «Папа, прошу тебя. Ну просто сядь рядом со мной. Ну хоть раз будь со мной ласков. Прошу тебя, скажи мне что‑нибудь доброе и приветливое. Я не хочу злиться на тебя. Я хочу тебя любить. О, папа!» Пациент начинает рыдать, разрываемый болью. Теперь начинаются его инсайты: «Вот почему я всегда занимал деньги — у него и других. Мне так хотелось, чтобы хоть кто‑то заботился обо мне. Вот почему я никогда не помогал своей жене. Я выполнял только его требования. Вот почему я всегда злился, когда детишкам была нужна моя помощь». Снова плач, снова крик, обращенный к отцу: «Папа, если бы ты знал, как одиноко мне было, когда я ждал тебя, ждал и надеялся, что ты придешь и согреешь меня. Просто придешь и положишь мне руку на плечо. Вот почему я таю, когда начальник говорит мне приятные вещи. Вот почему я просто цепенею, когда он высказывает малейшее недовольство моей работой».
Теперь мы видим, насколько тесно переплетены первичная боль и инсайты. Инсайты — это ментальные компоненты боли.
Этот человек прочувствовал свои реальные потребности, лежавшие в основе гнева и смог понять и объяснить свои так называемые иррациональные действия, проистекавшие из тех потребностей.
Пациенты, переживающие первичное состояние, не осознают, что обладают в этот момент инсайтом. Когда пациент высказывает родителям свое чувство, он находится в переживаемой ситуации. Он не смотрит на свое чувство отчужденно и со стороны. Он не говорит: «Я ненавидел их за это». Он говорит: «Я ненавижу вас за то, что вы делаете со мной». В данном случае у пациента нет расщепления восприятия собственной личности, он говорит не о своем другом «я». Процесс переживания первичного состояния является уникальным целостным опытом. Это реальное переживание. В моем кабинете маленький ребенок высказывает в глаза родителю свою правду, а не взрослый человек объясняет мне каково ему было быть маленьким. Вся разница— и это решающая разница, — отличающая первичную психотерапию от прочих ее видов — есть отличие между рассказом врачу о чувствах и разговором с собственными родителями. Такой непосредственный разговор означает, что «я» больного в этот момент не расщеплено — вся личность целиком поглощена прошлым переживанием.
Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 290; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!