Ложные ценности или рассуждения Сновидения Г аллюцинации 2 страница
мытьем, так катаньем «отбить» естественную первичную потребность. Таким образом, внешнее проявление потребности забивается настолько, что сама потребность уходит в еще более глубокое подполье, углубляя и без того тяжелый невроз. Выработкой условного рефлекса невозможно устранить истинную потребность, ибо она реальна. Потребность — я убежден в этом, — всегда найдет новый выход, когда блокируются старые. Мне думается, что методы выработки условных рефлексов приводят лишь к усилению напряжения и к появлению новых, возможно, еще более серьезных симптомов.
Я думаю, что невозможно по–настоящему лечить болезнь, занимаясь исключительно ее симптомами. Для успешного лечения невроза надо заниматься истинными потребностями; в условно–рефлекторном подходе напряжение обычно вообще не затрагивается.
Подход первичной психотерапии к лечению невроза также разительно отличается от условно–рефлекторного подхода, как и от воззрений других школ. Вместо того, чтобы рассматривать в качестве объекта лечения страх как таковой — первичная психотерапия рассматривает своим объектом пациента, который испытывает страх.
Первичная терапия занимается внутренними процессами, в то время как условно–рефлекторные методы ограничиваются воздействием на внешние проявления поведения. Так первичная психотерапия не занимается страхом как таковым, страх рассматривается как эманация каких‑то глубинных процессов, зарождение которых надо искать в прошлом больного. Так, занимаясь фобией, специалист по первичной терапии скажет, что это чувство (в данном случае, страх) всегда реально, но включено в символический контекст. На самом деле пациент боится вовсе не высоты, но чего‑то такого, о чем не имеет осознанного понятия. Теория условного рефлекса может в целом объяснить симптом — в данном случае, боязнь высоты — и специалист по условно–рефлекторной психотерапии попытается помочь больному свободнее чувствовать себя на большой высоте. Первичная теория в этом случае попытается выявить истинную причину страха, его связи. Именно выявление этой связи и вскрытие первичного чувства, по моему мнению, по
|
|
|
зволит избавиться от всепоглощающего страха и устранить потребность в замещающем чувстве (боязни высоты).
Применяя методы выработки условных рефлексов, молчаливо предполагают, что человек— в большей или меньшей степени — машина, поведение которой задается изнутри или снаружи внешними манипуляциями безучастия сознания. Техника повторных упражнений и тренировок, которая применяется в системе образования и в армии, является приложением данной философии. Молчаливо принимается допущение, что невроз можно стойко устранить, даже если личность не имеет ни малейшего понятия о том, что именно привело к иррациональному поведению или о том, в каких условиях оно прекращается. Даже если оставить в стороне споры о психологических основах условно–рефлекторной терапии, я весьма сильно озабочен повсеместным распространением условно–рефлектор- ных психотерапевтических методов. Такой взгляд на человека, как на объект манипуляции тем или иным способом, есть часть духа времени, часть дегуманизации человека, на фоне которой чувства, постановка целей, цели и интеллект суть лишь вторичные явления, играющие вспомогательную роль в быстрейшем получении внешних положительных результатов. Я думаю, что механистическое лечение человека является частью общей поразившей мир болезни, каковая, кстати, в большой степени способствует возникновению неврозов. Боюсь, что психология будет поглощена тотальной механизацией общества, в котором внешние эффекты, поверхностные симптомы, как социальные (например, студенческие протесты), так и личностные, будут искореняться карательными методами, когда ни у кого не возникает и не может возникнуть вопрос: «Отчего?»
|
|
|
Для того, чтобы понять суть симптома, надо хорошенько «прощупать» человека. Мы всегда должны помнить, что каждый человек имеет свою неповторимую личную историю.
|
|
|
Вероятно, отчасти проблема заключается в том, что основы условно–рефлекторного подхода были разработаны в экспериментах на животных, а потом была сделана экстраполяция на человека. Но человек — не животное.
Полагаю, что теория условного рефлекса сыграла важнейшую роль в истории образования, обучения и воспитания, а также в психологии — а именно в психологии обучения и воспитания. Разумеется, существуют определенные условия, ко торые усиливают способность к обучению, или наоборот — подавляют ее. Полезна и теория обучения: как люди обучаются — при каких условиях, насколько важен возраст и т. д. Все это вполне достойные области исследования. Но мне кажется, что теория обучения не будет полезной для понимания невероятно сложных процессов возникновения и формирования невроза. Потребности являются одновременно и физическими и ментальными феноменами, и мне непонятно, как можно игнорировать потребности и одновременно утверждать, что занимаешься лечением невроза. Я рассматриваю процесс возникновения и течения невроза как тотальный психофизический феномен, в то время как процесс обучения является, в первую очередь, ментальным. Так, манипуляции исключительно на ментальном уровне не могут привести к качественным изменениям в психофизической системе.
|
|
|
Школа рациональной психотерапии
Рациональный подход к лечению невроза является последним достижением Альберта Эллиса. Рациональную психотерапию не считают разновидностью бихевиоризма, но некоторые методы их весьма сходны между собой. Например, специалист по рациональной психотерапии может посоветовать гомосексуалисту попробовать вести себя гетеросексуально, постоянно повторяя себе такие фразы, как «Я люблю женщин; я не боюсь их. Мне нравится секс с ними». В данном случае оценивается только внешнее поведение, при этом врач надеется, что сочетание «желательного» поведения с соответствующими ментальными ассоциациями поможет изменить привычку. В основе метода рациональной психотерапии лежит убеждение в том, что невротик привык говорить себе неверные веши. То есть, он постоянно и подсознательно говорит себе предложения, которые провоцируют его на дезадаптивное или иррациональное пове
дение. Если пациент начинает осознавать произносимые им предложения и поменяет их на утверждения с рациональным содержанием, то соответствующим образом изменится и его поведение. В своей последней брошюре Альберт Эллис пишет об этом так:
Подход Института [рациональной] психотерапии основан на убеждении в том, что индивиды могут научиться жить рационально, осознав, что их саморазрушительные эмоции и поведение проистекают от их собственного алогичного мышления. Это мышление они усваивают из своего биосоциального окружения, интериоризируют, а затем начинают подсознательно повторять. Психотерапевт помогает больным бороться с этими разрушительными убеждениями, используя методы коррекции поведения [16].
На мой взгляд, люди живут иррационально отнюдь не благодаря своим алогичным философским воззрениям. Люди ведут себя иррационально, потому что на ранней стадии жизни им не позволяют действовать рационально, в соответствии с их собственными истинными чувствами. В целом, на мой взгляд, люди исключительно рациональны. Иррациональная философия возникает, как мне кажется, из попытки объяснить или «рационализировать» невротическое поведение. Если человек отрицает собственную истину, то он, по необходимости, вынужден конструировать сеть лжи. Представляется, что действия, совершаемые под влиянием истинного чувства, являются внутренне безупречно рациональными, и когда пациенты, прошедшие курс первичной терапии, начинают наконец ощущать истину, то они одновременно обретают способность вообще поступать рационально во многих жизненных ситуациях, не прибегая для этого к изощренным интеллектуальным дискуссиям. Но почему они не понимали этого раньше? Это происходило потому, что отрицать чувство — это значит одновременно отрицать восприятие и понимание. Отрицание делает необходимыми замещающие (а, следовательно, ложные) убеждения и представления.
Эллис упоминает об эмоциях, разрушающих представление о собственной личности. Это утверждение встречается во многих научных теориях. Мне же думается, что не существует таких эмоций, которые разрушали бы представление человека о собственной личности, его «я». Разрушительное действие оказывает скорее отрицание этих чувств. Чувства не могут быть разрушительными для представлений о собственной личности, поскольку принадлежат этой личности. То что часто считают деструктивной эмоцией — гнев — возникает в результате боли от отрицания собственного «я». Отсутствие чувства, вот что разрушает личность и ее представление о самой себе, и, кроме того, отсутствие чувства позволяет разрушать личности других людей.
Если верно, что невротик поступает иррационально, потому что говорит себе неверные фразы, то почему тогда многие из нас не могут измениться, даже говоря себе очень правильные фразы? Курильщик может не переставая говорить себе, что 70 процентов курящих умирают от рака легкого, но все равно продолжает ежедневно выкуривать пачку сигарет. Алкоголик может на чем свет стоит клясть спиртное за то, что оно разрушает печень, и вслед за этим выпить пятый задень стакан виски. Гомосексуалист может сколько угодно говорить о своей любви к женщинам, но продолжать совокупляться с мужчинами. Если он ненавидит женщин, то он их ненавидит. В его ненависти нет ничего рационального. Эта ненависть есть квинтэссенция старого, погребенного в душе первичного чувства, и чувство это нельзя изменить, как я считаю, до тех пор, пока это застарелое чувство не будет вновь пережито и разрешено. Гомосексуальная ненависть к женщинам могла сформироваться за годы ужасных отношений с матерью. Если ненависть поместить в соответствующий контекст, то она может стать рациональной. Но быть гомосексуалистом по причине ненависти к матери, и одновременно убеждать себя в любви к женщинам, по моему мнению может только усилить степень притворства и усугубить невроз.
Один больной, проходивший курс рациональной психотерапии, так описывал это предыдущее лечение: «Помнится, я сказал врачу, что страшно расстроился, когда меня бросил друг.
Врач сказал, что мое поведение иррационально, и что мне следует сказать себе, что я вполне могу жить без этого друга, что мне не нужна его любовь для того, чтобы выжить. Все это было похоже на проповедников от Христианской Науки. Мне надо было притвориться, что я не чувствую того, что чувствую. Неважно, что я себе говорил, я продолжал чувствовать, что не могу жить без ушедшего друга. Теперь я понимаю, почему так произошло. Я чувствовал, что старался получить от него замену не доставшейся на мою долю отцовской любви и заботы.
Думаю, что основное отличие первичной психотерапии от рациональной заключается во взгляде на роль философских построений индивида в возникновении и развитии невроза. Эллис полагает, что люди действуют в соответствии со своей глубинной, но не осознаваемой ими философией, которую надо довести до сознания. Первичная теория гласит, что рационализация и философия приспосабливаются ктому, как пациент справляется с первичной болью — то есть, если человек честен и искренен с самим собой, то у него будут честные идеи и искреннее отношение к тому, что с ним происходит. Его философия будет честна, содержательна и плодотворна.
Терапия свободы и реальной ответственности
С этой ориентированной на текущий момент, направлен — ной на сиюминутное состояние терапией, я не согласен по самой ее сути. Это лечение полностью игнорирует анамнез и историю жизни больного; мало того, последователи этой школы считают неважным, что за плечами каждого невротика стоит его неповторимая история, приведшая к возникновению болезни. Терапия реальности завоевала широкую популярность именно сейчас по двум причинам. Во–первых, она все упрощает, и поэтому является привлекательной для тех, кто не хочет утруждать себя исследованием глубин человеческой психики. Второе, и более важное обстоятельство обусловлено тем, что такая терапия хорошо вписывается в тенденции современной медицинской моды — в тот самый культурный дух времени, каковой и продуцирует неврозы, а именно, пропагандируя прин
цип действия и ответственности. Этот подход можно выразить фразой: «Давайте соберемся вместе и что‑нибудь сделаем» — и неважно, насколько больной расположен это делать. Особо подчеркивается «ответственность» за содеянное. Эта ответственность всегда направлена на кого‑то или на что‑то, а не на себя. Терапия реальности, на мой взгляд, как раз избегает реальности — реальности больного. Она ставит пациента перед лицом мира, который не является частью мира больного и не может ею быть. Этого не может произойти до тех пор, пока человек реально не почувствует, что именно заставляет его поступать тем или иным образом.
Ниже я привожу рассказ одной пациентки, который отчетливо демонстрирует разницу между первичной терапией и терапией реальности:
«Три с половиной года назад я почувствовала, что нахожусь на грани нервного срыва, и решила пройти курс реальной психотерапии. Я читала книгу о ней и поняла, что невроз развивается, когда не удовлетворяются основные человеческие потребности. Автор утверждал, что эта потребность заключается в том, чтобы любить и быть любимым, в том, чтобы ощутить свою ценность для самих себя и других. В книге говорилось о том, что для того, чтобы этого добиться, мы должны придерживаться определенных стандартов поведения. Мы достигаем этого, если ведем себя реалистично, ответственно и честно. Эта концепция соответствовала моим взглядам и показалась мне весьма подходящей и удобной. Я подумала, что эта терапия мне поможет, так как всю свою жизнь я руководствовалась тем, что было «реалистичным, ответственным и честным». В двадцать два года я преподавала в школе английский язык, и, как говорят, была вполне социально адаптированной. Но что же случилось со мной — почему я стала буквально распадаться на куски? Мне показалось, что терапия реальности поможет вскрыть мои ошибки.
На психотерапевтических сеансах я говорила о своих невыносимых отношениях с другом и родителями, о разочаровании в жизни. Врач оказался очень внимательным, он сидел за массивным столом, разделявшим нас, в огромном кожаном кресле и беспрерывно курил сигареты. Решение моих проблем
оказалось очень простым. Мне надо было найти человека, который оценил бы меня по достоинству и проявил бы обо мне заботу. В этом совете молчаливо подразумевалось, что сигнал о моей ценности я должна была получить не от себя самой, а извне.
Когда очередной сеанс подходил к концу, врач неизменно спрашивал: «Итак, какие шаги вы собираетесь предпринять, чтобы улучшить положение?» Я покорно давала казавшиеся мне правильными и честными ответы: «Я постараюсь не видеться с другом; я стану более покладистой по отношению к родителям; я стану уделять больше времени и сил работе». Теперь, оглядываясь назад., я понимаю, что лишь укрепляла ту социально приемлемую стену, которой я всю жизнь отгораживалась от мира, и которая, в конце концов, и сделала меня такой несчастной. Я прекрасно знала, каких ответов от меня ждут и играла в игру «больной–врач», играла честно, сохраняя на лице непроницаемое и бесстрастное выражение. Я всегда была прилежной ученицей, и терапия стала еще одним делом, которое надо было сделать на пять.
Несмотря на то, что я действительно получала хорошие оценки (одобрение психотерапевта), я все же поняла, что решить измениться намного легче, чем измениться в действительности. Я не смогла выполнить недельную задачу из списка «Новогодних решений» и прекратила посещать сеансы терапии. Два месяца спустя я вышла замуж за моего друга, а еще через шесть месяцев, разочаровавшись друг в друге, мы разошлись. Я снова оказалась в кабинете психотерапевта, так как думала, что катастрофа произошла оттого, что я не следовала его советам. На этот раз мы решили, что навсегда оставлю мужа, разведусь с ним, поменяю работу, начну жизнь сначала и найду человека, который действительно будет любить и ценить меня. Я действительно нашла новую работу, и на какое‑то время отвлеклась от проблем. Однако через три недели я вернулась к мужу и стала уговаривать его пойти к психотерапевту вместе со мной (это было мое «условие» нашего воссоединения). Мы провели у врача час, в течение которого кричали друг на друга. Эта разрядка напряжения убедила врача в том, что каждому из нас следует пройти курс индивидуального лечения. Мы последовали этому
совету, и вскоре в нашем доме воцарилось спокойствие — это было затишье — не то перед бурей, не то после нее.
Что же касается отчуждения от родителей, то я убедила и мать пойти со мной на прием. Это был единственный наш совместный сеанс: целый час она распространялась о том, какая я неблагодарная дочь, какой «хорошей маленькой девочкой я была» и какой отверженной и покинутой она себя чувствует. Психотерапевт посоветовал забыть прошлое и начать строить отношения заново. Хотя мои родители так и не удосужились меня понять, продолжали временами ругать меня и остались в принципе чужими, мы установили «социально приемлемый фасад» образцовых родительско–дочерних отношений. Я сказала психотерапевту, что регулярно навешаю родителей. Миссия была выполнена.
В тот момент, согласно канонам реальной терапии, мои основные потребности были целиком и полностью удовлетворены. Я убеждала себя, что меня любят и родители и муж, хотя в действительности не ощущала ничего, кроме мучительной пустоты. Меня не покидало чувство огромного несчастья. Я думала, точнее, «знала», что я представляю собой определенную ценность, так как у меня есть работа, а мой муж, который был безработным, когда мы начали курс терапии, теперь нашел хорошее место. Мы оба поступали «реалистично, ответственно и честно». Но настоящего счастья и подлинного удовлетворения не было. Мы просто закрыли котлы, в которых бушевала злоба, плотными крышками. Мы закончили сеансы терапии тем, что научились справляться с неприятностями и нормально жить и существовать.
Год спустя я вместе с мужем обратилась за помощью к специалисту по первичной терапии. Этот год запомнился мне бесконечными ссорами, горечью и отчаянием. Несколько раз я пыталась покончить с собой. Терапия реальной ответственности научила меня, как изменить поведение, но я никоим образом не освободилась от источника моих несчастий. Ясно, что лечение просто отодвинуло неизбежное столкновение моего «я» с глубоко угнездившейся болезнью. Сегодня я ощущаю мою старую боль и нахожусь на пути к выздоровлению, а не к временному облегчению.
Теперь мне окончательно ясна разница между двумя этими типами лечения. Проходя реальную терапию, я в течение часа сидения у психотерапевта предавалась интеллектуальным и словесным играм, короче, занималась всякой ерундой; теперь же мое время не ограничено ничем, я могу полностью прочувствовать мою старую боль. Чем сильнее я ее чувствую, тем меньше ее остается. Теперь я понимаю, что мне нужен не совет постороннего, мне нужно ощущение боли, только оно одно способно мне помочь. Данный другим человеком совет заставляет меня приспосабливаться к стандартам поведения, которые накладываются на меня, независимо от того, кто я и что чувствую. Это стандарт невротического общества, и, к сожалению, целью терапии реальности является подгонка внешнего поведения под социальный стандарт; короче, делай то, что «реалистично, ответственно и правильно». Таким образом, по иронии судьбы, терапия реальной ответственности поддерживала мою нереальность, так как я сама поддерживала процесс сохранения нереальности. Напротив, в первичной терапии я сбрасываю с себя слои нереальности, снимаю гладкую маску благополучия, убирая парадный лживый фасад. Я ничего не делаю для того, чтобы «справляться» или «нормально функционировать», я просто срываю с себя нереальную оболочку и становлюсь чувствующим человеческим существом.
Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 284; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!